18

18

Прошло несколько лет. 19 октября 1870 года (в день Лицея!) князь Горчаков продиктовал один из самых знаменитых своих циркуляров. Европейским державам, подписавшим Парижский мирный договор 1856 года, объявлялось, что Российская империя в одностороннем порядке аннулирует наиболее одиозные положения договора, запрещавшие ей держать военный флот на Черном море и строить укрепления по его берегам. Российской империей аннулировались ограничения, «которые, — как впоследствии было сказано в высочайшем рескрипте на имя канцлера, — не только наносили ущерб ее материальным интересам, но оскорбляли, с тем вместе, государственное и национальное ее достоинство»^[458]. Государственному канцлеру и на этот раз удалось «переспорить» Европу: Лондонская конвенция 1871 года полностью восстановила суверенные права России на Черное море. «Заслугою вашею в сем случае, имеющую для Отечества значение историческое, вы ознаменовали блистательное продолжение всей предыдущей вашей деятельности», — гласил рескрипт Александра И, которым 18 марта 1871 года (в день взятия Парижа!) министру иностранных дел жаловался титул светлейшего князя^[459]. (Это было последнее пожалование титула светлейшего князя в истории Российской империи^[460].) Знаменитый дипломат был в состоянии «переспорить» Европу, но даже он не мог изменить законы, по которым жило светское общество. Горчакову по-прежнему ничего не удавалось сделать для Надежды Сергеевны, но он не терял надежду. Хорошо завуалированный намек на это содержится в концовке тютчевского стихотворения, адресованного князю Александру Михайловичу:

Но кончено ль противоборство?

И как могучий ваш рычаг

Осилит в умниках упорство

И бессознательность в глупцах?^[461]

Ноябрь 1870.

19 января 1871 года «коллежская секретарша» Надежда Сергеевна Акинфова вновь подала прошение о разводе с господином Акинфовым, на сей раз — во Владимирскую губернскую консисторию (Л. 352–352 об.). 5 апреля 1871 года с Владимиром Николаевичем Акинфовым, продолжавшим оставаться Покровским уездным предводителем дворянства и получившим очередной чин коллежского секретаря, доверительно побеседовал начальник губернского жандармского управления полковник Павел Евстафьевич Беловодский, настоятельно рекомендовавший ему не давать жене развод. Переговорил полковник и с губернским епископом. «Его Преосвященство отозвался, что дело это тянется весьма долго… Он различными изворотами старался не дать этому делу дальнейшего хода…» (Л. 349–349 об. Курсив мой. — С.Э.). Прошел год. Все отговорки были исчерпаны, и епископ был вынужден назначить судоговорение на 15 сентября 1872 года. Предводитель дворянства был в панике, причину которой пояснил полковник Беловодский в совершенно секретном донесении шефу жандармов: «При сбивчивых вопросах, которые будут ему предлагаться на судоговорении членами Консистории, весьма легко может впасть он в неловкое своими ответами положение, поэтому просил оградить его от этого тем более, что не желает он иметь невыгодного о себе мнения высокопоставленных лиц и заслужить от них малейшую тень нарекания» (Л. 348 об. — 349). В голове полковника родился иезуитский план: побудить мужа официально заявить в судебном заседании, что у Надежды Сергеевны родился внебрачный сын, которого Владимир Николаевич не может признать своим. Если бы полковнику удалось реализовать этот план, то Надежда Сергеевна была бы признана виновной стороной и, даже при расторжении брака, навсегда лишена брачной правоспособности в пределах Российской империи. «Этим лишь только направлением дело может прекратиться», — заявил полковник Акинфову. Владимир Николаевич отказал наотрез, заявив, что подобный поступок «считает он для себя невозможным» (Л. 350 об. — 351).

О соображениях полковника Беловодского было доложено государю. Александр И, имевший, кстати сказать, ученую степень доктора обоих прав, полученную в Оксфорде, мгновенно сообразил, к каким неконтролируемым последствиям приведет реализация этого плана. Карандашная записка графа Шувалова сохранила логику рассуждений монарха: «Если даже будет доказано, что г-жа Акинфова имеет незаконных детей, вследствие чего последует расторжение брака с воспрещением ей вторично выходить замуж, — то этим ничего не будет выиграно: так как одно расторжение брака уже будет способствовать вторичному замужеству, несмотря на воспрещение, которое греческими священниками за границею не будет уважено» (Л. 346–346 об.; 354–354 об.). 14 июня, во время очередного доклада шефа жандармов, император объяснил эту юридическую тонкость графу Шувалову. Так в деле госпожи Акинфовой появилась колоритная записка шефа жандармов, адресованная генерал-адъютанту графу Николаю Васильевичу Левашову, товарищу шефа жандармов и главноначальствующего III Отделением:

«Прошу Вас повидаться с тов<аргацем> Обер-Прокур<ора> и, возвратив ему приложения, объяснить, что я довольно подробно переговорил с Его Величеством о положении этого дела, что я усмотрел нежелание Государя принять Личное участие в этом случае и что Он одобрил предложение замедлить дальнейшее производство канцелярскими приемами» (Л. 255. Курсив мой. — С.Э.).

13 июля 1872 года секретным отношением № 1523 управляющий III Отделением действительный статский советник А.Ф. Шульц сообщил об этом полковнику и конфиденциально проинформировал сообразительного жандарма о монаршем решении: «Но если г. Акинфов стремится исполнить желание Государя Императора и не допустить свою жену причинить расстройство в Семействе Его Величества, то способ к тому он нашел бы в том, чтобы при судоговорении заявить, что он не желает расторжения своего брака» (Л. 346 об., 354 об. Курсив мой. — С.Э.).

15 июля 1872 года секретным отношением № 1533 управляющий III Отделением довел до сведения товарища обер-прокурора Святейшего Синода Юрия Васильевича Толстого, что «весьма желательно было бы предупредить означенное судоговорение» (Л. 355). Вероятно, товарищ обер-прокурора не проявил ожидавшийся от него покладистости, потому что 3 сентября уже более высокий чин, на сей раз сам товарищ шефа жандармов граф Левашов, отношением № 1821 с грифом «конфиденциально», сильно напоминающим окрик, сообщил тому же адресату: «3-е Отделение Собственной ЕИВ канцелярии имеет повод желать, чтобы судоговорение по означенному делу, если оно состоится, не привело к расторжению брака» (Л. 361). Товарищ обер-прокурора был вынужден проглотить эту пилюлю.

31 июля 1872 года секретным донесением № 160 полковник Беловодский сообщил о результатах частного разговора с господином Акинфовым. Покладистый уездный предводитель дворянства «отозвался, что воля Государя Императора есть для него священная» (Л. 356). Владимир Николаевич решил воспользоваться благоприятной ситуацией: шутка сказать, его имя мелькало в докладах императору! Он захотел сделать резкий скачок по службе. Доверительно поведав полковнику о своих житейских проблемах «оставаться ему в таком положении, между его окружающими, для него крайне тяжело» (Л. 356 об.), — господин Акинфов цинично перешел к сути: фактически предложил правительству, вернее — самому государю, сделку и попросил в качестве платы за свою сговорчивость место вице-губернатора, заявив, что «на Государственной службе мог бы принести большую пользу делу» (Л. 357). Необходимо подчеркнуть два немаловажных обстоятельства. Во-первых, должность вице- губернатора давала неограниченные возможности получать безгрешные доходы за счет питейных сборов. (Это ни для кого не было секретом. Для русской литературы вице-губернатор — фигура знаковая. Пушкин так написал об одном из своих персонажей: «Покойный дядя его, бывший виц-губернатором в хорошее время, оставил ему порядочное имение. Жизнь его могла быть очень приятна…» Именно об этой должности мечтал и гоголевский герой: «Майор Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского…»^[462]) Во-вторых, хотя коллежский секретарь Акинфов, по своему мелкому чину X класса, не имел никакого права претендовать на этот видный пост, в качестве уездного предводителя дворянства он пользовался правами чиновника VI класса, т. е. коллежского советника^[463]. Коллежский же советник мог быть назначен вице-губернатором. Но даже это обстоятельство не делало просьбу Акинфова менее бесстыдной.

16 августа последовала карандашная резолюция графа Шувалова: «Можно сообщить г. Акинфову… на словах, что Государь остался доволен его ответом и что осенью по возвращении в Петербург я постараюсь устроить ему желаемое место» (Л. 356).

23 августа полковник Беловодский лично отправился в Покровский уезд и сообщил Акинфову это решение. 15 сентября состоялся суд, на котором Владимир Николаевич официально заявил: «Я ни в каком случае согласия своего на расторжение брака дать не могу; виновным себя не считаю ни по закону, ни по совести» (Л. 363). Надежде Сергеевне вновь не удалось достичь желаемой цели. Впрочем, и ее официальный супруг так и не дождался обещанного ему на словах вице-губернаторского места. Камер-юнкеру пришлось довольствоваться всего лишь следующим, весьма скромным, чином титулярного советника, который был пожалован ему в конце 1873 года. (Предводителей дворянства избирали на срок в 3 года. Господин Акинфов пробыл на посту Покровского уездного предводителя 24 года, т. е. восемь 3-летий! Лишь в 1890 году он был назначен Владимирским вице-губернатором, а в 1893 году получил пост Симбирского губернатора. Родившийся в 1841 году Владимир Николаевич Акинфов дослужился до чина тайного советника, пережил всех героев этой истории и дожил до 1914 года. Его могила в Донском монастыре в Москве сохранилась до нашего времени^[464].)