ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

Тем временем обстановка становилась все хуже, и в начале ноября Жуков сообщил Сталину о том, что немцы вот-вот закончат подготовку своих ударных группировок и перейдут в наступление. Сталин приказал опередить немцев и нанести по их группировкам упреждающий удар. Для чего предложил использовать только что вышедшие из тяжелейших боев войска Западного, Калининского и Брянского фронтов.

И напрасно Жуков пытался доказать вождю, что нанесение таких ударов преждевременно и может осложнить всю дальнейшую жизнь. Сталин был непреклонен. «Вопрос о контрударах считайте решенным, — недовольно сказал он. — План сообщите сегодня вечером!»

Как и предсказывал Жуков, контрудары не принесли желаемых результатов, и тем не менее весьма затруднили начавшееся 15 ноября 1941 года наступление на Москву. Несмотря на все усилия, немцам так и не удалось прорвать советскую оборону. Поверивший в Жукова Сталин назначил его командующим Западным фронтом и дал ему полную свободу действий.

Что бы мы сейчас ни говорили о мудрости Сталина и героизме советского народа, страна в те месяцы находилась в шоке. Оно и понятно, великий Сталин, легендарные маршалы Ворошилов и Буденный так ничего и не смогли сделать с перемалывавшей все на своем пути немецкой военной машиной. Конечно, всенародной паники не было, однако растерянности хватало.

Знал ли об этом Сталин? Конечно, знал! Да и как он мог не знать, если и сам растерялся в первые дни войны так, как, наверное, не терялся никогда в жизни. А потому и принял мудрое решение провести в 24-ю годовщину Октябрьской революции парад на Красной площади.

* * *

6 ноября Сталин выступил на посвященном празднику торжественном совещании на станции метро «Маяковская», где откровенно сказал, что «опасность для нашей страны... не только не ослабла, а, наоборот, еще более усилилась». Но в то же время с непоколебимой твердостью заявил, что успехи немцев носят временный характер и связал победу над Гитлером с «появлением второго фронта на континенте Европы».

И все же главную причину поражения гитлеровцев Сталин видел в моральном перевесе советского народа над агрессором. «У нас и не может быть таких целей войны, — заявил он, — как захват чужих территорий, все равно, идет ли речь о народах и территориях Европы или о народах и территориях Азии...» Ну и, конечно же, утверждал он, «неудачи Красной Армии... еще более укрепили как союз рабочих и крестьян, так и дружбу народов СССР...» «Немецкие захватчики, — закончил он свою речь, — хотят иметь истребительную войну с народами СССР. Что же, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат. Отныне наша задача... будет состоять в том, чтобы истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей Родины в качестве ее оккупантов. Никакой пощады немецким оккупантам! Смерть немецким оккупантам!»

На следующий день на Красной площади состоялся военный парад, который до самой последней минуты содержался в тайне.

Рисковал ли Сталин? Конечно, и еще как! Достаточно было всего одному немецкому самолету прорваться в центр столицы, чтобы одним ударом уничтожить все политическое руководство страны во главе с генералиссимусом. Но тот подъем, который мог вызвать (и вызвал) этот парад, перевешивал любой риск. И когда командующий Московским военным округом П.А. Артемьев высказал свои предостережения, Сталин довольно резко ответил: «Во-первых, ни один вражеский самолет не должен прорваться в Москву. А во-вторых, если все же сбросит бомбу, то уберите пострадавших и продолжайте парад».

Что ж, все правильно, на войне как на войне... И кто знает, не пришлось бы на самом деле убирать пострадавших, если бы небо над Москвой утром 7 ноября не было затянуто низкими тучами.

«На вас, — говорил Сталин уходившим с парада прямо на фронт бойцам, — смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Димитрия Пожарского, Кузьмы Минина, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

И надо отдать Сталину должное, он все рассчитал правильно, торжественное собрание, и особенно военный парад, по словам Жукова, сыграли «огромную роль в укреплении морального духа армии, советского народа и имели большое международное значение». Это было особенно ценно хотя бы по той простой причине, что немцы вовсю трубили о падении Москвы и пленении самого Сталина. Но теперь весь мир мог убедиться в распространяемой геббельсовской пропагандой лжи и, насколько это было возможно, воспрянуть духом. А это дорогого стоило...

* * *

Немцы рвались к Москве как одержимые, и Сталин снова спросил Жукова, удержат ли наши войска Москву. И когда тот ответил, что о сдаче Москвы не может быть и речи, но ему необходимы две армии и 200 танков, лицо Сталина прояснилось. «Это неплохо, что у вас такая уверенность, — с явным облегчением сказал он. — Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября, но танков мы пока дать не можем».

Резервные армии сыграли свою роль, и тем не менее немцам во второй половине ноября все же удалось продвинуться к Москве. Но оборону они так и не смогли прорвать, и 29 ноября Сталин наконец услышал от Жукова столь долгожданную им фразу: «Противник истощен!»

6 декабря 1941 года Западный фронт перешел в наступление, и впервые с начала войны немцы начали отступать, неся огромные потери. 13 декабря Советское информбюро заявило на весь мир о провале немецкого плана взятия Москвы. Еще через две недели Сталин на совещании Ставки приступил к обсуждению проекта плана общего наступления Красной Армии.

* * *

За четыре года Отечественной войны советские войска одержат много славных побед, но сражение под Москвой и по сей день стоит особняком. Именно здесь, в белоснежных степях под Москвой, был разбит миф о непобедимости немецкой армии и впервые русское воинство осознало, что победа и на самом деле может быть за ним!

«Когда меня спрашивают, — писал в своих воспоминаниях Жуков, — что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву». Хотя эта самая битва стоила маршалу большого нервного напряжения. Далеко не всегда его отношения со Сталиным были ровными, и очень часто между ними вспыхивали острые конфликты.

Все еще не веривший в способности своих военачальников взявший на себя командование Сталин допустил в первые месяцы войны немало ошибок, и тем не менее тот же Жуков всегда повторял: «И.В. Сталин был все это время в Москве, организуя силы и средства для разгрома врага. Надо отдать ему должное. Возглавляя Государственный Комитет обороны и опираясь на руководящий состав наркоматов, он проделал колоссальную работу по организации необходимых стратегических резервов и материально-технических средств. Своей жестокой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного».

После войны будут много говорить об отношениях между Жуковым и Сталиным, особенно об их «идейных» расхождениях в первые месяцы войны. Да, Сталин почти всегда заставлял Жукова делать то, что считал нужным в первую очередь именно он, Верховный Главнокомандующий. Но все же что-то изменилось в нем в те дни. И вот как описывает поведение Жукова генерал

Белов, с которым тот был у Сталина: «Он говорил резко, авторитетным тоном. Можно было подумать, что старшим по званию здесь был он. И Сталин принимал это как должное. На лице его ни разу не появилось что-нибудь похожее на раздражение».

Что ж, все правильно, и каким бы великим ни считал себя Сталин, даже он, наверное, понимал, что Жуков лучше его знает, что надо и чего не надо было делать. Потому и «принимал... как должное». И тем не менее страшная катастрофа первых месяцев войны так, похоже, ничему его не научила. Как и Гитлер, он не довольствовался только одним стратегическим ведением войны и постоянно вмешивался в разработку военных операций.

Когда надо, а чаще всего, когда не надо, Сталин вызывал к себе командующих фронтов даже без консультаций с Генеральным штабом о целесообразности таких вызовов. В самый разгар сражений Сталин вызывал их к телефону и либо отчитывал за «неумение воевать», либо давал очередные ценные указания. Ну а то, что этим самым он только вносит сумятицу и обрекает войска на ненужные жертвы, его не волновало. Привыкнув во времена революции и Гражданской войны к крику, Сталин и сейчас, не доверяя никому, считал, что главное — вселить страх в командиров, чтобы те, в свою очередь, загоняли солдат, не считаясь ни с какими жертвами ради поставленной великой цели.

И как только отгремели последние залпы битвы под Москвой, Сталин лично приступил к подготовке планов контрнаступления. Грандиозного по своим масштабам и... совершенно не подкрепленного ни техникой, ни людскими ресурсами.

* * *

По мысли Сталина, контрудары должны были наноситься на огромной территории от осажденного на севере Ленинграда до окруженного на юге Севастополя. После снятия (непонятно только каким образом) блокады Ленинграда, обе германские группировки армий «Север» и «Юг» должны были попасть в окружение. Что должно было дать толчок к вытеснению из Крыма и с Украины группы армий «Юг».

Маршал Шапошников понимал иллюзорность этих планов, но, больной и осторожный, со Сталиным не спорил. 5 января 1942 года он без каких бы то ни было комментариев зачитал сталинский план общего наступления на заседании расширенной Ставки. А когда Жуков и Вознесенский попытались было внести в него хоть какие-то коррективы, Сталин только досадливо отмахнулся от них. «Что вы впустую тратите время? — сказал им после совещания один из штабных работников. — Директивы уже разосланы по фронтам!»

Сказано — сделано! В январе Красная Армия перешла в общее наступление по фронту длиной почти 4600 километров при средней температуре минус 30 градусов! Воевать было трудно, однако Сталин читал только те донесения разведки, которые выдавали желаемое за действительное, и постоянно посылал своих представителей — Мехлиса, Булганина и Маленкова — на фронты: подстегивать нерадивых командующих. И те подстегивали! Особенно преуспевал Мехлис, ничего не понимавший в военном деле и вносивший больше суеты и неразберихи, нежели столь нужной по тем трудным временам помощи.

Сталин метал молнии, грозил, расстреливал и смещал командующих фронтов, но... все было напрасно, и в конце марта случилось именно то, о чем его предупреждали военачальники и штабные работники. Советское контрнаступление захлебнулось самым печальным образом, и ни одна из поставленных Сталиным задач так и не была выполнена...

Как ни печально, но Сталин не хотел (а вернее, и не мог) понять той простой вещи, что для восполнения катастрофических потерь кампании 1941 года нужно время. Да и как можно было бросаться в бой с открытым забралом, когда к концу ноября 1941 года общее производство советской промышленности сократилось почти двое, германская оккупация уничтожила большинство из того, что было создано в 1930-е годы, а армия понесла огромные потери убитых, раненых и попавших в плен.

Но, увы, и по сей день страдавший революционным нетерпением Сталин ждать не желал. Хотя немецкие войска мало напоминали тех крестьян, которых он насильно загонял в колхозы. Недовольный развитием событий, он приказал Ставке разработать план военных действий на весну 1942 года. Заключение Генерального штаба о переходе армии к обороне ему не понравилось, однако он не стал зачеркивать все сделанное штабными работниками и на этот раз попытался соединить генеральную линию на оборону с «частичными наступлениями». «Давайте не будем засиживаться в обороне, — сказал он на одной из встреч со штабными работниками, — сложив руки, и ждать, пока немцы атакуют первыми. Мы сами должны нанести серию ударов, чтобы предупредить их на широком фронте и расстроить подготовительные мероприятия противника».

Как видно, и здесь сказалось мышление революционера: идти впереди обстоятельств. После того как немецкая армия потерпела первое поражение во Второй мировой войне, потеряв в «белоснежных полях под Москвой» огромное количество живой силы и техники, Сталин окончательно воспрянул духом. Потому и заявил в феврале 1942 года:

«Момент внезапности и неожиданности был израсходован полностью. Тем самым было ликвидировано то неравенство в условиях войны, которое было создано внезапностью... Инициатива теперь в наших руках, и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии. Недалек тот день, когда... на всей Советской земле снова будут победно реять красные знамена».

Конечно, здесь слышится все та же эйфория от успехов, и Сталин снова начинал выдавать желаемое за действительное.

* * *

В 1942 году «разболтанная ржавая машина Гитлера» была еще очень сильна, иначе Сталину вряд ли бы пришлось отдать, возможно, свой самый страшный приказ №227, который был более известен как «Ни шагу назад!» Да, немцы понесли жестокое поражение, но благодаря могучему военно-промышленному потенциалу Гитлер сумел в считанные недели не только восстановить военную силу и технику, но даже увеличить! И если в июне 1941 года под ружьем в вермахте находились 5,5 миллиона человек, то к июлю 1942 года он насчитывал уже 6,2 миллиона солдат и офицеров. Увеличилось количество танков, орудий и самолетов.

И по большому счету, дело было не во внезапности, а в том простом факте, что к началу войны вермахт намного превосходил Красную Армию. И если бы даже сам Гитлер назвал Сталину день начала войны, мало бы что изменилось. Нельзя было за полтора года, которые прошли со дня окончания войны с Финляндией, подготовить качественно новую армию.

Как это ни печально, но не было у СССР в те годы ни той самой победоносной армии, о которой пелось в песнях, ни тех самых «первых маршалов», которые должны были повести ее в бой. И надо ли говорить, как переживавшему душевный подъем Сталину понравилось предложение Тимошенко выступить против группы армий «Юг» и вернуть Харьков. Но ему уже и этого показалось мало, и он настоял еще на трех «частичных наступлениях» на Северном и Центральном фронтах и возобновлении Керченской операции для освобождения Крыма.

Сталин был убежден, что Второй фронт будет открыт уже в этом году и отказался даже рассматривать перспективу серьезного наступления немцев на юге, а не в центре, где он приказал сосредоточить войска. Не поколебали его странного упорства и донесения легендарных «Люси» и «Вертера», которые передали в центр немецкие оперативные планы операции «Блю», целью которой являлся Кавказ. Небрежно махнув рукой, Сталин поговорил об очередном немецком «финте», а затем обрушился на разведку за ее неумение как следует работать.

* * *

В отличие от Сталина, немецкое руководство отнеслось к донесениям своей разведки о намерении Сталина наступать на Харьков со всей серьезностью, в результате чего советские войска оказались под угрозой окружения к юго-востоку от Харькова. Но... напрасно Василевский и Тимошенко уговаривали Сталина остановить наступление на Харьков. Тот упрямо стоял на своем, и только 19 мая отдал приказ прекратить наступление. Впрочем, это уже не имело никакого смысла. Наступление и так было отменено. Немцами. Упорство Сталина стоило жизни многим тысячам солдат и офицеров, брошенных им в совершенно бессмысленную бойню, а около 240 тысяч попали в плен.

Но... история учит только тому, что ничему не учит... Верный своим принципам, которые столько раз выручали его в Гражданскую войну, Сталин и не подумал успокаиваться и послал на юг Мехлиса, который должен был сделать все возможное, чтобы привести в надлежащие чувства Крымский фронт и освободить Севастополь. В чувства-то он его привел, да так, что уже очень скоро сам перестал понимать, что происходит на фронте. И когда фон Манштейн атаковал Керчь, 21-я советская дивизия была разбита, в ожесточенных боях потеряно почти двадцать тысяч человек и большое количество военной техники.

Ну а затем наступил черед Севастополя. После двадцати семи дней беспрерывного обстрела оборонительные сооружения города были разрушены, и все 106 тысяч его защитников, за исключением небольшой группы солдат и офицеров, погибли.

Если читатель помнит, то однажды неприятно пораженный представившимся ему страшным зрелищем после кавалерийской атаки Сталин спросил Буденного, нельзя ли делать это все не в столь ужасных формах. Что, казалось бы, говорило о гуманности вождя. Но, увы, то был всего-навсего шок гражданского человека, впервые увидевшего поле боя. Сталин никогда не ценил человеческую жизнь. Что же касается его отношения к жизни солдат во время войны, то оно шокировало даже профессиональных военных, которые хорошо знали ей цену.

Теперь уже никто точно не скажет, скольких жизней стоил отказ Сталина провести соответствующую подготовку в армии перед войной и его совершенно необдуманные приказы, основанные не на точном расчете, а на тех принципах, с помощью которых он когда-то выбивал на Северном Кавказе хлеб. Но то, что счет в этом случае шел на миллионы, не вызывает сомнений...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.