ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

И все-таки по тем временам Сталин был недоволен не только собственной женой, но и партией. Поскольку это была еще не его партия. Он всегда мечтал о своеобразном ордене, в котором магистр обладает абсолютной властью, а его слово — силой закона. А тут...

Слишком уж много вокруг вольнодумствующих. Особенным свободомыслием отличался первый секретарь Закавказского крайкома партии В.В. JIoминадзе. Это был по-настоящему смелый и честный человек, не боявшийся говорить о плохой жизни советских людей, о полнейшем перерождении партийной верхушки, процветавших по всей стране очковтирательстве и лжи и о «помещичьем отношении сталинского режима к нуждам и интересам рабочих и крестьян».

Очень скоро В. Ломинадзе начал подпевать председатель Совнаркома РСФСР С.И. Сырцов, крайне недовольный чрезмерным расширением капитального строительства и тяжелым положением деревни. Вовсю бичевал он и ту «чрезвычайную централизацию» и «разбушевавшуюся бюрократию», которая продолжала плодиться и плодиться. Но особую ярость у Сталина вызвало то, что этот блаженный посмел назвать «очковтирательством» строительство столь милого его сердцу Сталинградского тракторного завода.

Конечно, Сырцов и Ломинадзе и не думали организовывать какую-то там оппозиционную группу. Однако Сталин думал иначе и обвинил их в создании «право-левого блока». Надо ли говорить, что оба были сняты со своих высоких постов, к которым их уже никогда не подпустили. И все же куда больше неприятностей Сталину доставил М.Н. Рютин. Тот самый Рютин, который всего несколько лет назад с таким остервенением громил на Красной площади сторонников Троцкого, а потом... поддерживал правую оппозицию. Его отношения со Сталиным вообще оставляли желать много лучшего. Член партии с 1914 года, он прекрасно знал всех ее руководителей и всегда был очень низкого мнения о самом Сталине.

Узнав о назначении Сталина генсеком, Рютин не побоялся выступить с уничижительной критикой «чудесного грузина». Но поскольку в Сталине нуждался сам Ленин, его призывы одуматься так и остались гласом вопиющего в пустыне. Недовольный ходом насильственной коллективизации и сплошной индустриализации Рютин не стеснялся высказывать вождю все, что о нем думал. А думал он о нем по-прежнему очень плохо. Сталин спорить не стал и отправил вольнодумца из теплого и светлого кабинета секретаря Краснопресненского райкома партии в холодную Сибирь. На большее он не решился: Рютин был хорошо известен в партии, да и не били тогда еще партийных.

Сложно сказать, что нашло на вождя, никогда не прощавшего своих врагов, но уже очень скоро он вернул мятежника и сделал его членом президиума ВСНХ и главой Управления кинофотопромышленности. Летом 1930 года он вообще пошел на удивительный для него шаг и пригласил Рютина на сочинскую дачу. Но, увы... несмотря на оказанное ему «восточное» гостеприимство, Рютин на сближение не шел. И вот тут-то Сталин возненавидел Рютина уже по-настоящему. Особенно после того, как заметил несколько брошенных на него заинтересованных взглядов жены. По каким-то неведомым ему причинам Надежде всегда нравились те, кого он недолюбливал, и ненавидела всех тех, кого он приближал к себе.

Хотя не видеть той глубокой пропасти, которая разделяла того же Рютина (при всей своей крестьянской внешности он отличался прямо-таки аристократическими манерами) от близких к нему Молотова, Берии, Ворошилова и Кагановича, можно было только при очень большом желании.

Рютин платил ему той же монетой, и Сталин не очень удивился, когда на его стол легло донесение тайного осведомителя ОГПУ, в котором бывший секретарь называл его «политиканом, который доведет страну до гибели». Сегодня никто уже не скажет, насколько это было правдой, но ходили слухи и о том, что, прекрасно понимая, что законными путями ему не победить, Рютин говорил и о физическом устранении Сталина.

Как бы там ни было, но одними разговорами Рютин на этот раз не ограничился и создал «Союз истинных марксистов-ленинцев». На состоявшемся в небольшой деревушке Головино совещании он выступил с докладом «Кризис партии и пролетарской диктатуры», из которого Сталин представал «великим агентом-провокатором, разрушителем партии и могильщиком революции в России». Рютинцы требовали прекратить издевательства над крестьянами, обвиняли во всех смертных грехах Сталина и требовали его смещения с поста руководителя партии. Казалось, их песня спета.

Однако Сталин и здесь проявил завидную выдержку и не подумал арестовывать Рютина. А тот развивая все более активную деятельность, распространял документы своего «Союза», встречался с оппозиционно настроенными партийцами и, конечно же, посетил Каменева и Зиновьева. За что Сталин мог сказать ему только спасибо. Вопреки обязательству сообщать о подобных встречах в ГПУ и ЦК, те не обмолвились ни словом, и Сталин в любой момент мог обвинить их в контрреволюционном заговоре против партии.

Как того и следовало ожидать, деятельность Рютина закончилась разгромом его «Союза» и арестом по обвинению в «создании кулацкой и контрреволюционной организации и попытке реставрировать капитализм». Уверенный в своей правоте и силе Сталин потребовал расстрела Рютина и его ближайших сподвижников.

И вот тут-то, к его огромному неудовольствию, Киров, Орджоникидзе, Куйбышев и еще несколько влиятельных членов ЦК выступили против казни старого большевика. «Мы не должны этого делать, — однозначно заявил Киров. — Рютин не безнадежен, он просто сошел с правильного пути... Черт знает, сколько рук писали эта «платформу»... Нас неправильно поймут». Еще большее возмущение Сталина вызвало заступничество за «контрреволюционную нечисть» его жены, которая, как ему стало известно, просила о заступничестве Кирова и Енукидзе.

Рютин и члены его группы были исключены из партии как «выродки, враги коммунизма и советской власти, предатели дела партии и рабочего класса, которые под флагом мнимого «марксизма-ленинизма» попытались создать буржуазно-кулацкую организацию для реставрации капитализма и кулачества в СССР».

Свой срок (10 лет) Рютин отбывал на Урале, в бывшей царской тюрьме. Он очень быстро сломался и писал жене: «Я живу теперь одной надеждой: партия и ЦК простят, в конце концов, своего блудного сына...» Впрочем, надеялся он зря. Сталин забыл и думать о нем. Его теперь занимали совсем другие люди. Киров, Калинин, Косиор, Орджоникидзе и Куйбышев — все те, кто составил группу «умеренных».

Это были заслуженные и уважаемые в партии и стране люди, но, как теперь выяснялось, не его... Конечно, они не шли ни в какое сравнение с Троцким, Зиновьевым или Каменевым, но это вовсе не означало для него легкой жизни. Каждый из них обладал известной самостоятельностью и не особенно считался с его симпатиями, а значит, и с мнением. Что, разве не знал Орджоникидзе о его отношении к Бухарину и Пятакову? Прекрасно знал, и тем не менее пригласил их к себе в комиссариат.

Киров был тоже не лучше. Это надо же, назначить ярого бухаринца (да еще замешанного в деле Рютина) П. Петровского на должность руководителя Ленинградского горкома партии, а заодно и редактором «Ленинградской правды»! А его призывы во время кампании на Украине и Северном Кавказе к сдержанности в отношении к бегущим из своих сел и станиц голодным крестьянам?!

Конечно, это не повод, чтобы избавляться от Серго и Мироныча. Но... разве о такой партии он мечтал? Да нет, конечно! Он видел в своей партии своеобразный орден, в котором с любым вольнодумием будет покончено раз и навсегда и где слово магистра будет законом. А тут...

* * *

Не нравились Сталину уверения «умеренных» в том, что переломный период пройден, что пора прекратить запугивания и террор и переходить к нормальной жизни — радостной и спокойной. И это в то время, когда в стране полным ходом шло социалистическое строительство и классовая борьба просто не могла не обостряться по определению... его, сталинскому...

Конечно, до такого разгула террора, который очень скоро захлестнет страну, было еще далеко, но и совершенно безобидными эти годы назвать было нельзя. Уже прошло «шахтинское дело», и в жизнь советских людей прочно вошло понятие «враг народа». Как и печально знаменитые фургоны с надписью: «Хлеб», на которых этих самых врагов увозили каждое утро.

Как и столь почитаемые им Иван Грозный и Петр Великий, Сталин не стал изобретать ничего нового и в своей репрессивной деятельности опирался на ОГПУ, которое являлось, по сути, тайной полицией и инквизицией одновременно. Связь между Сталиным и его тайной полицией была очень тесной, и ставший, в сущности, первым человеком в ОГПУ (его председатель Менжинский все время болел) Г. Ягода подчинялся лично Сталину и отвечал за охрану вождя. А его сотрудники уже тогда относились к наиболее привилегированному слою советской элиты.

Было у ОГПУ и еще одно преимущество, с помощью которого Сталин мог успешно решать те вопросы, которые выходили за рамки административной и юридической практики: и насильственное выселение кулаков, и фальсификация улик на судебных процессах, и выбивание с помощью пыток «чистосердечных показаний» у подследственных, и аресты, и исчезновения как отдельных граждан, так и целых групп, и убийства непокорных.

Если говорить откровенно, то этих непокорных должно было быть в стране, наверное, во много раз больше. Ибо никогда еще за всю историю России ее народ не подвергался таким лишениям и истязаниям, как в годы «Великого перелома». Но в то же время сила этих потрясений создавала иллюзию, что создание индустриальной державы было подобно чуду и лишний раз должна была подтвердить величие задумавшего их человека.

Нет, не зря в свое время Сталин так восхищался инквизицией, сумевшей заставить население многих католических стран жить в постоянном страхе. Для этого надо было не только дать ей известную свободу действий, но и окружить плотной завесой таинственности. И именно деятельность этой мощной и беспощадной организации во многом определяла всю внутреннюю жизнь в Советском Союзе.

А сражаться ей было с кем! В деревне это были кулаки и подкулачники, на заводах и стройках — буржуазные спецы и те, кто не верил в сталинских «планов громадье», ну а в культуре — поэты «золотой бревенчатой избы», воспевавшие не «пробки в Моссельпроме», а ту уходящую Русь, которую так ненавидели большевики.

* * *

В отличие от прямого насилия в деревне, на заводах и фабриках представители ОГПУ занимались запугиванием тех инженеров, служащих и рабочих, которые с недоверием относились к спущенным им сверху и явно нереальным планам. Как правило, это были бывшие буржуазные специалисты, хорошо знавшие свою специальность и мало что понимавшие в учении Маркса, Энгельса, Ленина, а теперь и Сталина. Они были вообще беззащитны, эти самые специалисты. И в случае чего Сталин отыгрывался именно на них. Так, в январе 1933 года были преданы суду шесть английских инженеров из фирмы «Метро Вимкерс» и десять русских специалистов за «вредительство» на электростанциях.

Во многом уже начинавшиеся репрессии объяснялись резким ухудшением уровня жизни в СССР. Кто был повинен в этом ухудшении? Ну, конечно же, не руководство страны и сам Сталин, а все те же классовые враги!

Мы уже упоминали о «шахтинском» процессе 1928 года, который, по сути, и задал тон всем последующим событиям. Особенно после того, как Сталин в своем обращении к Центральному Комитету произнес свою знаменитую фразу о том, что «шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности». Легковерная страна все восприняла как надо, и множество советских организаций во главе с Академией наук потребовали смертной казни для осмелившихся мешать великому делу строительства социализма преступников.

Прошло еще совсем немного времени, и на новом процессе, теперь уже промпартии, была осуждена группа видных технических специалистов, обвиненных во вредительстве и контрреволюционной деятельности. Затем настала очередь бывших меньшевиков, занимавших высокие посты в хозяйственных и плановых организациях. Их обвинили в создании тайной организации «Союзное бюро» и намерении затормозить экономическое развитие страны.

Уже очень скоро эти процессы стали такими же привычными для советской жизни, как сводки о новых хозяйственных свершениях. И люди очень удивились бы, если бы открыли ту же «Правду» и не обнаружили в ней сообщения о раскрытии очередного заговора и ареста врагов. Как все эти, в общем-то нормальные, люди сознавались в том, чего никогда не только не делали, но даже не замышляли? Да все так же, под пытками...

Да, пытки были узаконены только в 1937 году, но «эти совершенно правильные», по мнению ЦК, методы вовсю применялись и раньше. Пытавшихся сохранить свое лицо арестованных жестоко избивали, неделями не давали спать, сажали в ледяной или, наоборот, жаркий карцер.

Весьма характерной для того времени была судьба чудом уцелевшего во время своего 24-летнего пребывания в лагерях М.П. Якубовича, который был одним из главных обвиняемых на процессе «Союзного бюро».

Да, на суде он признался в предъявленных ему нелепых обвинениях, но сделал это только после долгих пыток и попытки самоубийства. «Следователи ОГПУ, — писал он в своем письме Генеральному прокурору СССР в 1967 году, — и не стремились ни в коей мере вскрыть действительные политические связи и действительно политическую позицию Икова или кого-либо другого из обвиняемых. У них была готова схема «вредительской» организации, которая могла быть сконструирована только при участии крупных и влиятельных работников государственного аппарата...»

Лупил Сталин и интеллигенцию. Причем вместе с инженерами в тюрьмы бросали и гуманитариев. Именно тогда были арестованы корифеи советской и мировой науки академики Платонов, Тарле, Лихачев, Бахтин, Таланов и многие другие.

Тяжелое положение сложилось и в общественных науках, и в литературе. Да и какая только борьба не велась в те годы! В экономике — против «контрреволюционной рубнищины», в биологии — против «райковщины», в литературоведении — против «воронинщины» и так далее.

Надо ли говорить, что во всех этих случаях преследователи любой свободной мысли опирались на идеи и положения великого Сталина? И стоило ему только написать довольно сумбурную работу «О некоторых вопросах истории большевизма», как по ней прокатилась первая волна репрессий против ее наиболее талантливых представителей.

Планировались ли подобные процессы Сталиным? Надо думать, что да, планировались! Сталин хорошо знал о недовольстве многих партийцев и комсомольцев компромиссами нэпа и их страстном желании вернуться во времена «военного коммунизма», которые для них навсегда остались «героическим периодом революции». Но ему было известно и о том, что в стране хватало и тех, кто выражал недовольство его политикой.

Ну а если бы таковых даже не было бы (чего невозможно себе представить), он все равно выдумал бы их. Как выдумал свою названную Бухариным «странной» теорию обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Что же касается коллективизации, индустриализации и культурной революции, то где, как не на их фоне и надо было выявлять этих самых классовых врагов, которых, если верить «Правде», становилось все больше.

И люди верили! Не все, конечно, но верили! Слишком уж были велики размеры лжи, чтобы ей не верить! Да и не было уже тех, кто во весь голос и безбоязненно мог назвать черное черным, а белое белым. Иных уже не было совсем, а те были далече...

Каменев, Зиновьев, Бухарин и его «правые уклонисты» раскаялись и вели себя соответственно. И теперь уже никто не мешал Сталину манипулировать общественным мнением так, как он считал нужным. Потому и утверждала советская пропаганда, что все экономические неудачи и плохая жизнь вызваны не ошибками и непониманием руководства страны исторического момента, а вредительством врагов. Ну а чтобы этих врагов победить, всех граждан призывали давать им достойный отпор.

И тут все проходило безотказно. Да и что еще могли думать простые люди, которые слышали признания врагов народа на открытых судебных процессах? Потому и призывали к безжалостной расправе со всеми этими «шахтинцами» и им подобным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.