VI. Чешское предательство (Ноябрь 1919 — Февраль 1920) Паническое бегство чешских легионов — Закупорка ими сибирской магистрали — Трагедия русских санитарных и беженских поездов — Мероприятия адмирала Колчака — За кулисами чешского предательства — Восстание, поднятое чехами во Владивостоке — Гайда в

VI. Чешское предательство

(Ноябрь 1919 — Февраль 1920)

Паническое бегство чешских легионов — Закупорка ими сибирской магистрали — Трагедия русских санитарных и беженских поездов — Мероприятия адмирала Колчака — За кулисами чешского предательства — Восстание, поднятое чехами во Владивостоке — Гайда во главе его — «Меморандум» чехов — Мнение современника — Отъезд адмирала Колчака от армии — Арест его чехами в Нижнеудинске — Пять флагов союзников! — Восстание в Иркутске — Чехи выдают адмирала Колчака революционерам — Цена крови — Приказ большевицкого комиссара Смирнова о расстреле — Приказ передается чехами — Награда чехам от революционеров — Обращение чехов к населению Сибири — Предательство чехами русской армии — Приближение белых к Иркутску и ультиматум чехов — Ненависть Сибири и армии к легионерам — Жестокости легионеров по отношению к военно-пленным — Расстрел музыкантов судетско-немецкой капеллы в Хабаровске — Расправа в Красноярске с пленными венгерскими офицерами

Как испуганное стадо животных, кинулись панически на восток чешские воинские части при первых серьезных неудачах на нашем фронте, когда русские армии отступили за Омск. Разнузданные солдаты чешских легионов, доведенные пропагандой чешского национального комитета и потакательством их главнокомандующего Жанена — почти до степени большевиков, — силой и угрозами оружия отбирали паровозы от не-чешских эшелонов.

Наиболее трудным участком железной дороги сделался узел станции Тайга; на магистраль здесь выходила Томская ветка, на которой была расположена самая худшая из трех чешских дивизий — 2-ая. Ни один поезд не мог пройти восточнее станции Тайга. На восток от нее двигались бесконечной лентой исключительно одни чешские эшелоны, увозившие не только откормленных на сибирских хлебах, здоровых и сильных мужчин, дезертиров и военно-пленных, но и награбленное ими на многие сотни миллионов долларов русское имущество. Число чешских эшелонов было непомерно велико, — надо вспомнить, что на 50.000 чехов было ими захвачено свыше 20.000 вагонов.

Западнее станции Тайга образовалась железнодорожная пробка, которая с каждым днем увеличивалась. Из русских эшелонов, стоявших западнее Новониколаевска, раздавались мольбы, а затем понеслись вопли о помощи, о присылке паровозов. Помимо риска попасть в лапы красных, вставала угроза смерти в нетопленых вагонах от голода. Завывала свирепая сибирская пурга, усиливался и без того крепкий мороз. На маленьких разъездах и на перегонах между станциями стояли десятки эшелонов с ранеными и больными, с женщинами, детьми и стариками. И не могли их продвинуть вперед, не было даже возможности подать им хотя бы продовольствие и топливо. Положение становилось поистине трагическим: тысячи страдальцев русских, обреченных на смерть, — а с другой стороны, десятки тысяч здоровых чехов, стремящихся ценою жизни русских спасти свою шкуру.

Командир чешского корпуса — Ян Сыровой — уехал в Красноярск, их главнокомандующий, глава французской миссии, генерал-лейтенант Жанен, сидел уже в Иркутске. Все мероприятия русского министра путей сообщения, инженера Устругова, — не взирая на его кипучую деятельность и полную самоотверженность на самых трудных местах, — оставались безрезультатными. Одичавшая от страха чешская толпа дезертиров продолжала бесчинствовать. На телеграммы адмирала Колчака к Сыровому и Жанену с требованием прекратить гнусные безобразия чешского корпуса, — оба отвечали, что они бессильны остановить «стихийное» движение. Ян Сыровой вскоре принял недопустимо наглый тон, примешивая к своим отговоркам обвинения русского правительства в его «реакционности и недемократичности».

В те дни начала декабря 1919 года наступило для русских людей и армии самое тяжелое время. Все усилия, жертвы и подвиги за весну, лето и осень в борьбе с красным интернационалом были подвергнуты страшному испытанию. И мы вышли бы из него с успехом, если бы не этот предательский удар в спину от «братушек»-чехов… Удар этот был нанесен в самый критический момент. Это, поистине, каиново дело корпуса чешских легионеров. Новый «анабазис!..»

Вот, краткое описание со слов очевидца происходившей тогда трагедии на железной дороге к западу от станции Тайга.[34]

«Длинной лентой между Омском и Новониколаевском вытянулись эшелоны с беженцами и санитарные поезда, направлявшиеся на восток. Однако, лишь несколько головных эшелонов успели пробиться до Забайкалья, все остальные безнадежно застряли в пути.

Много беззащитных стариков, женщин и детей были перебиты озверевшими красными, еще больше замерзло в нетопленых вагонах и умерло от истощения или стали жертвой сыпного тифа. Немногим удалось спастись из этого ада. С одной стороны надвигались большевики, с другой лежала бесконечная, холодная Сибирская тайга, в которой нельзя было разыскать ни крова, ни пищи.

Постепенно замирала жизнь в этих эшелонах смерти. Затихали стоны умирающих, обрывался детский плач, и умолкало рыдание матерей.

Безмолвно стояли на рельсах красные вагоны — саркофаги со своим страшным грузом, тихо перешептывались могучими ветвями вековые сибирские ели, единственные свидетели этой драмы, а вьюги и бураны напевали над безвременно погибшими свои надгробные песни и заметали их своим белым саваном.

Главными, если не единственными виновниками всего этого непередаваемого словами ужаса были чехи.

Вместо того, чтобы спокойно оставаться на своем посту и пропустить эшелоны с беженцами и санитарные поезда, чехи силою стали отбирать у них паровозы, согнали все целые паровозы на свои участки, и задерживали все, следовавшие на запад. Благодаря такому самоуправству чехов, весь западный участок железной дороги сразу же был поставлен в безвыходное положение.»

Русский народ проклял тогда чехов, совершавших это позорное каиново дело.

Верховный правитель, адмирал Колчак, пытался все время остановить безобразия легионеров. Их главарю Сыровому было заявлено, что, если чехи не перестанут своевольничать, то русское командование пойдет на самые крайние меры. Одновременно командующему войсками Забайкальского военного округа, генералу атаману Семенову был послан шифрованной телеграммой приказ — занять все тоннели на Кругобайкальской железной дороге: а в случае, если чехи не изменят своего образа действий, не прекратят своеволий, будут также панически-нагло рваться на восток, — то приказывалось один из тоннелей взорвать. На такую крайнюю меру верховный правитель пошел потому, что чаша русского терпения переполнилась: чешские полки начали пускать в дело оружие, отнимая все паровозы, не пропуская теперь ни одного поезда, кроме своих, на восток — в своем стремлении удрать скорее к Тихому океану.

«Мотивы предательства чехами эшелонов с русскими беженцами, т. е. с ранеными, больными и семьями офицеров и добровольцев, будут понятны, если мы обратимся к цифрам,» — пишет[35] один из авторитетных очевидцев, генерал-лейтенант ***. — «Цифры же говорят нам следующее: более 50 процентов имевшегося в руках чехов подвижного состава было занято под запасы и товары, правдами и неправдами приобретенные ими на Волге, Урале и в Сибири. Для эвакуации этих запасов были захвачены чехами все паровозы. Тысячи русских граждан, женщин и детей были обречены на гибель ради этого проклятого движимого имущества чехов. Не будет преувеличением сказать, что русской кровью пропитан каждый фунт кофе, каждый кусок хлеба и тюк товара, вывезенные из Сибири в Чехию».

Но этого мало. Чехам, для завершения их дьявольского плана было необходимо предать на уничтожение и русскую государственность, т. е. власть адмирала Колчака, признанную в то время всей национальной Россией; им надо было погубить и русскую армию. Для этого чешским национальным комитетом были организованы в тылу армии восстания.

Первое восстание было поднято во Владивостоке (17 ноября 1919 года). Гайда, этот герой темных интриг, живший во Владивостоке в отдельном вагоне, под особым покровительством некоторых «союзных» миссий и чешских политиканов, — сформировал штаб, собрал банды чехов и русской голытьбы, главным образом, портовых рабочих, и поднял бунт, открытое вооруженное восстание. Сам Гайда появился в генеральской шинели, опять без погон, призывая всех к оружию за новый лозунг: «Довольно гражданской войны. Хотим мира!»

Средство, испытанное Лениным и Троцким еще осенью 1917 года, приведшее к развалу русской армии…

Но на другой же день около Гайды появились «товарищи», его оттерли на второй план, как лишь нужную им на время куклу. Были выкинуты лозунги: «Вся власть советам! Да здравствует российская социалистическая федеративная советская республика!»

На третий день бунт был усмирен учебной инструкторской ротой, прибывшей с Русского Острова; банды рассеяны, а Гайда, с некоторыми из его сотрудников, арестованы. Да и не представлялось трудным подавить это восстание, так как оно не встретило ни у кого поддержки. Народные массы Владивостока были поголовно против бунтовщиков.

Адмирал Колчак послал телеграмму-приказ: судить всех изменников, и в том числе Гайду, военно-полевым судом, причем, в случае присуждения кого-либо из них к каторжным работам, верховный правитель, на основании его права, в той же телеграмме повышал это наказание — до расстрела.

«Чехи, для выручки своего агента,» — пишет генерал-лейтенант ***, — «прибегли к излюбленному шантажному приему — запугиванию союзников и Розанова возможным вооруженным выступлением чешских солдат на выручку Гайды.»[36] И, к сожалению, командовавший тогда Приморским военным округом, генерал Розанов, проявил излишнюю непонятную мягкость, приказа не выполнил, а донес по телеграфу, что должен был, вследствие требования союзных миссий, передать Гайду и его начальника штаба, чеха Гусарека чехам, на поруку их генерала Чечека.

Когда владивостокские газеты отозвались о Гайде по его заслугам, как о трусе и авантюристе самой низкой марки; о том, что он оставил свою родину австрийским фельдшером с несколькими кронами в кармане, а возвращается теперь туда чешским генералом и очень богатым человеком; что, видимо, чехи имеют понятие о доблести и чести совсем иное, чем все прочие люди, — то дипломатический представитель Чехо-словакии выступил с требованием прекратить нападки на Гайду, — ввиду его «прежних заслуг перед Россией…»

На это в русских газетах был дан ответ, что заслуг за Гайдой перед Россией не числится. Но, если бы даже такие заслуги и были в прошлом, — …то не следует забывать, что до своего предательства и Иуда Искариот был апостолом Спасителя…

Чтобы покончить с этим печальным и гнусным эпизодом, остается упомянуть, что руководителем всего заговора был Гирса. Чешский штаб снабжал заговорщиков оружием и снаряжением. Для своей пропаганды и на расходы по восстанию Гайда сумел мошенническим путем, при помощи подложного ордера, получить из русской кредитной канцелярии 300.000 иен.[37] Доктор Гирса, состоявший официальным представителем новорожденной Чехословацкой республики при Омском правительстве, послал после падения Омска Гайде во Владивосток телеграмму следующего содержания: «Начинайте, все готово.»

Все относится к тому, что Бенеш в своей книге (см. стр. 69), отмечает, как особые заслуги чехов в Сибири, на которых всего лучше обнаружился «гений их, чешской, расы.»

Почти одновременно с восстанием во Владивостоке, появился так называемый меморандум чехов, за подписями доктора Гирса и Б. Павлу, — обращенный ко всем «союзным правительствам». Более наглого вмешательства в чисто-русские внутренние дела нельзя себе представить. Чехи, т. е. те, кто проявил себя как воры, трусы и дезертиры, говорили в этом меморандуме языком законности и высшего права, они надели маску гуманности — и требовали или вывоза их на родину или «предоставления им свободы воспрепятствования бесправию и преступлению, с какой бы стороны они не исходили»…

В начале меморандума, эти обогатившиеся русским добром и золотом политические шулера обращаются к «союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехо-словацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав…»

Далее говорится о произволе русских военных органов, об «обычном явлении расстрелов без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности», «об ответственности за все это перед судом народов всего мира, почему мы, имея вооруженную силу, не воспротивились этому беззаконию…»

Это точные цитаты из документа. И все в них — от начала и до конца — ложь, даже касательно расстрелов так называемой русской демократии, т. е. полу-большевиков и им сочувствующих.

К сожалению, это было не так, — ибо, если бы, действительно, это широко применялось, то был бы жив до сих пор наш вождь, адмирал Колчак, существовала бы его армия и сумела бы она освободить многострадальную Россию от кровавых натисков интернационала. И тогда чехи, действительно стояли бы перед судом народов мира, но за воровство, за предательство, за насилия и убийства безоружных.

Во всем меморандуме, правда, лишь в его начале, — а именно, в просьбе совета, каким образом чешским эшелонам выбраться из Сибири на родину и вывезти все захваченные богатства. Цель же меморандума была одна — оправдать заранее участие чешских войск в мятежных и изменнических восстаниях.

И цепь этих гнусных предательств чехов продолжалась. Генерал-лейтенант *** пишет об этом так:[38]

«Чехи лгут, ссылаясь на стихийность всего происшедшего. Хаос на Сибирской железной дороге был создан самими же чехами, притом совершенно преднамеренно, по заранее разработанному плану.

Как ни тяжело сложилась обстановка на железной дороге, но значительную часть погибших эшелонов спасти все же было возможно.

Начать с того, что, по местным условиям, большевики не могли наступать быстро, тем более, что уцелевшие части Сибирской армии далеко не потеряли своего высокого воинского духа.

Войска, совершившие в 40-градусный мороз легендарный поход через всю Сибирь и дошедшие до Забайкалья, не будь у них в тылу анархии, созданной чехами, конечно, смогли бы оказать наступлению красных более или менее упорное сопротивление. Независимо от сего, в Новониколаевске находилась вполне боеспособная и дисциплинированная польская дивизия. Большевицкие отряды вдоль линии железной дороги были сравнительно немногочисленны. Здоровые, сытые чехи, имевшие броневые поезда, без особого труда могли обеспечить железную дорогу от их нападений. Что касается до восстаний в Красноярске и Иркутске, то последние были организованы при ближайшем содействии самих чехов.»

Чтобы обеспечить свой выезд из Сибири со всем награбленным имуществом, золотом и деньгами, чехам было необходимо свалить правительство адмирала Колчака и помочь большевикам уничтожить русскую армию.

К великому несчастью адмирал Колчак тогда продолжал все еще относиться с доверием к военному представителю Франции, генералу Жанену. Он дал себя уговорить и, вопреки настойчивому предупреждению своих ближайших помощников, отделился от армии, поехал вперед с пятью поездами, один из которых был полон золотого российского государственного запаса. Адмирал сделал величайшую ошибку, за которую заплатил жизнью своей, а мы разгромом наших сил.

Чехи пропустили поезда адмирала на восток, но уже за Красноярском были допущены только два поезда. И сейчас же вслед за тем в этом городе было поднято восстание с тем же лозунгом, что и во Владивостоке: «Довольно гражданской войны!..» Этим восстанием адмирал был отрезан от армии.

Когда поезда адмирала Колчака подошли к станции Нижнеудинск, то они оказались окруженными чешскими ротами с пулеметами. Это произошло 18 декабря 1919 года. Небольшой конвой адмирала приготовился к бою. Но верховный правитель России запретил предпринимать что-либо до окончания переговоров. Он хотел лично говорить с Жаненом.

Напрасно штаб адмирала добивался этого «высокого представителя союзной страны», делая попытки пригласить его к прямому проводу. Жанену было некогда. Он не мог выбрать времени, чтобы переговорить с верховным правителем России! Жанен стремился скорее выехать из Иркутска на восток.

В Иркутске самом, после выступления чехов против Колчака, власть, с их же опять-таки помощью, была захвачена полу-большевиками, под названием «Политический центр». Верные правительству войска после двухдневных боев на улицах города были принуждены отступить на восток, в виду явно угрожаемого положения, занятого легионерами. Чехи предательски напали на отряд генерала Скипетрова, высланный из Читы атаманом Семеновым на помощь Иркутску. Чехи, окружив этот отряд, обезоружили его; причем в награду себе за это новое предательство, они присвоили денежный ящик отряда.

Жанен прислал адмиралу Колчаку телеграмму, в которой, среди обычных учтивостей, он просил адмирала — для его же благополучия — подчиниться неизбежному и отдаться под охрану чехов. Иначе он, генерал Жанен, снимает с себя всякую ответственность. Как веский аргумент, для убеждения адмирала и его приближенных, в телеграмме Жанена было высказано, что адмирал Колчак будет охраняться чехами под гарантией пяти великих держав. В знак чего на окна вагона, — единственного, который чехи ему и свите предоставили, — были по приказу Жанена навешаны пять флагов: великобританский, японский, американский, чешский и французский.

Конвой верховного правителя был распущен. Охрану несли чехи. Но, понятно, это была не почетная охрана вождя, а унизительный караул пленника.

Один из современников и участников большой сибирской драмы, который может стоять вне подозрений в реакционности и анти-демократичности, так рассказывает об этом предательстве:[39]

«Восстание в Иркутске началось, когда Жанен и чехи решили избавиться от адмирала Колчака и заменить его эс-эровской властью. Цель их была — дать чехам возможность бесконтрольно вывезти из России их имущество и ценности. Еще раз, накануне своего ареста в Нижнеудинске, адмирал Колчак послал во Владивосток телеграфный приказ о проверке огромного имущества, товаров и ценностей, вывозимых чехами на родину. Никаких переговоров Жанен о пропуске вагона адмирала Колчака не вел, да и надобности не имел, так как вся магистраль восточнее Иркутска была в его руках.»

Поезд с вагоном адмирала Колчака и золотой запас медленно подвигались на восток. На станции Черемхово, где находятся большие каменно-угольные копи, была сделана первая попытка со стороны большевиков овладеть этими обеими ценностями. Большевики-рабочие, уже вооруженные к тому времени с помощью чехов, захватили власть в Черемхово и потребовали выдачи им адмирала Колчака и золота. Чешскому коменданту было предписано свыше уладить этот инцидент и пойти на компромисс, допустив к участию в охране также и отряд рабочей красной гвардии.

Когда подъезжали к Иркутску, тот же чех-комендант поезда предупредил некоторых офицеров из свиты адмирала, чтобы они уходили, так как дело безнадежно. На вопрос, какая же именно грозит опасность, ответа не было дано. А когда адмирал потребовал этого ответа, то чешский комендант попросту уклонился и доложил, что ему ничего неизвестно, что генерал Сыровой ведет переговоры по прямому проводу с Жаненом, находящимся на станции Байкал.

В полной неизвестности прошла ночь. Утром вагон с адмиралом был подан на станцию Иркутск и поставлен на запасном пути на задний тупик. По словам сопровождавших адмирала лиц — чувствовалось, что нависло что-то страшное, молчаливое и тяжелое, как самое гнусное преступление. Верховный правитель, увидав на путях станции Иркутск японский эшелон, послал туда с запиской своего адъютанта, старшего лейтенанта Трубчанинова; но чехи задержали его, вернули в вагон и не дали возможности исполнить поручение. Японцы не предприняли ничего, так как они верили заявлению генерала Жанена, что охрана чехов надежная и, что адмирал Колчак будет в безопасности вывезен на восток. Это заявление мне лично было сделано спустя несколько месяцев со стороны японских официальных лиц.

Чины свиты адмирала Колчака так передают дальнейший ход событий:

Около 4 часов дня чешский офицер явился к адмиралу и заявил, что решено выдать его революционному правительству Иркутска.

— «Почему?!» — спросил адмирал Колчак, и его пылающие глаза смотрели прямо на чеха. Тот опустил свой взор и забегал им по сторонам.

— «Революционные власти Иркутска ставят выдачу Вас условием пропуска всех чешских эшелонов за Иркутск. Я получил приказ о Вашей выдаче от нашего генерала Сырового…»

— «Но как же, мне генерал Жанен гарантировал безопасность?… А эти флаги?!» — показал адмирал Колчак на молча и убого висевшие флаги — великобританский, японский, американский, чешский и французский…

Чех молчал, потупясь в землю, не смея поднять глаз.

— «Значит, союзники меня предали!» — вырвалось у адмирала,

Через некоторое время в вагон вошли представители этой новой революционной власти, полу-большевики, в сопровождении конвоя от своей красной гвардии. Чехи передали им верховного правителя России. В сопровождении нескольких адъютантов адмирала Колчака повели пешком в городскую тюрьму города Иркутска. Туда же отправили и его премьер-министра Пепеляева.

«Революционная власть города Иркутска торжественно заявила, что она назначает чрезвычайную комиссию для расследования преступлений адмирала Колчака и его премьер-министра Пепеляева, виновных в преследовании демократии и в потоках пролитой крови.»

А. Гутман-Ган определяет, что «голова адмирала Колчака была залог в руках чехов.» Искусная инсценировка «народных восстаний с помощью эс-эров (полубольшевиков) была проведена чехами, чтобы генерал Жанен мог представить верховным союзным комиссарам бесспорные факты народной воли, требующей свержения белой диктатуры.» Гутман-Ган устанавливает, что Жанен и чехи были связаны между собой общностью интересов и солидарностью действий.

Со стороны большевиков, — которых никто не может заподозрить в единомыслии с нами, белыми, — есть также свидетельства низости и подлого предательства чехов. Председатель Иркутского революционного комитета Ширямов, пишет: «Голова адмирала Колчака должна была служит выкупом за свободный уход чехов на восток.»

Другой, еще более видный большевик, председатель Сибирского революционного комитета Смирнов, в его книге «Борьба за Урал и Сибирь», приводит договор, заключенный между ним и чешским командованием на станции Куйтун в 9 часов утра, 7 февраля 1920 года, Пункт 5-й этого договора гласил:

«Чешские войска оставляют адмирала Колчака и его сторонников, арестованных иркутским революционным комитетом, в распоряжение советской власти, под охраной советских войск и не вмешиваются в распоряжения советской власти по отношению к арестованным.»

В тот же день Смирнов послал в Иркутск телеграмму с приказом расстрелять адмирала Колчака. Большевик Смирнов говорит об этом так:[40] «Нас отделяло от наших товарищей в Иркутске пятьсот-верстное расстояние. Каким же образом нам удалось сноситься с осажденными в Иркутске товарищами? И даже по такому щекотливому вопросу, как судьба верховного правителя? К немалому нашему удивлению чешское командование, давая нашей делегации провод для сообщения в Иркутск о ходе мирных переговоров, не чинило препятствий к передаче вышеуказанной телеграммы Иркутскому революционному комитету о расстреле адмирала Колчака.»

Доктор Гирса и Богдан Павлу взывали к суду народов всего мира, готовясь к этому кровавому и подлому преступлению, замыслив уже его.

Характерно, что новая власть в Иркутске, которой чехи предали адмирала Колчака и русский золотой запас, образовала так называемый «политический центр» — из харьковского шибера Фельдмана, Косминского и поручика-дезертира. Первое распоряжение этой новой опереточной всероссийской власти, опиравшейся на чешские штыки, был приказ их министра финансов Патушинского, переданный по телеграфу управляющему Владивостокской таможней Ковалевскому: «Беспрепятственно и без всякого досмотра пропустить к погрузке на пароходы все, что пожелают вывезти чехи, в виду их заслуг перед Россией.»

Ведь все это факты документальные! А создатели чехо-словацкой республики и новой чехо-словацкой нации, при жизни вознесшие друг друга в «великие», Масарик и Бенеш, не только умалчивают о них, но ложью вводят общественность в обман.

Впоследствии, уже дойдя до Владивостока и приготовляясь к выезду из Сибири, чешские политики выпустили обращение к населению Сибири. В нем они заявляют, что, взяв адмирала Колчака под свою охрану, чехи предали его «народному суду не только как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал атаману Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей, для того, чтобы задержать чешское отступление на восток.»

Не отступление, а позорнейшее бегство с наворованным имуществом! И не адмирал Колчак, а с его согласия я, бывший в те дни главнокомандующий войсками восточного фронта, отдал распоряжение атаману Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей на Кругобайкальской железной дороге.

Каждая черточка всех этих действий чехов, их попыток обелить себя путем нот и обращений — перлы не только самой беззастенчивой подлости, но и наивности, граничащей с глупостью. Это А. В. Колчак-то реакционер! Да если отчего он и погиб, отчего рухнуло и возглавляемое им русское отечественное дело, — так это, главным образом, оттого, что он делал слишком много уступок, терпел крен на-лево и всю низость «чешской демократии», допускал на русской территории самовольство чешского командования, не пресек суровыми мерами, — вплоть до военно-полевых судов, — распущенности чешского войска, распущенности, перешедшей, как было показано в настоящей главе, в преступления.

За все это адмирал Колчак заплатил своей кровью, которая не столько на большевиках, сколько на руках чешских политиков и дипломатов.

***

Предатель-чех не ограничился этим, он вонзил нож в спину русского воина, которого он раньше осмеливался лицемерно называть святым словом «брат».

Чешские политики, оперировавшие своей пятидесятитысячной распущенной солдатней, взорвали тыл Сибири рядом восстаний, лишив белую армию ее базы и коммуникации. Это было проделано как раз в то время, когда армия напрягала все силы, чтобы задержать вторжение большевиков в Сибирь.

Когда в армии стало известно об этом, когда докатились слухи, что в ряде городов чернь, под руководством и при участии чехов, захватила власть, когда железная дорога перестала питать войска на фронте, когда, наконец, стало известно. что сам верховный правитель России и русский золотой запас захвачены чехами и отвезены в Иркутск, — то было решено оторваться от наступавших большевиков и быстрыми переходами направить армию на восток, к Иркутску. Была поставлена цель — как можно скорее достичь этого пункта, выбить из него бунтовщиков, освободить адмирала Колчака, золото и богатые иркутские склады, соединиться с Забайкальем и затем, западнее Иркутска, образовать новый фронт против большевицкой красной армии.

Это была не простая задача, а один из труднейших маневров военного искусства. Обстановка создалась чрезвычайно трудная. С запада преследовали нас части регулярной красной армии. С востока выдвинулись на главнейшие рубежи полубольшевицкие банды, чтобы перехватить наше движение на Иркутск. Эти банды были отлично и богато снабжены и вооружены из иркутских складов. Железная дорога была захвачена чехами и для армии не действовала. Стояла зима с крепкими сибирскими морозами, а в добавок ко всему, наша армия не имела достаточного количества ни теплой одежды, ни боевых припасов.

Тем не менее, армия пробила себе путь на восток, имея ряд боев с большевиками, пережив много критических дней, понеся большие потери. Подробно об этом писать здесь нет места.[41] 7-го февраля 1920 года авангард моей армии занял с налета станцию Инокентьевскую, лежащую в несколько километрах от Иркутска. Это было сделано до того неожиданно, что мы захватили там большевицкую артиллерию, не сделавшую ни одного выстрела, а большевицкие обозы принимали наши части за свои.

Всю ночь проработали над планом и подготовкой взятия Иркутска. Подтягивались главные силы. На следующий день подошла и 2-я наша армия. И в то же время грянуло, как гром среди ясного неба, ужасное известие, что 7-го же февраля во дворе иркутской тюрьмы был большевицкими комиссарами расстрелян верховный правитель России, адмирал А. В. Колчак. Почти одновременно с этим известием был доставлен документ за подписью начальника 2-й чешской дивизии, занимавшей в то время Иркутск, полковника Крейчий, в нем заключался наглый ультиматум, предъявленный остаткам белых армий: в случае боя против иркутского предместья Глазово, чехи угрожали выступить вооруженно против нас на стороне большевиков.

Был собран военный совет старших начальников. На нем выяснилась печальная картина, что у наших войск, прошедших с боями через Сибирь, оставалось в среднем по 10–15 патронов на стрелка и почти не было совершенно артиллерийских снарядов. Большинство начальников высказалось за решение обойти Иркутск с юга и, перейдя по льду Байкальское озеро, направиться в Читу на соединение с силами атамана Семенова.

После этого случая ненависть, которую легионеры сумели возбудить к себе, возросла до крайних пределов. Чехи воочию доказали, что они, поднявшие когда-то восстание против большевиков, идут теперь вместе с ними против русских, против России.

Остатки многострадальной русской армии, проделавшей ледяной поход, принесшей все возможные жертвы для спасения отечества, — шли теперь и дальше по снегам Сибири пешком и в санях; а рядом русскую железную дорогу заняли вооруженные до зубов наши же военно-пленные, бывшие дезертиры, трусы и воры — с гордым именем «чешские легионеры». Еще раз русский народ проклял их. Имя чех — стало в Сибири ругательством!

Чехи не только везли в своих поездах награбленное многомиллионное имущество, но также оружие и патроны для большевицких банд, которые с их помощью большевики организовывали теперь и в Забайкалье. Чехи перевозили регулярно большевицкую почту из России в Харбин и Владивосток. В их же поездах находили себе убежище большевицкие агенты и комиссары, те, которые впоследствии захватили власть в Забайкалье и Приамурье.

Закончу эту главу описанием случая, свидетелем и участником которого пришлось мне быть. После стычек с большевицкими бандами, уже перейдя через Байкальское озеро, части моей армии заняли большой рабочий поселок Петровский Завод. На базаре чешские офицеры и солдаты проходившего эшелона продавали русские предметы обмундирования и солдатскую обувь. А как раз перед тем мною был отдан приказ, запрещающий это делать нашим солдатам под угрозой предания военно-полевому суду. Наш патруль, высланный от егерей на базар, отобрал от чехов казенные вещи. Те начали ругаться и грозит силой. Тогда наши егеря выгнали чехов с базара плетьми.

Через несколько часов разведка доставила сведения, что в эту ночь чехи собираются выступить против нас с целью обезоружить мои части, как это им удалось сделать с отрядом генерала Скипетрова.

Были приняты меры, чтобы обезопасить себя. Выставили усиленное сторожевое охранение, сильные заставы, на станцию железной дороги были направлены патрули. Старшему чешскому начальнику было послано от моего штаба требование, чтобы впредь ни один чех не смел входить в поселок. В каждой воинской части было приказано иметь всю ночь дежурные роты и сотни в полной готовности.

Когда ночью я проверял свои части, то нашел, что все люди поголовно не спали. Все ждали, сжимая винтовки в руках, выступления чехов. Настроение наших было самое бодрое, приподнятое, и даже радостное.

— «Эх, хорошо бы, если бы чехи выступили! Надо им намять бока. Довольно поизмывались они над Россией.» — Так говорили наши офицеры, солдаты и казаки.

Чехи пробовали своими дозорами пробраться в Петровский Завод. Но отогнанные нашими заставами, отошли назад и выступить, к сожалению, не решились.

Настроение, подобное описанному, было не только у войск. Все русские в те годы сжимали в руках винтовки на предателя-чеха. И только то, что страны-союзницы взяли их под свое покровительство, остановило расправу в то время. Но она придет…

***

Оценка и характеристика действий чешских легионов в Сибири была бы не полна, если бы не упомянуть, как эти вооруженные банды военно-пленных и дезертиров вели себя по отношению к другим военнопленным, к немцам и венграм, как они расправлялись с ними на русской территории. Понятно, всестороннее освещение этих темных дел чехов должно составить предмет специального исследования. Соответствующие немецкие и венгерские учреждения заняты сбором материалов и, надо думать, не замедлят с его обработкой и опубликованием.

Ряд писем, воспоминаний, фотографий и документальных описаний отдельных случаев имею под рукой и я, получив все это уже здесь, заграницей от немцев, австрийцев и венгров, бывших в те годы нашей отечественной борьбы в Сибири. На основании этих документов, после поверки их, я считаю необходимым дополнить характеристику действий чехов в Сибири еще установлением, что они на нашей русской земле творили неслыханные, возмутительные, зверские жестокости и насилия над беззащитными своими бывшими товарищами.

Это, действительно, заслуживает того, чтобы быть поставленным перед судом всех цивилизованных и культурных народов… как то в свое время в ноябре 1919 года взывали лицемеры и лжецы, руководители чешских орд (см. стр. 94 и 95).

Естественно, что мне самому не приходилось в Сибири сталкиваться с этими уродливыми жестокостями чешских легионеров, так как в наших районах, где были русские власти, там чехи не смели их проявлять из боязни ответственности и наказания; в наших районах военно-пленные были под охраной закона. Но в самом начале борьбы, когда русская власть еще не была организована, или позже, на охране железной дороги, если чехи случайно становились хозяевами положения, то они были зверски жестоки по отношению к пленным немцам и венграм.

Я ограничусь приведением лишь нескольких выдержек из имеющегося у меня материала, полагая это достаточным по объему и содержанию книги. И в уверенности, что за нею последует обширное и подробное изложение всех случаев.

Расстрел музыкантов судетско-немецкой капеллы в Хабаровске

(Документ подписан очевидцем, Августом Шульце, попавшим в плен 26 августа 1914 г., после затоплепия малого германского крейсера «Магдебург». — Штигхорст при Билефельде, № 152).

В начале октября 1915 г. казаки выгнали большевиков из Хабаровска и захватили город. Начались аресты и расстрелы всех подозрительных в большевизм. Вместе с казаками вошли в город и чешские легионеры. Среди них особой жестокостью отличался Елинек, занимавший командный пост.

Однажды на главной улице послышались громкие крики и шум толпы. Август Шульце, поспешивший туда, увидел, как чехи гнали по улице музыкантов судетско-немецкой капеллы Паризека, игравшей обычно в кафэ «Чашка чая». Чехи избивали их нагайками, особенно свирепствовал Елинек, грозя музыкантам расстрелом.

Попытки русских обывателей Хабаровска, мужчин и женщин заступиться за избиваемых, указать Елинеку на его ошибку, — что все это были безобидные музыканты, которые играли для русского Красного Креста, — успеха не имели. Похвалы же подливали только масла в огонь. И русские получали в ответ от зазнавшегося чеха: «Смотрите, и вам всыплю нагаек. А если не успокоитесь, и вас расстреляю!»

Русские обыватели и с ними вместе Август Шульце провожали процессию на берег Амура. Там несчастные музыканты, едва державшиеся на ногах, были поставлены к цоколю памятника и Елинек обратился к ним с вопросом: «Согласны ли вы стать чехами?» Музы-канты ответили на предложение решительным отказом. Тогда Елинек отдал приказ стрелять. После нескольких залпов, немецкие военно-пленные лежали на земле в крови. Кто еще шевелился, были приколоты штыками. Трупы этих зверски убитых людей были брошены чехами в реку. Август Шульце заканчивает свой рассказ тем, что видал он много случаев, когда военно-пленные различных лагерей, а также и русские люди были убиты чехами. «Военно-пленные, выводимые чехами из лагеря, должны были сами для себя копать могилу. Когда яма была достаточной глубины, копавшие застреливались чехами во время работы. О подобных жестокостях чехов можно было бы исписать томы.»

«В местностях, занятых чехами, от них высылались специальные патрули, для осмотра и для обыска деревень. Если в них находили военно-пленных венгров, которые жили часто целые годы рабочими у крестьян, сжились с ними, деля мирный крестьянский труд, — чехи забирали таких военно-пленных, сгоняли их в одну кучу и избивали. Заступничество и просьбы русского крестьянского населения не помогали. Иногда достаточно было, чтобы человек говорил по-венгерски, чтобы он подвергся аресту чешского патруля и почти всегда следующему за тем к расстрелу! Каждый из вернувшихся на родину военно-пленных венгров передавал рассказы о зверствах чехов.»

Расстрел венгерских военно-пленных офицеров

«20-го июля 1919 года в Красноярске, который в то время был глубоким тылом нашей белой армии, возник в одном из запасных полков бунт, под влиянием большевицкой пропаганды. Для усмирения взбунтовавшихся были направлены небольшие белые части, бывшие в том районе. Весь день продолжалась стрельба, и бунт был подавлен. Русские власти сделали с самого начала заявление в лагере военно-пленных, что их никто не тронет, если они будут сидеть тихо и спокойно.

Но вечером вступил в лагерь 12-й чешский легион и арестовал всех членов «венгерского объединения», организации, существовавшей с разрешения русских властей. Ночью 17 венгерских офицеров были выведены чехами в поле, поставлены около большой ямы и расстреляны в спину. Остальные военно-пленные были спасены благодаря энергичному вмешательству шведского Красного Креста и его ходатайству перед адмиралом Колчаком.»