Заключение

Заключение

В XI–XIII веках Русская Скифия переживает бурный и трагический период удельной раздробленности, который завершился монгольским нашествием и потерей политической самостоятельности различных русских земель. Некоторые из них стали частью могольской Орды, некоторые – Запада (Литвы, Польши). Русская «историософия» обычно склонна снова и снова «переживать» ужасы монгольского нашествия, рассматривая Русь как жертву внешнего нашествия. Между тем, давно уже делаются попытки «скорректировать» данные представления. И в этом плане особенно выделяется концепция выдающегося русского историка Л.Н. Гумилева, который вообще отрицал наличие «монгольского ига». Согласно ему, отношения между Русью и Ордой зачастую напоминали союзнические. Так, князь Александр Невский был побратимом хана Сартака (сына Батыя), обращаясь к монголам за военной помощью – в борбе против западной экспансии, против Ливонского ордена. Как бы то ни было, но никаких гарнизонов на Руси монголы не размещали, Православие не подавляли, что позволяло сохранить основы национальной идентичности. В то же время Запад явно желал обратить Русь в католичество. Показательно, что великая Куликовская битва была именно сражением против оккупантов. Как сообщает «Сказание о мамаевом побоище», сам Мамай (кстати, не бывший Чингизидом) планировал расселить монголов по Руси, чего раньше не было в планах ни у одного ордынского правителя. И также показательно, что сам Мамай пользовался активной поддержкой европейцев – генуэзцев. Показательно, что генуэзская пехота даже участвовала в сражении на Куликовом поле. Сами генуэзцы действовали под покровительством папского престола, стремящегося подчинить своему влиянию как Золотую Орду так и православную Русь. Вот, собственно, кто представлял главную угрозу для русских скифов – их извечный враг – сумеречный Запад. «Мамаева Орда, конечно, имела азиатское происхождение, но всецело оторвавшийся и отчужденный от монгольского государства Мамай вступил в теснейший союз с генуэзцами Кафы, то есть с авангардной силой Запада, и стал выполнять его волю, его «задания», включился в ту политику, или, вернее, геополитику, которую Запад, руководимый папством, осуществлял в XIV столетии на всем протяжении «линии», отделявшей его от православной цивилизации, – пишет В.В. Кожинов. – В повестях и сказаниях конца XIV – начала XVI века не раз с полной определенностью утверждается, что Мамай имел целью сокрушение Православия, что он шел на Русь, дабы «разорити Православную Веру и оскверънити Святые Церкви и всему Христианству хощеть покорену от него быти». Особенно примечательно в этом отношении одно место из «Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» (ввиду архаичности текста цитирую перевод М.А. Салминой): «Мамай же, подстрекаемый лукавыми советниками, которые христианской веры держались, а сами творили дела нечестивых (о том, кто же были эти «советники», стоит поразмыслить… – В.К.), сказал князьям и вельможам своим: «Захвачу землю Русскую, и церкви христианские разорю…». Золотая Орда вовсе не преследовала подобную цель; более того, XIV–XV века были периодом высочайшего расцвета Православия на Руси, что доказывается, например, в известном сочинении «Святые Древней Руси» Георгия Федотова – хотя этот автор, будучи принципиальным «западником», крайне негативно относился к Золотой Орде. И еще одно. В знаменитом сборнике Владимира Даля «Пословицы русского народа» содержится (даже в двух вариантах) пословица: «Много нам бед наделали – хан крымский да папа римский» (издание 1957 г., с. 348; см. также с. 144). Объединение, сближение столь далеких друг от друга, казалось бы, не имеющих ничего общего источников «бед» было бы не очень логично, если бы не имела места та историческая реальность, о которой идет речь и которая запечатлелась так или иначе в сказаниях о Куликовской битве, где связаны, соединены хозяин Крыма Мамай, «фряжская» Кафа и Рим» («История Руси и русского слова»).

А что же шло с Востока? Здесь все очень сложно, и, конечно, было бы совсем неправильно идеализировать Орду, чем, впрочем, вовсе и не «грешил» историк-евразиец Л.Н. Гумилев. В свое время многие русские патриоты – историки и политики – дали жесткую критику гумилевской концепции, сочтя ее «антинациональной». Они заявили, что Гумилев кощунственно отрицает монгольское нашествие, тем самым как бы предавая память многочисленных жертв. Между тем, историк вовсе и не думал отрицать очевидное. Просто он представил собственный взгляд на это событие, отличный от «ортодоксального». Его выводы были результатом многоуровнего анализа страшной беды, постигшей Русь, – «великого запустения». Обычно это запустение целиком выводят из монгольского нашествия, но Л.Н. Гумилев обращает внимание на мнение историков (Б.Д. Грекова и др.), согласно которым «упадок Киевской Руси начался во второй половине XII в. или даже XI в., когда торговый путь «из варяг в греки» утратил значение вследствие крестовых походов, открывших легкую дорогу к богатствам Востока. А татарское нашествие только способствовало запустению края, начавшемуся 200 лет назад». (Здесь и далее цит. по книге «Древняя Русь и Великая степь».)

Кстати, тут стоит отметить, что начало запустению Руси дала именно Европа (крестовые походы), так что было бы правильнее искать виновника нашего техникоэкономического отставания, прежде всего, на западе, а не на востоке. Между тем, историография XIX в., начиная с Н.М. Карамзина, предпочитала винить во всем монголов, при этом делая реверансы перед Европой. При этом европейцев всячески пытались уверить в том, что Русь встретила первый удар монгольских захватчиков и тем самым, благородно спасла европейскую цивилизацию. Но сами европейцы на это никогда не «велись», ибо отлично понимали всю абсурдность подобных претензий. Далеко не все русские князья «встали грудью», а те, кто встал, исходили из собственных соображений, а никак не из «общеевропейских» или «общехристианских». Так что номер не прошел, а вот презрения к интеллектуалам, которые набивались (и набиваются!) в дружбу, – это, несомненно, прибавило.

Главные причины «великого разорения» были в тех внутренних процессах, которые разворачивались на Руси в XII–XIII веках: Киевская Русь старела, исчерпывала свой социокультурный лимит, что нашло выражение в грандиозном внутринациональном гражданско-политическом противостоянии. К XIII веку никакой единой Руси не было и в помине, а русские земли воевали друг с другом самым ожесточенным образом. На один из таких вот ярких эпизодов этой войны и указывает Л.Н. Гумилев: «В 1187 г., после очередного восстания рязанцев, суздальцы «землю их пусту сотвориша и пожгоша всю»… Рязань ослабела, и некоторое время рязанские князья поддерживали Всеволода III, но в 1207 г. выяснилось, что рязанцы собрались его предать и только ждут удобного случая… В 1208 г. Всеволод подошел с войском к Рязани, вывел жителей из города, а город сжег». Вспоминает Гумилев и страшную резню, которую в 1216 году новгородцы устроили суздальцам на реке Липице (число убитых – 9223 человека). Показательно и разорение Киева: «Рюрик… 2 января 1203 года в союзе с Ольговичами и «всею Половецкою землею» взял Киев. «И сотворилося велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Киевом… Подолье взяша и пожгоша; ино Гору взяша и митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную (церковь)… разграбиша и манастыри все и иконы одраша… то положиша все собе в полон». Далее говорится о том, что союзники Рюрика – половцы изрубили всех старых монахов, попов и монашек, а юных черниц, жен и дочерей киевлян увели в свои становища…»

Как видим, сами русские «регионы» успешно разоряли Русскую землю. И когда началось противостояние с монголами, то они не смогли хоть как-то объединить свои усилия. Сказалась пресловутая «феодальная раздробленность». Возразят – но ведь и Европе эта самая раздробленность тоже была и все тоже резали-жгли друг друга. Естественный процесс, а тут еще и монголы подвернулись – как говорится, не повезло. Здесь нужно заметить, что Европа развивалась не синхронно с Русью, которая в XIII веке переживала свой собственный закат. Раздробленность сочеталась у русичей с параличом военно-политической элиты. Древнерусские князья, за немногим исключением, были, выражаясь современным языком, неадекватны. И наиболее ярко это продемонстрировал 1223 год, когда лидеры русских регионов ринулись войной на ордынцев – в защиту половцев. А ведь, как справедливо замечал Гумилев, «у Руси не было повода для войны против монголов, и, более того, те прислали посольство с мирными предложениями, князья, собравшись «на снем» (совет), решили выступить в защиту половцев и убили послов». Это была совершенно неадекватная реакция русских элит на новый геополитический фактор – монгольскую экспансию, которая изначально была направлена не против Руси, политический компромисс, но князья приняли поспешное и оскорбительное (убийство послов) решение. При этом они не смогли решить проблему и военным путем, показав полнейшую дезорганизацию. Более того, в битве на Калке сторону монгол взяли бродники – русские, живущие в азовско-донском регионе.

В дальнейшем русские элиты также продемонстрировали катастрофическое непонимание сложившихся реалий. Так, владимирский князь Юрий Всеволодович оказал крайне неудачное сопротивление Батыеву нашествию, в результате чего монголы взяли 14 городов, а сам правитель был убит при битве на реке Сити в 1238 года. Между тем, особой нужды в самом сопротивлении не было. «План монгольского командования заключался в том, чтобы в то время, когда половцы держали оборону на Дону, зайти к ним в тыл и ударить по незащищенным приднепровским кочевьям, – пишет Гумилев. – Черниговское княжество было в союзе с половцами; следовательно, надо было пройти еще севернее – через Владимирское княжество. Думается, что Батый не ожидал активного сопротивления от Юрия II, но, встретив таковое, сломил его и проложил дорогу своему войску». Историк резонно замечал, что в планы монгол вовсе не входило покорение русских земель. Для этого нужны были огромные людские ресурсы. А ведь монголы воевали (на западе) не только с русскими и половцами, они вторглись в пределы Венгрии, Польши, Чехии, Словакии, Хорватии. Понятно, что реализация столь масштабной военно-политической программы предполагала использование русских земель в качестве тыла, поставляющего ресурсы. Но зачем же разорять и вырезать свой собственный тыл? Очевидно, тогда требовалась политика соглашения с монголами. Однако, князь Юрий, как и многие другие, этого просто не понял, допустив разорение своих земель.

Л.Н. Гумилева неоднократно ругали и высмеивали за то, что он якобы противопоставлял «подлых» и «глупых» князей – «благородным» и «умным» монголам. Между тем, историк был весьма далек от любого морализма. О монголах он придерживался мнения, согласно которому они были жестоки на уровне своего времени. И русских князей Гумилев отнюдь не осуждает или примитивизирует – он констатирует страшный упадок всей системы, который и привел к закату единого Русского государства, произошедшего задолго до монгольского нашествия. Сам Гумилев предпочитал рассуждать в категориях «системности», однако его выкладки вполне можно описать и в категориях субъектности. Русь распалась как Субъект, в результате чего и сама верховная власть разделилась на множество враждующих субъектов, потерявших элементарное целеполагание. Кстати говоря, нечто подобное произошло во время великих Смут XVI и XX веков. Тогда также наблюдался распад единой государственности, сопровождающийся ожесточенной схваткой элитариев друг с другом. Русские смутных времен переставали быть субъектом Истории и оказались перед угрозой превращения в некий метаисторический объект, являющийся полем приложения различных внешних сил. Эта же угроза возникла и перед русичами.

Здесь необходимо сделать некоторое отступление и порассуждать о механизмах, ведущих к потере субъектности. Как представляется, она обусловлена революцией элит, которые желают переформатировать всю систему взаимоотношений внутри нее. Элита начинает претендовать на то, чтобы подменить собой государственную власть, которая всегда имеет надэлитарный (как сказали бы марксисты – надклассовый) характер – иначе невозможно руководить разными социальными группами. Пресловутая «феодальная раздробленность» как раз и была вызвана революцией знатных элитариев, которые пожелали обособиться и стать властью для себя – и в собственных пределах. Историческая наука склонна рассматривать этот процесс как нечто естественное и даже прогрессивное исходя из линейного видения самой истории – дескать, все случившееся – разумно, оправдано и ведет к некоей высшей цели. (Л.Н. Гумилев довольно-таки саркастически отзывался об историках, «придерживающихся эволюционной теории, или так называемой «религии прогресса».) Между тем, история движется очень сложными путями, сочетая как восходящие, так и нисходящие тенденции. Как уже отмечалось вначале, период упадка сменяется периодом восхождения, что и образует некий циклизм. Феодальная раздробленность – это, несомненно, упадок. Собственно говоря, а как еще характеризовать состояние, когда люди одного рода-племени уничтожают друг друга? Если говорить совсем уже откровенно, то это – гражданская война со всеми вытекающими последствиями. Правда, к таким, вполне естественным, выводам приходишь тогда, как признаешь приоритет политического над экономическим. Но есть и другие подходы. Так, советские историки, оставаясь верными экономическому детерминизму К. Маркса, относились к феодальной раздробленности весьма благожелательно. Считалось, что образование сравнительно небольших, самостоятельных регионов только способствует развитию хозяйства (прежде всего, ремесел), а следовательно, и росту товарно-денежных отношений, подрывающих натуральную экономику. Само же вторжение монголов воспринималось как некая досадная помеха, затормозившая «естественные процессы». Но в том-то и дело, что помимо внутреннего развития есть и внешнеполитический фактор, действие которого блестяще доказывает первенство политики – над экономикой. Политически единые монголы, стоящие на низком уровне экономического развития, сумели победить экономически развитую, но расколотую Русь – со всеми ее городами и ремеслами. (Да и не только Русь, Восточная Европа также осталась в руинах.)

Поэтому феодальная раздробленность есть несомненный метаисторический минус, рожденный революцией олигархов. (В случае с Киевской Русью таковыми олигархами выступали князья – представители Дома Рюрика.) Конечно же, не всякая феодальная раздробленность приводит к столь страшным результатам, хотя результат всегда страшен – уничтожение родича родичем закладывает основу для будущих страшных конфликтов и новых переформатирований в режиме «олигархической революции». Та же самая Европа, хоть и была потрепана монголами (на востоке), но сумела избежать русской участи. Отчасти – благодаря географической удаленности от завоевателей, отчасти – потому, что не переживала периода упадка. Но Русь испытала влияние всех неблагоприятных факторов, главным из которых было старение системы (по Л.Н. Гумилеву), разрушение субъектности. Сам Гумилев пишет о «великом разорении» Руси следующим образом: «… Причиной разгрома Владимира, Чернигова, Киева и других крупных городов была не феодальная раздробленность, а тупость правителей и их советников-бояр, не умевших и не стремившихся организовать оборону. Когда же тупость становится элементом поведенческого стереотипа, то это симптом финальной фазы этногенеза – обскурации (выд. – А.Е.)…»Таким образом, «тупость» у Гумилева – это не оскорбление, но констатация того финального состояния, в котором оказалась система (субъект).

Итак, как уже было сказано выше, Русь встала перед реальной угрозой превращения в метаисторический объект. В принципе, так и оказалось, ведь русичи («древнерусская народность») прекратили свое существование – в качестве этноса. Но они же и продолжили его, нащупав – во время великой беды XIII в. некую опору – начало новой субъектности. Нащупали – в лице очень немногих пассионариев, сделавших правильный цивилизационный и геополитический выбор. Это был выбор в пользу Орды – и против Запада. При этом и сама Орда восе не была такой чужой, как это часто представляется. По некоторым данным, сам Чинхисхан считал своей главной задачей восстановление великой Скифской империи. И его «монголы» изначально представляли собой арийский, иранский род, сплотивший вокруг себя многие племена и народности. От него и пошло название более широкой общности – тут просто необходимо вспомнить о том, как имя русов стало именем огромной страны. Огромное количество данных, подтверждающих скифо-арийские истоки монгольской орды собраны в интереснейшем исследовании З.Э. Джиоевой «Чингис-хан. Аланский след». В нем обращается внимание на данные письменных источников, согласно которым представители рода Чингисхана имели типично «нордическую» внешность: «Бурджигин же человек, глаза которого синие». Западные авторы сравнивали монголов со скифами, что также весьма характерно. И в связи с этим вполне обоснованной выглядит этимологизация монголизмов на основе осетинского (иранского, скифо-арийского) языка. Так, сам этноним «монголы» исследовательница переводит как дух обоза (мон – «дух», «гол» – «обоз», указывая на огромную роль повозок в кочевой жизни ордынцев. Практически само за себя говорит и имя прародительницы монголов – «Алан-хоа». Впрочем, осетинскому прочтению поддаются практически все «ордынские» имена. В основании самого имени Тэмуджчин лежат слова «тем» – тот и «удджын», – имеющий душу.

Получается, что в XIII в. русичи попали в ситуацию, схожую с той, которая имела место в эпоху срубной культуры и в пору сарматского нашествия. Они временно признали главенство номадического, «иранского» элемента. И во времена Александра Невского это главенство позволило им сохранить свою этнонациональную идентичность перед лицом агрессивно-экспансионистского Запада, а также накопить сил для нового имперского реванша. Этот реванш был неизбежен, и он произошел, Великая Сколотия вновь возродилась в Московской Руси. В ней же обрела новую жизнь Великая, Вечная Скифия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.