Глава 4 «РУССКИЙ ИНВАЛИД» НАДОБНО ЗАКРЫТЬ

Глава 4

«РУССКИЙ ИНВАЛИД» НАДОБНО ЗАКРЫТЬ

Шувалов некоторое время работал генерал-губернатором Прибалтийских губерний, бывал у Дмитрия Милютина и резко отзывался о немцах, мечтавших о независимости, а тут полностью согласился с Александром Вторым, у которого на ключевых постах повсюду были немцы. А Дмитрий Милютин остался верен тому, что и раньше говорил: прибалтийские немцы так же опасны, как и поляки.

«Однажды все министры получили повестки о совещании, долженствовавшем происходить под председательством государя, – вспоминал Е.М. Феоктистов в книге «За кулисами политики и литературы. 1848–1896». – До последней минуты предмет этого совещания оставался до большинства им совершенно неизвестным, так что Милютин, приехав во дворец и встретив на лестнице Тимашева, спросил его, не знает ли он, зачем их собрали, но получил уклончивый ответ.

Когда заняли места, государь предложил этому самому Тимашеву прочесть заготовленную им записку: в ней доказывалась необходимость иметь только один правительственный орган, который отличался бы строго официальным характером; в других органах, издаваемых при разных министерствах, нет надобности, т. е. они могут, пожалуй, существовать, но должны ограничиваться лишь специальными вопросами, не высказываясь по вопросам внутренней и внешней политики; по словам записки, это было единственное средство избегнуть того разногласия и антагонизма, которые нередко обнаруживаются в официальных изданиях и подрывают авторитет правительства. Какое уважение может питать общество к власти, если оно замечает, что представители ее, люди, облеченные доверием государя, расходятся между собой по самым существенным вопросам?

Для всякого было ясно, что Шувалов и Тимашев имели в виду исключительно «Русский инвалид».

Начались оживленные и даже резкие прения.

Милютин, застигнутый врасплох интригой, горячился, заявил, что произвести перемены в «Инвалиде» не может, – и все-таки дело было решено государем против него. Затем, при ближайшем докладе, он объяснил государю, что ему не остается ничего более, как выйти в отставку, ибо в «Русском инвалиде» «всегда выражались мнения, которые он вполне разделяет, и если эти мнения признаются вредными, то ему нельзя оставаться министром.

Государь тщетно старался успокоить его. От Альбединского я слышал, будто он сказал Шувалову: «Не понимаю, из-за чего так горячится Милютин; неужели газета имеет такую важность в его глазах, что из-за нее он серьезно думает покинуть дело, над которым так долго трудился; я обнадежил его, что он пользуется полным моим доверием, но если, несмотря на то, он будет упорствовать, то поневоле придется подумать об Альбединском».

Шувалов торжествовал, не мог скрыть своей радости и Альбединский, но, к горькому их разочарованию, Дмитрий Алексеевич не зашел так далеко, как бы им хотелось. Убедившись в непреклонной решимости государя, он начал заботиться лишь о приличном отступлении и задумал передать газету на арендном основании в частные руки. Выбор его остановился на мне и П.К. Щебальском; уже велись с нами переговоры, и мы хлопотали о приискании сотрудников. Но и эта комбинация, как только Милютин представил ее на усмотрение государя, была безусловно отвергнута.

Уже то обстоятельство, что Дмитрий Алексеевич намеревался передать «Русский инвалид» в мои руки, свидетельствует об его расположении ко мне. Действительно, отношения наши были таковы, что ничего лучшего не оставалось и желать…» (С. 350–351).

Александр Второй, при всей склонности к реформам и преобразованиям своего правительства, оставался абсолютным монархом, когда каждое его решение, даже спорное, непопулярное, ошибочное, становилось обязательным и непременным. Только что здесь были приведены два эпизода, которые касались военной биографии Дмитрия Милютина, когда он в споре с императором был абсолютно прав, но ему было жаль огромной проделанной преобразовательной работы, и он шел на уступки в конфликте.

А ведь Петр Павлович Альбединский (1825–1883) был из свиты генерал-адъютантов и всю жизнь служил генерал-губернатором лифляндским, эстляндским и курляндским, потом виленским, ковенским и гродненским, а закончил свою жизнь варшавским генерал-губернатором, к Военному министерству не имел никакого отношения и, конечно, никакого опыта в преобразовательной деятельности русской армии. А император всерьез думал о нем как военном министре на смену Милютина…

15 июля 1873 года скончался Федор Иванович Тютчев, и эта скорбная весть долетела до Милютина, успевшего много раз с ним встретиться на светских вечерах и поговорить с ним не как с председателем Комитета иностранной цензуры, а как с блестящим знатоком европейской внешней политики, как с публицистом, философом, ответившим в своих сочинениях на многие вопросы, которые постоянно его волновали. А в эти скорбные дни много толков было об этой смерти. Недавно долетело до Милютина стихотворение Тютчева на смерть Блудова и покорило его простотой и изяществом выражения глубокой мысли о смерти:

Как этого посмертного альбома

Мне дороги заветные листы,

Как все на них так родственно-знакомо,

Как полно все душевной теплоты!

Как этих строк сочувственная сила

Всего меня обвеяла былым!

Храм опустел, потух огонь кадила,

Но жертвенный еще курится дым.

Графиня Блудова и Милютину прислала этот «посмертный альбом» – книгу «Мысли и замечания гр. Д.Н. Блудова» (СПб., 1866), которую Дмитрий Алексеевич с удовольствием просмотрел, а кое-что и внимательно прочитал.

Что ж так поразило в «посмертном альбоме» Федора Тютчева? Может быть, эта мысль, думал Милютин, разглядывая и листая книгу Блудова: «Везде пословицы называют хранилищем мыслей народных; мне кажется, что Русския можно назвать и хранилищем сердечных чувствований. Наши предки завещали нам, как святыню, не только остроумные наблюдения наблюдения отцов своих, не только советы благоразумия, но и выражения чувствительности. Все знают пословицу: Не по хорошу мил, а по милу хорош, которая содержит в себе тайну любви и ея странностей. Другая: Милому сто смертей, очень живо изображает беспокойство сердца, творящаго для себя ужасы. Но может быть всех лучше и трогательнее одна, меньше известная: Не сбывай с рук постылаго, приберет Бог милаго! Какая прекрасная, почти небесная мысль: любовью к друзьям охранять врагов от самых желаний ненависти! Она дышит великодушием, нежностью и верою в Провидение». Как точно и глубоко трактует Блудов пословицы, в которых не только мысли опыт наших предшественников, но и чувства, непосредственные и великие. Скорее всего, Тютчеву понравилась именно эта запись… «Во имя милого былого, во имя вашего отца дадим же мы друг другу слово: не изменяться до конца», – вспомнил Милютин строчки Тютчева, посвященные графине Антонине Дмитриевне Блудовой, запомнившиеся в светских беседах. А может, вот эта мысль так покорила Тютчева, тоже много раз бравшегося за перо, чтобы высказать свои мысли о революции, о якобинцах, о разрушительных результатах их деятельности? И Милютин вновь углубился в книгу Блудова: «Вопреки якобинцам всех веков и племен народ не есть судья царей; но он их критик и, подобно прочим, может исправлять только людей с дарованием. Продолжая сравнения, мы скажем царям и авторам: не сердитесь за критику и не всегда ей верьте; но умейте слушать и разуметь ее. Скажем рецензентам и народам, первым: критикуя автора, не оскорбляйте человека; другим, напротив: критикуя человека, не забывайте прав государя и престола». А сколько раз и ему, военному министру, приходили эти же мысли в своей постоянной деятельности с императором и другими высшими чиновниками. Как тут не поразиться замечательному поэту, столько раз выступавшему за свободу слова и столько раз терпевшему от цензуры и запретов, хотя сам был цензором. И сколько любопытного, глубокого разбросано в этой книге, о которой Тютчев так хорошо и полно сказал… Вот любопытный зритель взобрался на башню, чтобы лучше увидеть принцессу и народ, а увидел слишком много, но никого не увидел в лицо. Не так ли цари смотрят на государство: видят много, но никого в лицо, не знают чаще всего судьбы человеческой за многотысячными толпами народными. То Блудов размышляет о скуке и горе, то мысли его возносятся к преданиям Ветхого Завета, то начинает сравнивать монархическое правление с отеческим, и как ценны его мысли о том, что отец не оставляет младенца без принуждения, но горе тому отцу, который понуждает взрослых детей, действует вопреки советам благоразумия, это унижает отца в глазах сыновей, достигших зрелости. Так и монарх должен действовать с теми, кто достиг зрелости путем просвещения, кто набрался богатства понятий и сведений. Вспоминает Карамзина, сказавшего, что не стоит спорить о конституциях, всякое государство имеет свою конституцию, ему сродную… Милютин увлекся книгой Блудова, перелистывая страницу за страницей… А вот уж совсем про нас, про любителей литературы и искусства… И Милютин вновь погрузился в чтение книги Блудова: «Чувство благодарности так сладостно, что я желал бы распространить его за обыкновенные пределы, то есть на благодетелей без намерения. Тогда мы будем с удовольствием счастливой любви смотреть и на красоты природы, и на произведения искусств, их отражающия. О Жуковский, – если бы я не имел к тебе чувства дружбы, сего чувства, в коем все сливается, и почтение к благородной душе твоей, девственной от всех порочных побуждений, и бесценное ощущение твоей любви, наконец и воспоминание первых лет и надежд, Жуковский, я бы еще любил тебя за минуты, в которыя оживляют твоими стихами, как увядающий цветок возвращенным свежим воздухом. Два дня я страдал моральною болезнию, и эту болезнь можно назвать каменною, ибо в ней все способности души и ума каменеют: мне казалось, что я утопаю в какой-то пустоте и тщетно ищу в ней себя; но случай привел мне на память стихи Жуковского, давно не читанные, и я почувствовал свое сердце. Очаровательная музыка! Тобой я буду лечиться от новой тарантулы, которая не дает смерти, но отнимает жизнь».

И сколько таких размышлений в этой книге… Милютин вспомнил, что недавно сказал ему Боткин о Тютчеве, который резко отозвался о новом романе Тургенева «Дым»: «Дым» еще читается, и мнение о нем еще не успело составиться. Вчера был у Ф.И. Тютчева, – он только что прочел и очень недоволен. Признавая все мастерство, с каким нарисована главная фигура, он горько жалуется на нравственное настроение, проникающее повесть, и на всякое отсутствие национального чувства». Вот ведь что сейчас стало главным – национальное чувство, которое, в сущности, утрачено всеми верхними слоями русского общества, полгода поработают в высших чиновных креслах, а потом укатывают за границу – якобы лечиться… А если уж национальное чувство утрачено у такого крупного русского художника, как Тургенев, то больше нечего сказать, как просто подивиться. Вот Тютчев и удивился, читая «Дым». Вот почему и Тютчев, читая книгу Блудова, находил ее благостной. Вот Блудов с негодованием пишет о тех, кто не болеет за Россию: «Встречая за границей таких людей, каков, например, NN Д.Ф., которые сохранили не характер честных дедов святой Руси, а только их смешные предрассудки и приемы, С.Д. говорит, что от них воняет отечеством». Да, Блудов был истинным и последовательным преемником характера честных дедов святой Руси, а смешные предрассудки и приемы он честно отбросил прочь – вот за что и полюбил графа Блудова Федор Иванович Тютчев. А как прекрасны были его стихи, посвященные братству всех славян, прочитанные на банкете в мае 1867 года в петербургском Дворянском собрании: «Привет вам задушевный, братья, Со всех Слвянщины концов, Привет наш всем вам, без изъятия! Для всех семейный пир готов! Недаром вас звала Россия На праздник мира и любви; Но знайте, гости дорогие, Вы здесь не гости, вы – свои!»

– Вы здесь не гости, вы – свои! – произнес вслух Милютин и задумался над тем, что сказал Федор Тютчев…

Много лет Федор Тютчев пытается доказать в своих статьях и стихотворениях, что Россия – это далеко не Запад, пусть высшие чиновники и высокая аристократия все время уезжают на Запад лечиться и отдыхать, пусть они привыкли к западному образу жизни и отвыкли от русского образа жизни, пусть… На Западе господствует католическая церковь, со своими уставами и положениями, а в России – православная, со своими уставами и положениями. И это решительно меняет образ жизни на Западе и в России. Накануне своей смерти Федор Тютчев передал свои статьи и наброски издателю П.И. Бартеневу на французском языке, постепенно они стали известны и русскому обществу, в том числе и Милютину. И разговоров в обществе было предостаточно, чтобы понять суть воззрений поэта.

– На Западе привыкли открыто поносить Россию, и никто не сумел ответить ей за те оскорбления, которые раздавались в Европе. И вдруг неслыханное явление – появилась статья некоего Русского, в которой впервые послышался твердый и мужественный голос русского общественного мнения, – говорил Иван Аксаков среди друзей. – Никто никогда из частных лиц в России еще не осмеливался говорить прямо с Европою таким тоном, с таким достоинством и свободой.

Иван Аксаков говорил о цикле статей Федора Тютчева, переданных Бартеневу для публикации. А все началось еще с 1844 года, когда Тютчев, проработав на Западе больше двадцати лет, только что вернулся с дипломатической службы в Петербург, оставив свою статью для обсуждения на Западе. Он задумал большую работу «Россия и Запад», чтобы воплотить накопленный опыт из общения с иностранной прессой и с западными коллегами. У него многое накопилось… Иные коллеги Милютина говорили, что Тютчев кое-что взял у славянофилов, высказал свою главную мысль о роли религии в становлении человека и народа вообще, а православие определяет самобытность человека и русского народа в первую очередь. Отмечали, что Тютчев, упоминая о нашем высокообразованном политическом правительстве, увидел, что сознание своего единственного исторического значения совершенно утрачено, все еще упорствуют влияния, отчаянно отрицающие Россию, что клика, которая сейчас у власти, проявляет деятельность положительно антидинастическую, все это приведет господствующую власть к тому, что она будет выражать чисто антирусские позиции. Тютчев много писал о восточном вопросе, писал о том, что этот вопрос жизни и смерти для трех предметов, доказавших всему миру свою живучесть, а именно: Православная церковь, Славянство и Россия – Россия, естественно включающая в свою собственную судьбу оба первых понятия. Отсюда проистекает вражда к России. Запад, охваченный разрушительной философией, возникшей шестьдесят лет назад после Французской революции, охваченный католицизмом, утвердил новшество – «самовластие человеческого «я», «поклонение человеческому «я», ставшему «мерой всех вещей». Запад породил Реформацию, Атеизм, Революцию, сформулировал мысли западной цивилизации: «Мысль эта такова: человек в конечном итоге зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; все, провозглашающее себя выше человека, – либо иллюзия, либо обман. Словом, это апофеоз человеческого «я» в самом буквальном смысле слова». Эти слова Тютчева, услышанные им в светской беседе, Милютин запомнил на всю жизнь… Знал Милютин и о письме Тютчева о цензуре 1857 года, написанном князю Горчакову, которая тогда еще ходила по Петербургу.

Тютчева огорчали многие нелепости существующего быта, недоверие к народу, скудость и тупоумие правительственных чиновников, запрещающих прежде всего славянофильские издания, «Московские ведомости», колеблющийся министр внутренних дел Валуев, то разрешающий, то запрещающий одно и то же издание, все эти недостатки способствовали развитию и укреплению революционного материализма.

«В такой ситуации оппозиционные либеральные, демократические, революционные, легальные и нелегальные издания в России и за рубежом (особенно «Колокол» и «Полярная звезда» А.И. Герцена) получали и известные моральные преимущества, ибо сосредоточивались на критике реальных недостатков и злоупотреблений существовавшего строя, хотя в своей идеологической риторике невнятного гуманизма и прогресса, утопически уповавшей на внешние общественные изменения.

Выступая против цензурных излишеств, Тютчев ратует за уравнение в свободных условиях с оппозиционной печатью тех журналистов, которые остаются не у дел, но способны создать «мощное, умное, уверенное в своих силах направление», основанное на многократно подчеркнутых им христианских ценностях и утверждающее соответствующее государственное и общественное устройство», – подводил итоги общественно-политической и литературно-философской деятельности Ф.И. Тютчева современный исследователь Б.Н. Тарасов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.