Глава 3 СТРАННАЯ ПОЛЕМИКА РОСТИСЛАВА ФАДЕЕВА

Глава 3

СТРАННАЯ ПОЛЕМИКА РОСТИСЛАВА ФАДЕЕВА

Одно вызывало у Дмитрия Милютина недоумение: почему только вчера Фадеев был на стороне Военного министерства и писал статьи в пользу реформы русской армии, а теперь переметнулся на сторону князя Барятинского и пишет против реформы, которые проводит правительство, в частности Военное министерство… Да, мы вместе служили на Кавказе в армии князя Барятинского, но потом-то дороги разошлись…

Из общения на Кавказе Милютин хорошо знал родословную и юность Ростислава Фадеева. Получил домашнее образование, потом отец отвез Ростислава в Петербург и отдал в кадетский корпус, но строптивый характер кадета вскоре проявил себя: дал пощечину офицеру-воспитателю, который попросил: «Пойдите перечешитесь» – и запустил свою руку в непричесанные волосы. Дело дошло до Николая Первого, пославшего Фадеева простым солдатом на батарею в Бендеры. Более серьезного наказания, которого он заслуживал, не последовало из-за вмешательства князя Долгорукого, любимца императора и начальника всех военных учебных заведений. Вскоре Фадеев, отбыв наказание, вернулся в Саратов, где отец был губернатором, и потянулся к книге, особенно его интересовали книги исторические, географические и военные. Его мать, в девичестве Елена Павловна Долгорукая, из знаменитой княжеской фамилии, занимавшей высокие государственные посты в России, умная и начитанная, взялась за обучение сына. Вскоре он владел французским, как и русским, стал изучать другие европейские языки. «Он был полон знаний и таланта и вообще духовных сил, – вспоминал очевидец, – был несколько склонен к мистицизму и даже к спиритизму. Он был настолько образован и талантлив, что должен был сделать громаднейшую карьеру, но у него был один недостаток – недостаток этот заключался в том, что он легко поддавался увлечениям по фантастичности своей натуры. В этом смысле он напоминал свою двоюродную сестру Блавацкую, но, конечно, представлял собой гораздо более чистый в нравственном смысле экземпляр; он был также гораздо более образован, чем она. Во всяком случае Фадеев и Блавацкая могут служить доказательством того, что известные качества натуры передаются по наследству из поколения в поколение…»

В Саратове он ничем не занимался, иной раз бросая вызов местному обществу: то гулял по городу – «совершенно без всякого одеяния», то стрелял по улицам пулями, никому не причиняя вреда. Наконец родители отослали его на Кавказ, куда стекалось много столичной молодежи. Здесь молодой Фадеев был произведен в офицеры и участвовал во всех военных операциях князя Воронцова, Муравьева, при князе Барятинском он стал его адъютантом и бывал везде, где и Барятинский. По настоянию Фадеева Барятинский атаковал Гуниб и взял в плен имама Шамиля. Врученное Шамилем собственное знамя он передал князю Барятинскому, а князь передал его Фадееву за инициативу штурма Гуниба и окончания, в сущности, Кавказской войны. Барятинский уехал за границу для устройства своей личной жизни и лечения от подагры, а Фадеев приехал в Петербург и занимался литературной деятельностью и одновременно служил в Военном министерстве.

Конечно, то, что написал очевидец много лет спустя, знали и современники Фадеева, знали о его увлечении мистицизмом, спиритизмом, фантастическом увлечении разными небывалыми ситуациями, только этим и можно было объяснить странный побег из Военного министерства в стан князя Барятинского, который, вернувшись из-за границы, с небывалой силой и устрашающей интригой занялся борьбой против Милютина и царских реформ. Понятное дело, Милютин к этим реформам готовился всю свою жизнь, и как ученый, написавший книги о великом Суворове, и как профессор, читавший лекции будущим офицерам, постигавшим военную статистику, и как помощник военного министра князя Долгорукого, и как начальник штаба Кавказской армии, тактически и стратегически разработавший все военные операции, проведенные князем Барятинским. Сколько было споров, будничных разговоров – и все о том, как воздействовать на психику отважных горцев, как их победить в этой затянувшейся войне… И не только оружием, а победить их, не разрушая их быта, культуры, нравственности, их религиозности и поклонения своим богам. Да, он любил и преподавал военную науку, а потому все планы были систематизированы, порой отважный Барятинский возражал против этих планов, но потом убеждался в их правоте и действенности.

И сейчас началась полемика вокруг реформ русской армии опять же с разных позиций: одна группа во главе с князем Барятинским ратует за систему формирования прусской армии, доказавшей недавними событиями о своей непобедимости, достаточно вспомнить Датскую, Австрийскую и Французские войны, а вторая группа во главе с военным министром Милютиным пробивает самостоятельную дорогу русской армии, учитывая ее специфические пути и традиции, учитывая ее географию, местность, военную статистику, вооружение и пр.

Каждое предложение военного министра тут же встречало возражения первой группы, где-то Милютин уступал, но были и такие принципиальные вопросы, когда уступок нельзя было делать. Особенно разгорелись страсти вокруг дела о воинской повинности. Было создано Особое присутствие Государственного совета о воинской повинности в составе: великий князь Константин Николаевич (председатель), наследник Александр Александрович, великие князья Владимир Александрович, Николай Николаевич, Михаил Николаевич, председатели и члены департаментов, законов, государственной экономии, фельдмаршалы князь Барятинский и граф Берг, генерал-адъютант Игнатьев, князь Суворов, барон Ли-вен, статс-секретарь Валуев, министры двора, военный, финансов, внутренних дел, юстиции, народного просвещения, управляющий Морским министерством, шеф жандармов, управляющий собственной Его Императорского величества канцелярией по делам царства Польского и государственный канцлер.

На каждое заседание Особого присутствия Государственного совета съезжались чуть ли не все члены под председательством великого князя Константина Николаевича, и чуть ли не каждое заседание оказывалось накаленным до такой степени против Военного министра и Военного министерства, что после такого заседания Дмитрий Алексеевич опускал руки и тут же брал чистый лист бумаги и принимался писать прошение об отставке. Порой наступало затишье в боевых действиях против Военного министерства, арена личной вражды против Милютина вроде бы утихала, и в этот момент Дмитрий Алексеевич вздыхал облегченно, – кажется, он уговорил самых отъявленных противников, что не надо мешать широкому развитию нашей военной силы и возвышать грозное напряжение сил наших соседей. В этот момент Милютину казалось, что удалось отстоять нашу военную организацию от угрожавшей ей бессмысленной ломки. После трех месяцев постоянной полемики, непрерывных волнений, препирательств, козней Милютин начал обдумывать последующие шаги в своей реформаторской деятельности. «Черная туча миновала, – с облегчением на душе думал Милютин, – вроде бы наступило затишье. Последние доклады государю успокоили меня. Но какие тут могут быть иллюзии. Могучая интрига будет только развиваться, после неудачи она не положит оружия, а будет выжидать новых случаев, чтобы вновь напасть на меня и моих единомышленников, вновь начнутся гласные и закулисные агитации. Комиссия князя Барятинского остается зловещим призраком, напоминающим, что опасность не миновала. А если ничего не переменится, снова возьмут верх какие-нибудь нелепые фантазии, то придется подумать об отставке…»

Чаще всего упрекали военного министра в том, что он расходует средства недостаточно экономно, во время очередного доклада император неожиданно показал «Меморию» Государственного совета о том, что интендантство потратило около 860 тысяч сверхсметного лимита в 1872 году на заготовление и шитье вещей, и крайне удивился таким крупным расходам. Пришлось военному министру собирать у себя совещание в составе начальника Главного штаба генерал-адъютанта графа Гейдена, члена Военного совета генерал-адъютанта Артура Непокойчицкого, генерал-адъютанта начальника канцелярии Военного министерства Дмитрия Мордвинова, генерал-майора управляющего делами военно-ученого комитета Николая Обручева, полковника Филадельфа Величко и предложить им ответить на вопрос императора. Все единодушно согласились с тем, что набросал в своей записке Дмитрий Милютин, о чем он и доложил императору. Но это был один из обычных повседневных вопросов, который тут же и решился. А сколько вопросов чуть ли не постоянно возникало у императора, которого усиленно насыщал этими вопросами шеф жандармов граф Шувалов, – пришлют ему какое-нибудь кляузное письмо, чаще без подписи, он тут же идет к императору и докладывает чуть ли не о преступлении со стороны военного министра и его подчиненных. И об этих жалобах со стороны графа Шувалова Дмитрий Милютин постоянно слышал.

Недавно Дмитрий Милютин уговорил Александра Второго обсудить на секретном совещании вопрос об увеличении армии, необходимы резервные и запасные войска, а их нет или недостаточно, и множество других злободневных вопросов реформирования русской армии. На совещание были приглашены министры, командующие войсками военных округов, фельдмаршалы князь Барятинский и граф Берг, великие князья Михаил Николаевич и Николай Николаевич, генералы из Военного министерства.

Но главным оппонентом, как Милютин и предполагал, был князь Барятинский, в его группу противников Военного министерства вошли фельдмаршал Берг, великие князья Михаил и Николай Николаевичи, Барятинский пригласил из Варшавы барона Федора Затлера, генерал-интенданта во время Крымской войны, опозорившего себя лихоимством и чрезмерной расточительностью в свою пользу, были и другие же подобные Затлеру фигуры в этой группе. Но Александр Второй не обратил на это никакого внимания.

Князь Барятинский выступил резко против реформ, проводимых Военным министерством, высказался против того, чтобы чиновники из министерства взяли верх над строевыми командирами и приказывали им, как надо вести военную команду, обрушил свой гнев на всю систему военного управления и организации армии, а главное – сказал, что Военное министерство злоупотребляет излишними расходами на пустяковые дела.

Из разговора с императором Милютин понял, что он отрицательно отнесся к выступлению князя, столько было в нем демагогии и пустословия, но император через несколько дней заговорил по-другому: видимо, во время домашних разговоров с братьями Михаилом и Николаем они убедили его изменить мнение к выступлению князя Барятинского. Была создана специальная комиссия под председательством князя Барятинского, которая должна была изыскать возможность сократить военные расходы, проверив финансовую и хозяйственную деятельность Военного министерства. Это был прямой вызов военному министру Дмитрию Алексеевичу Милютину.

Князь Барятинский и великие князья предложили вместо военных округов создать четыре армии, а также провести еще ряд мер, которые бы окончательно развалили всю систему военного управления и организации армии.

На следующем заседании император выступил с речью, в которой полностью согласился с князем Барятинским и великими князьями: видимо, так сильно повлияли на него «домашние» семейные разговоры.

Милютин этого не ожидал от императора, несколько дней тому назад резко критиковавшего Барятинского за его предложения. И выступил резко с возражениями против императорских предложений:

– Это давняя дискуссия, которая происходила в печати и на различных совещаниях. В немногих словах я скажу, что прочитанные здесь предложения составляют полное ниспровержение всей существующей у нас системы военной администрации, уничтожение военных округов будет возвращением к прежней неурядице, к прежним комиссариатским и провиантским злоупотреблениям, как это было в Крымской кампании, один из руководителей этой кампании здесь присутствует… Как бы то ни было, но предлагается ныне такое коренное преобразование, которое выработать и привести в исполнение я не чувствую себя в силах!

Только после этих слов Милютина Александр Второй понял, что он совершил под влиянием домашних разговоров, – он сделал самый глупый и самый противоречивый шаг в своей внутренней политике, и он тут же закрыл это секретное совещание.

Вечером во дворце Александр Второй отыскал Милютина и попытался все ему объяснить, он взял его за руку, отвел немного в сторону и тихо сказал ему:

– Как не стыдно было тебе так рассердиться! Приходи ко мне завтра утром, часу в одиннадцатом.

В воскресенье, 11 марта 1872 года, Милютин пришел к назначенному часу.

Император встретил его самым любезным образом, взял его за руку, обнимает его и смущенно говорит:

– Зачем ты принял так близко к сердцу то, что вчера говорилось? Мало ли какие приходится слушать несообразности…

– Я на основе представленных расчетов подсчитал, что осуществление проектов оппозиции, кроме устранения самых нелепых противоречий в проекте, потребует увеличения расходов на тринадцать миллионов рублей. Так что оппозиция думает не о сокращении расходов на реформы, а об увеличении их, а на это правительство никогда не пойдет, ваше величество. В этом самая большая ошибка князя Барятинского, не привыкшего считать расходы…

– Вот в следующий раз и скажи об этом, пусть, как они настаивают, дивизия делится на две бригады, как это было и в Крымскую войну. Может быть, стоит пойти им еще на одну уступку – пусть в полку будет не три батальона, а четыре, как они требуют, есть еще какие-то мелочи, в которых надо уступить и о которых сейчас просто не хочется говорить. И думаю, что мы утвердим общий план реформирования русской армии, как ты задумывал.

Милютин ушел от императора в каком-то непонятном и противоречивом состоянии: император не имеет своей точки зрения на многие предметы внутренней и внешней политики, то он резко отрицает то, что говорил Барятинский, то поддерживает его в своей речи, то вновь называет его выступление и предложения какой-то «несообразностью». Когда император прав говорит от сердца, от души, как диктует ему его совесть? Ведь это же повторяется не первый раз: когда он проявляет бесхарактерность и полное отсутствие собственной принципиальной точки зрения. То подсказывает ему императрица верное решение, сообразно ее, конечно, представлениям о проблеме, то какой-нибудь из братьев убедит его в своей точке зрения… Вот так и идет наша русская политика – то скажет одно, то скажет совсем другое, ни разу не извинившись за свое предыдущее решение. А мы улавливай, что сегодня скажет император – глава государства.

А с «Русским инвалидом» как император поступил? «Русский инвалид» проводил русскую национальную политику как внешнюю, так и внутреннюю, помещал статьи талантливые, умные, с далекоидущими целями, но аристократическая партия во главе с графом Шуваловым и Тимашевым, заметив это патриотическое направление, тут же написала ряд доносов на это издание, император передал их в Государственный совет, который тут же вынес запрет на это издание. Ведь все, что писали в «Русском инвалиде», было заказано и отредактировано им самим, военным министром.

Особые страсти разгорелись вокруг поляков и прибалтийских немцев, которые все делали, чтобы уйти от опеки России. «Русский инвалид» с одинаковой скорбью писал о намерениях поляков и прибалтийских немцах.

Шувалов и Тимашев были противниками как поляков, так и прибалтийских немцев. Но однажды Шувалов услышал от императора одну фразу, которая круто изменила его образ мыслей:

– Не хочу и слышать о прибалтийских немцах ничего худого, о самостоятельности Прибалтики говорят лишь оголтелые немцы. Между поляками и прибалтийскими немцами нет ничего общего. Поляков я наказываю, а прибалтийские немцы были всегда моими верными друзьями. А «Русский инвалид» никак этого не может понять, для них что поляки, что немцы одинаковые противники России. А это не так.

Трудно быть самим собой при таком властелине…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.