Глава IX «Троицкое стояние»

Глава IX

«Троицкое стояние»

«Тое же зимы, марта, архиепископ Новугородцкий Феофил и весь Великий Новгород прислали к великому князю… и сыну его… послов своих, Назара Подвойского да Захарья дьяка вечного, бити челом и называти себе их государи». Это сенсационное сообщение московский летописец выразительно прокомментировал: «…а наперед того, как и земля их стала, того не бывало: никоторого великого князя государем не называли, но господином»¹.

Произошло действительно принципиально важное событие. Титул «господин», согласно принятой на Руси политической терминологии, означал признание приоритета, сюзеренитета, верховной власти. Термин «государь» имел гораздо более жесткое содержание, означая полное, безоговорочное и безусловное подчинение. Если первый из указанных терминов предполагал сохранение известной доли политической самостоятельности, то второй исключал ее полностью. Осторожные псковичи, давно признававшие сюзеренитет великого князя, в официальных обращениях к нему пытались комбинировать оба термина. «Господину государю…» — писали они, довольно точно отражая фактическое положение дел в московско-псковских отношениях и политический статус Пскова, сохранявшего относительную самостоятельность во внутренних делах. Официальное обращение новгородских властей к великому князю с просьбой называть себя их «государем» имело принципиальное значение и соответствовало формальному отречению от остатков своего суверенитета[28].

К инициативе новгородцев в Москве отнеслись с должным вниманием. 24 апреля в Новгород отправилась миссия в составе бояр Федора Давыдовича Хромого[29] и Ивана Борисовича Тучка Морозова в сопровождении дьяка Василия Долматова «покрепити того, какова хотят государства», «отчина» великого князя — Великий Новгород². Обращение новгородцев к великому князю с предложением новой формы политических отношений требовало, по мнению московских властей, конкретной реализации и официального закрепления.

Послы прибыли в Новгород 18 мая, а «около них» пришли и «людей много и конив», которые стали на Городище. Основываясь на присланной в Москву новгородскими властями грамоте, в которой говорилось, «что его (великого князя. — Ю. А.) государем себя называли и за него есте ся задали», Федор Давыдович сформулировал на вече принципиальные положения нового политического устройства Новгорода: 1) «суду его (великого князя. — Ю. А.) в вас, в Великом Новгороде, быти»; 2) «по всем улицам седети князя великого тиунам»; 3) «Ярославле вам дворище великим князям очистити»; 4) «в великих князей суд не уступати»³.

Эти положения сводились, таким образом, к ликвидации особого новгородского суда и, внутреннего (уличанского) управления. Они означали фактически уничтожение политической системы боярской республики (хотя в них не говорится прямо об упразднении веча и его институтов).

Однако новгородское вече категорически отказалось санкционировать инициативу, проявленную правившей в тот момент боярской верхушкой. В Новгороде начался острейший политический конфликт. По данным Московской летописи, во время пребывания великокняжеских послов «бысть мятеж в новогородцех». Они «створише вече» и учинили суд над боярами, подозреваемыми в сговоре с Москвой.

Первой жертвой пал Василий Никифоров. Его «приведоша на вече и въскричаша: переветник, был ты у великого князя, а целовал еси ему крест на нас». Объяснение Василия Никифорова, что он «целовал… крест к великому князю в том, что ми служити ему правдою и добра ми хотети ему, а не на государя своего Великого Новгорода, ни на вас, на свою господу и братию», не было принято во внимание: новгородцы «без милости убише его по обговору Захарьи Овина». Но и сам Овин не ушел от расправы: его с братом Кузьмою «убиша… у владыки на дворе». По словам московского летописца, в Новгороде началась анархия: «…от того часа възбеснеша, яко пьянии, ин инаа глаголаше, и к королю пакы въсхотеша»⁴.

Псковский летописец также подробно описывает расправу новгородцев над посадниками и боярами, которые «без Великого Новгорода веданьа тую прелесть чинили» (т.е. посылали посольство в Москву). Он же (в отличие от Московской летописи) подробно излагает официальный ответ новгородцев московским послам. Суть его — категорический отказ от всех требований, предъявленных Москвой, дезавуирование посольства о титуле и апелляция к условиям Коростынского мира. В то же время новгородцы проявили полную лояльность по отношению к послам великого князя: «Держав… 6 недель, и чествовав, и с честью их к великим князем отпустили»⁵. Расходясь в степени подробности, деталях и акцентах (Псковская летопись ничего не сообщает о выступлениях сторонников литовской ориентации), оба наших основных источника в общих чертах рисуют единую картину, которая свидетельствует прежде всего о расколе в новгородском обществе.

Миссия в Москву с предложением титула «государя» была, очевидно, результатом деятельности части новгородской верхушки, стремившейся ценой полного подчинения власти великого князя сохранить свои политические позиции и экономическое могущество. События 1475—1477 гг. должны были убедить по крайней мере часть новгородского боярства в необходимости максимально возможных уступок великому князю — только таким путем можно было надеяться избежать участи осужденных на Городище. Характерно, что оба боярина, убитых на вече, фигурируют в числе тех, кто был непосредственно перед этим вызван в Москву на суд великого князя. Оба они, очевидно, были оправданы или отделались легким наказанием и вернулись в Новгород. Но их пребывание в Москве сопровождалось какими-то политическими переговорами, в конечном счете (по собственным словам Василия Никифорова) присягой великому князю «служити ему правдою и добра… хотети ему», т.е. своего рода феодальной коммендацией. Оставаясь членом новгородской господы, формально не порывая со своим городом, Василий Никифоров (как и, возможно, Захарий Овин) вступал в особые служебно-политические отношения с великим князем, превращался в его вассала. Разумеется, это было неслыханным дотоле нарушением новгородской политической традиции. Несомненно также, что со стороны московского правительства такой альянс был важным шагом на пути дезинтеграции новгородского боярства для привлечения на свою сторону хотя бы отдельных его представителей. Новгородское вече с полным основанием усмотрело в поведении Василия Никифорова «перевет» — государственную измену. Оказавшись перед необходимостью выбора: кому служить — Великому Новгороду или великому князю, новгородский боярин предпочел последнее. Трагизм его положения, как и других новгородских бояр, заключался именно в безнадежности такого выбора. Верность вековым новгородским традициям и коренным политическим интересам своей социальной группы в условиях распада и гибели феодальной республики, ее фактического включения в состав нового государства (в реальности чего весной 1477 г. не могло быть уже никаких сомнений) превращалась в государственную измену. Попытка перейти на службу к великому князю, проявить расчетливый политический реализм в надежде спасти свою жизнь и социальный статус с такой же неотвратимостью вела боярина к «перевету» по отношению к умиравшей, но еще живой феодальной республике. Именно такого рода дилемма и могла стать основой для решения ряда представителей новгородцев «бить челом» великому князю о его «государствовании» в Новгороде. Оглядываясь на пример соседнего Пскова, некоторые из новгородских бояр могли надеяться путем добровольного отказа от политического суверенитета сохранить основы своего социально-политического статуса, прежде всего неприкосновенность своих вотчин. Стоит ли подчеркивать, что (за возможными единичными исключениями) новгородские бояре, бившие челом великому князю, едва ли могли быть искренними сторонниками Москвы и ее политики государственной централизации. Но расчет их оказался ошибочным: они не учли глубины противоречий между новгородцами и Москвой, а также внутри самого Новгорода, не добились единодушной поддержки даже в рядах господы, в которой были далеко не изжиты литовские симпатии и державные амбиции. В глазах новгородского веча бояре, стремившиеся сохранить свои вотчины ценой перехода на службу к великому князю, выглядели прямыми изменниками. В этих условиях проект мирного, безболезненного для боярства включения Новгородской земли в состав Русского государства с сохранением ее социально-экономической структуры во главе с могущественной боярской олигархией был не более чем боярской утопией.

Московское правительство разгадало стремление правящих кругов Новгорода сохранить свой политический статус ценой формального отказа от политического суверенитета. В Москве отдавали себе ясный отчет в том, что формальное принятие титула государя и установление только внешнего контроля над Новгородом — недостаточный противовес могущественной новгородской олигархии, стоящей во главе республики. Воспользовавшись челобитьем о титуле государя, Москва предъявила Новгороду достаточно жесткие требования, устанавливавшие статус, существенно отличавшийся от статуса Пскова, и фактически ликвидировавшие основные политические институты боярской республики. Вече, лишенное судебной власти, и улицы, управляемые тиунами великого князя, сводили внутреннюю автономию Новгорода к нулю.

События на вече в мае 1477 г. наглядно продемонстрировали нереальность расчета инициаторов посольства о титуле. Эти события привели к дискредитации членов господы — сторонников компромисса с великим князем, «тамошних посадник, которые приатны ему», — и к бегству их из Новгорода («а разбегоша же ся вси»)⁶. На повестку дня встали иные, насильственные меры ликвидации феодальной республики.

Итак, ход событий в Новгороде в мае — июне 1477 г. и позже свидетельствует, во-первых, о наличии в составе новгородских правящих кругов определенной группировки, искавшей соглашения с великим князем; во-вторых, о том, что эта группировка «приатных» Москве бояр отнюдь не была ни многочисленной, ни влиятельной и (вопреки мнению В. Н. Бернадского и Л. В. Черепнина)[30] далеко не отражала настроения новгородского боярства в целом. Никакого «союза» великокняжеской власти с этим боярством ни в 1475-м, ни в 1477 г., ни позже не было и, по-видимому, быть не могло — слишком существенны были противоречия между ними. Именно этим объясняется принципиально разное отношение московского правительства к Новгороду, с одной стороны, и к Пскову — с другой. Если компромисс с относительно слабым псковским боярством, искавшим поддержки и защиты Москвы, был возможен и желателен для великого князя (облегчая задачу подчинения Пскова), то подобный компромисс с могущественной и амбициозной новгородской боярской олигархией исключался, по-видимому, с самого начала.

К началу лета 1477 г. московское правительство пришло к выводу, что единственным средством для окончательной ликвидации феодальной республики является новый военный поход.

По данным Московской летописи, походу, как и в 1471 г., предшествовало совещание («дума») с участием братьев великого князя, бояр, князей и воевод, а также мероприятия идеологического характера — заседание освященного собора во главе с митрополитом, совершение многочисленных молебнов и т.п.⁷ Как и в 1471 г., поход на Новгород рассматривался как важнейшая политическая акция, нуждавшаяся в соответствующем идеологическом обосновании. Таким обоснованием на этот раз было «преступление крестного целования» новгородцами, т.е. отказ от Коростынского мира.

Последовал призыв к союзникам и вассалам принять участие в походе и выставить свои войска. По сообщению Псковской летописи, 7 июня во Псков приехали посол из Москвы Иван Зиновьев и дьяк Григорий Волнин, «повествуя и веля и поднимая Псков на Великий Новъгород». Если учесть, что московское посольство во главе с Федором Давыдовичем Хромым прибыло в Новгород 18 мая и оставалось там (по псковским данным) шесть недель, т.е. до самого конца июня, то становится ясным, что решение о походе на Новгород было принято в Москве задолго до возвращения посольства — по первым же известиям о майских событиях на новгородском вече. Псковичи сделали попытку мирного посредничества. Новгородский посол Иван Поклончев привез ответ господы: она потребовала возобновления союза Пскова с Новгородом и отмены Коростынского договора («опречь Коростынского прикончания»), отказываясь в противном случае от каких-либо переговоров. Отсюда видно, что московское правительство верно оценило политику господы. Новгородские власти фактически поставили вопрос о пересмотре Коростынских соглашений, хотя послов великого князя во время их пребывания в Новгороде уверяли в обратном: «На чем мы есмя… на Коростыни мир кончали и крест целовали, по тому хотим… и жити доконцанию»⁸. Политическое руководство Новгорода, пришедшее к власти в результате майских событий, снова взяло курс на разрыв с Москвой.

Однако, сознавая свое военное бессилие, новгородские власти сделали попытку вступить в переговоры с великим князем и тем самым оттянуть начало войны. В Москву был послан Федор Калитин, староста Данславской улицы, просить об «опасе» для приезда архиепископа и новгородских послов «бити челом». По распоряжению великого князя новгородский гонец был задержан и Торжке наместником Василием Китаевым⁹.

Война стала неизбежной. 15 сентября во Псков снова прибыл из Москвы Григорий Волнин с требованием немедленного («си часы») объявления войны Новгороду («грамоты вскинути»). Одновременно из Новгорода были изгнаны находящиеся там московские торговые люди «…много гостей прибегоша низовских и с товары из Новгорода во Псков, а инии поехали на Литву». Новгородцы фактически начали враждебные действия. 30 сентября Псков официально объявил войну Новгороду, «положиша на вечи» соответствующие «взметные» грамоты. В этот же день состоялось и официальное объявление войны Москвой: в Новгород была послана «складная грамота», которую вез подьячий Родион Богомолов¹⁰.

В последнюю минуту новгородские власти изменили свою позицию и сами обратились к псковичам с просьбой о посредничестве: во Псков прибыл Подвойский Панкрат, «прося послов изо Пскова к великому князю, хотячи сами ехати и псковичи поднимая». Но разумеется, было уже поздно. Новгородский гонец, схваченный на вече послом великого князя, а затем освобожденный по просьбе псковичей, ни с чем был отпущен к Новгороду¹¹.

Поход московского войска начался в первых числах октября. Записи о нем сохранились в Московской летописи и представляют большой интерес с точки зрения состава и организации русского войска конца 70-х годов XV в., методов управления войсками, организации переговоров с Новгородом и т.п. В сочетании с независимым источником — Псковской летописью — эти записи дают редчайшую возможность подробно проследить ход одного из важнейших событий эпохи ликвидации боярской республики.

Оставив в Москве сына, великий князь выступил 9 октября вместе с братом Андреем Меньшим. Вперед была послана татарская конница царевича Данияра по маршруту Клин — Тверь — Торжок¹². 14 октября великий князь был на Волоке у брата Бориса, где к нему прибыл «хидырщик» Михаила Тверского «отдавати кормы по отчине своей», т.е. организовывать снабжение войск при их движении через Тверскую землю в соответствии с московско-тверским докончанием. Далее маршрут шел на Торжок: у великого князя — через Микулин, а у Андрея Меньшого — через Старицу; 16 октября было получено известие о новой просьбе новгородцев об «опасе». С ней приехал в Торжок новгородский гонец — житий Иван Иванович Марков. По распоряжению великого князя гонец был там задержан.

19 октября Иван III прибыл в Торжок. Здесь его встретили новгородские бояре Лука Дементьев с братом Иваном и «били челом… в службу». Это событие характерно. Перед лицом неизбежного поражения Новгорода на последнем этапе его борьбы с великим князем в среде новгородских бояр усиливаются тенденции к феодальной коммендации главе Русского государства. Они видят единственный путь спасения в непосредственном переходе к нему на службу, порывая тем самым со старыми вечевыми традициями и пытаясь найти себе место в рядах московской военно-служилой иерархии. По существу это означает расширение и углубление политической дезинтеграции новгородского боярства. «Поход миром» 1475 г. начался жалобами новгородцев на свою господу, начало похода 1477 г. ознаменовалось явными признаками распада самой господы. Политический кризис феодальной республики продолжал нарастать.

Находясь в Торжке, великий князь 21 октября «отпустил… князя Василия Васильевича Шуйского воеводою и наместником на Псков, а Пскову князем»[31]: во время похода не прерывалось управление русскими землями — решение важнейших вопросов оставалось в руках великого князя, несмотря на его отъезд из столицы.

23 октября Иван III выступил из Торжка, отдав подробные распоряжения о движении своих войск. Сам он двинулся на Вышний Волочек и дальше между Мстой и Яжелбицкой дорогой. Отряд царевича Данияра с воеводами Василием Образцом и Борисовичами Сучковыми должен был двигаться за Мстой (по ее правому берегу). Вместе с главной квартирой шел князь Даниил Холмский с частью двора, владимирцы, переяславский и костромичи, а также тверичи, дмитровцы и кашинцы, «которые служат великому князю», — во главе со вчерашними выходцами из Твери воеводами Бороздиными: кроме детей боярских и полков Московской земли военную службу великому князю несли многие феодалы Тверской земли, жители Тверского и Кашинского уделов.

Правее колонны главных сил двигался князь Семен Иванович Ряполовский с суздальскими и Юрьевнами, а левее, из Торжка на Демон, — Андрей Меньшой и воевода великого князя Василий Федорович Сабуров с ростовцами, ярославскими, угличанами и лужичанами, а также воевода великой княгини Марии Ярославны Семен Федорович Мешок Сабуров с ее двором. Как видим, система непосредственных служебных отношений к великому князю пронизывает Углицкий и Бежецкий уезды — удел князя Андрея Большого.

Колонну, следовавшую между Демонской и Жестяницкой дорогами, составляли войска воевод князей Оболенских: Александра Васильевича (калужане, алексинцы, серпуховичи, хотуничи, москвичи, радонежцы, новоторжцы) и Бориса Михайловича Турени (можайцы, волочане, звенигородцы, ружане). Великокняжеский вассалитет проникает и в удел князя Бориса Волоцкого: среди его «волочан» и «ружан» есть дети боярские, непосредственно служащие великому князю.

В шестой колонне, двигавшейся по Яжелбицкой дороге, должен был следовать Федор Давыдович Хромой с частью двора великого князя и с коломничами, а также все прочие князья Оболенские во главе с Иваном Васильевичем Стригой. В походе, как видно, принимали участие и старые удельные князья со своими дворами, еще сохранившие остатки своих уделов (их дворы включались в отряды во главе с воеводами великого князя).

Итак, войско, двинутое на Новгород, было составлено из представителей чуть ли не всех частей Русской земли. Жители не менее двадцати шести уездов и городов шли в поход под знаменами великого князя — государя всея Руси. В своей основной массе войска состояли из конницы: детей боярских со своими боевыми послужильцами. Мобилизация и сосредоточение этих войск, организация их движения, снабжения, управления ими и связи между ними требовали непрерывной работы особого органа, оставившего видимые следы своей деятельности в записях, использованных летописцем. По сравнению с походом 1471 г. эти записи отличаются большей подробностью и точностью. Формы управления и делопроизводства развивались и совершенствовались, военное ведомство Русского государства решало все более сложные задачи.

Летописное известие от 23 октября 1477 г., содержащее подробную роспись служилых людей по отрядам во главе с перечисляемыми поименно воеводами, — фактически первая дошедшая до нас разрядная запись, не сохранившаяся, однако, в существующих разрядных книгах[32]. Из этой записи (как и из записей о походе 1469 г. судовой рати на Казань) видно, что первичная организационная единица русского войска — территориальный отряд (полк), состоявший из служилых людей одного уезда (города). По мере необходимости эти отряды сводились в более крупные тактические соединения во главе с воеводами великого князя. В отличие от территориальных полков двор великого князя не представляет собой отдельной организационной и тактической единицы: дети боярские от двора распределяются по разным отрядам. Видимо, эти наиболее близкие к великому князю, надежные в политическом отношении и, по всей вероятности, лучше всех вооруженные служилые люди придаются территориальным полкам для усиления их боевой устойчивости. Двор поставляет кадры для управления войсками и других ответственных функций.

27 октября великий князь прибыл в Волочек, где его встретил и бил челом в службу посадник Григорий Михайлович Тучин. На следующий день «приехал к великому князю… служити» житий человек Андреан Савельев. Стремление к личной коммендации охватывало все более широкие круги новгородских феодалов, распространяясь и на их средний слой. 2 ноября на стоянке в Турнах великий князь принял псковского гонца Харитона Качалова, который привез грамоту с извещением о страшном бедствии, обрушившемся на Псков. По словам псковского летописца, в результате пожара, бушевавшего почти целые сутки 10 октября, «погоре всего града за стены и до кола». Грамота псковичей особенно интересна своей титулатурой: «…посадник Псковской степенный и старые посадники и сынове посадничьи и бояре и купцы и житие люди» бьют челом «господину государю великому князю… царю всея Руси… своим государем, великим князем Рускым, царем отчина ваша добровольнии люди весь Псков челом бьем»¹³ (разрядка моя. — Ю. А.). Государь всея Руси впервые назван «царем» в официальном документе — на 70 лет раньше, чем этот титул, так и не привившийся в XV в., был официально принят в Москве. Употребление этого титула в грамоте псковских властей не случайно: в представлении псковичей Русская земля уже не совокупность княжеств, а единое государство, глава которого нуждается в соответствующем особом обозначении.

4 ноября к великокняжескому войску присоединились тверские полки во главе с воеводой князем Михаилом Федоровичем Микулинским; они были поставлены во втором эшелоне вслед за полком великого князя. Наконец, 8 ноября «на стану в Еглине» великий князь принял новгородских гонцов об «опасе», которых от самого Торжка три недели возили за ним. В своем обращении к нему гонцы «назвали великого князя государем», что особенно подчеркивает московский летописец. И великий князь «пожаловал, опас дал и свою опасную грамоту», чтобы «владыце и послом Новгородским приехати к себе и бити челом и отъехати добровольно». Первый шаг для переговоров с новгородскими властями был сделан.

19 ноября «на стану» в Палинах великого князя встретили новгородские бояре Иван Васильевич Микифоров и Лука Клементьев. Московская летопись не говорит о целях их приезда — били ли они челом в службу, по примеру своих предшественников, или являлись официальными новгородскими послами. Разрядная книга пространной редакции, приводя текст, аналогичный летописному, о приезде этих бояр в отличие от летописи добавляет: «…а сказали, что наугородцы не хотят здати Новогорода». Во всяком случае, «на том же стану на Палинах князь велики полки уряди, учинил, которому где быти». Подробное «уряжение» отразилось и в летописи, и (впервые!) в дошедших до нас разрядных книгах¹⁴. Изготовленные к походу и бою войска были разделены на полки: Передовой, Правой руки, Левой руки и собственный великокняжеский (Большой). Во главе каждого полка были поставлены воеводы и перечислены первичные территориальные отряды (всего 27), причем впервые упомянуты новоторжцы — жители бывшей Новгородской волости. Эти первичные отряды по одному или группами объединялись под командой воевод, подчиненных соответствующим полковым воеводам. Перед нами трехступенчатая организация: территориальный отряд — группа их — полк. Созданные таким образом «полки» — высшие тактические единицы и одновременно основные составные части походно-боевого порядка русского войска.

Со стана в Палинах началось движение войск непосредственно под Новгород. Ближайшая задача, поставленная перед войсками, — «Городище и монастыри отнимати, чтобы не пожгли». По данным Псковской летописи, эта задача была возложена на конные татарские отряды царевича Данияра: московское командование учитывало опыт кампании 1471 г., когда новгородцы пожгли все посады вокруг своего города, в том числе Городище, Антоньев и Юрьев монастыри. На этот раз им этого сделать не удалось: «изгонная рать» захватила посады и монастыри, не дав их «ожечи».

Передовой полк Данилы Холмского, Федора Хромого и Ивана Стриги Оболенского, усиленный отрядами из полка Правой руки (дмитровцы и кашинцы во главе с Никитичами Бороздиными) и Большого полка (суздальцы и юрьевцы во главе с Семеном Ряполовским и отряд переяславцев, непосредственно подчиненный Холмскому), выдвигался к Бронничю (25 км от Новгорода), где должен был ожидать дальнейших распоряжений («ждати вести») великого князя. Другие воеводы были отправлены на Възвад и Ужин (южный берег Ильмени), «такоже вести ожидая»¹⁵.

21 ноября ставка великого князя находилась в Тухоле (50 км от Новгорода, что примерно соответствует двум пешим переходам). Отсюда было послано приказание псковичам идти на Новгород «ратью с пушками, и с пищалями, и самострелы, с всею приправою, с чем к городу приступати». Псковичи должны были встать на устье Шелони, где ожидать дальнейших распоряжений. По данным Псковской летописи, князь Василий Васильевич Шуйский, только что назначенный во Псков, отправился в поход сразу после своего посажения на стол, во вторник 25 ноября, а вся псковская рать выступила в течение следующих двух дней. Гонец великого князя встретил псковичей 28 ноября уже на новгородском рубеже; 2 декабря они были на назначенном им месте на Ильмене¹⁶.

Против боярского Новгорода стягивались силы всей Русской земли. Однако, располагая подавляющим военным превосходством, московское правительство не спешило развертывать боевые действия против самого города. Войска, двигавшиеся со всех сторон к Новгороду, были своего рода средством морального давления — грандиозной демонстрацией силы[33]. Они должны были обеспечить благоприятную обстановку для мирных переговоров с господой, заставить ее капитулировать, приняв условия великого князя. 23 ноября на восточном берегу озера, в Сытине, к великому князю явилась новгородская депутация во главе с архиепископом¹⁷.

Начались мирные переговоры¹⁸. Выступая от имени всего новгородского духовенства (архимандриты, игумены и «вся седмь соборов») и называя великого князя «государем», архиепископ Феофил прежде всего обратился с просьбой о прекращении военных действий: «…мечь бы свой унял и огнь утолил, и кровь бы христианьская не лилась». Этой просьбе сопутствовала другая — об отпуске в Новгород бояр, осужденных во время прошлого приезда великого князя.

Посадники и житьи, приехавшие с владыкой, обратились с такой же просьбой от имени степенного посадника Фомы Андреевича и старых посадников, степенного тысяцкого Василия Максимова и старых тысяцких, бояр, житьих, купцов и черных людей («весь Великы Новгород»). Они также титуловали великого князя «государем». После всего этого посадник Лука Федоров бил челом о непосредственных переговорах: «…что бы еси, государь, пожаловал, велел поговорити со своими бояры».

Следуя своей тактике, великий князь не выказал враждебного отношения к новгородской депутации: он пригласил ее членов на обед, дав тем самым понять, что согласен на мирное разрешение конфликта.

На следующий день владыка «со всеми своими предреченными» был у Андрея Меньшого, дарил его «поминками» и просил «печаловаться» великому князю. В тот же день после повторного челобитья великому князю начались конкретные переговоры. Московскую сторону представляли посланные великим князем «на говорку» боярин князь Иван Юрьевич Патрикеев, а также Василий и Иван Борисовичи Тучковы Морозовы.

Члены новгородской делегации выступали по очереди, излагая свои условия. Посадник Яков Короб просил прекратить военные действия; посадник Феофилат Захарьин — выпустить осужденных бояр. Наиболее конкретные условия были выдвинуты в речах Луки и Якова Федоровых. Лука просил великого князя, чтобы он ездил в Новгород каждый четвертый год, взимая по 1000 рублей и «управливая» те «суды», которые «не возмогут управити» наместники и посадник, и не вызывал бы новгородцев на суд в Москву: «…позвы отложил, чтобы позвов на Москве не было». Яков Федоров обратился с просьбой, чтобы наместник великого князя не вмешивался во владычный суд и в суд посадника. Житьи люди выступили против практики, согласно которой москвичи предъявляли иски новгородцам в городе перед наместником и посадником, а сами на иски новгородцев отвечали только на Городище; они просили, чтобы в обоих случаях суд был в городе.

Как видим, основные требования новгородцев касаются вопросов суда — это прямая реакция на события 1475—1477 гг. Руководство феодальной республики верно оценило смертельную опасность, которую представлял для новгородских порядков непосредственный суд великого князя, и сделало попытку хотя бы ограничить сферу этого суда.

Начавшиеся переговоры не привели к приостановке движения московских войск. В день начала переговоров, 24 ноября, воеводам Передового полка, стоявшего на Бронниче, было послано приказание идти со своими войсками прямо к городу. К другой стороне Новгорода, к левому берегу Волхова, к Юрьеву и Аркажскому монастырям, были посланы отряды князя Семена Ряполовского и войска, выделенные из полков Левой руки и Большого. Все три отряда перешли по льду через Ильмень и вышли к городу одновременно, в ночь с 14 на 25 ноября («с понедельника на вторник»). Они заняли Городище и все пригородные монастыри. В результате этого маневра город был полностью окружен.

Тем временем переговоры продолжались. 25 ноября московская делегация дала ответ новгородцам. Изложив свою версию истории конфликта и подчеркнув «неисправление» новгородцев, которые «ложь положили на… своих государей» (отрекшись на вече в мае 1477 г. от своего посольства), московская сторона категорически отказалась освободить новгородских бояр, осужденных в 1475 г. за уголовные преступления. При этом великий князь (устами Ивана Борисовича Тучкова) напомнил членам новгородской делегации Луке Исакову Полинарьину и житьему Григорию Арзубьеву, что они сами в 1475 г. жаловались на этих бояр и что он (великий князь) не предал смерти виновных только по челобитью владыки и своей «отчины». Первый тур переговоров закончился заявлением главы московской делегации, передавшего многозначительные слова великого князя: «…они знают, отчина наша, как им нам, великим князем, бити челом». После этого новгородским делегатам оставалось только просить о приставе, чтобы проводил их обратно до города, что и было выполнено по распоряжению великого князя Иваном Руно.

27 ноября через Ильмень перешел сам великий князь и стал у Троицы на Паозерье, в бывшем селе Ивана Лошинского¹⁹. Началось Троицкое стояние — последний акт агонии феодальной республики. Новгород со всех сторон окружен московскими войсками: постепенно подтягиваясь к городу, они занимают все пригородные монастыри и посады согласно подробному расписанию, приведенному в Московской летописи.

30 ноября «князь великы велел всем воеводам по корм посылати людей половину, а другую у себя оставляти. А срок им по корм 10 дней, а в 11, четверток по Николин день, всем быти под городом, где бы хто ни был». Это важное известие представляет большой интерес. Оно раскрывает систему снабжения московского войска: стянутые под Новгород полки довольствовались кормами, собиравшимися с местного населения: служилые люди рассыпались по Новгородской земле, силой добывая себе пропитание и военную добычу. Эта система довольствования, общепринятая в средние века, с точки зрения местных жителей, являлась не более чем грабежом и могла в сильнейшей степени деморализовать войска. Учитывая это, московское командование следило за порядком в своем войске: половина личного состава оставалась в полной боевой готовности, а срок добывания «кормов» строго ограничивался. В тот же день с Севастьяном Кушелевым было послано повторное приказание псковичам, «чтобы пошли не мотчая и с пушками и со всею приправою по первому приказу». Это приказание псковичи получили, находясь уже в Сольцах на Шелони.

1 декабря к великому князю снова прибыла новгородская делегация (в том же составе) и начался второй тур переговоров. Он был недолгим.

Не предъявляя со своей стороны никаких требований, новгородцы просили только о прекращении военных действий, «да чтобы государь пожаловал, указал своей отчине, как Бог положит ему на сердце своя отчина жаловати». По-видимому, результат первых переговоров привел руководство Новгорода к мысли о необходимости полной капитуляции — это именно то, с чем приехали делегаты на Паозерье. Но московское руководство оставалось непреклонным: в ответ на свою просьбу о пощаде новгородцы после повторного исчисления своих вин снова услышали от московской делегации, в состав которой был включен дополнительно князь Иван Стрига Оболенский, ту же формулу: «…они знают, как бити челом». С этим делегация отбыла обратно в Новгород. 5 декабря переговоры возобновились.

На этот раз посланцы Новгорода «в том ся повинили, с чем послали Назара да Захара, да пред послы великого князя того запрелися»: стремясь к соглашению, новгородцы были готовы идти на все, принять все формулы, выдвигавшиеся московской стороной. И ответ, ими полученный, был на этот раз более определенным, хотя и не более обнадеживающим: «Хотим государства своего, как есми на Москве, так хотим быти на отчине своей Великом Новегороде». Услышав это, делегаты заторопились домой, получив распоряжение быть у великого князя «на третей день… в неделю». Принятие требования великого князя означало полную ликвидацию новгородского политического строя и, разумеется, не могло быть принято новгородской делегацией без совещания со всем руководством феодальной республики и без решения веча.

В тот же день к Новгороду подошла псковская рать «со всем, с чем им велел (великий князь. — Ю. А.) быти к себе». Она была размещена в пригородных монастырях и селах.

Новгород со своей стороны тоже готовился к упорной обороне. По словам псковского летописца, «новгородцы же, сбегшися, затворишася вси в осаде, устраивси собе по обе стороне Волхова рекы и чрес реку на судах стену древяную». Обороной города руководил новгородский князь Василий Гребенка Шуйский²⁰. Положение в осажденном городе и во всей Новгородской земле становилось очень тяжелым. «Велми тогда притужно бяше Новгородской земле, паче первыя воине князя великого. В первую бо воину мнози крыяхуся в лесах и за водами, а в сию воину негде скрытися в лесах, убо от мраза умираху и от глада, а в домех от воин мнози и пленени быша, мужи, и жены, и дети, и животы. И все плененое на Москву сведоша» — так оценивал положение наблюдательный пскович, составитель Синодального списка Псковской II летописи²¹. Картина, нарисованная псковским летописцем, правдоподобна. Независимо от политических целей поход феодального войска повсюду в Европе был бедствием для мирного населения, он не мог не сопровождаться жестокостью, насилиями, разграблением и захватом в полон беззащитных жителей.

Тем не менее новгородцы, очевидно, надеялись, что московские войска не смогут долго держать осаду в условиях зимнего времени. «Дожидали, кое… от них сам прочь поидеть, или прикончает с ними по их старинам по прежним»²² — так раскрывает псковский летописец суть расчетов новгородского руководства. Расчеты эти, однако, оказались несостоятельными. Московское правительство приняло решение на этот раз покончить все счеты с феодальной республикой. 6 декабря Аристотель Фиоравенти, сопровождавший московские войска, получил распоряжение «мост чинити на реце Волхове… под Городищем». И он «учинил таков мост… на судах»²³. В строительстве моста принимали участие и псковские мастера: по сообщению их летописи, псковичи послали под Новгород «мостников» по слову великого князя. Мост имел важнейшее значение, так как открывал возможность маневра войсками по обеим сторонам Волхова вне зависимости от состояния погоды.

Принимались меры и для снабжения войск всем необходимым (помимо сбора «кормов» с местного населения). С этой целью во Псков был послан боярин великого князя, «чтобы псковичи ему еще и тем послужили, сколько муке пшеничной и рыбе и меду прислали пресного, а иное бы с всяким торгом купчи псковские там к нему в силу под Великий Новгород с всякым товаром сами ехали». Таким образом, делались попытки не только заготовки продовольствия во Пскове, но и организации продажи съестных припасов и всего необходимого в самих войсках. Попытки эти были, по-видимому, удачны: псковичи «хлеб и мед, и муку пшеничную, и калачи, и рыбы пресныа» послали в войска «своими из важнины», а многие купцы поехали под Новгород «с иным с товаром с различным с многим»²⁴. Московское командование не помышляло о снятии осады и отступлении, намереваясь любой ценой добиться решения поставленной задачи.

7 декабря новгородская делегация в четвертый раз явилась пред лицо великого князя. Ее состав был расширен включением пяти «черных» людей, по одному от каждого из новгородских концов. Это свидетельствовало не только о попытках новгородской господы расширить свою социально-политическую опору на переговорах, но и о стремлении «черных» людей — основной массы жителей города — принять активное участие в решении судьбы республики. Видимо, это — реакция на требование полной ликвидации новгородских порядков, предъявленное московской стороной. Надо полагать, что 5—6 декабря в Новгороде происходили важные политические совещания среди господы и на вече, непосредственно связанные с обсуждением московских требований.

На переговорах 7 декабря посадник Яков Короб обратился с просьбой сохранить совместный суд наместника и посадника. Феофилат Захарьин предложил собирать ежегодную дань с новгородских земель — по полугривне новгородской с сохи. Лука Федоров соглашался назначать на новгородские пригороды наместников великого князя, но с тем, чтобы «суд бы по старине был». В речи Якова Федорова наряду со старой просьбой о «позвах» впервые были поставлены два принципиально важных вопроса: о том, чтобы не было «вывода» из Новгородской земли, «да и о вотчинах боярских и землях, чтобы государь не вступался». Кроме того, по свидетельству московского летописца, «все новгородцы» (т.е., очевидно, и «черные» люди — члены делегации) били челом, «чтобы в Низовскую землю к Берегу службы нам новгородцем не было», обещая оборонять рубежи самой Новгородской земли «по своих государех повелениа»²⁵.

Как видим, под влиянием непреклонных и жестких требований Москвы содержание новгородских предложений заметно изменилось по сравнению с их первым вариантом, изложенным на встрече 24 ноября. Новгородцы соглашались на введение постоянной ежегодной дани, на наместничье управление в пригородах, отказывались от попыток добиться освобождения осужденных в 1475 г. бояр. Однако они по-прежнему настаивали на сохранении «суда по старине» и протестовали против «позвов» в Москву. Видимо, эти пункты представлялись им наиболее существенными. Еще более важно, что на встрече 7 декабря возникали вопросы о «выводах» и вотчинах бояр; речь шла уже не только о политической власти господы, но и о самом существовании новгородского боярства как такового. Не менее характерна постановка вопроса о службе на Берегу — на наиболее важном, опасном и беспокойном для Русского государства южном рубеже. Если эвентуальная угроза боярским вотчинам — забота господы, то служба на Берегу затрагивала в принципе интересы основной массы новгородского населения (отсюда, видимо, и назначение «черных» людей в состав делегации).

Новгородские предложения вызвали отрицательную реакцию великого князя, усмотревшего в них посягательство на свой авторитет как главы государства. «Вы нынеча сами указываете мне, а чините урок, как нашему государству быти», — велел он заявить новгородской делегации. Члены ее вынуждены были сделать вид, что не знают, о чем идет речь: «Великы Новгород низовские пошлины не знают, как государи наши великие князи государьство свое держат в Низовской земли». В ответ на это глава московской делегации князь Иван Юрьевич Патрикеев по приказанию великого князя впервые сформулировал конкретные требования московской стороны: «Вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а государьство нам свое держати; ино на чем великым князем быти в своей отчине; волостем быти, селом быти, как у нас в Низовской земле: а которые земли наши, великих князей, за вами, а то бы было наше». Со своей стороны великий князь «жалует» свою отчину: «Вывода бы не паслися, а в вотчины их не вступаемся, а суду быти в нашей отчине в Новегороде по старине, как в земле суд стоит»²⁶.

Значение этого заявления трудно переоценить. Перед нами — программа установления московских порядков в Новгородской земле. Основной и исходный пункт этой программы — ликвидация вечевого строя, т.е. полная реконструкция политического устройства Новгорода. В представлении великого князя это и есть «государьство нам свое держати» — непосредственно управлять новгородской «отчиной». С первым пунктом тесно связан второй — создание материальной базы новой государственной власти в Новгородской земле путем организации великокняжеского земледелия («волостем быти, селом быти, как у нас в Низовской земле»). Создание этих владений мыслилось частично в форме «возвращения» новгородцами земель прежних великих князей.

По сравнению с этими конкретными требованиями уступки великого князя носили декларативный, в значительной мере формальный характер, хотя и касались принципиально важных для новгородцев вопросов. Это были обещания, выполнение которых зависело целиком от воли и усмотрения московского правительства: не делать «выводов», не вступаться в вотчины и сохранить старинный суд. Под последним пунктом, видимо, подразумевалось не делать «позвов» в Москву. Сравнение декларации 7 декабря с заявлением, сделанным на вече в мае 1477 г. боярином Федором Давыдовичем, показывает существенную эволюцию московских требований. Если в мае великий князь не посягал формально на вечевое устройство Новгорода, стремясь только к его фактическому подчинению местной администрации, назначенной в столице, то теперь он требовал полной ликвидации вечевого строя. 7 декабря — важнейший рубеж в московско-новгородских переговорах, начало их последнего, решающего этапа: новгородским властям был фактически предъявлен ультиматум.

Неудивительно, что для обсуждения этого ультиматума новгородцам потребовалась целая неделя. Легко представить себе бурные прения в эти дни на заседаниях господы и на вечевых собраниях — речь шла о смертном приговоре республике. Только 14 декабря новгородские делегаты снова явились к великому князю. Находясь в безвыходном положении, Великий Новгород вынужден был принять основные требования великого князя: «Вече и колокол и посадника отложи, чтобы государь с сердца сложил и нелюбья отдал». Вместе с тем делегаты снова били челом о выводе, о землях, водах и животах, о «позвах» и службах.

Итак, роковой шаг был сделан. Новгородские власти согласились на отмену республиканских институтов, ценой чего надеялись сохранить свои вотчины и животы, добиться облегчения в службах²⁷. С этого времени феодальная республика фактически прекращает свое существование — далее переговоры пойдут только о деталях хотя и важных, с точки зрения новгородского боярства, но не существенных для политических судеб города.

Получив согласие на удовлетворение своих просьб, новгородская делегация позволила себе обратиться с челобитьем, «чтобы государь дал крепость своей отчине Великому Новугороду, крест бы целовал». Это традиционное требование новгородцев, вытекавшее из их двусторонних договорных отношений с великими князьями, отражало безнадежную попытку новгородских властей сохранить хоть тень прежних порядков. Неудивительно, что оно было категорически отвергнуто великим князем: «…не быти моему целованию». Отвергнута была и просьба о целовании креста боярами. Самая последняя, минимальная просьба, отражавшая последнюю искорку, последний отблеск новгородской самостоятельности — «чтобы наместнику своему велел целовати, которому у них быти», — была также отклонена великим князем («он же и того не учини»). Московская сторона решительно отметала все намеки на двусторонность отношений и обязательств своей «отчине». Более того, великий князь отверг и просьбу об «опасной грамоте» для продолжения переговоров, показав этим свое неудовольствие амбициями новгородцев. Поведение новгородских делегатов, настаивавших хотя бы на внешнем соблюдении двусторонности отношений, свидетельствует о неспособности новгородского боярства понять суть происходящего и примениться к нему. Разумеется, это было следствием не тупости, а глубокого политического консерватизма, характерного для позиции новгородской боярской олигархии, консерватизма, органически связанного с ее природой как отжившего социально-политического института.