12 «Последняя линия нацистской обороны»

12

«Последняя линия нацистской обороны»

Так окрестили защитников известные карикатуристы Кукрыниксы.

Все подсудимые получили официальных защитников, которые соответствовали желаниям подсудимых и могли быть допущены для защиты в таком процессе, как Международный военный трибунал.

Трибунал принял все необходимые меры к созданию благоприятных условий для работы защитников. Им было предоставлено добротное жилье, питание, транспорт, выплачивался достаточно высокий гонорар. Адвокат за свой труд получал 3500 рейхсмарок ежемесячно, вплоть до окончания процесса.

Защите была предоставлена «документальная комната» и центр информации, в который передавались все документы, предъявлявшиеся обвинением в качестве доказательств.

Среди защитников многие ранее возглавляли университетские кафедры. Профессоры на процессе были одеты в университетские фиолетовые мантии. Например, доктор Дикс возглавлял при Гитлере ассоциацию германских адвокатов. В Нюрнберге он защищал подсудимого Шахта.

Защиту представляли двадцать семь адвокатов, им помогали пятьдесят четыре помощника и шестьдесят семь секретарей.

Адвокат Хорн, защищавший Риббентропа, взял в помощники зятя подсудимого.

Адвокат Папена Кубушок пригласил в помощники сына Папена. Их примерам следовали и другие защитники. Основная тактика защиты состояла в том, чтобы всеми средствами затягивать процесс в надежде, что в конечном счете им удастся сорвать судебное разбирательство. Они с первого дня процесса ожидали, что союзники перессорятся и процесс будет сорван.

После того как лорд-судья Лоуренс открыл первое заседание процесса, защитник Штамер выступил с большой речью. В ней он пытался доказать, что законность Международного военного трибунала под сомнением, так как отсутствует международный документ, который провозгласил бы агрессию международным преступлением. Раз нет такого документа, значит убийцы миллионов людей неподсудны.

Защита предлагала вызвать экспертов — специалистов в области международного права для установления основания уголовной ответственности подсудимых за действия, которые вменяются им в вину.

На утреннем заседании 21 ноября 1945 года председатель лорд Лоуренс объявил решение трибунала по этому заявлению защиты. В нем указывалось, что вопрос о юрисдикции трибунала на основании статьи 3 устава не подлежит обсуждению, поэтому рассмотрение дела будет продолжаться.

Попытки в этом направлении со стороны подсудимых и их защитников предпринимались неоднократно.

Так, 22 марта 1946 года защитник Гесса адвокат Зейдль, получив слово для представления доказательств, начал с того, что Гесс «продолжает оспаривать правомочия трибунала разбирать его дело».

Председательствующий разъяснил адвокату, что согласно статье 3 устава «ни трибунал, ни его члены, ни их заместители не могут быть отведены обвинителем, подсудимым или защитой».

Защитники выдвигали требование о том, что суд над главными военными преступниками должны вершить судьи нейтральных стран.

Аркадий Полторак, комментируя требование защиты, писал, что на судебном процессе над Людовиком ХVI, оказывается, тоже велись разговоры о том, что монарха может судить лишь нейтральный суд. На это требование дал отповедь член Национального конвента Амара:

— Вас спрашивают, кто будут судьи? Вам говорят, что все вы — заинтересованные стороны. Но разве французский народ не заинтересованная сторона, если на него падали удары тирана? К кому же обратиться за правосудием?

— К собранию королей! — бросил реплику другой член конвента.

Выдвигались различные просьбы об отсрочке процесса. То они требовали объявить рождественские каникулы на три недели. Их просьбу удовлетворили, но срок сократили до десяти дней. Тогда адвокаты применили новый прием: стали настаивать на вызове в суд сотен свидетелей, которые вообще не имели отношения к процессу.

Защитник Заукель настаивал на вызове пятидесяти пяти свидетелей. Не меньше свидетелей просили вызвать и другие защитники. Свидетелями от защиты в основном были соучастники преступлений подсудимых. Например, заместитель Геринга Мильх свидетельствовал, что Геринг был противником всякой войны, в том числе и оборонительной. Военный преступник Боденшатц пытался убедить трибунал, что Геринг был интернационалистом. Начальник канцелярии Гитлера эсэсовец Ламмерс, осужденный впоследствии на 20 лет тюрьмы, должен был доказать, что Шахт был противником Гитлера.

Некоторые адвокаты заранее репетировали со свидетелями допрос. Лорд-судья Лоуренс вынужден был предупредить адвоката: «Доктор Зимерс, вы не должны задавать свидетелю наводящих вопросов, которые вкладывают ему в уста все, что вы хотите услышать от него в его показаниях. Вы сами излагаете все свидетелю, а затем спрашиваете его: «Разве не так?».

Идет допрос свидетеля фон Паулюса (командующего 6-й фашистской армией, разгромленной под Сталинградом).

Он давал показания убедительно, многие доводы аргументировал документами, фактами. Опорочить его трудно. Тогда один из адвокатов задает Паулюсу вопрос:

— Продолжает ли свидетель читать лекции в московской академии Фрунзе?

Остроумно парировал английский обвинитель Файф:

— Странное дело! — заметил он, — Видимо, адвокат так и не разобрался, кто же кого победил в этой войне. Насколько можно судить, русская армия разгромила германскую армию. Так не будет ли более резонным немецким генералам слушать лекции русских генералов, а не наоборот?

А вот другой типичный пример.

Идет допрос заместителя начальника немецкой военной разведки, генерала Лахузена. Он рассказывает о страшных преступлениях фашистского режима. Адвокат спрашивает его:

— Сообщили ли вы об этих преступлениях начальству? Ведь попустительство в этом отношении карается по германскому закону тюремным заключением, а в особых случаях — смертью.

Но свидетель не стушевался и парирует:

— Я должен был бы слишком много делать таких сообщений. Ведь совершено более ста тысяч убийств, о которых я знал.

Адвокаты порой пытались злоупотреблять терпимостью председателя трибунала.

Свидетель, бывший статс-секретарь германского министерства иностранных дел Штеенгархт, отвечая на вопросы адвоката, нагло пользовался шпаргалкой.

Лоуренс, обычно спокойный, раздраженно обратился к защитнику Риббентропа:

— Доктор Хорн, свидетели могут освежать свою память, пользуясь заметками, но трибуналу кажется, что этот свидетель читает почти каждое слово. Он фактически читает речь, которую написали заранее.

Однажды адвокат Диксон, обращаясь к свидетелю с вопросами по содержанию документа, стал его сам оглашать. Свидетелю уже не приходилось догадываться, какой ответ нужен адвокату.

Председатель сделал замечание адвокату, что не следует свидетелю подсказывать желательные ответы.

Защитники и свидетели от защиты из кожи лезут вон, чтобы доказать, что черное — это белое, что преступники, сидящие на скамье подсудимых — ангелы-хранители мира на земле. Свидетель от защиты, адъютант Геринга генерал Боденшатц, заявил, что Геринг — миротворец и «благодетель евреев».

— Вы заявляете, что Геринг ничего не знал даже об акциях против евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года? — спрашивает судья Джексон.

— Он узнал об этом на следующее утро из газет и был очень потрясен,— не моргнув глазом, отвечает Боденшатц.

— Вы хотите, чтобы мы поняли из ваших показаний, что Геринг был потрясен и чувствовал себя оскорбленным тем, что произошло с евреями в ночь с 9 на 10 ноября? — уточняет судья Джексон.

— А известно ли вам, — спрашивает далее судья Джексон, — что 12 ноября, через три дня после этих ужасных погромов, Геринг подписал приказ о конфискации у еврейского населения миллиарда марок и об исключении их из деловой и государственной жизни?

Свидетель молчит.

Во время перекрестного допроса Боденшатц проговорился, что адвокат Штамер подготовил его к допросу и даже сообщил ему некоторые факты, о которых он должен был дать показания.

«Боденшатц: Вы спрашиваете, присутствовал ли Далерус? На сто процентов я не могу сказать, что он там присутствовал. Я знаю только, что когда я говорил с г-ном адвокатом, он сказал мне, что Далерус присутствовал там. Но присутствовал ли он там действительно, я не могу утверждать... Далерус, очевидно, устроил это совещание. Однако впервые я узнал об этом из беседы с защитником г-ном Штамером...»

Аналогичный случай произошел при допросе свидетеля Лаутер-бахера, вызванного на допрос по ходатайству адвоката Заутера — защитника подсудимого Шираха.

Свидетелем защиты выступает гитлеровский фельдмаршал Мильх. Этот организатор налетов на мирные города, автор варварского словечка «ковентрировать», происходящего от мирного английского городка Ковентри, почти целиком уничтоженного гитлеровской авиацией, этот эксплуататор миллионов невольников и военнопленных, мечтавший «ковентрировать» всю Европу.

Главный обвинитель от Соединенных Штатов судья Джексон несколькими меткими ударами сразу срывает с физиономии Миль-ха остатки благообразного грима.

Ему предъявляют подлинник документа, в котором он просит Гиммлера помочь его представителю доктору Рашеру производить в широких масштабах свои палаческие опыты над живыми людьми в концентрационных лагерях. Он не знал, что в Германии в гигантских масштабах военнопленные используются в военной промышленности и даже на подсобной службе в армии? Ему показывают протоколы многочисленных совещаний, где записаны его речи, в которых он требует для этой цели военнопленных тысячами, десятками и сотнями тысяч.

И он вынужден признать:

— Да, знал.

Он ничего якобы не знал об ужасах гестапо. Этим занимался Гиммлер, и никто в Германии, даже он, фельдмаршал, боявшийся гестапо, ничего об этом не знал. Ему предъявляют протокол совещания фашистских чиновников, в котором записана его собственная речь, где он требует применить по отношению к «лодырям» из иностранных рабочих «особые меры» и привлечь для этого дела гестапо и СС, которые, как он знает, отлично справляются с такой работой. Свидетель с трудом выдавливает из себя:

— Да, знал,— а потом под общий смех в зале добавляет: — Знал и забыл многое.

Вот этого матерого фашистского волка, ближайшего сподвижника Гитлера и Геринга во всех их преступлениях, и вытащила защита на свидетельскую трибуну для того, чтобы его лжепоказаниями обелять фашизм.

Когда Руденко спрашивает Мильха, как же он, фельдмаршал, может объяснить, что, с одной стороны, война, по его словам, была вызвана якобы намерением Советского Союза напасть на Германию, а с другой стороны, уже в 1940 году генштаб разрабатывал планы нападения на Советский Союз, Мильх, совершенно прижатый к стене, опустив голову, вынужден сам опрокинуть воздвигнутую защитой концепцию о превентивной войне.

Тем, кто присутствовал на процессе, запомнился допрос ближайшего помощника Гиммлера, обер-группенфюрера СС Бах-Зелевски. После нападения на Советский Союз он был назначен высшим руководителем СС и полиции в тыловом районе центрального направления действий войск, а со временем — начальником всех войск по борьбе с партизанами. Он из личного опыта знал об убийствах миллионов ни в чем не повинных людей.

Бах-Зелевски заявил, что еще в начале 1941 года Гиммлер в Ве-зельсбурге заявил: «Целью похода на Россию является истребление тридцати миллионов славянского населения».

Вот как вспоминает эпизод перекрестного допроса Бах-Зелевски помощник главного обвинителя генерал-лейтенант М. Ю. Рагин-ский:

«Казалось, для защитников при данных обстоятельствах самым благоразумным было бы молчать. Понукаемые подсудимыми, адвокаты снова пошли в «атаку». Но тут сработал бумеранг, который, как известно, после броска, описав замкнутую кривую, возвращается к метателю».

Адвокат Экснер: Знаете ли вы, что донесения, которые вы посылали Гиммлеру относительно мероприятий, проводимых вами, Гиммлер передавал непосредственно фюреру?

Бах-Зелевски: Разрешите мне ответить на этот вопрос более подробно (и он очень обстоятельно рассказал о постоянном контакте между его штабом и военными инстанциями, включая генеральный штаб сухопутных сил, о взаимном обмене донесениями и т. д.).

Экснер, не оценив ситуации, продолжал задавать вопросы. На один из них он получил такой ответ.

Бах-Зелевски: Господа из верховного главнокомандования вооруженными силами сами мне здесь подтверждали, будучи уже в плену, что они получали эти донесения во время обсуждения обстановки.

Бумеранг завершил свой полет. Во время перерыва Геринг неистовствовал:

«Это грязная вероломная свинья! Он ведь самый кровавый убийца, продающий свою душу, чтобы спасти свою вонючую шею».

Штамер: Известно ли вам, что Гитлер и Гиммлер особенно хвалили вас за жестокость мероприятий, которые вы проводили в отношении партизан и за которые вас и наградили?

Бах-Зелевски: Все мои награды, начиная от пряжки к железному кресту, я получил за действия на фронте от военного командования.

Тома. Считаете ли вы, что речь Гиммлера, в которой он потребовал, чтобы 30 миллионов славян были уничтожены, отражала его личное мировоззрение, или это мировоззрение, по вашему мнению, являлось вообще национал-социалистским мировоззрением?

Бах-Зелевски: ...Я считаю, что это явилось логическим следствием всего нашего национал-социалистского мировоззрения.

Тома: Сегодня?

Бах-Зелевски: Сегодня.

Тома. А какое мнение у вас было в то время?

Бах-Зелевски: Тяжело прийти немцу к такому заключению. Мне многое потребовалось для этого.

Когда Бах-Зелевски, закончив показания, проходил мимо Геринга, тот прошипел, но так, что услышали все: «Швайнехунд!» (Паршивая собака. — Прим. авт.)

Кровь бросилась в лицо фон Бах-Зелевскому, но он ничего не ответил. После этого инцидента свидетелей уже не водили мимо скамьи подсудимых. Теперь их путь лежал через дверь, которой обычно пользовались переводчики. А Герингу начальник тюрьмы полковник Эндрюс прочел нотацию и в наказание лишил на неделю табака.

Однако Геринг оказался недалек от истины, применив к Бах-Зелевскому эпитет «швайнехунд». Этот эсэсовец действительно был кровавым палачом. Тем не менее, позднее, оказавшись в Западной Германии, он с легкостью сумел избежать ответственности за свои преступления во время войны. Лишь по прошествии 15 лет его арестовали и судили в Нюрнберге. Но не за убийство сотен тысяч славян и евреев, а за то, что при подавлении так называемого путча Рема («ночь длинных ножей». — Прим. авт.) в 1934 году он расстрелял восточно-прусского помещика фон Хоберга (который сам был эсэсовцем, но в отношении его у Гитлера имелись какие-то подозрения). Бах-Зелевского осудили всего на четыре с половиной года, зачли предварительное заключение и вскоре выпустили. И даже назначили солидную пенсию.

До сих пор публикуются лживые утверждения, что на Нюрнбергском процессе ограничивали в правах немецкую защиту.

Исследование и обсуждение обстоятельств дела осуществлялись на основе оправданного многовековой практикой принципа состязательности.

Другое дело, что часто усилия адвокатов по причинам, от них не зависящим, не достигали цели, а подчас приводили к противоположным результатам.

Терпимость судей, их стремление избежать ограничений в защите исключали всякую возможность подвергнуть сомнению объективность ведения Международного военного трибунала.

Геринг дает интервью

24 ноября 1945 года трибунал утвердил правила совещаний подсудимых со своими защитниками в зале заседаний.

Однако правила в ряде случаев защитой нарушались, о чем, в частности, свидетельствует статья, опубликованная 7 декабря 1945 г. в газете Die Neue Zeitung (американская газета для немецкого населения).

Представитель «Ассошиэйтед Пресс» передал защитнику Германа Геринга д-ру Отто Штамеру листок с вопросами, который адвокат вручил своему подзащитному. Д-р Штамер записал ответы Геринга и передал представителю «Ассошиэйтед Пресс».

В этом письменном интервью Геринг заявляет: «Как представитель системы управления, введенной Гитлером, я готов к тому, чтобы быть осужденным Международным трибуналом. Я считаю неправильным поведение некоторых высших чиновников, заявляющих теперь, что они никогда не были настоящими нацистами. С 1942 года к власти все больше и больше продвигались радикалы, руководимые Гиммлером и Борманом, я же отходил на задний план. Не потому, что я спорил с Гитлером, но потому, что я потерял место, которое занимал ранее. Я имею полнейшее и неограниченное доверие к членам военного трибунала. Председатель ведет заседания примерным образом и показывает, что он стоит выше партий. Это, конечно, не меняет того факта, что суд сконструирован односторонне, так как он состоит только из представителей победивших стран. От действительно Международного трибунала я ожидал бы, чтобы в его состав были включены и представители нейтральных и побежденных государств.

Это было бы справедливее. Но так как суд уже огласил свою точку зрения по этому вопросу, я склоняюсь перед его решением.

Имеется много свидетелей, которые могут подтвердить, что я никогда не хотел наступательной войны и стремился ей воспрепятствовать. Мы все учили в школе старую латинскую пословицу: «Кто хочет мира, должен готовиться к войне». Президент Трумэн также утверждал, что США должны быть сильны в военном отношении».

На вопрос о том, означает ли его оживленное кивание головой в некоторые моменты судебного следствия признание им точности доказательственного материала, Геринг заявил: «Если я киваю головой, то это означает мое согласие с содержанием приводимого доказательства. Я, например, не отрицаю своей работы по вооружению, но отрицаю обвинения в том, что я готовился именно к агрессивной войне. Я только вооружался, так как был убежден, что народ лишь тогда будет силен, если будет иметь сильное войско».

На вопрос, стал ли бы Геринг проводить «фюрерпринцип», если бы он теперь мог все начать снова, он заявил:

«Некоторые вещи я бы изменил. В остальном я думаю, что фюрерпринцип и национал-социализм являлись единственным выходом для Германии».

Относительно кинофильма о концентрационных лагерях Геринг сказал: «Как и все, я ужаснулся. Ясно, что я вводил такие лагеря вовсе не для этой цели. Я стремился к тому, чтобы перевоспитать политических упрямцев и поставить их на рельсы национал-социализма. С 1934 года руководство лагерями перешло к Гиммлеру, который из осторожности держал нас всех вдали от этого. Так что я не имею никакого понятия об этих ужасах».

На вопрос относительно своей антиеврейской политики Геринг заявил: «Я никогда не соглашался с формами и масштабом проводимого в Германии антисемитизма. Я никогда не имел в виду совершенно лишать евреев собственности. Я, по возможности, пытался препятствовать грубой несправедливости. В качестве примера я хотел бы привести случай с Лео Блехом» (дирижер оркестра государственной оперы. — Прим. авт.).

Опубликование так называемого интервью с подсудимым при посредничестве адвоката вызвало протест комитета обвинителей и явилось предметом специального обсуждения трибунала, который принял по этому поводу следующее решение (из стенограммы заседания Международного военного трибунала от 17 декабря 1945 г.):

Председатель: Я должен сделать объявление.

Внимание трибунала привлечено опубликованием прессой так называемых интервью с некоторыми из подсудимых по настоящему делу, переданных в прессу через посредство их защитников.

Трибунал считает необходимым с максимальной ясностью заявить, что подобные действия не могут быть и не будут допущены.

Поэтому защитники предупреждаются, что они должны в максимальной мере соблюдать свой профессиональный долг в подобных случаях и не использовать предоставляющихся им возможностей непосредственного общения со своими подзащитными для посредничества между подсудимыми и прессой, и что они также должны соблюдать величайшую профессиональную осторожность в том, чтобы делать какие-либо заявления от собственного имени.

Трибунал признает, что в процессе, подобном настоящему, в котором заинтересовано общественное мнение всего мира, чрезвычайно важным является то, чтобы все участники процесса, независимо от того, в качестве кого они в нем принимают участие, знали о своей ответственности за то, чтобы не делать ничего, способного нанести ущерб должному ведению судебного разбирательства.

Пресса всего мира оказывает большую услугу, предав гласности работу трибунала. Трибунал считает, что он может обратиться с просьбой о сотрудничестве ко всем, имеющим отношение к процессу, во избежание всего, способного помешать беспристрастному осуществлению правосудия».

Заключительные речи защитников

4 июля 1946 г. начались защитительные речи адвокатов. Первым выступил адвокат Герман Яройсс (профессор международного права). Его речь «Нарушение мира между государствами и его наказуемость» преследовала цель подвести «теоретическую» правовую базу под попытки адвоката Штамера и других защитников оспорить юрисдикцию Международного военного трибунала и доказать неправомочность трибунала судить главных немецких военных преступников.

Чувствуя полную несостоятельность своей аргументации, Яройсс пытался запугать судей. Он заявил:

«Осуждение отдельных лиц за нарушение мира между государствами является с правовой точки зрения чем-то совершенно новым, тем самым, что вызовет целый переворот».

По существу, все рассуждения Яройсса сводились к следующему: физических лиц судить нельзя, а можно судить только государство. Но так как государство посадить на скамью подсудимых невозможно, то вообще судить некого.

В таком же духе выступали и другие защитники. Так, защитник подсудимого Риббентропа адвокат Хорн пустил в ход избитую версию о том, что Риббентроп являлся механическим исполнителем чужой воли. Защитник подсудимого Кальтенбруннера адвокат Кауфман утверждал, что Кальтенбруннер якобы формально был заместителем Гиммлера, а фактически ведал лишь службой информации. Фашистский палач Кальтенбруннер, которого не без основания называли «маленьким Гиммлером» и «вторым Гейдрихом», характеризовался адвокатом чуть ли не противником гитлеровского режима.

Защитник Розенберга адвокат Тома, жонглируя пространными цитатами из различных справочников и ссылками на международное право, старался оправдать установление рабского труда в оккупированных немцами странах, угон жителей этих стран, в частности советских граждан, в Германию, разграбление гитлеровцами предметов искусства и т. д.

В своем выступлении адвокат Тома пропагандировал расизм, что вызвало протест главного обвинителя от СССР Р. Руденко.

«Господин председатель, — заявил Р. А. Руденко, — я бы не хотел прерывать защитника и отнимать время у трибунала. Но то, что я услышал сейчас, переходит все границы допустимого. Когда гитлеровские заговорщики, сидящие на скамье подсудимых, пытались здесь, на суде, высказать свои фашистские суждения, эти попытки признавались неумышленными и пресекались трибуналом. Тем более нетерпимо, когда защитник использует трибуну суда для человеконенавистнической пропаганды.

Я считаю своей обязанностью заявить решительный протест против использования защитником трибуны Международного военного трибунала для фашистской пропаганды. Я прошу суд обсудить это заявление и принять соответствующее решение».

Председатель трибунала прервал попытку Тома возразить на этот протест, указав, что защитник не должен делать возражений по этому поводу.

Защитник подсудимого Фрика адвокат Панненбекер заявлял, будто деятельность его подзащитного носила внутригерманский характер и не касалась внешнеполитических дел. На этом «основании» защитник утверждал, что Фрик не подлежит суду Международного военного трибунала. Панненбекер пытался доказать, что Фрик не виновен в преступлениях, связанных с концентрационными лагерями, уничтожением евреев, оккупацией территорий других стран. Как и другие защитники, Панненбекер сваливал всю вину на Гитлера и Гиммлера, с тем, чтобы выгородить своего подзащитного.

Защитник подсудимого Штрейхера адвокат Маркс не скрывал, что Штрейхер был издавна убежденным антисемитом и вел антисемитскую пропаганду, но адвокат вместе с тем всячески старался умалить вину подсудимого.

Защитник подсудимого Функа адвокат Заутер всячески пытался приуменьшить роль, которую играл его подзащитный в подготовке агрессивных войн и в вооружении гитлеровской Германии.

Рассматривая вопрос о преступной деятельности Йодля против партизан, защитник Экснер назвал последних «партизанскими бандами». Это выражение Экснера, почерпнутое из арсенала гитлеровской пропаганды, вызвало протест главного обвинителя от СССР Р. А. Руденко.

«Господин председатель, — обратился советский обвинитель к председателю трибунала, — защитник называет бандами партизанское движение, охватившее, как известно, миллионы патриотов, поднявшихся на борьбу с поработителями — немецко-фашистскими захватчиками. Я считаю, что такое выражение защитника следует расценивать как оскорбительный выпад против партизан, внесших огромный вклад в дело разгрома гитлеровских захватчиков, и я заявляю протест в связи с этим».

Трибунал согласился с протестом советского обвинителя.

Адвокат Людингхаузен, защищавший подсудимого Нейрата, самым подробным образом остановился на деятельности подсудимого в качестве «имперского протектора Богемии и Моравии», стараясь представить его преступную деятельность в выгодном для своего подзащитного свете.

В заключение адвокат просил трибунал оправдать Нейрата.

В том же духе выступали и другие адвокаты.

В ходе долгих месяцев процесса свидетельские показания, документальные фильмы и бесчисленные документальные доказательства превратились в кровавую летопись преступлений фашизма, потрясающую по своей разоблачительной силе, огромную по своему объему.

Адвокатам и подсудимым пришлось отказаться от попыток убедить трибунал и мировое общественное мнение в том, что подсудимые не хотели войны, что массовое уничтожение народов проводилось без их ведома, что вермахт отличался непорочной солдатской чистотой, что Геринг не хотел войны...

Последнее слово подсудимых

31 августа 1946 года каждому подсудимому было предоставлено последнее слово.

Не исключено было, что подсудимые будут использовать его для пропаганды фашистских взглядов.

В целях пресечения подобных попыток и желания затянуть окончание процесса трибунал решил:

«Ввиду того, что как подсудимые, так и их защитники, уже выступали с соответствующими заявлениями, трибунал считает, что если подсудимые пожелают выступить снова, их выступления должны ограничиться вопросами, на которых они не останавливались ранее. Подсудимым не будет позволено произносить речей или повторять то, что уже было сказано ими самими или их защитниками.

Подсудимые будут произносить свое последнее слово со скамьи подсудимых перед микрофоном, установленным перед каждым во время его выступления».

Геринг начал последнее слово с жалобы на обвинителей, что они в своих заключительных речах объявили защиту и ее доказательства совершенно несостоятельными; показания, данные подсудимыми под присягой, признавались ими абсолютно истинными лишь тогда, когда они служили для поддержания аргументов обвинения, и объявлялись ложными и нарушающими присягу, когда эти показания опровергали доводы обвинения.

Делая это демагогическое заявление, Геринг не привел и не мог привести ни одного факта. Дальше подсудимый, пытаясь уйти от ответственности, нагло лгал, утверждая, что он якобы самым строгим образом осуждал массовые убийства; самые тяжкие преступления были совершены тайно, и нацист № 2 о них будто бы не знал; он-де не хотел войны и не способствовал ее развязыванию.

Гесс продолжал притворяться, играть роль психически неполноценного субъекта.

Риббентроп уверял трибунал, что корни несчастья Германии в Версальском договоре, что он не несет ответственности за руководство внешней политикой: ею руководил другой. Не удержался он и от провокации, заявив, что сегодня, мол, для Европы и мира осталась лишь одна основная проблема — овладеет ли Азия Европой, или западные державы смогут ликвидировать влияние Советов на Эльбе. Цель этого и ему подобных заявлений была более чем очевидна.

Кейтель сделал основную ставку на показное раскаяние, отрицал, что «руководил вооруженными силами при осуществлении преступных намерений». Хотя он наверняка знал о таком, например, приказе, который направил в войска в 1942 году его ближайший помощник генерал Адольф Хойзингер: «Если в этой борьбе против партии как на Востоке, так и на Балканах не будут применены самые жесточайшие меры, то в недалеком будущем нам не хватит наличных сил, чтобы избавиться от этой чумы. Поэтому войска правомочны и обязаны без всяких ограничений использовать в этой борьбе любые средства, в том числе против женщин и детей».

Кальтенбруннер объяснял свои преступления «неправильным пониманием чувства долга». Гиммлер и другие его, видите ли, «обманывали».

Розенберг клялся, что его совесть чиста: у него даже мыслей не было о физическом уничтожении славян и евреев, и его действия никогда не были преступными; он даже считал, что истребление народов должно быть заклеймено международным соглашением как преступление и строжайшим образом наказываться.

Франк все преступления, включая собственные, валил на Гитлера, которому сам бы «вынес приговор» как главному подсудимому. А с него, Франка, взять нечего, во всем виновен только один Адольф Гитлер.

Штрейхер вслед за Франком и другими подсудимыми тоже винил во всем фюрера, который отдавал приказы о массовых убийствах. А осуществлял эти приказы «в совершенной секретности» Генрих Гиммлер. Штрейхер же не ведал о них ни сном ни духом.

Функ о кошмарных преступлениях, в которые были «частично втянуты» руководимые им учреждения, ровно ничего не знал; эти преступления «заставляют его краснеть»; его «обманул Гиммлер».

Шахт, оказалось, был фанатичным противником войн. Просто он «недостаточно скоро разгадал размах преступной натуры Гитлера», но сам не замарал рук своих ни одним незаконным или безнравственным поступком.

Дениц представлял себя главой государства, «ответственным перед немецким народом», который действовал, «сообразуясь со своей совестью».

Редер отчасти признал свою вину, но «не перед судом, который проводится людьми, а перед богом».

Ширах признался, что воспитывал молодежь для человека (Гитлера), который погубил миллионы людей, однако, как и Редер, готов ответить только перед богом и перед своей совестью.

Заукель говорил со страданием в голосе, что бесчеловечные действия, выявленные на процессе, поразили его «в самое сердце» и он «с глубоким смирением склоняет свою голову перед жертвами»; что в душе и мыслях своих он всегда остался моряком и рабочим, глубоко верующим человеком и хорошим семьянином.

Йодль воспользовался последним словом, чтобы попытаться оправдать действия высших военных руководителей, а заодно и свои.

Папен, естественно, никаких преступлений не совершал. Этому заявлению никто не удивился — так говорили многие обвиняемые. Зейсс-Инкварт высказал правильную мысль: «Германия в своих собственных интересах не должна желать войны, она должна следить за тем, чтобы никто не вложил в ее руки оружие. Другие народы также не хотят войны».

Шпеер в последнем слове явно преувеличивал значение техники в жизни людей и пугал всех ужасами будущей войны. Это имело для него определенный смысл: он, Шпеер, владеет, мол, многими исключительной важности секретами, а потому ему обязательно должна быть сохранена жизнь. Он как бы говорил: «Я вам еще пригожусь, господа!» и не скупился на ругань в адрес Гитлера, которому служил всю свою жизнь.

Нейрат высказался очень кратко: он не виноват ни в чем.

Фриче заявил, что его вина заключается только в том, что он верил заверениям Гитлера о его стремлении к миру, верил во все германские опровержения иностранных сообщений о фашистских зверствах. «Если коллективная ответственность должна коснуться людей, доверчивостью которых злоупотребили, — говорил этот ханжа и лицемер, — тогда, господа судьи, привлекайте и меня к ответственности».

23 сентября трибунал удалился на совещание для вынесения приговора.