О ВОИНСКИХ ДЕЛАХ

О ВОИНСКИХ ДЕЛАХ

В Военном деле аще люд будут в военном артикуле не весьма навыклый и в ружье силы неразумеющии, к тому же аще и стрелять цельно неумеющии, то весьма таковые люди в военном дело будут не споры и неприятелю не страшны. И аще же к тому и пищею будут не изобильны, то и наипаче плоха будет у таковых служба. Есть слух, что иным солдатам и по десяти алтын на месяц денежнаго жалованья не приходит и о таковой их скудости, чаю, что никто великому государю не донесет, но, чаю, доносят, бутто вей сыти и всем довольны. Годов тому с шесть или с семь назад на Вышнем Волочке новобранному солдату за вычетом досталось на месяц две гривны и он, приняв деньги, вынял нож, да брюхо у себя и перерезал. И сие яве есть, еже не от радости так он учинил, что и живот свой ему не смилился. И о такой причине командиры их, чаю, что никогда его ц. в-ву прямо о том не донесут, что он от великий своея скудости в жалованье так над собою учинил.

И от такова порядка и от бескормицы служба вельми не спора, потому что, голодной идучи, за соломину зацепляется, а не то что ему неприятеля гнать и чрез колоды и чрез ручьи скакать. Голодной человек подобен осиновому листу и от малаго ветра шатаетца, у голоднаго и работа худа, а не то что служба. Истинно, слыхал я от солдат и такую речь, что ради смерти своей. И от таковых какая спорынья в службе, что не желает неприятеля убить, но желает сам убиен быть, дабы ему вместо здешния нужды тамо каковое либо упокоение за приятие смерти своея прияти.

А аще же и всем довольны и военному делу научены будут добре, а дана им будет воля и потачка яко рядовым, тако и афицерам их, то паки дело военное неспоро у них будет, ибо аще что и во армии не но нраву ям будет, то пакости от них опасно: самовольство никогда добра не делает, кроме пакости.

И при квартерах солдаты и драгуны так несмирно стоят к обиды штраданыя чинят, что и исчислити их не можно, а где афицеры их стоят, то и того горши чинят, дрова жгут нагло, а буде дров не достанет, то и надобной лес рубят. А буде кто станет говорить, что де вам по указу великаго государя велено вам дрова свои жечь, то жесточао будут чинить, и того ради многие и домам своим не ради.

А во обидах их суда на них сыскать негде, военной суд аще и жесток учинен, да жестоко и доступить его, понеже далек он от простых людей. Не токмо простолюдину доступить по нему, по и военной человек не на равного себе не скоро суд сыщет.

В прошлом 721 году прислан был в Новъгород Преображенского полку капитан Иван Моисеев сын Невельской для розыску во взятых луданах, которые присланы были из Москвы в Новъгород на продажу. И к тому камочному делу приличился новгородец, посадской человек Петр Терентьев, токмо в одном свидетельстве, а я и ни к чему не приличен, а тот Невельской, взяв ево, Петра, на постоялой свой двор, и держал под караулом больши дву недель. И аще и до него, Петра, дела нет, а он прислал писаря своего с солдаты и животы ево петровы запечатали, а меня из задние горницы выбили. И жена моя стала говорить: «Покажи де указ, почему нас из хором вон выбиваешь и животы наши печатаешь». И ее солдаты сильно выволокли из горницы и стали и из двора вон выбивать и мы поупрямились, не пошли вон. И он, Невельской, прислал с такими грозами: «Буде вы из двора вон не выдите, то де приеду сам и совсем де вымечу на улицу, а жену де твою за косы выволоку вон». И жена моя, убояся увечья и такова великаго бесчестья, по чужим дворам больши дву недель скиталась, а я на том петрове дворе по приказу воеводы князя Юрья Яковливича Хилкова жил. И того (капитана Невельского называют добрым и разумным человеком, а такия обиды чинил. И Петр побывал у него з гостинцом, то он ево животы отъпечатал, а моих не распечатал, знатное дело, что и с меня хотелось ему нечто сорвать, и едва упросил ево воевода князь Юрей Яковлич, что приказал роспечатать и караул свесть.

И того же 121 года полковник Дмитрей Ларионов сын Порецкой, будучи в Новегороде в концелярии провинциальнаго суда, бранил меня всякою скверною бранью и называл вором и похвалялся посадить меня на шпагу, а за что посадить хотел, вины своея ни малыя не знаю. И то ругание мне от него было и шпагою похвальныя слова при судейском столе, а судей в то время уже не было, только был тут натариус Роман Семиков. И то мне ругание и похвальные его слова он, натариус, и приказные подьячие и дворяне многия слышали. А я наутро принес судьям челобитную, чтоб в брани и в похвальных словах ево, полковника, допросить, и он, Порецкой, в допрос не пошел: «Я де судим в военной коллегии, а у вас до в Новегороде отвечать не буду».

И я, аще и не весьма последней человек, а суда не сыскал. Как же сыщет суд, кто мизирнее меня? Только что о обидах своих жалуйся на служивой чин богу.

А аще учинен будет суд равный, каков простолюдину, таков без поноровки и афицеру, то и нехотя все прыткость свою отложат и будут ко всякову чину склонны и не токмо на квартерах, но и на пути, по прежнему никого обидить не будут.

И аще служивые вси ако рядовые солдаты и драгуны его и. в. указу ослушны не будут и обижать престанут и начнут со всеми чины в любви быть, такожде, аще и афицеры их в такое ж послушание впадут и со всеми чинми в любви будут, и к тому аще у всех полков пехотных военной артикул гораздо будет тверд, еже ни от какова заметания неприятельскаго им не смешатися, то на бою будут яко каменная стена.

А буде же в ружье будут силу знать и у фузей огнивы будут иметь огнистые и кремни приправные, чтоб осечки никогда не было, и фузеи каковы чисты свону, паче же того внутри, и к струне нутрь притравлений, то таковое ружье вельми будет надежно и к стрелянию цельно и в ратоборстве споро. А к тому, аще и стрелять будут не по прежнему на ветер, но в самое дело, чтоб ни пуля, ни порох даром не пропадал, и аще толь твердо научатся с руки стрелять, чтоб никакого бегуна, скачущаго на коне не упустили, то таковые солдаты на бою неприятелю будут вельми страшны, не токмо на сухопутном бою, но и на водяном будут страшны.

И ради морскаго бою вельми учить молодых солдат, чтоб они навыкли с руки в цель бить без погрешения, чтоб, и на малых шлюпках едучи, могли и во время волнения в цель без погрешения убивать. И аще тако затвердят, то самая честная морская битва будет и чаю, что и на весь свет славна и ужасна была.

К тому ж, аще и рукобитное ружье будут иметь самое острое, то и в таковом ружье спорынья будет немалая, понеже острое ружье, хотя чуть коснетца кишкам и прочины внутренным, то тон человек жив быти уже не может и никто излечить ево не может. А тупым ружьем, аще и сквозь утробу человечью проколет, то та рана залечить можно, потому что оной кишок не повредил, а самое острое ружье — смертная язва.

И таковым солдатам, мнитца мне, не худо бы перед рядовыми солдаты и жалования прибавить. Рядовому солдату в год жалованья 16 рублев, а тем, которые будут из ружеи с руки в 20 саженях по шапке бить без погрешения, то таковым, видится, мочно дать и по 20 рублев па год, дабы, на то смотря, и иные острились на такое умение. А буде же в таковой же мере будут по подвижной цели убивать без погрешения же, и таковым, видитца, мочно и по 25 рублев на год дать, понеже таковы солдат заслужит за два или и за три человека неумеющих.

И на сухопутном бою на сходе с неприятелем, аще таковых солдат тысяца человек выстрелят, то на худой конец повалили бы неприятельских людей сот пять-шесть, то каков бы ни был неприятель жесток, умякнул бы, и, нехотя, рожу свою отворотил бы назад. Я чаю, что другова запалу не стали бы дожидатися, стали смекать, как бы на побег пойтить.

Есть слово похвальное про фины, что де так крепко на бою стоят, что убьют де человека, а другой на то место и станет. И то не дивно, буде убьют у ста человек человека одного или двух, то плохо заступать, а буде же у ста человек, да убьют пятьдесят или шестьдесят человек, то я не знаю, как бы и те славные фины могли заступить. А буде же па побег не пойдут, но станут на месте том укреплятися и дождутца другово запалу, то ж бежать будет некому, но вси тут уснут.

Я сего не могу знать, что то за повычай древней солдатской, что только одно ладят, чтобы всем вдруг выстрелить бутто из одной пищали. И такая стрельба угодна при потехе или при банкете веселостном, а при банкете кровавом тот артикул не годитца, там не игрушки надобно делать, но самое дело, чтоб даром пороху не жечь 2 и свинцу бы на ветер не метать, но весь тот припас шол бы в делю, почто сошлися. Я много слыхал от инозсыцов военной похвалы такой: «Так де жестоко билися, что во огне де стояли часов с шесть, и никто де никово с места збигь не мог». И сия похвала немецкая у них бы она и была, а нам дай более ту похвалу нажить: «О русскими де людми битца нельзя, естьли де одиножды выпалят, то де большую половину поварят». И такая битва не в шесть часов, но в одну минуту. И естьли бог изволит тако нашим руским солдатом научитися, что ни один бы пули даром не терял, и таковых солдат естьли тысячь десяток набрать, то я знаю, что и з дватцатью тысячами не пошел бы никто на битву с ними, от русских солдат, бутто от лютаго зверя, всякой бы неприятель бежал без оглядки.

Под Азовом на Швартов полк набежали татары, и солдаты но приказу своего полковника по немецки все однем разом выпалили и всем полком не убили я десяти человек. И те татарове увидели, что почали ружьеа заправлять, скочили вдруг, ружья им заправить не дали и всех, что овец, погнали в свою землю и с полковником.

А естьли бы не на ветер стреляли, да половина бы выстрелила, а другая б в запасе была, то бы не догнали, что овец. А аще бы все умели цельно стрелять, то и на худой конец ста два-три убили бы, то и татарове не смели бы толь смело на целой полк навалится, а естьли бы сот пять-шесть у них убили, то бы они к чорту забежали, что и сыскать бы их негде было. Татарове смелы как большого урону нет, а егда человек сотницу другую потеряют, то и они щоку свою отворачивают, любят они даром ваять.

Был я еще в молодых летех на Пензе и тамошние жители, служивые люди, усмотрили во мне, что я гораздо цельно стреляю, то истинно не лгу, что говорили мне: «Останься де ты здесь в лето, то де мы татар не будем боятися». И я стал говорить, еже одному мне нечево с ними делать, и они мне сказали: «Видем де мы, что ты скор стрелять и пулей даром не теряешь, а татары де напорчиво напярают, что мы не умеем никого из них убить, а тебя де видим, что ты и птицу убиваешь; а от них де выезжают нартики и сажей в десятке разъезжают, а мы де, уставя пищали, да стоим пред ними, а ты де хотя одного б из них убил, то бы они уже не стали так наезжать, а естьли де человек двух-трех убил, то бы де я все изчезли».

И по такому примеру, аще бы бог изволил таковых бойцов тысячъ десяток другой набрать, то ведаю я, что стали бы все неприятели трусить, а естьли же к таковым бойкам да состроить рогатки огнестрельный з затинными пищальми, то из таковых пищалей въстретили б неприятели сажен во сте и пока к сражению сходятся, а у них бы начальных людей, кои перед полком выступают, поубавил бы. А егда саженях в 30 будут, то бы встретил их рогаточною стрельбою, а кои от рогаточныя стрельбы останутся, то тех бы те солдаты из своих фузей подхватили. И от тоя стрельбы кои остальци будут, то бы их ручным боем прикололи, а буде устемятца на побег, то конные, такие же огнестрельные драгуны, проводили бы их до упокоения вечнаго.

И к таковой огнестрельной пехоты да устроить конных бойцов, хотя одну тысячу человек таковых, чтоб, на копе скачучи или и рысью бегучи, стрелять могли по цели въпред себя и на обе стороны и назад себя, то таковая ж одна тысяча заменит у дела паче десяти тысячь. А дело бы у них споряе и дватцати тысячь было, потому что противу таковых бойцов, я невем, кто бы мог устояти и чтобы по прежнему во огне целой день стояти, но и в четверть-часа скучат. Я то могу разуметь, что и дву запалов не вытерпят, но все остальцы будут смякать, как бы голова своя унести.

И аще бы бог помог таковых воинов набрать тысяч пять-шесть, то не почто бы пятьдесят тысячь войска коннаго держать и кормить напрасно. И аще как пехота, так и конница, не будет с пулей даром терять, то от таковых бойцов неприятелю трудно будет и на убег бежать, а и догонять таковых бойцов неприятель не посмеет. И таковым воинам подобает и руятье самое доброе и цельное иметь и имел бы конной воин ружья при себе, фузею, да пару пистолетов длинных, да коротышков карманных: пару ж, да копейдо при седле самое острое иметь под ногою, ратовшце аршина в три или в полчетверга. И таковым воинам подобает носить одежда красная, понеже они огнистые люди, яко огнь малой многие древеса пожигает, тако и сии; а аще на пространном и свободном месте, то и малыми людми, а ще бог помощь свою им послет, могут многих поразите.

И таковые бойцы при свободных местех десятию тысящами заслужили бы за пятьдесят тысящь. И ащеа не таковы будут уметельны стрелять, еже бы ни единые пули даром не потерять, обаче надобно служивой люд беречи, чтобы им нужда ни хлебная, ни одеждная не касалася. Зело бо о них слышно, еже иным на месяц и по десяти алтын не приходит, то чем ему прониматися, где ему взять шуба и иные потребности, и харчу на что ему купить? И в таковой скудности будучи, как ему не своровать и как ему из службы не бежать? Нужда пригонит к побегу, а иной и изменить будет готов.

О салдатех и о драгунех надлежит великое попечение имети и пильно того смотрити и при квартирах, чтобы они ни пищею, ни одеждою не скудны были, а при армии и наипаче подобает их довольствовати, чтоб они радующсся служили. И есле всем будут доволны, то и служба их будет исправнее яко в главных полках, тако и в последних и в новобранных. Аще будут вси пищею и одеждою довольны, то вси, радуюся, будут служити.

А и сие, мнится мне, не весьма прямо учинено, аще и с немецкого переводу взято, еже мундир солдату или драгуны дать, а последи за весь тот мундир из жалованья месячнаго и вычесть. И от таковых вычетов как солдатам нужде не быть? Жалованья ему на месяц учинено только тритцать алтын, а за вычетом дасца ему только десять алтын или меньше. И ис таково малого жалованья чем ему шуба и шапка и рукавицы и чулки или онучи купить? И мне мнитца, и вычеты оставить6 и по гривне денег на месяц надлежит им и прибавить, чтобы им было чем лепра нужды. Мне мнитца, аще вычеты оставлены будут, то гораздо радостнее и радетелнее будут служить.

Я истинно видел, в Санкт-Петербурге солдат купил мяса на грош на последней недели рожественскаго мясоеда и говорит; «Хотя бы де для заговенья оскоромится». И сие не самая ли нужда, что весь мясоед ел сухой хлеб? И буде и в службе будучи, при армии такую ж нужду принимают, то трудна их служба. Я мню, аще бы пищею и одеждою довольни были, то чаю, что и служба у них въдвое споряе была. А егда голоден и холоден и ходит скорчася, то он какой воин, что служа воет?

А буде кой солдат или драгун и от довольной сытости да станет плутать и из службы збежит, то, поймав ево, распросить, отъчего он побежал. И буде не хотя служить, то учинить ему смертная казнь или вместо смертныя казни наложить ему па лоб хер или иной какой знак, чтобы он всякому знатен был, что он беглец, то уже тот въпредь не побежит, потому что за таким знаком никто его на двор не пустит и ни к какой работе нигде ево не примут, и где кто ево не усидит, аще не при полку, то поймать ево может и, съвязав, отослать к суду, а суд ему уже смертен.

А буде же пойманной солдат скажет, что бежал он от обиды афицера своего, то надлежит розыскать. И буде обида будет явна, то надлежит дать кара афицеру, а солдата от хера свободить.

Многая бы солдаты и драгуны на афицеров своих жалуютца, что великия им обиды чинят, а управы на них не сыщут.

И ради общежительства любовнаго, аще великий наш монарх повелит суд устроити един, каков земледельцу, таков и купецкому человеку, убогому и богатому, таков и солдату, таков и афицеру, ничим отменен, и полковнику и генералу, и чтоб ж суд учинить близостной, чтобы всякому и нискочинному человеку легко был ево доступить, како на простолюдина, таке и на служиваго, то по таковому уставу не то что афицерам солдат изобижать, но и земледельцев не будут обидить. Аще увидят прямой правой суд, то вси прежную свою гордость к озорничество и обиды все отложат и будут со всеми чинами любовно обходитися и на квартерах стоять будут смирно, и чего им: не указано, не станут того делать л указы его и. в. не станут ничтожить, ибо те же люди, да вси изменятся. И зато всякому чину будут милы и в квартерном стоянии вси будут им ради яко свойственникам.

Сей же суд, мне мнится, не весьма прав, еже простолюдину о обиде своей на солдата у солдата ж милости просить, а на афицера у афицера ж. Старая пословица есть, еже Борон ворону глаза не выкълюнет. Сие бо есть явное дело, что салдат на салдата никогда не посягнет, а офицеры и давно пе променяют своего брата и на салдата, а не то что на простолюдина. Всегда бо свой своему поневоле друг, а нельзя им друг другу и не наровить, потому ныне тот винен, а на иной день будет и он винен, и того ради не можно им правого суда на своего брата изнести.

А аще суд будет по нынешнему и разной, служивым особливой, а прочиим чинам особливые ж, да будут единой главной канторе подсудны и во всем послушны, то может правда уставитися. Абаче ради нелицеприятного суда надлежит судьям быть особливым, кроме солдат и афицеров, чтоб уже был суд всем людям без поноровки, и судьям страшно жестокой указ предложить, дабы никаковому лицу ни поноровки, ни посяжки не чинили, а неправедно ни самого земледельца безвинно осудить или и челобитной у него не принять не смели.

Прежней суд у салдат таков был: буде солдаты кого убьют или ограбят, то они ж будут и правы, а кого били иль грабили, то того ж и виноватым делали. И хотя кто салдата и поймает, то и сам не рад будет, ибо аще и с полишным приведет к ним, то поимщик же бит будет. Мой человек поиыался за лошадь мою, то лошадь у него отняли да его ж капитан Маврин высек батоги: «Для чего ты обоз останавливает, ты б де за лошадью шол в Санкт-Петербург, там бы де и суд на него дали». И тот суд далек стал быть и труден, лошадь дана 4 рубли, а послать туды бит челом, то больши того еще приложи. И та лошадь была у подвотчика, а не у салдата, только под обиходом афицерским, а и тут суда не сыскал.

А и сие изложение, мню я, что не весьма здраво положено, еже и служивому на служиваго бит челом служивым же афицерам. И буде на равнаго себе бьет челом, то всячески дадут суд, а буде на афицера, то и мыслить нечего, что суда не сыщет, как ни есть, а изволочат. Буде кто не вельми докушлив, то сво мапами проволочат, а будет кто докушливо станет бит челом, того посылками удручат, что не рад будет и челобитью своему.

И то стало быть худой суд, и того ради надлежит всячески потщатися о правом суде, дабы никто к богу не воздыхал и на суд поречения бы никакова не наносил и чтоб богу никто не жаловался, но всякому б человеку суд был правой и всякой вине решение б чинить на земле, а до небесного судьи не допустить бы.

И аще суд у нас в Руси устроитца праведной и приступ к нему будет близостной и нетрудной, то никто никого суду божию предавать не будет, но кийждо по вине своей и суд и награждение приимет на земли.