ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

Технологии отвлечения покоренного народа

Если русскую интеллигенцию, этих умников, можно было выдавить третированием, страхом и голодом из страны, посадить на пароходы — и выгнать из их Родины, или запросто уничтожить — расстрелять, то что делать захватчикам с умниками из низших классов? А ведь неглупые рабочие, неглупые солдаты, особенно молодежь, могли задаться опасными вопросами — кто и зачем захватил Россию? Почему в России стало намного хуже жить? А ведь всех их не выгонишь и не расстреляешь? — Что делать?

И здесь стоит сделать комплимент Ленину как захватчику и талантливому политтехнологу, который применил целый набор методов, чтобы запутать, «развести», затуманить, отвлечь, увести в сторону целые слои российского общества. Во-первых, чтобы покоренное общество не сплотилось, не договорилось Ленин довел пропаганду непримиримой классовой борьбы в городах до истерики. Это была реализация старого эффективного принципа «разделяй, сталкивай — и властвуй». Как уже указывал выше — пропаганда классовой борьбы в этот период была настолько мощной, что два воодушевленных мальчика, — дети рабочих, поймали сына врача и затолкали его под двигающийся трамвай. Причем захватчики расщепляли не только само общество на классы и слои, но и умудрялись слои и классы расщеплять и сталкивать осколки друг с другом, яркий пример этому — как коварный ленинский политтехнолог Яков Мовшович Свердлов учил комиссаров 20 мая 1918 года расщеплять русское крестьянство: «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту гражданскую войну, которая шла в городах, мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов».

Как видим, — захватчики целенаправленно разжигали гражданскую войну — братоубийство. В мирный период до лета 1918 года захватчики натравливали в городах рабочих и солдат против русской интеллигенции, затем рабочих против крестьян — вооруженные продотряды рабочих, затем и крестьян между собой — бедных против успешных — «кулаков». Гражданская война в России имела два этапа, первый — это разжигание захватчиками братоубийства в русском обществе, затем второй — возникновение в здоровой части русского общества сопротивления против захватчиков России, формирование белых армий.

Во-вторых, Ленин развернул широкомасштабное давление на сознание людей методом пропаганды, причем пропаганды разрушения. Пропагандист захватчиков русский предатель-дебил Владимир Маяковский орал:

Белогвардейца найдете — и к стенке.

А Рафаэля забыли?

Забыли Растрелли вы?

Время пулям

По стенкам музеев тенькать.

Стодюймовками глоток

Старье расстреливай!

А почему не атакован Пушкин?

А прочие генералы-классики?

«Маяковский, завсегдатай прокуренных «Бубнового валета», «Стойла Пегаса» и «Ослиного хвоста» вдохновенно проповедовал, что из всех человеческих качеств наивысшую цену имеет ненависть — «Я люблю смотреть, как умирают дети», — орал он своим митинговым басом, и за одно это его следовало поместить в дом умалишенных, однако именно такой изобретательный садизм обеспечивал ему признание власть имущих.» — отметил в своей книге Н. Кузьмин. Кроме поэтической пропаганды, захватчики особое внимание уделили визуальному воздействию — над пропагандистскими плакатами для русских работали такие «русские» художники, как В.Н. Дени, Д.С. Моор, в «старом стиле» любить новую власть взялись художники Е.А. Кацман, И.И. Бродский, Б.В. Иогансон. Два еврейских архитектора Д.М. Коган и А.Ф. Лолейт решили построить большевикский 8-этажный «небоскреб» — здание Моссельпрома, которое так любил разрисовывать В. Маяковский.

Управлением изобразительных искусств доверили руководить, конечно же, Штеренбергу. Его стараниями с идеологической помощью Политбюро в Москве установили целую серию пропагандистских идеологических памятников. Понятно — в первую очередь патологически ненавидящим Россию К. Марксу и Ф. Энгельсу, затем в честь французских масонов-революционеров: на площади Революции — Дантону, в Александровском саду — Робеспьеру, в Новинском бульваре — Жоресу, Марату, Гарибальди и даже древнему еврейскому бунтарю Спартаку; затем русским бунтарям, которые проклинали Россию из Лондона и критиковали русских творцов — Герцену, Чернышевскому и т.п.

С театральной сцены захватчики также пытались воздействовать на народ, где в бурных грязных фантазиях изгалялся Мейерхольд: «Громадный резонанс вызвала постановка Мейерхольда «Земля дыбом». Протестовала даже Крупская. С жалобой к наркому Луначарскому обратилась известная деятельница Е. Малиновская: «гр. Мейерхольд представляется мне психически ненормальным существом. Живая курица на сцене, оправление естественных потребностей.» — отметил в своём исследовании Н. Кузьмин. «Высокая» «культура» победившего народа. Вышеназванные авторы современного учебника по истории для 11 классов нашли светлое пятно в культурной жизни этого периода: «Одним из очагов культурной жизни (захваченной России — Р. К.) стал Витебск, где в школе искусств преподавали художники М.З. Шагал и К.С. Малевич».

В-третьих, захватчики взялись за «правильное» образование покоренного народа. В этой важной отрасли на ответственных постах во главе с Луначарским были все «свои». «Во всех большевистских учреждениях начальством являются евреи. Помощник комиссара по начальному образованию Грюнберг едва говорит по-русски», — отметил Генри Форд свидетельство побывавшего в России очевидца. А в деле образования главное было — это лишить русских мысли и воли к сопротивлению, к бунту против захватчиков, поэтому первым делом все старания были направлены на борьбу с патриотизмом. «Идея патриотизма — идея насквозь лживая. Преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т.д. должно быть отброшено — горячо убеждал учителей нарком просвещения Луначарский в начале 1918 года. — Надо ли вообще преподавать историю в правильно поставленной школе. На первый взгляд кажется диким самое сомнение относительно необходимости преподавания истории, потому что мы привыкли к тому, что уже издавна этот предмет является включённым в программу школ; в течение столетий считали мы, что знакомится с прошлым человеческого рода естественно входит в курс образовательных наук. Однако, тем не менее, весьма авторитетные и талантливые мыслители выступили против этой идеи. Никто больше, чем историки, не старался закреплять это антитворческое представление о непременной медлительности и постепенности общественного развития. Но помимо этого история в старой школе преследовала и другие определённые цели, из которых можно выделить две главные.

Прежде всего, это было обучение любви к родине, любви к отечеству. И в настоящее время ещё Всероссийский союз учителей на последнем своём съезде, идя по стопам учителей буржуазной Западной Европы, стал говорить о том, что необходимо придать изучению истории национальный характер и воспитывать в учениках «здоровую любовь к родине». Я не знаю, что разумеется под здоровой любовью к родине». Только такие враги русского народа — как захватчики-большевики могли додуматься публично доказывать учителям и соответственно русским школьникам, что любить Россию — Отечество, Родину нельзя, вредно, противопоказано.

«После Октябрьской революции для властей самая главная опасность была со стороны русского народа. Он был наиболее многочисленным, с сильно развитым чувством государственности. Словом, становой хребет всей страны. Чтобы её контролировать небольшой группе лиц, необходимо было взнуздать именно русский народ. Не трудно понять, почему тогда главным (как между прочим и сегодня) оставался лозунг о том, что наибольшая угроза Советскому государству исходила от «великодержавного русского шовинизма.» — отметил в своём исследовании И.Р. Шафаревич.

Стоит заметить, что большевики не употребляли фразу — «борьба с русским национализмом», а эти профессиональные конспираторы презрительно называли эту свою проблему — «борьба с русским Ванькой».

В-четвертых, чтобы отвлечь «простой народ» и особенно молодежь от политики и от неприятных вопросов, Ленин развернул широкомасштабную пропаганду порока, животных инстинктов в человеке. В это время исследования З. Фрейда по поводу базовых человеческих «животных» инстинктов, неизбежно находящихся в подсознании каждого человека, были свежи как свежеиспеченные пирожки. И когда вся европейская интеллигенция увлекалась выводами Фрейда и пыталась их осмыслить, — Ленин с подельниками взяли Фрейда уже на вооружение и в прикладном порядке попытались его применить — чтобы увести молодежь захваченной страны подальше от политики. Тем более, что основатель разрушительной марксистской технологии Ф. Энгельс уже рассуждал о необходимости ликвидации семьи. Через полтора месяца после захвата России у большевиков не было больше проблем, чем уделить самое пристальное внимание развалу семьи и свободной любви, — 16 декабря 1917 года ими был срочно принят декрет об освобождении женщины от семьи — «О расторжении брака», упростивший разводы до минутной формальности. Большевики мерзко, по-сатанински разрушали основы здорового общества. Этот «важный» декрет многих ленинцев сильно разочаровал — согласно Манифесту они ожидали полной ликвидации семьи и соответственно полной доступности женщин для всех.

Поскольку Уголовный кодекс Российской империи был отменен полностью с первых же дней захвата власти, то исчезло и преследование за гомосексуализм, и свобода понеслась во все дыры и щели. Аналог современного доктора Щеглова Льва (Лейбы) Моисеевича тогда специалистом по всем видам секса был его соплеменник Жора Баткис, который с удовольствием отмечал:

«Что касается гомосексуализма, содомии, различных других форм сексуального удовлетворения, которые европейское законодательство рассматривает как угрозу общественной морали, то советское законодательство относится к ним как к так называемым «естественным» половым отношениям. Все формы половой жизни являются частным делом». Нет, — это стало делом новой власти, и нарком государственного презрения А. Коллонтай к восторгу публики орала: «В свободном обществе удовлетворить половую потребность также просто, как выпить стакан воды».

Эта инициатива большевиков легла на готовую почву «прогрессивной» интеллигенции, поддержавшей революцию. В четвертой книге этой серии мы наблюдали, как вдруг с начала 20-го века стала «шалить» большая часть либерально-демократической российской интеллигенции — Иванов в своей башне, «священный» тройственный союз Зинаиды Гиппиус с Мережковским и Философовым и т.д. Тогда это становилось модным, элитным, — «вы этого не понимаете, не доросли». В тогдашней «старой» патриархальной России сексуальными извращениями бравировать было сложно, а теперь — при власти «прогрессивных» захватчиков весь этот порок расцвел открыто пышным цветом. Поэтесса Марина Цветаева изменяла Сергею Эфрону с агрессивной лесбиянкой Софи Парнок, затем Цветаева занялась любовью с Сонечкой Голлидей, с которой решили поэкспериментировать с режиссером Юрием Завадским, который крепко был связан гомосексуальной «любовью» с поэтом Павлом Антокольским.

«Вся Москва знала, что через постель Лили Брик при постоянном муже Осе и при постоянном сожителе «Володичке» Маяковском проходит целая череда ещё и временных мужчин, — отметил в своей книге Н. Кузьмин. — Лиля Брик (девичья фамилия Каган) с 13 лет пошла по мужским рукам и освоила в своем древнейшем ремесле какие-то настолько тайные секреты, что её власть над мужчинами становилась беспредельной и деспотичной. «Знакомиться лучше всего в постели!» — заявляла она всякому, кто попал в орбиту её извращенного внимания. Через постель этой советской Мессалины прошли Н. Пунин, будущий муж А. Ахматовой, Ю. Тынянов, А. Мессерер, кинорежиссеры Л. Кулешов и В. Пудовкин, военачальник В. Примаков, крупный чекист Агранов и два совершенно загадочных человека: Ю. Абдрахманов, шишка из кавказкой республики, и А. Краснощеков (он же Аарон Тобинсон) — портной из Чикаго, затем ставший в Москве одним из руководителей Госбанка.

Обстановка в доме Бриков напоминала собачью свадьбу. Мужчины увивались вокруг томно усмехающейся Лили, отчаянно отпихивая один другого. Впрочем, все смолкали, когда появлялся Янкель Агранов, мрачный чекист высокого ранга. Ему было постоянно некогда, и Лиля уединялась с ним в спальне, не обращая внимания на притихших гостей. Маяковский, как и все члены «Лилиного кружка», сделался полнейшим «подкаблучником». Лиля не останавливала своего постельного конвейера и потешалась над тем, что Маяковский всякий раз мрачнел и сжимал кулаки.

«Вы представляете, — со смехом говорила она, — Володя такой скучный, он даже устраивает сцены ревности». Приближенные Лили называли её «Царица Сиона Евреева».

Рис. Лиля Брик.

В общем, наступили счастливые звездные времена Парнок, Голлидей и Каган-Бриков, которые даже утерли нос «сущему черту» старухе Гиппиус. Но всех перескакала богатая авантюристка-аристократка с международным размахом большевичка А. Коллонтай (1872-1952), в которой бурно смешались крови пяти национальностей.

Эта роковая женщина, дочь почтенного и уважаемого ветерана Балканской войны генерала и дипломата Михаила Довмонтовича, автора либеральной конституции для Болгарии, жила с прислугой в трехэтажном особняке и с молодости несла с собой смерть, — вначале из-за неё покончил жизнь самоубийством сын прославленного генерала Иван Драгомиров, затем из-за этой «Лолиты» покончил с жизнью её учитель. В 21 год она вышла замуж за поляка инженера Владимира Коллонтая. Но вскоре ей очень наскучила семейная жизнь, и она решила её украсить — соблазнила лучшего друга мужа офицера А. Саткевича, и через некоторое время заставила консервативного изнемогающего от ревности мужа принять вариант любви «втроем». Но и это скоро ей надоело, а семейная жизнь ей совсем опротивела после того, когда она встретила пламенную раскрепощенную революционерку Елену Стасову, которая рассказала о революционной романтике, о любви с адреналином и изрекла «непререкаемую» «глубокую» истину: «Семья — это тюрьма!» Соответственно муж — это тюремщик, деспот и тиран. Это было для А. Коллонтай прозрением — вот чего ей надо, — освобождения!

Она тут же полюбила большевизм, как она призналась — за «его бескомпромиссность», и, бросив мужа и сына, взяв с собой кучу денег, в 1898 году поехала за границу «учиться социализму». По дороге она подцепила примерного семьянина экономиста либеральных взглядов Петра Маслова, который, как очумелый, бросил всё в России и метался за Коллонтай по всей Европе, таская с собою жену с детьми. Он Коллонтай надоел, когда она в Париже на кладбище познакомилась со скучающим ленинским курьером — смекалистым А. Шапошниковым, который был младше её на 13 лет. Но Шапошникову трудно было тягаться с революционным авторитетом Плеханова, с которым Коллонтай познакомилась в Женеве и сделала старика своим любовником. Благодаря Плеханову она попала в США и стала местной звездой, объехав за несколько лет с публичными выступлениями всю страну ковбоев и масонов — 123 города.

Рис. А. Коллонтай.

А весной 1917-го Александра Коллонтай по призыву Ленина прибыла ему на помощь покорять забытую Россию. Хитрый, коварный и циничный Ленин, зная «козыри» Коллонтай, дал ей тяжелый участок работы — послал 45-летнюю ещё сексапильную революционерку в Кронштадт к непредсказуемым буйным матросам с задачей — Балтийский флот должен быть красным. Такого агитатора матросы ещё не видали и были застигнуты врасплох. А когда Коллонтай стала горячо рассказывать, что если большевики придут к власти, то наступит полная свобода — в смысле: «трахнуть» любую женщину будет также просто, доступно и нормально — как выпить стакан воды, то матросы просто обалдели, сразу «покраснели» и стали таскать Коллонтай по военным кораблям, проверять — не врёт ли страстная агитаторша. — Не врала! Слово и дело у этой помощницы Ленина не расходились. Вот это баба из большевикского центра! — восхищались матросы, так и назвали Коллонтай — Центробаба. Это был неординарный ход даже для «прогрессивного бомонда», — любовь «втроем» и даже «стайная собачья» любовь Коган-Брик меркла перед этим эпатажным размахом — любовью с толпой матросов. Скандальная слава о «подвигах» Коллонтай ради революции гремела на весь Петроград и в завистливой Москве, о таком «коммунизме» размечтались многие. Один из друзей аристократического детства А. Коллонтай, давно ей симпатизировавший, когда узнал — до какого «прогресса» опустилась Коллонтай, то от расстройства покончил жизнь самоубийством — застрелился, третий.

В результате борьбы в большом матросском коллективе Коллонтай досталась в конечном итоге самому сильному и отчаянному, постоянно размахивающему револьвером и готовому пальнуть в любой момент в кого угодно вождю «безбашенных» матросов Павлу Дыбенко. И стали «жить» вместе Центробаба и младше её на 18 лет председатель Центробалта.

А когда большевики захватили Россию, то Коллонтай свои взгляды на любовь, семью и секс при поддержке Ленина возвела в ранг государственной идеологии. Она издала книгу по идеологии пролетарского полового удовлетворения «Любовь пчел трудовых», в которой убеждала, что рабочие должны, как пчелы в улье, совокупляться беспорядочно с кем попало, чтобы не понять — где чьи дети, которых должно воспитывать общество без родителей. «Семья с точки зрения народного хозяйства должна быть признана не только бесполезной, но вредной», — убеждала Коллонтай. Свою беспутную ненормальную жизнь она желала растиражировать, сделать нормой. Вместо любви она пропагандировала 2-3-х дневную влюбленность с одним партнером, а затем с другим, третьим....

«Зачем вместе — любовь и обеденный самовар?»

Инициативу, идею Коллонтай подхватили многие деятели большевикской культуры. «Броские афиши хлестали по глазам аршинными названиями: «Экстазы страсти», «Отдай мне эту ночь», «Смертельный поцелуй». Публика набивалась битком и стонала от восторга. — отметил в своей книге Н. Кузьмин. — Писатель Сологуб сочинил «поэму экстаза» и назвал её «Литургия мне». Автор молился нечистой силе и заклинал её: «Отец мой, Дьявол!» Анна Ахматова убежденно признавалась: «Все мы грешницы тут, все блудницы». Поэт Михаил Кузмин, известный педераст, скончался, держа в одной руке «Евангелие», в другой «Декамерон».

Коллонтай в своём дневнике писала, что рабочие жестоко разочарованы многообещающими захватчиками-большевиками, и с ещё большим рвением продолжала работать над ними — отвлекала их свободой без комплексов, половой распущенностью. В публичных выступлениях, в своей брошюре «Новая мораль рабочих» и нашумевшей статье «Дорогу крылатому Эросу» звучал клич пожилой Коллонтай: «Не сдерживать своих сексуальных устремлений! Раскрепостить инстинкты! Дать простор любовным наслаждениям!»

Даже «бывалые» большевики ежились от её радикализма, хотя и понимали всю полезность её деятельности, — молодежь «заглатывала» эту тему на «ура». Политику растления и порока Коллонтай преподносила под «соусом» — прикрытием рассуждений о духовной свободе, о новой морали. В своей брошюре «Революция и молодежь» она опубликовала «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», суть которых кратко можно выразить так — не должно быть никакой ревности, сменяемость половых партнеров — это нормальная вещь, секс должен быть по-пролетарски жестким, животным и без всякой там романтики: «В любовных отношениях не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специально-полового завоевания», то есть, — всё предельно просто и быстро: увидел — захотел — «поимел» — и удовлетворенный пошел дальше.

Благодаря Коллонтай и всем захватчикам России мораль и нравственность в рабочей, солдатской и молодежной среде были отброшены до пещерного уровня. То, на что обратил внимание Ф. Ницше: все постепенные многовековые цивилизационные накопления человечества, прогресс человечества в морали и нравственности — правильные наслоения сознания в бессознательном: комплексы стыда, срама, морали и нравственности, понятия «правильно» и «неправильно», добра и зла, нравственности и порока — всё это захватчики России попытались уничтожить в кратчайшие сроки.

Знаменитый фантаст Герберт Уэллс, приехавший посмотреть — как в захваченной России фантастика и фантазия Коммунизма реализуется в жизни, вероятнее всего, почувствовал себя бездарностью, «отстоем», увидев — чего нафантазировали реально Ленин, Коллонтай и прочие ленинцы, — это была запредельная фантасмагория. Г. Уэллс наблюдал на улицах советских городов расхаживающих в совершенно голом виде молодых мужчин с кумачовыми лентами через плечо, на которых был написан лозунг: «Долой стыд!», и пристающих «с любовью» к попавшимся на улице женщинам, которые рисковали быть обозванными гневно «контрой» в случае возмущения и отказа. Вовсю развернуться этому коммунистическому «прогрессу» не давали лютая зима и слякотные осень и весна. Этот ленинский либерально-демократический «прогресс» Уэллс назвал почему-то «распущенностью» и с ужасом наблюдал, как воодушевленные молодые люди с красными бантами создавали по всей России «прогрессивные» кружки для раскрепощения, пропаганды свободной любви и удовлетворения революционной похоти под лозунгами «Долой стыд! Долой невинность!» В общем, — по сравнению с ленинцами, — европейские и американские хиппи 60-х «отдыхали» и плелись в хвосте западного «прогресса» даже пребывая в наркотическом угаре.

В этих коммунистических кружках «свободы» велись «глубокомысленные» «культурные» дискуссии, например: «Ты е...я по Коллонтай или по Семашко?» — что означало: ты е...я со многими одновременно или со многими поочередно?! Современные столичные наркоманы и клубные тусовщики и тусовщицы со своим случайным «траханием» на такие продвинутые дискуссии не способны, сексуальный «прогресс» у современных либерал-демократов упал сегодня до постыдного уровня. Анфиса под подлой маской «Чехова» — просто устаревший манекен, «отстой». «Достойный» уровень пошлости и разврата сегодня еле-еле поддерживает «Комеди клаб».

Теорию «пролетарского секса» Коллонтай постарался «творчески» углубить ленинец Арон Залкинд, который утверждал, что когда в рабочем общежитии все друг с другом «перетрахаются», то это будет «способствовать росту коллективных чувств, классовой организованности. (и т.п.)». Согласно этим «научным» рекомендациям захватчики в некоторых городах взяли организацию «процесса» в свои руки. «Во Владимире издали приказ, что девушки с 18 лет обязаны отдаваться по разнарядке, наподобие «всеобщей трудовой повинности», создали специальное бюро, где все женщины должны были зарегистрироваться», — отметил в своём исследовании В. Шамбаров.

Саратовский губернский Совет народных комиссаров под влиянием Коллонтай «спрогрессировал» дальше всех — издал самый прогрессивный декрет «Об отмене частного владения женщинами», который указывал: с 1 февраля 1918 года упраздняется право постоянной собственности на женщин в возрасте от 17 до 30 лет. Все эти женщины, без их согласия, освобождались от проклятых устаревших уз брака и ответственности перед мужем и семьёй. Но одновременно с этим освобожденные женщины становятся достоянием трудового народа, вернее — «трудовых» мужчин. Что это значило? — Что каждый пролетарий, матрос или солдат, доказавший свою классовую принадлежность, мог «пользоваться» понравившейся ему женщиной согласно большевистской норме: не больше четырех раз в неделю и не дольше 3-х часов каждый раз. А чтобы бывшего мужа не давили старые пережитки ревности к любимой женщине, этот декрет делал ему льготу — внеочередное пользование своей освобожденной супругой раз в день. Можно с ужасом представить — каково было местным красавицам, к которым стояла постоянная очередь желающих по три часа.

Понятно, что больше всего «счастья» досталось ухоженным барышням из буржуев, аристократии и прочей интеллигентщины и мещанщины, в общем — потенциальной «контре», которая явно отличалась от привычных прачек и ткачих. С этими интеллигентками не церемонились. Можно представить это либеральное, демократическое освобождение молодой женщины — если очередь на неё состояла из нескольких пролетариев, матросов и солдат. Понятно, что в этих условиях «свободы» и «прогресса» монашки попадали под коммунистическое изнасилование принципиально.

Свобода для освобожденной в России женщины по-ленински, по-коммунистически уже через три месяца выглядела, мягко говоря, более чем странно — безработица, голод и холод, еженедельно вваливаются под любым предлогом вооруженные рабочие и солдаты — и откровенно грабят, более того — без спроса могли каждый день изнасиловать на улице или дома. Не говоря уже о покорителях — приезжих комиссарах, которые просто и принципиально насиловали на правах победителей русских красавиц-«синеглазок», — о чем с упоением рассказывал один из этих ублюдков, коммунист-еврей Багрицкий в поэме «Февраль» (о феврале 1918 г.):

...Я ввалился,

Не стянув сапог, не сняв кобуры,

Не расстегивая гимнастёрки.

...Я беру тебя как мщенье миру,

Из которого не мог я выйти!..

Кроме жесткого группового солдатского или пролетарского без всякой романтики секса мы наблюдаем ещё со стороны захватчиков принципиальное жесткое комиссарское изнасилование.

Обращаю внимание — все вышеописанное происходило не тысячи лет тому назад, в далеких варварских временах, а — в 20-м веке, ещё и сто лет не прошло с тех очень близких трагических времен; это тем, «у кого не укладывается в голове», о самой культурной и цивилизованной богоизбранной нации, и о возможности повтора.

Не будучи по крови, но по духу еврейкой — Коллонтай, судя по вниманию к ней еврейских авторов, стала национальной героиней: некто Э.П. Миндлин написал о ней восторженную книгу «Не дом, но мир: повесть об Александре Коллонтай», некто З.С. Шейнис в своей книге «Путь к вершинам» восторгался валькирией революции не меньше, а Жора Натансон решил прославить революционную развратницу в фильме «Посол Советского Союза». Вся эта компания проходила в 1967-1969 годы и была похожа в том консервативном моральном СССР на провокацию — на «раскачку» еврейскими умниками советской молодежи по плану А. Даллеса.

Завершая повествование об идеологии свободы-разврата Коллонтай стоит отметить один интересный факт. Жизнь преподнесла тяжелый урок теоретику и практику пролетарского разврата: Дыбенко не сковывал себя верностью — жил согласно теории Коллонтай и встречных случайных «мотыльков» не пропускал, но когда у него появились две постоянные молоденькие любовницы Нина и Вера, то, судя по дневникам Коллонтай, ревность, от которой она столько лет призывала всех отказаться, освободиться от пережитка — стала её пожирать, изматывать. А когда Коллонтай обнаружила, что и её симпатичная секретарша 19-летняя Тина Дюшен вооружилась идеологией своей начальницы и стала постоянной тайной любовницей сексуального бесплодного гиганта Павла Дыбенко, то вопреки всей идеологии и «стойких» «прогрессивных» убеждений Коллонтай — у неё «прорвало плотину», и она устроила своему большевикскому мужу несколько бурных сцен ревности, после последней Дыбенко попытался покончить жизнь самоубийством, но застрелился неудачно, только ранил себя, и четвертая жертва «свободы» Коллонтай не состоялась. После этого у «комиссара свободной любви» случился мировоззренческий кризис, — она впала в тяжелую депрессию, она разочаровалась во всем: в себе, в своей «прогрессивной» идеологии, в окружающих её неверных подлых людях — плодов её идеологии, у неё отпало всякое желание чем-либо заниматься, она потеряла смысл жизни.

В этом бессмыслии и опустошении у неё осталось единственное спасительное светлое пятно, греющее её, — её сын, которого, как оказалось, ей повезло родить будучи ещё в нормальном браке, имея нормальную семью, любящего мужа, ещё до создания её идеологии «семья — это тюрьма» и сексуальной свободы-разврата. И от разочарования, отвращения, стыда ей захотелось убежать на край света, уединиться, — и эта недавно боевая развратная Центробаба, а теперь поникшая усталая женщина попросила своё удивленное руководство в Кремле послать её с каким-либо заданием на длительный срок куда-нибудь подальше. — от своих «учеников», революционэров и вообще — от этой захваченной экспериментальной России. Отнеслись с пониманием — выдохлась, напоролась на своё же — и сильно поранилась, «перегорела» на работе... — и послали в далекую Мексику, а затем в самую северную страну — Норвегию выстраивать отношения и закупать селедку. В дипломатическом «монашестве» Коллонтай постепенно восстановила душевное равновесие, иногда у неё пробуждались былые авантюрные таланты, которые она умело использовала для блага политики СССР, только к ней на квартиру по звонку вечером беспрекословно мог приехать для обсуждения политических вопросов кто-то из руководителей Норвегии.

Завершая эту тему и эту главу, замечу, что картина буйствующей большевистской сексуальной свободы, разврата и необычайного расцвета сифилиса в советском обществе почему-то стала быстро угасать после смерти Ленина, и после прихода к власти Сталина. Сталин на этой теме окончательно «прокололся», раскрыл свою «подлую» тираническую патриархальную сущность и наконец-то доказал своё предательство великой Октябрьской революции — когда в июне 1934 года ввел в Уголовный кодекс СССР наказание за гомосексуализм. Что после этого началось в СССР... — мы рассмотрим подробно в следующей книге этой серии. Только отмечу, что в 1944 году этот «деспот» окончательно захлопнул сексуальную ленинскую революцию — начал объяснять важность «семейных ценностей» и издал «репрессивный» «Указ о мерах предотвращения дезорганизации семьи и снижения рождаемости», который сильно осложнил разводы и укрепил семью.

Поднять человека вверх по лестнице совершенства — к совести, порядочности, нравственности намного труднее, чем подтолкнуть — и столкнуть его вниз к животным инстинктам, к животному состоянию, чтобы он не занимался тем, чем не надо — политикой. В этом ракурсе мы наблюдаем поразительный по точности повтор, — как только в период горбачевской «перестройки» к власти в России пришли опять демократы, на этот раз только — синие, и стали потихоньку, «по умолчанию» строить капитализм методом прихватизирования общенародного достояния, то они сразу одновременно стали осуществлять две программы: начали борьбу против патриотизма, введя коварно «от балды» понятие «русский фашизм», и стали отвлекать от происходящего усердным широкомасштабным пропагандированием порока, разврата, моральной распущенности; это продолжается с нарастающей силой и сегодня — при В. Путине и Д. Медведеве.

В предыдущих частях этой книги мы наблюдали репрессивные, фашистские и обманные деяния Ленина и его захватчиков, а может, Ленин со своими подельниками совершили что-то хорошее, созидательное, ведь прекрасных обещаний Ленин надавал много? Может, что-то исполнил? В этом мы постараемся разобраться в следующей части книги.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.