Глава третья. Нашествие на Украину

Глава третья. Нашествие на Украину

Рис.6. Киевская операция

С началом Киевской операции мы подходим к моменту, когда, как считается, и вспыхнула польско-советская война. С этой точки зрения британские авторы аккуратно следуют предрассудкам своих русских коллег. Выходит, что в 1919 году, когда польско-советская война имела большое значение только для Польши, ее на самом деле не было; в 1920-м же, когда она стала жизненно важной также и для России, вдруг оказывается, что она “вспыхнула”. Э.Х. Карр, например, упорно заблуждается в польском вопросе. И это не случайно. В 1920 году Э.Х. Карр посетил Польшу в качестве наблюдателя от союзнического Посольского Совета, и в своем рапорте руководству рекомендовал “не относиться к новым нациям Европы слишком серьезно”, утверждая, что “проблемы их, в основном, принадлежат к области фарса”.[92] Когда, спустя 20 лет он вновь объявился уже в роли ведущего историка Советской России, ничего удивительного в том, что он оказался среди тех, кто говорит о начале войны с Польшей в мае 1920 года.[93]

Киевская операция полностью изменила масштаб и интенсивность военных действий и принципиально подняла ставки. Она имела особый характер, который невозможно описать только с помощью карт и диаграмм. Определенно, она была грандиознее операций 1919 года. И все же, в сравнении с массовыми передвижениями войск во время первой мировой войны, или даже с позднейшими событиями 1920 года, она кажется мелким сиюминутным происшествием. Ее можно представить в качестве примера пограничной войны в ее чистом виде. Главными факторами являлись скорость и внезапность. “Мы гнали всю дорогу до Киева”, вспоминает польский ветеран, “и мы гнали всю дорогу обратно”.

Точный баланс сил на Украине в апреле 1920 года невозможно подсчитать со всей определенностью. Он не был известен штабам противоборствующих сил, и долгое время после войны продолжалось оспаривание данных противника. Согласно Какурину и Меликову, в составе Красной Армии на Юго-Западном фронте было 82 847 человек, из которых только 28 568 были солдатами боевого состава (бойцы). Полякам противостояли две армии, 12-я и 14-я. Первая, с 13 731 штыком и 1663 саблями, не была серьезной силой, вторая же, с 4590 штыками и 204 саблями, едва дотягивала по кадровому составу до дивизии.[94] Согласно Кутшебе, польская армия имела перевес в три дивизии. Советские авторы труда “Гражданская война” (1930) утверждают, что превосходство поляков достигало 52 000 против 12 000.[95] Однако надо помнить, что при наличии в среднем одного солдата на квадратную милю театра военных действий, общий численный перевес не имел серьезного значения. Достаточно лишь знать, что концентрация польских войск была более адекватной поставленным целям.

Польские силы были сосредоточены в пяти группировках. На севере 4-я пехотная дивизия полковника Рыбака противостояла 4-й армии в Полесье. В центре находилась группировка 3-й армии генерала Рыдза-Смиглы у Новограда и 2-я армия генерала Листовского у Шепетовки. В их тылу, у Рогачева располагались две бригады из кавалерийской дивизии генерала Ромера. На юге, на Днестре, находилась 6-я армия генерала Ивашкевича. Ударная группировка Рыдза-Смиглы, состоящая из 1-й Легионерской дивизии, 7-й пехотной дивизии и 3-й кавалерийской дивизии при поддержке артиллерии, трех взводов броневиков и двух транспортных колонн должна была нанести главный удар, в то время как кавалерии генерала Ромера предстояло произвести начальную атаку тактического значения, направленную на железнодорожный узел в Казатине. Им противостояла советская 12-я армия Меженинова, со штабом в Киеве, отвечавшая за полосу в 250 километров между Припятью и Бугом. Небольшая 14-я армия Уборевича, со штабом в Жмеринке, обороняла Днестр.

Советские трудности были серьезно осложнены мятежом, вспыхнувшим в двух из трех галицийских бригад Красной Армии. Они были набраны в предыдущем году из украинского населения Восточной Галиции для борьбы с поляками. Однако их бросили в окрестности Хмельника, где петлюровский “премьер” Исаак Мазепа удерживал остатки власти Директории. Когда 23 апреля одна из петлюровских украинских дивизий выступила на фронт в составе польской 2-й армии, галичане сочли, что узы национальной солидарности связывают их сильнее, чем большевистская дисциплина. 2-я галицкая бригада, входившая в состав 12-й армии, целиком перешла на польскую сторону. 3-я галицкая бригада, находившаяся в резерве 14-й армии в Виннице выступила против своих русских товарищей по оружию. В бунт участвовало до 11 тысяч человек. Они составляли пропорционально значительную часть советских сил, и парализовали все в самый критический момент.[96]

Мятежу сопутствовала волна партизанских рейдов в советских тылах. По оценкам Кутшебы, около 12 000 белых в нерегулярных отрядах действовали на Западной Украине после разгрома Деникина. Еще более серьезной угрозой были махновские анархистские банды, с центром в Гуляйполе, к востоку от Днепра. Махно находился на пике своей карьеры. Под его командой было 55 000 человек, которые теперь, после разгрома деникинских тылов, вновь обратились против Советов. 25 апреля под Маринкой на Донце они изрубили полк украинской Трудармии. Череда подрывов мостов в районе Киева грозила параличом советского транспорта, вследствие чего 12-я армия была вынуждена предпринять ряд поисково-карательных операций, дабы обезопасить свои коммуникации.

Дислокация 12-й и 14-й армий удивительным образом стала причиной их сохранения. Когда Пилсудский начал свое наступление 25 апреля, Советы были не в состоянии обороняться. 3-я армия Рыдза-Смиглы вошла в Житомир на рассвете 26-го, преодолев 90 километров за 24 часа. Ее мотоколонны, двигавшиеся по полевым дорогам, а не по основным трактам, стали полной неожиданностью для противника. В тот же день группировка полковника Рыбака вошла в Коростень. Генерал Листовский достиг Бердичева 27-го, тогда же кавалерия Ромера ворвалась в Казатин. На крайних флангах фронта, видя успехи в центре, 4-я армия выдвинулась из Полесья до Чернобыля, а 6-я армия на юге вошла в Жмеринку. Красные провели ряд арьергардных действий, под Малином, Чудновом и Тетеревом, что задержало генерала Листовского на день, и у Казатина, где они безуспешно пытались спасти свою артиллерию. Их потери были существенны. Пятьдесят процентов 7-й стрелковой дивизии пало под Малином в штыковой атаке против польской кавалерийской бригады. Эффект внезапности был достигнут полностью. 44-я стрелковая дивизия  потеряла контакт со своим штабом, артиллерией и боевым снабжением. Ее блуждающие остатки были найдены лишь спустя два дня. Командование 12-й армии в Киеве потеряло всякую связь с фронтовыми боевыми частями. Муралов, политкомиссар армии, 28 апреля был послан на аэроплане, чтобы выяснить, где они находятся. Однако, за исключением нескольких сильно потрепанных частей, основная масса советского войска была способна к отступлению. Будь они лучше подготовлены, они могли бы попробовать остаться и сражаться, подвергнув себя риску полного разгрома.

Достижения польской стороны были только частично обнадеживающими. Они захватили огромную территорию, однако не смогли загнать противника в ловушку. Они отсекли 12-ю армию от 14-й, и открыли дорогу на Киев, но оказались как бы зависшими в пустоте. Чтобы определиться в ситуации, решено было остановиться. Была произведена перегруппировка в центре. Группы Рыдза-Смиглы и Рыбака были объединены, а 15-я пехотная дивизия, отличившаяся под Чудновом, была придана к ним взамен 7-й. Ожидалось, что советская 12-я армия попытается собрать вместе свои рассыпавшиеся части, представив цель, достойную атаки.

Эти ожидания не оправдались. Когда, после недельного отдыха наступление возобновилось, поляки обнаружили, что преград на их пути нет. Меженинов, увидев преимущества своего невольного отступления, решил продолжить его сознательно. Разъезд польских гусар вошел в Киев 3 мая. Они проехали в центр Киева с северной окраины на захваченном трамвае. Взяв в плен остолбеневшего советского командира, стоявшего на остановке, они ретировались также быстро, как пришли. 12 армия оставила Киев 6 мая, а на следующее утро основные польские силы промаршировали по беззащитным улицам. Их солдаты несли цветы в дулах своих винтовок, их колонны и транспорт прошли парадом мимо горожан, которые занимались покупками и уделяли мало внимания пятнадцатой за последние три года смене власти. Стычка случилась на подвесном мосту через Днепр, но после короткой перестрелки 1-я Легионерская дивизия пересекла реку и захватила плацдарм на левом берегу на глубину 15 километров. Впервые за два с половиной столетия польское войско прошло победным маршем через Золотые ворота Киева.

Фото 11. Вход польских войск в Киев. Май 1920.

Пилсудский был удовлетворен. Он утверждал, что правобережная Украина была занята ценой потерь в 150 человек убитыми и 300 ранеными. Наигоршей потерей для него лично была гибель его адъютанта, начальника штаба 7-й бригады Станислава Радзивилла, заколотого штыком во время большевистской атаки под Малином. Но, как Пилсудский позже отмечал, были причины и для беспокойства. Взятие Киева было сомнительной победой. Он вошел в столицу древней Руси без своего Бородино. Если бы поляки задержались в Киеве на месяц или два, их с трудом обретенная инициатива перешла бы к Советам. Если бы они захотели продолжить натиск, его некуда было бы приложить. Всего в сотне километров за Днепром лежало зловещее напоминание всем, кто нападал здесь в прошлом - поле под Полтавой.

Фото 12. Передовой дозор на верхнем Днепре. Польские солдаты во французской униформе.

Управлять Украиной было гораздо сложнее, чем захватить ее. Хотя поляки вступили сюда под знаменем “освободителей”, очень скоро они стали “оккупантами”. Они не встретили ни энтузиазма, ни враждебности. Согласно заметкам британского военного наблюдателя, очевидца событий, и поляки и большевики были для киевлян в равной степени предпочтительнее Деникина.[97]

Польская оккупация правобережной Украины отличалась от методов, использовавшихся в Белоруссии. Не было попыток разместить гарнизоны в провинции. Огромные регионы, в частности Запорожье так и не были посещены польскими войсками. Стража Кресова и Гражданская администрация Восточных земель были не у дел. “Воззвание к гражданам Украины” Пилсудского было значительно менее амбициозным, чем прокламация, изданная в Вильно почти ровно год назад:

“Ко всем жителям Украины!

По моему приказу польские войска вошли глубоко на землю Украины. Я ставлю в известность народ этой земли, что польские войска изгонят с территории, населенной украинским народом чужеземных захватчиков, против которых украинский народ восстал с оружием в руках, защищая свои жилища от насилия, разбоя и грабежа.

Польские войска останутся на Украине на то время, какое понадобится, чтобы власть на этих землях смогло принять законное украинское правительство. В час, когда народное правительство Украинской республики создаст действенные государственные органы, когда на рубежах встанут вооруженные отряды украинского народа, способные защитить этот край от нового вторжения, а свободный народ сам сможет распоряжаться своей судьбой - польский солдат вернется в границы Польской республики, выполнив почетный долг борьбы за свободу народов.

Вместе с польскими войсками возвращаются на Украину отряды ее доблестных сынов под началом главного атамана Симона Петлюры, которые нашли пристанище и помощь в Польской республике в тяжкие дни испытаний для украинского народа.

Я верю, что украинский народ напряжет все свои силы, чтобы с помощью Польской республики завоевать собственную свободу и обеспечить плодородным землям своей отчизны счастье и благополучие, наслаждаться которыми вы сможете, когда вернетесь к миру и труду.

Всем жителям Украины, без различия состояния, происхождения и вероисповедания войска Польской республики обеспечат защиту и безопасность.

Призываю украинский народ и всех жителей этих земель, чтобы вынося тяжкие нужды, какие налагает тяжелое военное время, помогали они в меру своих сил войску Польской республики в его кровавой борьбе за их жизнь и свободу.

Юзеф Пилсудский

Главнокомандующий Польских войск

26 апреля 1920 г, Главная ставка”[98]

Все политические вопросы были оставлены Петлюре. Британский министр в Варшаве уверял Лондон: “Поляки не задержатся на Украине дольше, чем это потребуется. Землевладельцы не обладают влиянием. Ни одного польского министра в украинском правительстве нет”.[99] Утверждения, повторенные среди прочих Э.Х. Карром, что осуществлялась попытка создания “сателлитного государства в рамках Польской империи”, были преувеличением.[100]

Петлюра показал свое крайнее несоответствие задачам, на него возложенным. Ему было дано поляками шесть недель для создания органов управления и набора в армию. Но нет никаких свидетельств, что он хоть как-то  в этом преуспел. К нему были крайне враждебны Махно в центральной Украине и Врангель в Крыму, не говоря уже о руководстве Советской Украины в Харькове. В итоге, его правление не выдержало даже шестинедельного пробного периода.

Если не считать Пилсудского абсолютно неграмотным в политике, приходится признать, что он просто воспользовался Петлюрой как вспомогательным инструментом. Несомненно, он был бы рад, если бы украинское национальное движение обрело успех, но он не рассчитывал на это. Главным его намерением было выиграть время и пространство для Польши в приближающейся схватке с Советами на жизнь или смерть. Эта трактовка вытекает из поведения польских войск. Заняв Киев, поляки старательно избегали какой-либо политической активности. Они обратились спиной к Украине и перегруппировались, развернувшись к угрожающему положению на севере. Ударная группировка Рыдза-Смиглы была расформирована. Вторая армия была вообще ликвидирована. Остатки 3-й и 6-й армий и кавалерийская дивизия Ромера были соединены в одну группу под командой генерала Листовского. Это вовсе не напоминало размещение военных сил, искренне стремящихся поддержать своего слабого политического союзника на его вновь отвоеванной территории.

В столицах Европы весть о взятии Киева была встречена смесью одобрения и негодования. Любой новый удар по ненавистному большевистскому режиму вызывал одобрение. Но еще один fait accompli[101], предпринятый Пилсудским вопреки советам лидеров союзников, вызвал волну раздражения. Ллойд Джордж заметил: “Поляки склонны к заносчивости, но им следовало бы позаботиться о том, чтоб не получить по голове”.[102]

Британское правительство отказалось давать официальные комментарии. Ллойд Джордж уехал на конференцию в Сан-Ремо. Черчилль угрюмо молчал. Он был в смятении оттого, что Пилсудский решил вторгнуться на Украину в одиночку, в то время как осенью он мог бы сделать это одновременно с Деникиным, для достижения большего эффекта.[103] Керзон, министр иностранных дел был сконфужен. Его отказ сделать публичное заявление обострил его отношения с лордом Робертом Сесилом, одним из основателей Лиги Наций, который вынес официальный протест касательно “прискорбных событий, имеющих место быть в Центральной Европе”, где “в течение последних месяцев Польша открыто готовилась к нападению на Россию”.[104] Керзон ответил, что поскольку Советы не признают Лигу, нельзя требовать от Лиги защиты Советов. “В любом случае, этот эпизод нельзя рассматривать как начало войны, это всего лишь очередная фаза войны, которая уже идет какое-то время”.[105] К пущей досаде Керзона, эта переписка была переслана без его согласия лорду Нортклиффу и опубликована в “Таймс” 17 мая и, что еще хуже, содержание ее было передано Падеревскому в Париж.[106] Хотя вероятность одобрения Британией Киевской операции изначально была невелика, попытка Сесила оказать давления на Керзона исключила ее полностью. Единственным проблеском реакции была посланная королем Георгом V телеграмма Пилсудскому от 3 мая, с поздравлениями в честь Дня Республики.

Французское правительство также воздержалось от комментариев. Столкновение интересов с Великобританией из-за Польши было скорее потенциальным, чем реальным. Новый кабинет министров Мильерана находился под давлением противоположных требований двух сторон, военных кругов и воинствующих левых. Начало мая сопровождалось серией массовых забастовок. Мильеран с радостью отдал вопросы союзнической политики Ллойд Джорджу.

Фото 13. Александр Мильеран, премьер-министр Франции

Киевская кампания вызвала громкие протесты. Комитет “Руки прочь от России” в это время стал добиваться своих первых успехов. 9-10 мая “Джолли Джордж”, корабль с военным имуществом, закупленным в Англии польским правительством, был подвергнут бойкоту лондонскими докерами. Делегация лейбористской партии, только что вернувшаяся из Москвы присоединилась к хору возмущений. Но на данном этапе, хотя шуму было много, влияние его на правительство было минимальным.

В Варшаве занятие Киева вызвало встречено с энтузиазмом. Сейм послал Пилсудскому телеграмму следующего содержания:

“Новости о блестящей победе, одержанной польским воинством под Твоим, Начальник, командованием, наполняет радостной гордостью весь польский народ. За этот кровавый и героический труд, который приближает нас к долгожданному миру и кладет новый фундамент под мощь польского государства, Сейм от имени всей отчизны шлет Тебе, главнокомандующий и героической армии сердечную благодарность”.[107]

18 мая Пилсудский вернулся в Варшаву на государственный прием и торжественную мессу. Протестовали только польские коммунисты. Первомайские шествия в Варшаве, Лодзи и Ченстохове превратились в антиправительственные демонстрации. В Познани стачка железнодорожников 26 апреля превратилась в недельную ожесточенную схватку с властями. Успехи на Восточном фронте высвободили сдерживаемые эмоции как сторонников, так и противников режима.

По советскую же сторону фронта занятие Киева вызвало испуг и оцепенение, которые, однако, быстро прошли. Наступление поляков было абсолютно неожиданным, о чем говорит неготовность 12-й и 14-й армий, а его политические цели далеки от ясности. Большевики знали, что Петлюра является политическим нулем, и не верили, что такой опытный вояка, как Пилсудский, мог думать иначе. Они быстро пришли к выводу, что имеют дело с ложным маневром.

В речи 29 апреля Ленин представил два объяснения. С одной стороны, он предположил, что Киевская кампания призвана отвлечь внимание от Врангеля в Крыму. Этим объясняется ее южное направление. С другой стороны, он предположил, что она имеет целью разрушить приготовления Красной Армии на западе. “Мы должны разъяснить, что это сделано для того, чтобы увеличить барьер, углубить ту пропасть, которая отделяет пролетариат Германии от нас”[108]. Эти слова выдают его намерение этот барьер преодолеть.

После начального ошеломления Киевская кампания не вызвала серьезной тревоги у большевистского руководства. Ленин уверил своих товарищей, что они “должны принимать эту новую авантюру с полным спокойствием”[109]. Советы могли рассчитывать на полную поддержку со стороны пролетариата Европы и победный выход из ситуации. Председатель ВЦИК Калинин выразился еще более ясно:

“Думаю, что польские паны, наступающие на советское государство, копают себе могилу. (...) Считаю, что в течение месяца польская шляхта почувствует на себе тяжелый молот рабочего класса, и если мы нанесем первый удар, то польский пролетариат нанесет второй, и окончательный удар. (...) Западные капиталисты пытаются задушить Россию польскими руками; но их единственным достижением будет рождение очередной советской республики, благодаря которой мы войдем в тесные взаимоотношения с пролетариатом Запада”.[110]

В военных кругах с облегчением приняли факт, что удар был нанесен именно там. Сергей Каменев, главнокомандующий Красной Армии оценил его как “выгодный”. В его приказе командованию Юго-Западного фронта от 29 апреля он предлагал заманивать польскую армию на дальнейшее наступление, дабы она “зависла в воздухе”. Задача была “приковать” поляков к Киеву, и тем самым дать Красной Армии время совершить свое собственное наступление на севере.[111]

Публичная же реакция советских лидеров была совершенно иной. Польское нападение дало им моральное и политическое преимущество, которым грех было не воспользоваться. Хотя Киев находился не в Российской, а в Украинской республике, был брошен лозунг о защите России. Призыв Центрального Комитета большевистской партии от 29 апреля был обращен не к рабочему классу для защиты Советской республики, а ко “всем рабочим, крестьянам и уважаемым гражданам России”, этой огромной, бескрайней и мистической империи, которую революция должна была разрушить. Таким образом, он подходил и старорежимным патриотам, и новым революционерам. Он изобиловал фразами о давних столкновениях и чужеземных нашествиях, с намеками на 1610, 1812 и 1914 годы:

“Уважаемые граждане! Вы позволите штыкам польских панов диктовать свою волю великому российскому народу. Польские паны со свойственным им бесстыдством многократно показали, что их не волнует, кто правит в России, они хотят лишь, чтобы Россия была слабой и беспомощной”.[112]

После поражения Колчака и Деникина появился серьезный запас патриотических настроений, готовых отозваться на призыв к единству. Украинские коммунисты, которые в течение трех лет были непримиримыми врагами для украинского национализма, теперь призывали весь народ защитить украинскую отчизну. В то же самое время все делалось для того, чтобы не забывать о существовании классового врага. Ленин издал указание, чтобы “все статьи о Польше и польской войне просматривать ответственными редакторами под их личной ответственностью. Не пересаливать, т. е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши”[113]. Отсюда ведет начало удивительная смесь русского национализма и советского интернационализма, удивительная и пятьдесят лет спустя, смесь, пропитавшая Красную Армию впервые в 1920 году и которая характеризует советский строй до сих пор.

Советская зарубежная пропаганда была также широконаправленной. Многоголосый хор слаженно пел ораторию праведного возмущения. К протестам советской дипломатии и Коминтерна присоединялись протесты вновь созданных коммунистических партий и бессчетные резолюции от заводов и рабочих комитетов со всей Европы. Призывы к миру соответствовали пацифистским настроениям измученного войной континента. Какими бы ни были военные выгоды для Польши от киевской кампании, они были получены высокой ценой утраты международной благосклонности, которая так и не вернуласть полностью. Такова была цена, которой Польша была вынуждена оплатить победу в весеннем наступлении.

В самом Киеве ситуация с каждым днем становилась благоприятнее для Советов. Диспозиция поляков было статичной. Украинская Народная Республика, только что родившаяся на свет, оказалась выкидышем. Пополнения для советских частей прибывали ежедневно. 12 армия, сократившаяся после двух недель боев до 2511 человек, была отведена в Нежин и пополнена свежими частями, 25-й “Чапаевской” дивизией с Урала и башкирской кавалерийской бригадой Муртазина. 14-я армия, отступившая в Черкассы, получила кавалерийскую бригаду Котовского. Все существующие формирования были усилены. 12 мая произошел последний бросок польского наступления, когда были взяты Бровары, на краю левобережного плацдарма. С этих пор инициатива переходит к Красной Армии.

В течение мая шло соперничество за контроль над Днепром. На протяжении более сотни километров от Чернобыля до Триполья линия фронта шла вдоль реки; на юге для Советов она становилась главной транспортной артерией, поддержание которой обеспечивалось Днепровской флотилией, стаи судов, могущих перевозить боевую группу численностью до тысячи бойцов.

Для борьбы с этой флотилией поляки прислали в Киев свою 9 воздушную эскадрилью, которая с помощью своих бомбардировщиков-бипланов Брегета обстреливала конвои, загоняла их на мели и пороги и вступала в перестрелки с канонерками охраны конвоя.

Над всей этой ситуацией висела тень неминуемого прибытия Первой Конной армии красных. Даже сегодня трудно отличить от реальности легенды, касающиеся этого самого знаменитого советского военного формирования и его командира, Семена Буденного. Невозможно воспроизвести те чувства восхищения и ужаса, испытываемые польскими и советскими свидетелями событий, сопутствующие ее появлению.

Первая Конная армия (Конармия) была наиболее успешной инновацией Гражданской войны. Сформированная в ноябре 1919 года, она стала логичным ответом в битвах с белыми армиями, в которых красные не уступали ни в чем, за исключением казачьей конницы. Объединив все доступные сабли в одно формирование, она отличалась не только подвижностью и esprit de corps[114], столь характерными для казаков, но и превосходящей боевой и численной мощью в любом из столкновений, в которых она участвовала. Ее методом был блицкриг татарского типа. В нее принимали всех, кто мог ездить верхом и подчиняться приказам, кто был готов вскочить в седло и отправиться в любую точку континента, где Революция была в опасности. Она была прямой противоположностью первым отрядам Красной Гвардии 1918 года: локальным, классово сознательным и пешим.

Фото 14. Семен Михайлович Будённый, Командарм Первой Конной

Семен Михайлович Будённый был типичным представителем элиты армии, в которой он служил. Он был человеком, который смог преодолеть трудное время благодаря своим воинским навыкам и силе своей личности. Сын бедного крестьянина из Ростовской губернии, он поступил в 43 казачий полк в 1903 году и служил в Маньчжурии, а затем учился в Кавалерийской школе в Петербурге. Летом 1917 года, став председателем полкового комитета в своем мятежном полку, он оказался в Минске, где Фрунзе и Мясников организовали отпор Корнилову. Отсюда он начинает свой путь в качестве командира красной конницы. Впервые он был отмечен под Царицыном в декабре 1918 года, когда его смелость и предприимчивость были замечены Ворошиловым. Он стал очевидной кандидатурой на пост командира Конармии. Очень высокий,[115] атлетического сложения, он был неутомимым наездником, пришедшим прямо с фронта. Его приятные азиатские черты, пышные черные усы, вьющиеся и ухоженные, как грива породистого скакуна, внимательные миндалевидные глаза, - все выдавало в нем человека действия - первобытного зверя, великолепного, полуграмотного сына степей. 25 апреля 1920 года, в день начала Киевской кампании был его сороковой день рождения.

Воины Конармии имели мало общего с большевистскими политиками, не считая того, что они сражались на одной стороне. Большинство из них было казаками, партизанами или бандитами, присоединявшимися к Красной Армии по мере ее успехов. Однако они хорошо понимали смысл революции, хотя и воспринимали идеи Ленина и Маркса скорее с восхищением, чем с пониманием. Были среди них и грамотные, как Исаак Бабель в 1-й бригаде 6-й дивизии, или Жуков, будущий маршал. Но в большинстве своем они больше отличались в геройстве, чем в диалектике. В глазах поляков они стали новым воплощением орд Чингисхана.

Фото 15. Бойцы Конармии.

Несмотря на невысокий политический уровень, Конармия имела немаловажное политическое значение. Она была творением и инструментом небольшой, но амбициозной фракции Иосифа Сталина, фракции, которой было суждено подмять и уничтожить большевистскую партию также безжалостно, как сами большевики подмяли и уничтожили революционное движение в целом.

Фото 16. Иосиф Виссарионович Сталин, нарком по делам национальностей, член Реввоенсовета Юго-Западного фронта

Командование и политическое руководство Конармии происходила из круга боевых товарищей по царицынской кампании, которые под влиянием Сталина бросили вызов Троцкому и партийным планам. Они были “доморощенными” коммунистами, простыми солдатами, патриотичными пролетариями. Они не выносили интеллигентов, профессионалов, офицеров, бюрократов, евреев, западников, иностранцев, т.е. в сущности, большую часть руководства большевистской партии. Они не любили приказы и не доверяли теориям. Они были, по словам Сталина, “хорошими товарищами”, умевшими действовать. Буденный, старший унтер-офицер, создавший свою казачью армию, был прекрасным дополнением Клименту Ефремовичу Ворошилову, механику из Луганска, люди которого в 1918 году голыми руками механизировали армию. Они оба, командир и политкомиссар, жили, спали и скакали на лошадях рядом друг с другом. Судьба тесно связала их более чем на сорок лет.

Решение о переброске Конармии с Кавказа на польский фронт было принято на собрании в Смоленске 10 марта. В это время она находилась под Майкопом, разгромив перед этим остатки Добровольческой армии Деникина. Она двинулась в путь 3 апреля, а через две недели начала переправу через Дон в Ростове. Здесь она столкнулась с драматическим выбором. В ростовской тюрьме сидел некто Думенко. Пятью месяцами раньше, когда Красная Армия грабила Ростов, Думенко, бывший кавалерийский командир, убил своего комиссара. Теперь, когда сюда вернулась Конармия, бывшие боевые товарищи Думенко устроили мятеж, требуя его освобождения. Будённый вышел к мятежникам лично, предложив им выбирать между ним и арестованным. Мятеж стих, Думенко был расстрелян. Марш был продолжен. После Ростова армия разделилась на колонны: 4-я дивизия Городовикова, 6-я Тимошенко, 11-я Морозова и 14-я Пархоменко. Их 4 бронепоезда, три воздушные эскадрильи и другие службы обеспечения растянулись по железной дороге по всей Центральной России. Сами же они двинулись по земле. Покинув Ростов 23 апреля, они наметили достичь Днепра в течение двух недель. Шли колоннами, отдыхая и двигаясь попеременно. Больных и уставших везли на телегах, вместе с артиллерией. В среднем в день убивали по дюжине охромевших лошадей. Днем передние шеренги несли за спиной таблички, чтобы сзади идущие учились читать. Вечерами на привале они пели песни:

По весенней жидкой топи

Отдыхаем мы в Майкопе,

Чистимся и моемся,

На ученья строимся.

Отдыхать бы так подольше,

Да нужны мы против Польши,

С белыми попутчики,

Балуют пилсудчики.

Много верст до них от Дона,

Но не просим мы пардона,

Коль до красных дело им,

Мы те версты сделаем.[116]

В конце апреля, с известиями о новом польском наступлении, они получили приказ ускорить марш. Они были в махновских местах, где уже много месяцев шла кровопролитная война за жизнь и благополучие крестьянства. Отряды Чека объезжали села, расстреливали партизан и создавали советы. Махно следовал за ними, расстреливал большевиков и громил продотряды Красной Армии. 28 апреля 14-я дивизия ударила на Гуляйполе, на сам “Махноград”, обратив в бегство около 2000 партизан. Конармия двигалась, не оглядываясь по сторонам, словно линкор сквозь стаю рыбацких суденышек. Наконец, 6 мая под Екатеринославом они начали форсировать Днепр. 13 мая 6-я дивизия столкнулась с петлюровцами у Чигирина. Колонны вновь сошлись около Умани, где армия должна была собраться и привести себя в порядок. За шесть недель с тех пор, как они выступили с Кубани, они провели тридцать дней в походе, преодолев 1200 километров.

Конармия насчитывала 16 000 сабель. По меркам Гражданской войны это была огромная сила, хотя по прежним европейским масштабам, она была невелика. В 1914 году царская армия имела сорок конных дивизий с 300 000 сабель. “Если бы у меня были эти 300 000, - вздыхал Будённый, - я бы перепахал всю Польшу, и наши кони стучали бы копытами по парижским бульварам еще до конца лета”.

Польская разведка знала о их прибытии, но только 25 мая самолет-разведчик “Альбатрос” из эскадрильи имени Костюшко увидел их своими глазами. Пилот был потрясен. Снизившись, чтобы рассмотреть, что за песчаная буря под ним, он обнаружил Конармию, укрытую клубами пыли, поднятыми тысячами подков. Бойцы скакали по восемь в ряд, их желтовато-коричневые накидки развевались на ветру, черные астраханские папахи сдвинуты вперед, сабли на боку сверкали на солнце, за спиной поблескивали карабины. Когда он вернулся на следующее утро, он нашел их в 120 километрах дальше. Не зная об этом, он увидел две разные дивизии Конармии. Его рапорт, в котором упоминалась тридцатитысячная кавалерийская армия, движущаяся со скоростью 120 километров в день, наверняка не уменьшил польских опасений.[117]

План советского контрнаступления на Украине был закончен на третьей неделе мая. Очевидная цель для атаки находилась в месте соединения двух основных польских группировок, между 3-ей армией, расположенной в районе Киев - Белая Церковь, и 6-й армией в районе Жмеринка-Винница. С этой целью Конармия и соединилась под Уманью. Для поддержки основного удара должны были быть предприняты предварительные атаки ударными силами 12-й армии Голикова и специально созданной Фастовской группировкой под командованием Якира, командира 45-й дивизии. Голиков должен был пересечь Днепр к северу от Киева и направить свою башкирскую конницу для пересечения жизненно важного железнодорожного пути на Коростень; Якир должен был наступать фронтально на Белую Церковь, для соединения с идущей вниз Днепровской флотилией у Триполья. Небольшая 14-я армия на юге должна была выступить вперед только в случае успеха остальных операций. Начало операции было назначено на 26 мая (см. карту, рис. 7).

Рис.7. Советское контрнаступление на Украине, 1920 г.

Позже разработку этого плана приписывали гению Сталина. Хотя нарком национальностей прибыл в штаб Юго-Западного фронта в Кременчуге 29 мая, и действительно принимал участие в последующих битвах, нет никаких оснований для предположения, что он принимал какое-то участие в подготовке операции, равно как и для обнаружения каких либо гениальных черт в самом плане. Какурин, писавший в 1922 году, цитирует соответствующий окончательный приказ №358 целиком; под ним стоит подпись Троцкого[118]. Будённый, писавший в 1965-м, также не упоминает Сталина. Он вспоминает, что получил начальный приказ для Конармии 20 мая, и был им крайне неудовлетворен, настолько, что Егоров и Берзин, командующий и политкомиссар Юго-Западного фронта, приезжали для встречи с ним.[119]

Фото 17. Александр Ильич Егоров, командующий Юго-Западным фронтом

По мнению Будённого, план был весьма слаб. В нем не было точного обозначения ни расположения польских частей, ни соседей Конармии. Он не предусматривал поддержки Конармии пехотой. Будённый потребовал 2 дивизии, Егоров же не смог их предложить. Разведка была настолько же некомпетентна, насколько поспешен в решениях был штаб. Поляки патрулировали подступы к своим позициям с помощью партизанских групп, Будённый же не мог знать, какой противник перед ним находится, прежде чем вступит с ним в столкновение. Эти изначальные изъяны плана должны были сказаться на конечном успехе.

Насколько ненадежной была связь между командованием и войсками иллюстрирует положение с обеспечением радиосвязью. После преодоления позиций неприятеля контакт с Конармией был бы утрачен, а лишь она могла располагать актуальными сведениями о силах поляков. Поэтому было условлено, что ее радиостанция в Елизаветграде будет выполнять координирующую роль для всей советской разведки. Поспешно была разработана система кодирования приказов. «Казбек гуляет 28 Сокол», означало: «4-я дивизия ведет бой с противником в районе квадрата 28 Буденный». Или: «Прима спит 32 Коршун». Это надо было понимать так: «6-я дивизия на отдыхе в районе квадрата 32 Ворошилов»[120].

25 мая Конармию посетил Михаил Иванович Калинин, председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов. Он наградил 21-й и 22-й полки 4-й дивизии, являющиеся ветеранами армии, орденами Красного Знамени. Это был явный признак того, что Москва придает большое значение действиям на Украине.

27 мая Конармия ощупью двинулась вперед. После двух дней, сопровождавшихся стычками с партизанами, 6-я дивизия Тимошенко атаковала польские позиции у Куратова, а затем 31 мая в течение дня штурмовала забаррикадированный городок Липовец. Ни одна из этих атак не была успешной. 6-я дивизия потеряла своего политкомиссара Пищулина и примерно по сотне бойцов из каждой из трех бригад. Им не удалось нащупать фланги неприятеля, и их поразила стойкость польской пехоты к кавалерийским атакам. Ночью 2 июня в результате внезапной контратаки поляки захватили 2 бронепоезда, “Смерть Директории” и “Николай Руднев”. Единственным успехом Конармии было вовлечение в окружение кавалерии генерала Карницкого силами 4-й и 14-й дивизий, в результате чего он вынужден был ретироваться.

2 июня командиры Конармии собрались для обсуждения тактики. Все согласились, что методы, которые обращали деникинцев в бегство, не годятся для поляков. Кавалерийские атаки на противника в окопах не имели смысла. Они решили, что лучшим способом выбить окопавшуюся пехоту будет пешая атака рассыпавшимися строем, артиллерийский обстрел и затем направление малых ударных групп на каждую укрепленную точку. Конные атаки должны были применяться только для обхода с флангов. Контратаки не должны были отражаться в лобовую, а вовлекаться вглубь под перекрестный огонь артиллерии и пулеметов, размещенных в тылу первой линии[121].

Ситуацию на фронте в день его прорыва 5 июня ярко иллюстрирует личный опыт Будённого. Три из четырех дивизий двинулись в атаку, 14-я на Самгородок, 4-я на Озерную, 11-я на Снежную. 6-я находилась в резерве. Будённый всю ночь не сомкнул глаз, спать ему не давали беспокойство за успех операции, дождь, и Ворошилов, у которого в таких ситуациях всегда сильно болела голова. На рассвете он поехал в свой лагерь в Татариновке, тотчас обнаружив, что атака 4-й дивизии полностью отбита. Его кавалеристы вновь оказались чересчур активны. Вырвавшись вперед под прикрытием нескольких броневиков, они поняли, что не смогут удержаться на обстреливаемой полосе, и отступили. Затем Будённый поехал в 14-ю дивизию, чья 1-я бригада наступала с большей осмотрительностью. Выбрав для маневра болотистую местность к югу от Самгородка, укрытую утренним туманом и находившуюся на краю польских позиций, они застали врасплох патруль разведки уланов и пустились в погоню. Будённый лично настиг одного из выстреливших в него уланов, вышиб его из седла и, уклонившись от следующего выстрела спешившегося всадника, разоружил его ударом шашки плашмя, а затем забрал его для допроса. Он обнаружил самый удобный путь сквозь польские позиции. Во время решающей атаки он смог обстреливать противника прямо вдоль окопов. Конница благополучно провела боковой обход, фронт был прорван.

В течение следующего дня остальные дивизии также развивали наступление. Не добившись успеха после мощного артобстрела и лобовой атаки, спешившиеся бойцы 4-й дивизии скрытно просочились в Озерную с севера. К семи вечера 11-я дивизия вошла в Снежную. Конармия пробила себе дорогу в трех местах. Было заявлено о 1000 пленных и еще 8000 “зарубленных саблями”. Дорога вперед была открыта, Конармия могла сеять панику в польских тылах (см. карту на рис. 8).

Рис.8. Житомирский прорыв 5-7 июня 1920 г.

При детальном рассмотрении, прорыв 5 июня выглядит не так впечатляюще, как его иногда представляют. Успех его был обусловлен больше скрытностью маневра, чем силовым ударом. Это, однако, не отменяет ни размер успеха, ни того факта, что Конармия могла вернуться к своей излюбленной тактике. Когда в последующие недели Конармия пробивала себе путь сквозь местечки Подолья и Восточной Галиции, она в равной мере использовала как казацкий натиск, так и татарскую скрытность.

В течение последующих тридцати лет день 5 июня отмечался как один из ежегодных праздников Красной Армии - “первая победа советского военного искусства над европейским оружием”.

Успеху Будённого сопутствовали различные обстоятельства. Ему благоприятствовало общее советское наступление. Голиков, после неудачного начала, все-таки смог перерезать железную дорогу на Коростень. Польская 3-я армия была хоть и неплотно, но полностью окружена, ее 7-я пехотная дивизия была изрядно потрепана и отрезана. Замешательство польского командования дополнялось паникой в войсках; Пилсудский издавал приказы, которые противоречили местным приказам генерала Рыдза-Смиглы. Якир взял Белую Церковь. Даже 14-я армия оказалась способна к наступлению. Однако успех ограничивался как предсказуемыми, так и непредсказуемыми факторами. У Красной Армии не было резервов, и не было пехоты для расширения созданного прорыва, не было организовано снабжение для поддержки операции, продолжающейся за линией фронта, не было плана согласования действий с другими советскими соединениями. Силы были ослаблены переходом на польскую сторону полка оренбургских казаков, который ранее в этом же году перешел к красным от Деникина. В северном секторе советские войска в Белоруссии едва держались, и не могли оказать никакой поддержки. 6 июня Врангель совершил свой последний бросок из Крыма и наступал в низовья Днепра. Конармия оказалась практически в одиночестве.

Действия Будённого в решающие дни после прорыва отражают его изоляцию. Было немыслимо, чтобы он покорно отступил из-за отсутствия поддержки. Он не мог себе отказать хотя бы в нескольких днях рейдов. 7 июня 4-я дивизия напала на Житомир, застав неприятеля врасплох. Польский гарнизон был изрублен под корень. Мосты, сортировочная станция и военные склады были уничтожены. Тюрьмы были открыты, было освобождено около 5000 советских военнопленных. В тот же день 11-я дивизия атаковала Бердичев. Госпиталь, в котором находились 600 польских раненых и сестры Красного Креста, был сожжен дотла. Хотя военное значение нападения было невелико, психологический эффект был огромен. Все поляки, находившиеся к западу от Днепра были смертельно напуганы. Правительство в Варшаве не решилось предать эти факты огласке[122]. После этих рейдов Конармия отступила к Комину, для перегруппировки и приведения себя в порядок.

Временное затишье, продолжавшееся с 7 по 11 июня, дало польским силам шанс на спасение, которым они не преминули воспользоваться. 3-я армия была зажата в треугольнике, образованном реками Днепр, Ирпень и Тетерев, заняв оборонительную позицию на все три стороны, подобно стаду бизонов в ожидании нападения. Пилсудский намеревался отвести ее к Житомиру и, при содействии 6-й армии зажать чрезмерно выдвинувшуюся вперед Конармию. Но отход Конармии сделал этот маневр бессмысленным и опасным. Рыдз-Смиглы взял дело в свои руки. Он приказал 3-й армии отступать на северо-запад к Коростеню, в ходе чего она вступила в столкновение с Чапаевской дивизией у Бородянки и с башкирской конницей у Ирши. Он также издал приказ об оставлении Киева, который был исполнен 10 июня. Этим он застал врасплох Будённого, который рассчитывал, что поляки будут отступать на Казатин. Когда он понял свою ошибку и атаковал, выяснилось, что он гонит поляков в направлении, которое они сами выбрали. Благодаря серии действий арьергарда им удавалось удерживать наступавших на расстоянии. 3-я польская армия благополучно отступила к северному флангу польских позиций. На центральном участке была спешно создана 2-я армия под командованием генерала Рашевского. 6-я армия отступила на юг. Прорыв был закрыт.

Польские историки критиковали Будённого за то, что он упустил преимущество, которое только что завоевал. Кутшеба утверждает, что Житомир следовало бы удержать, и намекает, что компетентный генерал не дал бы 3-й армии возможности избежать окружения[123]. Но, вероятнее всего, Буденный совершил максимум возможного: нанес сильный удар и посеял страх. С прорывом 5 июня началось генеральное наступление советских войск, которое безостановочно продолжалось в течение последующих десяти недель.

Как обычно на Окраинах, наступление, получив начальный разгон, могло легко развиваться и далее. Хотя советские армии не обладали численным преимуществом, они постоянно теснили поляков на запад, изо дня в день нанося удары по наиболее слабым местам. Если они встречали сопротивление в каком-то городке или на железнодорожном узле, они всегда могли обойти с фланга в спешке оборудованные позиции; если же они сталкивались с контратакой, они всегда могли ее ослабить, охватывая наступающих с флангов. Все действия поляков были бесплодными. Упорная оборона Новограда-Волынского была сломлена 26 июня, предпринятая генералом Ромером вылазка кавалерии из Овруча была остановлена с помощью обходного маневра. Приходилось бросать склады, отпускать пленных; аэропланы оставались на земле, из-за нехватки времени на их ремонт, части, задержавшиеся, чтобы схватиться с противником, попадали в окружение. К 10 июля фронт вернулся к линии, на которой он находился год назад. Будённый находился в Ровно, в бывшей ставке Пилсудского времен начала киевской операции. Конармия перешла Збруч:

“Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, ... штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звонко порочит богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям”[124].

Вторжение на Украину было отражено.