Коминтерн и Южная Африка

Коминтерн и Южная Африка

Южную Африку считали в Москве самым перспективным, с точки зрения возможных революционных событий, регионом «Черного материка». Внимание к ней особенно усилилось в результате массовых выступлений белого и черного пролетариата, охвативших Трансвааль в 1918–1922 гг. Хотя сущность cобытий, происходивших за тысячи верст, руководителям Коминтерна была не вполне ясна, но все же в южноафриканских рабочих видели один из отрядов, как тогда полагали, грядущей мировой революции.

Деятелей Коминтерна вдохновлял тот факт, что коммунистическое движение на Юге Африки зародилось очень рано, одновременно с созданием самого Коминтерна.

Поначалу КПЮА была организацией белых социалистов и рабочих. В лигу, да в первые годы и в КПЮА, входил только один черный — Т.У. Тибеди, профсоюзный деятель. Приток африканцев в партию начался, все усиливаясь, с середины 1920-х годов. В партию вступили те, кто потом на долгое время стали ее видными деятелями: Джон Гомас, Джеймс Ла Гума, Альберт Нзула, Эдвин Мофутсаньяна, Гана Макабени, Джон Маркс, Мозес Котане.

До 1928 г. Коминтерн мало вмешивался во внутреннюю жизнь КПЮА. Конечно, партия следовала генеральной линии Коминтерна и ее поворотам, но в своей повседневной деятельности опеку Коминтерна, в сущности, не ощущала. До 1929 г. Коминтерн не посылал в Южную Африку своих эмиссаров.

Поворот наступил с VI конгресса (1928 г.), а его началом стали два визита южноафриканского коммуниста Д. Ла Гумы в Москву в 1927 г., когда он встречался с Бухариным и другими деятелями Коминтерна. С конца 1920-х годов Коминтерн взял КПЮА под неустанный контроль. Контроль выражался в различных формах: многочисленные инструктивные письма, вмешательство во внутрипартийную борьбу в КПЮА, создание комиссий Коминтерна для разбора ситуации в КПЮА… Лозунг для коммунистического движения в Южной Африке, на котором решительно Коминтерн настаивал: «Борьба за независимую туземную республику».

На VI конгрессе Коминтерна делегация КПЮА во главе с С.П. Бантингом, выступая от имени большинства членов партии, изо всех сил боролась против навязывавшегося ей лозунга [317]. Однако вместе с докладом от большинства КПЮА в Коминтерн пришел секретно доклад от меньшинства, написанный, очевидно, Ла Гумой. В этом докладе лозунг поддерживался. Лозунг был окончательно утвержден Исполкомом Коминтерна в 1928 г. и оставался официальной линией Коминтерна для Южной Африки на семь лет, вплоть до VII конгресса.

Борьба вокруг этого лозунга была главной во внутренних схватках в КПЮА и в отношениях этой партии с Коминтерном. Она определила собой историю КПЮА с 1928 до 1935–1936 гг. Об этом периоде до сих пор идут споры: от кого первоначально исходила идея лозунга — от Ла Гумы или от Коминтерна? Судя по найденным нами документам архива Коминтерна, публично ее впервые высказал Бухарин. Записи личной беседы Ла Гумы и Бухарина в 1927 г. (если такая беседа была) нет, да, скорее всего, и не было. К тому же первоначальная формулировка лозунга наполнялась смыслом постепенно.

В окончательном варианте лозунг был одобрен сначала политсекретариатом Исполкома, а потом VI конгрессом Коминтерна, состоявшимся в конце 1928 г. Компартии было предложено «сочетать борьбу против всех законов, направленных против туземцев, с общим политическим лозунгом независимой туземной южноафриканской республики как стадии на пути к рабочей и крестьянской республике с полными правами для всех рас, черной, цветной и белой» [318]. Несмотря на то что независимая туземная республика должна была стать лишь стадией на пути к рабоче-крестьянской республике, в письме Президиума Исполкома Коминтерна от 10 апреля 1930 г., посланном руководству КПЮА, говорилось, что «лозунг независимой туземной республики означает, в первую очередь, возвращение земли безземельному и малоземельному населению, что невозможно без революционного освобождения от английского империализма и организации революционного рабоче-крестьянского правительства на основе советов» [319]. Вот так! Советы и рабоче-крестьянское правительство…

Южноафриканской компартии Президиум Исполкома Коминтерна бросил серьезное по тем временам обвинение: «Основное в сделанных партией право-оппортунистических ошибках — это непонимание решающего значения гегемонии пролетариата и полной самостоятельности и независимости авангарда революционного пролетариата, компартии в национально-освободительном революционном движении и непонимание значения диктатуры пролетариата в социалистической революции» [320]. Так что — никакого сотрудничества с некоммунистами. Борьба за гегемонию пролетариата, а в дальнейшем — за его диктатуру в социалистической революции.

На КПЮА Президиум ИККИ возложил — ни много, ни мало — «быть инициатором, идеологическим и организационным руководителем революционного коммунистического движения в других частях Южной Африки» и «обеспечить революционному пролетариату гегемонию в грядущей аграрно-национальной (буржуазно-демократической) революции трудящихся масс во всех частях Черной Африки, подготовляя тем путь к учреждению независимых туземных рабоче-крестьянских республик, как переходной стадии к будущему союзу социалистических советских республик Черной Африки» [321].

Билла Эндрюса, одного из создателей КПЮА, Президиум ИККИ окрестил шовинистом и оппортунистом за то, что он не поддержал этих идей.

Со времени принятия этого лозунга компартией Южной Африки и начала расправы с ее ветеранами начала увеличиваться финансовая поддержка партии Коминтерном (хотя эта поддержка никогда не была особенно большой). 9 января 1931 г. новый лидер КПЮА Дуглас Уолтон дал в ИККИ шифрованную телеграмму: «9-й съезд партии решил бороться против правого крыла. Срочно шлите денег». Ответ из Коминтерна, тоже шифром: «Посылаем 979 ам. долларов. Получение подтвердите» [322]. 11 апреля того же года — еще одна шифрованная телеграмма: «Два негра студента готовы к отъезду не в состоянии обеспечить средствами на проезд высылайте немедленно» [323]. Срочно высланы 350 долларов [324]. Еще через две недели, 27 апреля, Уолтону выслали еще 800 долларов [325]. Подпись под шифрованными телеграммами: «N 5». В расшифровке это означало: «Вольтон» (Уолтон).

До наших дней продолжаются споры, оказал ли лозунг «Независимая туземная республика» какое-то положительное воздействие на КПЮА или только разрушительное. Существует мнение, что этот лозунг в первые годы после его провозглашения содействовал притоку африканцев в партию. Но в действительности приток африканцев в КПЮА начался еще до утверждения лозунга. И добился этого С.П. Бантинг, которого потом объявили белым шовинистом. После его исключения из партии группа черных южноафриканцев заявила протест [326].

Сталинская система уничтожения старых кадров и замены их новыми действовала и в Африке.

Содержание лозунга о борьбе за независимую туземную республику отнюдь не исчерпывалось желанием привлечь черных рабочих в партию. Этот лозунг следует рассматривать в сопоставлении с выдвинутым Коминтерном тогда же призывом к афроамериканцам «Черного пояса» (Южных штатов) США бороться за свое самоопределение. Важной причиной провозглашения этих идей было стремление Коминтерна создать трудности для правящих кругов Великобритании и США и тем самым ослабить их возможное давление на Советский Союз.

Оба эти лозунга — о Южной Африке и о Соединенных Штатах — появились вскоре после того, как резко обострились отношения СССР с Западом, прежде всего с Великобританией. Английское правительство 23 февраля 1927 г. направило Советскому Союзу грозную ноту. Уже 2 марта в Москве демонстранты несли фанерный кулак с надписью: «Вот наш ответ!»

В целом политическая кампания, проводившаяся под лозунгом «Независимая туземная республика», была намного меньше связана с непосредственно южноафриканскими проблемами, чем кажется, когда читаешь документы, связанные с этим лозунгом. Коминтерн, да и некоторые деятели самой КПЮА концентрировали внимание партии на международных вопросах. При этом мало учитывалась специфика Южной Африки. В своих инструкциях Коминтерн ставил перед КПЮА те же задачи, что и перед компартиями европейских стран. Требовалась «большевизация», борьба против «троцкистов», социал-демократов и любых «оппортунистов».

Это выливалось в разрыв контактов КПЮА с другими общественными организациями и важнее всего — с Африканским национальным конгрессом.

О том, как изменился взгляд на некоммунистические организации, можно судить по отношению к Джосайе Гумеде, генеральному президенту Африканского национального конгресса, одному из предшественников Нельсона Манделы на этом посту. В ноябре 1927 г., когда он вместе с Ла Гумой приезжал на торжества по поводу десятилетия Октябрьской революции, ему устроили пышный прием. Возили даже в Грузию, чтобы показать жизнь народов вдали от Москвы. А менее чем через два года Коминтерн заявил руководству КПЮА, что борьба «должна вестись не петициями, а по-революционному: партия обязана взять на себя инициативу и открытое руководство этой борьбой, не сливаясь и не сдавая руководство реформистам, как это было с Гумеди» [327].

В 1929 г. в Южной Африке создалась Лига прав африканцев. В истории страны это была первая попытка создать широкий фронт оппозиционных сил. В руководство вместе с коммунистами вошел Гумеде, руководители африканских профсоюзов. Но уже через несколько месяцев Коминтерн резко осудил идею объединения коммунистов с некоммунистическими организациями. И лига прекратила существование, не успев даже развернуть деятельность.

Так Южная Африка испытала на себе тот общий поворот в политике Коминтерна, который произошел на VI конгрессе. На раннем этапе деятельности Коминтерна возник лозунг «Пролетарии всех стран и угнетенные народы, соединяйтесь!» Ленин считал его верным [328]. А с утверждением Сталина у власти восторжествовала идея: «…вообще говоря, пролетариат не будет поддерживать так называемое “национально-освободительное” движение, так как до настоящего времени всякое такое движение совершалось в пользу буржуазии, развращало и калечило классовое самосознание пролетариата» [329]. Это утверждение Сталин выдвинул еще в 1904 г., но, очевидно, остался верен ему и включил в собрание сочинений без каких-либо оговорок.

Как и во всем мировом коммунистическом движении, в КПЮА проводились «чистки»: травля и изгнание ее лучших представителей. Так, в 1931 г. были исключены ее основатели С.П. Бантинг и Билл Эндрюс, а вслед за ними Т. Тибеди, Г. Макабени — африканцы, которые первыми вступили в партию.

Борьба вокруг лозунга о «Независимой туземной республике» становилась все острее. И в 1934–1935 гг. дошла до кульминации. Жаркие схватки шли по вопросу о том, существует ли в Южной Африке африканская буржуазия. Вопрос ставился так: она, эта буржуазия, уже существует, и, значит, многие политические и общественные организации африканцев неизбежно находятся под ее влиянием. Следовательно, КПЮА не может с ними сотрудничать.

Мозес Котане 23 февраля 1934 г. обратился к партии с письмом. Он писал: «партия оторвалась от реальной действительности, мы слишком увлеклись теорией, и наша теория мало связана с жизнью». Призвал к большему учету конкретных южноафриканских условий, к отказу от механического переноса на Южную Африку опыта классовой борьбы европейских стран. Обвинил членов КПЮА, прежде всего белых, в пропаганде идей и лозунгов, не имеющих прямого отношения к Южной Африке. Котане считал, что нельзя их «слепо переносить в Африку», поскольку «мы живем в культурно отсталой Африке» [330].

После этого Котане убрали с поста секретаря КПЮА.

Борьба вокруг лозунга о «Независимой туземной республике» приводила не только к исключениям из партии, но и просто к оттоку из нее целых групп.

В результате к середине 1930-х годов, к VII конгрессу Коминтерна, партия пришла резко ослабленной и малочисленной: в нее входили лишь 150 человек. К тому же она оказалась расколота на две фракции. За линию, наметившуюся после VI конгресса Коминтерна, выступало большинство членов политбюро и партийных комитетов Йоханнесбурга и Дурбана. Во главе этой фракции были Дж. Б. Маркс, Э. Мофутсаньяна, Л. Бах и Н. Собиа. Оппозиционную фракцию возглавляли М. Котане, Д. Гомас и Э. Ру. Их поддержал кейптаунский комитет партии. Стараясь разобраться в создавшемся положении, Коминтерн в октябре 1934 г. вызвал в Москву Котане и Баха. Бах выехал сразу. Котане не приехал [331].

Но уже с конца июля 1935 г., с открытием VII конгресса Коминтерна, фракция Котане должна была почувствовать ветер перемен. 14 сентября 1935 г. она послала в Коминтерн телеграмму с просьбой о вмешательстве, жалуясь, что политбюро исключает из партии ее сторонников. Политбюро сразу же, телеграммой от 17 сентября, обвинило оппозицию в расколе партии. В Коминтерн шли с обеих сторон многочисленные письма. Вследствие этого от Исполкома Коминтерна 23 сентября последовал новый вызов в Москву, на этот раз уже по два представителя от каждой фракции: Маркса (он был тогда секретарем партии) и Никина Собиа — от политбюро, а от оппозиции — Котане и Ру. От оппозиции приехал только Котане (он выехал в августе, еще до этого второго вызова). От политбюро послали Мориса Рихтера, который не был даже его членом [332].

Если бы все это происходило несколькими месяцами раньше, Мозесу Котане и его единомышленникам было бы несдобровать. Но на VII конгрессе Коминтерн сделал новый поворот в своей политике.

VII конгресс собрался в сущности уже в преддверии Второй мировой войны. Он призвал к объединению всех антифашистских сил, к созданию Народного фронта во всех странах мира и даже обратился к Социнтерну [333], о котором раньше говорилось только с проклятиями.

Это распространилось и на Южную Африку. Лозунг «Независимая туземная республика» объявили ошибочным, сектантским, отгораживающим КПЮА от широких демократических сил.

Такой крутой поворот в политике Коминтерна, казалось бы, должен был сразу же благотворно сказаться в Южной Африке. Отход КПЮА от сектантства, установление связей с другими политическими организациями, в первую очередь с Африканским национальным конгрессом — это, конечно, открывало хорошие перспективы. Одобрение Коминтерна получила линия Мозеса Котане. Было предложено вернуться в партию Биллу Эндрюсу.

Реальная действительность все же осталась крайне сложной. Лазарь Бах был делегатом VII конгресса (правда, с совещательным голосом; полноправным делегатом, с решающим голосом, считалась только Джози Мпама-Палмер, которая фигурировала на конгрессе под фамилией Гендерсон). Но вскоре после VII конгресса Исполком Коминтерна создал комиссию по разбору положения в КПЮА во главе с французским коммунистом секретарем Исполнительного комитета Андре Марти. Эта комиссия осуждала сторонников лозунга независимой туземной республики с той же суровостью, с какой до того осуждались его противники. Под ее колесо попали Лазарь Бах и братья Рихтеры. В КПЮА Лазарь Бах поддерживал ту самую политическую линию, на которой настаивал Коминтерн между VI и VII конгрессами.

По докладу комиссии Андре Марти Секретариат Исполкома Коминтерна решил задержать Баха в Москве, не разрешая ему вернуться в Южную Африку вплоть до завершения расследования его деятельности. В таком же положении оказался и Морис Рихтер [334]. Его младший брат, Пол Рихтер, вообще жил и работал в Москве. В Южной Африке он пробыл всего два года (1929–1931) и предпочел переехать в СССР. В Москве у него была жена, Людмила Андреевна Кордаш, русская с Кубани, и маленький ребенок [335]. Но комиссия Марти привлекла к ответу и его. А в то время стоило лишь попасть на заметку… На 1936–1938 годы приходится та страшная трагедия, которая вошла в историю как сталинский Большой террор.

28 октября 1936 г. дело всех трех слушалось на заседании коллегии Интернациональной контрольной комиссии Коминтерна. Им всем предъявили невразумительные обвинения, по большей части даже не касавшиеся их деятельности в КПЮА. Главным обвинением было их знакомство с Яковом Берманом, который был братом немецкого коммуниста Бермана-Юрина, расстрелянного вместе с Зиновьевым и Каменевым 25 августа 1936 г. Решение Интернациональной контрольной комиссии опубликовано затем в журнале «Коммунистический Интернационал» [336].

10 марта 1937 г. их арестовали. Обвинили по тем пунктам самой страшной 58-й статьи уголовного кодекса, в которой говорилось об участии в контрреволюционных организациях, о контрреволюционной пропаганде и агитации и об оказании помощи международной буржуазии. После тюрьмы их отправили в концентрационные лагеря на Колыму, на Дальний Восток.

Но на этом их злоключения не кончились. Стараясь выслужиться, начальство концентрационного лагеря сообщило о раскрытии тайной террористической антисоветской организации среди заключенных и об участии в ней обоих братьев Рихтеров. В марте 1938 г. их расстреляли. Лазарь Бах скончался (по версии КГБ) 10 февраля 1941 г. [337]

Человеческие трагедии, связанные с поворотами политики Коминтерна не ограничиваются репрессиями против южноафриканцев, оказавшихся в Москве. Эти повороты стали трагедиями для многих людей в Южной Африке, пылко веривших в коммунистические идеи.

Пример — судьба С.П. Бантинга, который был одним из создателей КПЮА и в течение ряда лет ее лидером. Коммунистические идеи были для него, наверно, так же святы, как религия для его глубоко религиозного деда.

С.П. Бантинг посвятил компартии всю жизнь, не говоря уже о том, что отдавал свои деньги для издания партийной газеты и других партийных нужд.

В своем исключении из КПЮА он видел столь чудовищную несправедливость, что понять этого не мог. Он обращался и к руководству партии, и в Коминтерн. Но это вызывало лишь ответную яростную реакцию. Его исключили даже из общества «Друзья Советского Союза» [338], которое контролировалось компартией. На партийных собраниях и на страницах коммунистической газеты «Умсебензи» его называли «контрреволюционером», «белым шовинистом», «троцкистом» и даже «империалистическим кровососом лордом Бантингом» [339] (он отнюдь не был лордом, но его отец за работу на поприще просвещения был в Англии возведен в рыцарское достоинство — т. е. официально именовался «сэр Перси Бантинг». На сына это не распространялось).

Исключение из партии стало для него шоком. Начались сердечные перебои… дрожали руки… Он не мог уже играть на виолончели и работать в оркестре, а это был заработок. Врачи рекомендовали покой. Последние месяцы жизни Бантинг зарабатывал на жизнь тем, что был помощником управляющего несколькими домами в Йоханнесбурге.

В 1936 г., когда Коминтерн объявил врагами уже не «правых», а «сектантов», Бантинг умирал. Случилось так, что в больничной палате на соседней постели лежал африканер Гидеон Бота, член общества «Друзья Советского Союза». 25 марта 1936-го, когда у Бантинга началась агония, нервы Гидеона Боты не выдержали. Он закричал: «Бантинг, товарищ Бантинг, я не голосовал за ваше исключение из ФСЮ [340]. Поверьте мне, не голосовал!» [341]

Первая книга о С.П. Бантинге, в которой говорится обо всем этом, была написана как раскаяние. Ее автор, Эдди Ру, до 1935 г. был активным деятелем КПЮА, редактором ее газеты. И прямо или косвенно участвовал в травле Бантинга. Книгу он написал позднее и издал в 1944-м, когда Коминтерн уже «самораспустился».

* * *

У Коминтерна было несколько партийных школ. Сроки обучения были разные — от нескольких месяцев до двух лет. Бывало, что учащиеся оставались и дольше.

Африканцев обучали в двух: до начала 1930-х годов в Ленинской школе, с 1932-го — чаще всего в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ).

Создание КУТВа еще в начале 1920-х было воспринято как событие и коммунистически настроенными кругами, и их противниками. Дэвид Айвон Джонс, представитель КПЮА в Москве, писал председателю партии Биллу Эндрюсу: «Университет вырастет в грандиозную Мекку для юных туземных борцов Востока и Африки. Там они подготовятся не только для борьбы, но и для коммунистического преобразования всего мира на долгие будущие годы». Это письмо, среди других документов КПЮА, было захвачено полицией во время восстания шахтеров Трансвааля в марте 1922 г. И сразу же опубликовано в брошюре «Красная угроза» [342].

Оно вызвало тревогу во влиятельных сферах. Верховный комиссар Южно-Африканского Союза в Лондоне написал Яну Смэтсу, тогдашнему премьер-министру Южно-Африканского Союза: «Я на днях видел отчет, где говорилось, что несколько наших кафров уже посланы в Москву для обучения в большевистской школе, чтобы сделать из них большевистских миссионеров для их собственных народов». Смэтс отнесся к предостережению вполне серьезно и приказал, чтобы ему дали отчет [343]. Речь шла об одном из тех секретных полицейских отчетов, которые делались в Южной Африке с 1918 г. под общим названием «большевизм».

На самом деле Ленинская школа и КУТВ оказались не столь могущественными. Первые южноафриканцы приехали туда в конце 1920-х, а первый черный южноафриканец, Альберт Нзула, в 1931-м.

С активизацией коминтерновской политики в Африке Негритянское бюро Восточного секретариата ИККИ разработало документ: «Предложения о посылке инструкторов в негритянские колонии и об организации подготовки этих инструкторов в Москве». Дата — 20 мая 1930 г. Он начинался с утверждения, что посылка таких инструкторов «безотлагательно необходима», прежде всего в колонии, где существует рабочее движение, «революционные националистические организации» или «где недавно происходили крупные восстания».

Например, в Южную Африку предлагалось «послать одного товарища с тем, чтобы он организовал там краткий курс обучения для 15 или 20 товарищей» [344].

Как производился набор учащихся, кто и каким образом приводил их в школы Коминтерна, далеко не всегда ясно. В Южной Африке набирала КПЮА. Как это делалось в других странах, прямых свидетельств в архиве мало. Создается впечатление, что приглашали тех африканцев, кто случайно оказался на виду: в Европе или в США.

Преподаватели обязаны были давать учащимся политические характеристики. Читая их, надо все время помнить, чего ждали от учащихся… А ждали, что они полностью, целиком, безоговорочно и буквально сразу же встанут на позиции ленинизма, вернее, на те позиции, которые занимает Коминтерн в момент их пребывания в Москве. Даже в политической характеристике Джона Маркса, который уже давно был членом КПЮА, а впоследствии стал ее лидером, выражалось сомнение: «не было достаточно ясно, является ли то, о чем писал, например, Ленин, также и мнением, с которым вполне согласен сам Раймонд» [345].

Чему учили в КУТВе?

Вот названия курсов, читавшихся в негритянской секции (сведения на 20 ноября 1932 г.):

История ВКП;

Страноведение (читали Н.М. Насонов и Э. Шик);

Английский язык;

Мироведение;

Арифметика;

Политграмота;

Текущая политика;

Революционное движение;

Исторический материализм;

Профдвижение (читал А.З. Зусманович).

Так что многих надо было учить даже арифметике, а приехавших из англоязычных стран — английскому языку.

Но главное — исторический материализм. По ряду предметов изучались сочинения Ленина и Сталина. От учащихся требовали полного согласия.

К тому же учили самым различным приемам конспирации.

Культурная программа предусматривала: раз в месяц просмотр кинофильма, раз в месяц — экскурсия, раз в месяц — театр. Из записей за 1932 год: в октябре — спектакль «Доходное место» (никто не пошел) и фильм «Путевка в жизнь». В ноябре — «Дон Кихот» в Большом театре. Пошли пять человек [346].

Были шахматный кружок и радиокружок. Летом отправляли на военные сборы и для отдыха — поездки по стране.

Учащиеся жаловались больше всего на плохое питание. Страна жила голодно. Это чувствовалось и в КУТВе.

Наиболее доверенным из учащихся поручали иногда самим выступать с лекциями для своей группы. И привлекали к научной работе. Больше всего это относилось к южноафриканцам, поскольку все они были коммунистами или рекомендованы КПЮА. К тому же их было больше, чем представителей любой другой части Африки.

Так, в 1933 г. была издана книга «Принудительный труд и профдвижение в негритянской Африке». Авторами значились: И.И. Потехин и Том Джексон (в Москве под этим именем жил секретарь КПЮА зулус Альберт Нзула) [347].

Нзула был первым черным южноафриканцем, приехавшим в Москву. Здесь он прожил два с половиной года: с августа 1931-го до января 1934-го. У него вышло много статей на английском языке и в переводе на русский. По мнению всех, кто знал Нзулу, складывается впечатление, что он был очень способным человеком.

В пору Большого сталинского террора система Коминтерна оказалась одной из первых, которые Сталин уничтожил. Уже к концу 1937 г., за шесть лет до официального роспуска, от Коминтерна и его учреждений мало что осталось. С 1919 по 1928 г. прошло шесть конгрессов Коминтерна. С 1928 г., когда Сталин укрепился у власти, только один — в 1935-м. Последний конгресс Профинтерна состоялся в 1930 г. В 1937-м Профинтерн был распущен.

Казалось бы, Коминтерн мог еще долго служить Сталину могучим оружием борьбы за господство коммунистических идей во всем мире. Но коммунистические идеи нужны были Сталину не сами по себе, а лишь для укрепления его личной власти.

В зарубежных же коммунистах он видел прежде всего иностранцев, а к иностранцам он, не знавший ни одного европейского языка и не знакомый с жизнью других стран, относился с мрачной подозрительностью: не шпионы ли? С укреплением власти Сталина эта подозрительность все больше передавалась партийному и государственному аппарату.

Важное свидетельство об этом оставил В.Г. Кривицкий, который в середине 1930-х годов возглавлял советскую военную разведку в странах Западной Европы. Майским утром 1934 г. он был у Волынского, начальника управления контрразведки ОГПУ, в его кабинете на верхнем этаже здания на Лубянке, памятного всей России. Под окнами, на площади, шла демонстрация трехсот шуцбундовцев, которые сражались с фашистами на баррикадах в Вене. Они пели революционные песни, и на их лицах была радость от того, что они теперь на родине социализма. Их окружали толпы москвичей.

— Кривицкий, как вы думаете, сколько из этих людей — шпионы? — спросил Волынский вполне обыденным голосом.

Кривицкого вопрос возмутил, и он с раздражением ответил:

— Конечно, ни одного.

— Вы, Кривицкий, ошибаетесь. Через шесть или семь месяцев семьдесят процентов из них будут сидеть в тюрьме на Лубянке.

Потом Кривицкому пришлось признать, что Волынский был прав. Не в том, что эти люди были шпионами, а в том, что они оказались в тюрьме. И обдумывая этот разговор, Кривицкий пришел к выводу, что «Волынский прекрасно знал о том, как работает созданная Сталиным машина». А об отношении Сталина к Коминтерну он писал: «Сталин всегда был абсолютно циничен по отношению к Коммунистическому Интернационалу и его нерусским деятелям».

Сам Кривицкий в страшном 1937-м бежал на Запад, в 1940-м издал в Лондоне книгу «Я был агентом Сталина», где и рассказал об этом эпизоде [348]. В том же году его «достали». Он был убит агентами того управления, которое возглавлял Волынский.

Так что руководители ОГПУ еще в 1934 г. понимали сверхсекретные установки об отношении к иностранным революционерам, оказавшимся в СССР. Пусть даже не прямые указания, а настроение, исходившее от Сталина и его ближайшего окружения. Роль Коминтерна в сталинские времена оказалась совсем не такой, как при Ленине.

«Можно ручаться, что победа коммунистической революции во всех странах неминуема… победа Коммунистического Интернационала во всем мире и в срок не чрезмерно далекий — эта победа обеспечена» [349]. Так говорил Ленин в марте 1920-го в связи с первой годовщиной Коминтерна. Тогда созданный в Москве Коминтерн казался организатором мировой пролетарской революции. Потом, в конце 1929-го, когда разразился мировой экономический кризис, эти надежды чуть блеснули снова — и угасли.

В 1936 г. Сталин, отвечая американскому корреспонденту на вопрос о мировой революции, сказал, ничтоже сумняшеся: «Таких планов и намерений у нас никогда не было» [350].

Для Сталина и его окружения Коминтерн был «поставщиком кадров для ведения подрывной и разведывательной работы» [351]. В узком кругу Сталин говорил о нем презрительно и насмешливо.

Коминтерн был создан не Сталиным, и он никогда не считал его своим детищем. Не доверяя никому вообще, Сталин особенно недоверчиво относился к советским людям, которые общались с иностранцами, пусть и по долгу службы. А Коминтерн возглавляли те, кого он считал своими врагами: Зиновьев, Бухарин. Уже расправившись с ними, он сказал Георгию Димитрову (11 февраля 1937 г.): «Вы все там, в Коминтерне, работаете на руку противника» [352].

Готовился даже специальный процесс над руководителями Коминтерна. Их намеревались обвинить в троцкизме и в шпионаже в пользу иностранных разведок. Материал собирался на Гарри Поллита, Жака Дюкло, Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта, Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая, Лю Шаоци, Клемента Готвальда, Антонина Запотоцкого и других лидеров крупнейших компартий. И на самого генерального секретаря Коминтерна — Георгия Димитрова [353]. Этот процесс не состоялся, но в 1937 г. Коминтерн в его прежнем виде перестал существовать.

Теперь, оглядываясь на те годы, совершенно очевидно, что с укреплением Сталина у власти Коминтерн был обречен. Обречены были и те, кто связал с ним свою судьбу.

Но почему далеко не все коминтерновцы видели эту обреченность? А если и увидели, то слишком поздно?

С трибун партийных съездов и в газетах шла шумная кампания поддержки этих иностранных коммунистов. Радиостанция, вещавшая из Москвы, называлась «Радиостанция Коминтерна». Многочисленные коминтерновские учреждения занимали прекрасные здания в центре Москвы. Улица, ведшая от Кремля к Арбату, по которой ездил Сталин и другие партийные вожди, называлась улицей Коминтерна. Три языка пламени на зажиме пионерского галстука и на пионерском значке символизировали III Интернационал.

Удивляться ли, что всему этому верил даже такой человек, как Кривицкий, хотя по роду своей работы он прекрасно разбирался в многоступенчатости реальной политики и ее несоответствии с пропагандой.

Что уж говорить о работниках Коминтерна! Верили в свою миссию — нести по всему миру идеи коммунизма, идеи мировой революции.

Лев Копелев в своих воспоминаниях показал внутренний мир этих людей, которые «даже в самых сокровенных мыслях» отождествляли себя с партией и готовы были «подчиниться самой суровой дисциплине, самой взыскательной цензуре». Назвав своим воспоминания «И сотворил себе кумира», он, разумеется, уже через много лет, дал себе прежнему, и таким же, каким он был, такую оценку: «Покорность всеохватному партийнодержавию не только оскопляла мысли и души верноподданных партийцев, но, в конечном счете, вела к исчезновению самой партии» [354].

Сын Иосифа Пятницкого писал о своем отце: «Работая в Коммунистическом Интернационале, от жизни собственной страны он был оторван. Он лучше знал ситуацию в любой стране, положение в каждой зарубежной компартии, лично знал там всех партийных функционеров. А об обстановке в Советском Союзе судил по страницам прессы» [355].

Вряд ли сотрудники Коминтерна действительно так уж хорошо знали реальное положение в других странах, да и подлинную обстановку в других компартиях. Но что сам род их работы заслонял от них положение в собственной стране — это верно. «Окно в мир можно закрыть газетой», — говорил Станислав Ежи Лец.

В 1937 г. в коминтерновских учреждениях в Москве находились всего четыре южноафриканских коммуниста. Троих из них отправили в ГУЛАГ, двоих там вскоре расстреляли. Третий умер от истощения и болезней. Четвертая — это была женщина — каким-то чудом уцелела. Ее звали Бетти дю Той, но в Москве она жила под фамилией Дэвидсон.

А.Б. Давидсон говорил с ней в 1993-м и в 1994 г. в Кейптауне и Йоханнесбурге. Правда, только по телефону: она уже была тяжело больна. Оказалось, что пробыв в Москве полтора года (уехала 31 декабря 1937-го), она так ничего и не поняла в происшедшем. Те события не дошли до ее сознания.

На вопрос, что она делала в Москве, — ведь в КУТВе, куда ее прислали учиться, большинство лекционных курсов тогда уже отменили, потому что преподавателей арестовали или уволили, — она ответила, что ходила в Коминтерн читать английские и южноафриканские газеты. Попытку Давидсона высказать свою точку зрения на те события тут же пресекла. При первых же словах перебила, не дала даже говорить. Это в 1994-м! Как же прочно сидела в ней коминтерновская закваска!

Барбара Хармел, дочь Майкла Хармела, известного деятеля южноафриканской компартии, рассказывала Давидсону, как ее мать, Рэй Адлер, отнеслась к аресту в Москве Лазаря Баха. Она любила его, буквально боготворила, ждала, что он вернется из Москвы и они поженятся. То, что произошло, было для нее трагедией. В виновность любимого она не верила. Но и сталинский режим не стала винить. Даже оправдывала. Говорила дочери: «Революция — такое великое свершение, в котором, что поделать, неизбежны и ошибки».

Рэй Саймонс, старейшая южноафриканская коммунистка, говорила, как она была счастлива, прочитав в 1936 г. сталинскую конституцию. Она сочла ее лучшим документом в истории человечества, поверила каждому ее слову. И по три раза в неделю выступала тогда на митингах и собраниях, рассказывая, какой счастливой жизни добились советские люди.

Такие, как Рэй Саймонс, семья Бантингов, Рэй Адлер, шли на жертвы. Эти белые южноафриканцы могли бы пользоваться всеми привилегиями, которые давал в Южной Африке белый цвет кожи. Да и вообще они не принадлежали к бедноте. Им было что терять. А они из-за своих убеждений сидели в тюрьмах. Когда оказывались перед выбором: отречься от своих взглядов или эмигрировать, выбирали второе. Бросали все имущество и оказывались на многие годы на чужбине.

Уверенность зарубежных коммунистов и работников Коминтерна, что они несут счастье человечеству, в атмосфере межвоенных лет находила поддержку во всем мире. Казалось, капитализм себя изжил. После Первой мировой войны Запад был растерян. Никто не мог объяснить причины войны, унесшей жизни десятков миллионов людей. Молодежь, прошедшую через это горнило, называли потерянным поколением (кажется, с легкой руки Хемингуэя и Ремарка). Затем внезапно обрушившаяся на мир эпидемия болезни, которую назвали «испанкой»; с ней не могли справиться, и она тоже унесла миллионы жизней. Экономические кризисы первых послевоенных лет. «Великая депрессия» — невиданный экономический кризис, охвативший капиталистический мир в 1929–1933 гг.

Антикапиталистические настроения усилились повсюду. Их тогдашнее распространение в Европе общеизвестно. Они бурно проявлялись и в Южной Африке. Даниель Малан, отец доктрины апартхейда, заявил в октябре 1934 г.: «Если разразится война, то, по-моему, это будет означать конец капиталистической системы… но независимо от того, как это произойдет — военным или мирным путем, путем революции или эволюции, капиталистическая система, основанная на доминировании собственных интересов и “праве сильнейшего”, в любом случае обречена» [356]. Антикапиталистические лозунги помогли Гитлеру прийти к власти. Они были важной частью пропаганды национал-социалистов.

Антикапиталистические настроения широких масс сочетались с их разочарованием в западной демократии. Она не могла справиться с кризисами. Не выдвигала идей, привлекательных для масс. У нее не было харизматических лидеров, а у фашизма были, начиная с Гитлера и Муссолини. Фашизм одерживал победу за победой. Германия вернула себе Рурскую область, Италия захватила Эфиопию. И все это происходило безнаказанно. Западные демократии отступали.

* * *

КУТВ фактически прекратил свое существование в 1937 г., а в 1938-м — закрыт официально. Его африканское направление — еще раньше: к началу 1937 г. большинство сотрудников были изгнаны или арестованы.

Деятельность комиссии по южноафриканскому вопросу во главе с Андре Марти стала заключительным аккордом африканской политики Коминтерна. Созданная Исполкомом Коминтерна 19 ноября 1935 г., она работала и собирала материалы много месяцев. Первая сессия ее заседаний состоялась с 19 ноября по 2 декабря 1935 г., вторая — с 11 по 13 марта 1936 г. Затем Англо-американский секретариат ИККИ (во главе его в это время стоял Марти) обсуждал южноафриканский вопрос 11–13 марта 1936 г. и 11–17 марта 1937 г.

Кроме того, проводились консультации с компартией Великобритании. В Лондон в 1937 г. вызывали представителей КПЮА Х. Баснера и И. Уолфсона. Они заседали с Андре Марти и представителями компартии Великобритании Джорджем Харди и Питером Керригеном в Париже.

Целью всех этих действий, по словам Андре Марти, была не оценка всей истории КПЮА, а «поиск конкретных предложений для работы партии в соответствии с линией VII конгресса» [357].

К работе комиссии Андре Марти на разных ее этапах привлекались многие люди как из коминтерновских учреждений, так и из ряда компартий. Некоторые из них, как Лазарь Бах и Морис Рихтер, после участия в этих заседаниях оказывались в ГУЛАГе с обвинениями в троцкизме. Других, как И.И. Потехина, выгоняли из системы Коминтерна. Секретарем комиссии сначала был А.З. Зусманович. После его изгнания — немец Роберт Науман.

Южноафриканской компартии было дано немало рекомендаций. По внешнеполитическому курсу: «активизироваться» в своем отношении к гражданской войне в Испании и к агрессии Японии в Китае. И по внутренним делам: например, провести кампанию сбора средств на свою газету, создать свое издательство, создать «широкую сеть» своих школ. Рекомендовалось также в ходе избирательной кампании добиваться свержения правительства [358].

С 1937 г. Коминтерн стал отчасти передоверять деятельность в Африке компартиям метрополий. На заседании секретариата ИККИ 17 марта 1937 г. обсуждался «африканский вопрос» и глава Коминтерна Георгий Димитров сказал, что руководство КПЮА «должно находиться в непосредственной связи с ЦК английской компартии. ЦК английской компартии должен принять на себя обязанности по нашему поручению заботиться и оказывать помощь южноафриканской коммунистической партии». К этому времени в КПЮА уже работал от Коминтерна английский коммунист Джордж Харди.

Было и явное противоречие в выступлении Димитрова. Сказав вначале, что компартия Великобритании должна «заботиться и оказывать помощь» КПЮА, он заключил: «Пусть южноафриканцы, английского или туземного происхождения, сами работают и сами отвечают за свою работу» [359].

У Коминтерна не было никакой ясности, что делать в Африке. Не до Африки ему было. К тому же в КПЮА в это время состояло, по словам Димитрова, всего сто человек.

Серьезные осложнения возникли у КПЮА в августе 1939 г., когда Сталин и Гитлер заключили пакт о ненападении. В Южной Африке, как и во многих других странах мира, многие не могли понять и одобрить этого шага. Ряд активистов в знак протеста вышли из партии.

С июня 1941 г., с момента вторжения гитлеровских армий в СССР, роль и влияние КПЮА в Южной Африке быстро усиливалось. Но связей с Коминтерном уже в сущности не было. Не было и прямых связей между компартиями СССР и Южной Африки (во всяком случае, сколько-то регулярных). Правда, в марте 1941 г., уже во время Второй мировой войны, Андре Марти напомнил Димитрову, что поскольку «Южная Африка является единственной на Африканском континенте промышленной страной со старыми боевыми традициями в рядах рабочего класса» развитие там антиимпериалистического движения «может оказать влияние на все чернокожие народы Африки» [360]. Но никаких практических шагов не последовало.

Какую-то, хотя и очень скудную информацию о положении в Африке Коминтерн все же получал до последних дней своего существования. Например, советская разведка и советское генконсульство, созданное в Претории в середине 1942 г., посылали Димитрову сообщения о попытках запретить КПЮА, предпринятых в южноафриканском парламенте в январе — марте 1943 г.

Официальная дата роспуска Коминтерна («самороспуска») — 15 мая 1943 г. Но Коминтерн, или, вернее, то, что осталось от него к 1943-му, не был ликвидирован подчистую. На месте распущенного Коминтерна возникли два секретных учреждения. Их назвали «научно-исследовательскими институтами»: «Институт 100» и «Институт 205».

«Институту 100» поручалась специальная курьерская связь с компартиями, подготовка подложных документов для отправляемых за рубеж «нелегалов», отправка для зарубежных компартий «специальных грузов» (боеприпасов, оружия, медикаментов, литературы, шрифтов, матриц, кино— и радиоимущества), радиосвязь с компартиями и т. д. Этот институт был создан из отдела спецсвязи Коминтерна.

«Институт 205» был образован из отдела печати Коминтерна. Занимался прежде всего сбором информации о коммунистическом, рабочем, женском, крестьянском и кооперативном движении и обслуживанием вышестоящих организаций справочными материалами.

Был еще и «Институт 99», но он занимался преимущественно работой с военнослужащими.

Эти институты просуществовали несколько лет. Руководил ими созданный в 1944 г., после роспуска Коминтерна, отдел международной информации ЦК ВКП(б). Он много раз менял название: с 1946 г. — отдел внешней политики, с 1948-го — отдел внешних сношений, с 1949-го — внешнеполитическая комиссия, с 1952-го — комиссия, затем отдел по связям с иностранными компартиями. С 1957-го: международный отдел по связям с компартиями капиталистических стран [361].

Но в деятельности этих институтов Африка не заняла никакого места. Во всяком случае, свидетельств об этом обнаружить не удалось. Да и в международном отделе, хотя там с середины 1940-х годов был, например, сектор Британской империи, сколько-либо заметной работы со странами Африки до конца 1950-х не велось.

Съезд КПЮА, состоявшийся 4–5 января 1947 г., не получил приветствия от компартии СССР, хотя были приветствия от компартий Великобритании, Франции, Италии и других стран [362]. Государственные же связи Южной Африки с Советским Союзом осуществлялись через советское генконсульство в Претории, которое просуществовало до февраля 1956 г.

По партийной линии связей с африканскими коммунистами не было. Те коммунисты, которые приезжали в Москву, были гостями Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), или занявшего его место в 1958 г. Союза обществ дружбы с зарубежными странами (ССОД), или Советского Комитета солидарности стран Азии и Африки, или других организаций, считавшихся общественными. Приезжали и как гости Союза журналистов. В беседах с некоторыми из гостей принимали участие сотрудники международного отдела ЦК КПСС, но представлялись обычно не в этом качестве, а как члены какой-либо из общественных организаций.

В первой половине и в середине 1950-х в СССР приезжали южноафриканцы, которые до 1950-го, до принятия закона о подавлении коммунизма и самороспуске КПЮА, были ее членами (большинство из них сохранили коммунистические убеждения и вошли в созданную в 1953 г. нелегальную ЮАКП).

В июне 1953-го в СССР побывала Рут Ферст, одна из наиболее активных южноафриканских коммунистических деятелей (ее муж, Джо Слово, впоследствии стал генеральным секретарем ЮАКП). Принимал ее Антифашистский комитет советских женщин. Судя по отчету, посланному этим комитетом ЦК КПСС, о встречах в самом ЦК не было и речи [363].

Несколькими месяцами раньше, в январе 1953 г., в СССР побывал южноафриканский юрист Вернон Берранже. В Южной Африке он защищал коммунистов, оказавшихся на скамье подсудимых за политическую деятельность. Для этого требовалось немалое мужество.

Берранже был принят ВОКСом. Он попросил о встрече в ЦК КПСС. Но на запрос об этом из ЦК получили ответ, что «было бы целесообразно ограничиться встречей Берранже с руководством Советского комитета защиты мира» [364].

Сэм Кан, член политбюро КПЮА до ее самороспуска и член парламента, побывав в СССР в апреле 1954-го, все же добился встречи с представителем ЦК. Он был принят Матковским, заведующим одного из секторов международного отдела. По итогам встречи зам. зав. отделом ЦК КПСС по связям с иностранными компартиями И. Виноградов сделал заключение, что Кан «не производит впечатление партийного работника, заслуживающего полного доверия» и что «необходимо воздержаться от дальнейших встреч с С. Каном и не давать ему никаких советов» [365].

Только в 1959–1960 гг., когда сектору Ближнего Востока международного отдела ЦК КПСС было поручено заниматься и Африкой, началось восстановление прямых партийных связей.

* * *

С коммунистической идеей Коминтерн связал борьбу против колониализма, против расовой дискриминации. Это давало популярность коммунистическим призывам даже у тех групп африканского населения, которые почти не имели представления о самой идее коммунизма. Особенно проявилось это в период деколонизации Африки, когда многие политические партии и общественные движения включили в свои программы марксистско-ленинские лозунги.

Сам же Коминтерн, будучи в Африке зачинателем этих призывов, слабо умел увязывать их с конкретной реальностью африканских стран. Категоричность инструкций, поступавших из Коминтерна, их затвердевшие формулировки, естественно, направляли мысли африканцев на общемировые проблемы куда больше, чем на местные.

Действия Коминтерна в Африке сходны с его политикой на других континентах: все было подчинено единой мировой стратегии. Сколько-то пристальное внимание к Африке Коминтерн стал проявлять позднее, нежели к Европе, Северной Америке и Азии. Со спецификой Африки считались еще меньше, хотя бы потому, что знали ее уж совсем мало. Проблемы Африки, Черной Америки и Вест-Индии в течение ряда лет объединяли как «негритянские».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.