«Ловы»

«Ловы»

Охота, в отличие от народных потех, считалась занятием царским. Охота на медведей и лосей была опасным делом, достойным настоящих мужчин. Именно ей отдавал предпочтение Михаил Федорович, пока позволяло здоровье. В Кремле держали «дворных» медведей, и порой царь любил посмотреть, как псари устраивают медвежью травлю, загоняя зверя. Иногда эта потеха кончалась трагически. Так, 11 сентября 1620 года псари Кондратий Корчмин и Сенька Омельянов «тешили государя дворными медведями гонцами», но не сладили со зверем, и он «изъел у Кондрашки руку, а у Сеньки изъел голову». Сохранилось множество известий о том, что государь жаловал смельчаков, выходивших на поединок с медведем, давал деньги «на лечбу» ран от медвежьих лап и зубов, дарил новые кафтаны взамен изодранных зверем. Видимо, Михаилу Федоровичу очень нравилось наблюдать, как псари и стрельцы, вызвавшиеся потешить государя, ловко орудуют вилами и рогатинами, нападая на медведя или защищаясь от него. Государь не забывал об охоте даже во время «Троицына хода» на богомолье и сына начал сызмальства приучать к медвежьей потехе. Например, в 1631 году в селе Тайнинском во время первой остановки по дороге к Троице стрелец Андрей Прох развлекал царя и двухлетнего царевича Алексея борьбой с медведем (правда, вряд ли эта потеха была кровавой — она представляла собой скорее игру).

Михаил Федорович охотился и на других зверей. Так, в 1637 году, будучи по меркам того времени уже немолодым (ему перевалило за сорок), царь «тешился» охотой на лося, оставив «беречь Москву» боярина князя Ивана Андреевича Голицына, князя Андрея Васильевича Хилкова и окольничего Степана Матвеевича Проестева. Любил он и соколиную охоту, хотя и не так страстно, как его сын. Во всяком случае, в 1631 году придворный потешник Иван Лодыгин развлекал государя и его сына соколами. Не тогда ли маленький царевич Алексей полюбил эту забаву, да так, что оставался верен ей всю жизнь?

Царь любил упражняться в стрельбе из лука и пистолета по мишеням, особенно по колпакам и шапкам своих слуг. Находилось много желающих угодить государю и подставить свой головной убор под его стрелы. Все знали, что испорченный колпак обернется щедрым пожалованием. Весной 1636 года семилетний царевич Алексей начал подражать отцу в стрельбе по колпакам; правда, для его забавы головной убор был не снят с головы придворного, а куплен в Колпачном ряду.

К охоте на крупного зверя наследника престола стали приучать после совершеннолетия. В 15 лет он уже ходил на медведя, причем делал это довольно часто. В 1644 году царевич пригласил на медвежью охоту датского королевича Вальдемара, жившего тогда в Москве в качестве жениха царевны Ирины Михайловны. Обычно охотились с длинной, в человеческий рост, рогатиной. Нужно было вонзить рогатину точно в горло поднявшегося на дыбы зверя и держать, пока он не ослабеет от потери крови. Если же медведь двигался на четырех лапах и бросался всем телом, охотнику надо было попасть рогатиной в медвежью грудь. Только очень смелый и уверенный в своих силах человек мог совершить короткий, без замаха, но очень мощный удар рогатиной.

В первые годы своего царствования Алексей Михайлович тоже выезжал «тешиться на медведя». Существует предание, согласно которому в одну из таких охот в звенигородских лесах вышедший из чащи медведь бросился к царю, оказавшемуся в одиночестве, без свиты, отправившейся искать медвежье логово. Алексей Михайлович чуть не простился с жизнью, но в это мгновение рядом с ним возник чернец, при виде которого зверь ретировался. На вопрос царя, как его зовут, старец ответил: «Савва»; но в близлежащем Сторожевском монастыре не оказалось ни одного монаха с этим именем. Тогда-то все поняли, что спас государя святой Савва. Якобы после этого знамения произошло обретение честных мощей Саввы Сторожевского…

Сохранилось шутливое письмо Алексея Михайловича, датированное 1646 годом и адресованное «старым» боярам Б. И. Морозову, Н. И. Романову, Я. К. Черкасскому и другим, с приглашением приехать в село Озерецкое и принять участие в медвежьей охоте. Послание царь написал собственноручно от имени своих «полчан» — компании молодых друзей, в основном сыновей старых бояр, оставшихся в Москве; «полчане» же — Ф. М. Ртищев, Ю. А. Долгоруков, Ю. И. Ромодановский и др. — «приложили руку», то есть подписали царскую «челобитную». Государь как будто упрашивал стариков уважить его и присоединиться к охотничьему «полку»: «Пожалуйте, поступитеся, о чем я вас со своими полчаны прошу». Царь предлагает два варианта времяпрепровождения в Озерецком. Первый вариант: в среду он едет «брать медведя», а «как Бог даст изымет», будет «кушать» с гостями, ночевать отправится в деревню Козловскую, а в четверг снова на охоту. Второй вариант был проще и безопаснее: из Озерецкого ехать в дворцовое село Павловское, «приехавши б в четверг мне кушить, и кушавши б мне с тупными медведями тешится старыми, а послать по них заранее», а в пятницу всем вернуться в Москву. Чтобы убедить бояр приехать, царь прибегает к характерному приему — напоминает, какие их личные просьбы (о пожаловании в чин, воеводстве, отпуске со службы, отсрочке в судном деле) он не оставил без внимания. Так, к князю Федору Семеновичу Куракину обращены слова: «А ты боярин… бивал челом почасту в деревню и я тебя всегда жаловал, отпускал». К сожалению, неизвестно, приехали ли к молодому монарху его старые бояре «тешиться на медведя» или отписались, сославшись на государственные дела.

В зрелые годы Алексей Михайлович переключился на соколиную охоту, которой отдавался со всей страстью. Он внес в эту потеху элементы «чина». Соколиная охота была подчинена приказу Тайных дел. Сокольники стали приближенными слугами, особо доверенными людьми царя — им поручалось немало государственных дел, явно не входивших в их компетенцию. Соколы превратились в самый дорогой подарок государя своим придворным в знак отличия и особого поощрения. Так, за заключение договора с Польшей об избрании Алексея Михайловича на польский престол после смерти Яна Казимира глава Боярской думы Никита Иванович Одоевский получил в награду аж четырех кречетов! Царь также дарил ловчих птиц персидскому шаху. 15 мая 1672 года он указал отправить «к Сулейману Шахову Величеству в подарках с Андреем Приклонским 5 кречетов со всем птичьим нарядом». Руководство своими любимыми птицами царь доверил самым близким друзьям детства — Афанасию Матюшкину (1650) и Василию Голохвастову (1674). Сохранилось письмо, в котором государь наставлял Матюшкина, как организовать дело: «…да однолишно б вам с Васильем для Бога и для меня быть в совете и любви; а будет вы Бога и меня не послушаете, и вы да будете прокляты в сей век и в будущий… И сокольником приказать, чтоб они так же были в совете меж себя и в дружбе и раздору б меж их не было никакова». В конце обстоятельного письма монарх демонстрирует принцип кнута и пряника: «Я тепере кладуся на вас во всём, как лутче так и делайте; а будет вашим небрежением Адарь или Мурат, или Булат, или Стреляй, или Лихач, или Салтан умрут, и вы и меня не встречайте, а соколыциков всех велю кнутом перепороть, а если убережете, и вас милостиво пожалую, а сокольников также пожалую».

В 1656 году по приказанию царя была составлена «Книга глаголемая Урядник: новое уложение и устроение чина сокольничья пути». В работе над ней, несомненно, участвовал сам Алексей Михайлович, поскольку в подлиннике есть приписки, сделанные его рукой, а многие положения этого объемного труда перекликаются с идеями, изложенными в царских письмах. В частности, в наставлении сокольникам, процитированном в «Уряднике», царь указывал их обязанности: «…тешить нас, великого государя, от всего сердца своего до кончины живота своего, и во всём нашем государеве повелении быть готову с радостию, и во всякой правде быть постоянну, и тверду, и однослову, и ото всякова дурна быть чисту, и за нашею государевою охотою ходить прилежно и безскучно, с радостною охотою…» Он внес в «Урядник сокольничья пути» собственноручную правку — после слов, призывавших не забрасывать из-за соколиной охоты важных дел («Правды же и суда и милостивыя любве и ратного строя николи же позабывайте») — добавил: «Делу время и потехе час». Царь заменил в известной поговорке противительный союз «а» на соединительный союз «и», чем в корне переиначил ее смысл, поскольку теперь явственно проступало равноправие дела и потехи. Тем самым государь защищал свое право на потеху как закономерную часть царева чина, в котором всё должно быть в меру. Правда, Алексей Михайлович мог заниматься охотой целыми днями, забывая обо всём на свете, даже в период паломнических поездок, не говоря уже о военных походах во время русско-польской войны, когда сокольники с птицами сопровождали его постоянно.

В «Уряднике» подробно описывались действия сокольников (с указанием имен и фамилий), их слова, костюмы и обувь. Сначала шли три статьи, посвященные подготовке к охоте («Статьи до государева пришествия ко устроению, ко уряжению, к славочестию нововыборному»), а затем описание сокольничего чина «по прибытии государя» — например: «…приняв кречета, мало подступает к царю и великому князю благочинно, смирно, урядно; и станет поодоле царя и великого князя человечно, тихо, бережно, весело и кречета держит чесно, явно, опасно, стройно, подправительно, подъявително к видению человеческому и х красоте кречатье». Почти в каждой статье упоминаются чин и красота, становясь рефреном: «Время чина и час красоты».

«Урядник сокольничья пути» подробно описывает поставление в «начальные (главные. — Л.Ч.) сокольники». Для совершения церемонии специально приготавливали сокольничью избу: в переднем углу на лавке оборудовали место для царя (стелили ковер, на него клали пуховую подушку), напротив обустраивали «поляново» для посвящения — в центре клали сено и покрывали его попоной, а по углам ставили четыре стула, на которых сажали соколов — двух самцов («челигов») и двух самок-«дикомитей»). На отдельном столе позади «полянова» лежали наряды сокольника и птиц. Для сокольника предназначались горностаевая шапка, перевязь через плечо с небольшой бархатной сумкой, на которой золотыми нитями была вышита райская птица Гамаюн, а также рукавица с особыми «притчами» (по мнению И. Е. Забелина, под «притчами» подразумевались изображения поощрения — в виде богатого кафтана — и наказания, которое символизировала тюремная решетка). Кроме того, сокольник должен был иметь «кречатьи вабила» (два связанных крест-накрест гусиных пера на длинном шнурке с крюками и с «кляпышами» на вертлюгах-шарнирах — перья подбрасывались вверх для приманки птиц), а также «тулунбас» — маленький барабан или бубен — и серебряный рожок. Для птиц изготавливались клобучки, закрывавшие голову, колокольцы, «обнажцы и должики» (ремешки). Около стола выстраивались рядовые сокольники в «лучших платьях», чтобы подчеркнуть торжественность момента. Новоизбираемого начальника обряжали в дарованные царем цветной кафтан и желтые сапоги. Когда всё было готово, государь входил в избу и садился, а подсокольник, ведущий церемонию, обращался к нему с вопросами, испрашивая разрешение начать то или иное действие: «Время ли, государь, образцу и чину быть?»; «Время ли… по нововыборного посылать и украшения уставлять?» и т. п. Весь процесс наряжания птиц детально изложен в «Уряднике». Особо подчеркивалось, что сокольники должны обращаться с птицами «тихо и стройно», «премудровато и образцовато», а к царю подступать «благочинно, смирно, урядно, становится поодаль человечно, тихо, бережно, весело».

Опуская подробности, отметим только, что в «Уряднике» расписан чин посвящения в начальные сокольники — он содержит речи царя и новоизбранного, последовательность действий церемонии шаг за шагом, с указанием всех предметов, входивших в набор сокольника (к сожалению, без разъяснения их назначения и описания внешнего вида). Ритуал завершался словами подсокольничего при вручении кречета новоизбранному начальному сокольнику: «Великий государь… указал тебе свою государеву охоту отдать челига кречатья и иныя птицы; и тебе бы ходить за ево государевою охотою прилежно, с радостью, от всего сердца своего, и хранить его государеву охоту как зеницу ока, безо всякой лености, со всяким опасением, и его государя тешить до конца живота своего безо всякия хитрости…» Посвящаемый принимал кречета «образцовито, красовито, бережно; держал честно, смело, весело, подправительно, подъявительно к видению человеческому и ко красоте кречатьей; стоял урядно, радостно, уповательно, удивительно и, приняв кречета, не кланялся, доколе шапку положат, потому что шапкою венчалось всё дело». В реальности «дело венчалось» не горностаевой шапкой, возлагаемой на голову новоиспеченного главного сокольника, а царским угощением, устраиваемым в той же избе.

Из «Урядника» и писем Алексея Михайловича совершенно недвусмысленно явствует, сколь серьезно воспринимал он соколиную охоту. Он любил рассказывать всем и каждому, как надо заботиться о птицах, учить их, как вести охоту. Государя радовал не только высокий и красивый полет, как охотник он добивался, чтобы ловчие птицы не просто хорошо летали, но и «слезали» на добычу. Так, в одном из писем Алексей Михайлович восхищался: «…отпустили сокола… так безмерно каково хорошо летел, так погнал, да осадил в одном конце два гнезда шилохвостей… да вдругоряд погнал, так понеслось одно утя шилохвост, как ее мякнет по шее, так она десятью перекинулась…»

Всё, что требовалось сокольникам и их подопечным птицам, изготавливалось на казенные деньги и отличалось красотой и даже изысканностью. Царь призывал и собственных сыновей, и всех придворных: «Будьте охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою, зело потешно и угодно, и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякие…» Он брал с собой на соколиную охоту не только сыновей, но и жену с дочерьми. Например, в последние годы жизни вся царская семья часто «тешилась», наблюдая за ловчими птицами в Коломенском, Измайлове, Алексеевском, Соколове и других загородных вотчинах. Бывало, что соколиную охоту устраивали в пригородах столицы, на Девичьем поле, в Сокольниках и других местах. Конечно, в конце жизни царь уже не мог целыми днями заниматься соколиной охотой, да и количество выездов на нее сократилось.

Охота не стала любимой потехой юного Федора Алексеевича, который из-за болезни ног был малоподвижен. Но стрельба из лука ему нравилась, у него было большое количество луков «государевой статьи» и «расхожих турецких», из которых он стрелял в основном при посещении загородных усадеб. Среди его потех преобладали конные прогулки, книги, сады и музыка. Заменой охоты стало для него увлечение лошадьми.

Еще в детстве у царевича было 27 «потешных» лошадей, а также верблюд и осел. В Кремле от Боровицких ворот вдоль Москвы-реки в гору тянулось здание Конюшенного дворца («аргамачных конюшен»). Там содержались не только аргамаки (скаковые лошади восточной породы), но и иноходцы, мерины, жеребцы, лошади «государева седла», а также «возники» — упряжные, возившие сани, колымаги, кареты. Число их доходило до 150, а в подмосковных царских конюшнях по данным 1681 года содержалось пять тысяч лошадей.

Федор Алексеевич много читал о лошадях и собирал литературу о них. Так, в 1677 году ему подарили перевод французской книги Антуана де Плювинеля (Антония де Плувинелла) «Наставление королю в искусстве верховой езды» («Учение, како подобает объезжати лошадей, се есть художество о яждении»), а чуть позднее перевод с немецкого языка «Книги конского учения» и перевод с польского «Руководства по коннозаводству». Наверняка были и другие переводные книги, посвященные коневодству. Страсть к лошадям еще в детстве обернулась для Федора неприятностью — при падении с лошади он получил травму, которую некоторые исследователи считают причиной болезни его ног; однако сохранилось заключение консилиума иностранных докторов, что болезнь эта проистекала не от внешних причин, а от «внутреннего устройства» «персоны царской».

При дворе Федора Алексеевича не просто разводили лошадей, но было организовано некое подобие конного цирка, в котором лошади проделывали разные удивительные маневры. Сохранилось описание одного из представлений, организованных «конного учения мастером» Тарасом Ростопчиным. Сначала кони прыгали то на двух, то на четырех ногах, изгибая при этом тела «в странные дуги». Затем трюки усложнились: четыре коня стали крестообразно и начали прыгать и скакать, «как будто они стремились превзойти друг друга в ловкости». Одну лошадь дрессировщик заставил встать на колени и отбить земной поклон царю по русскому обычаю, после чего она легла «спать» в обнимку с конюхом. Самым сложным, пожалуй, был аттракцион, в котором лошадь подняла передние ноги и оперлась ими о стену, в это мгновение один конюх вскочил ей на спину, а другой захватил ее передние ноги и положил их себе на плечи. Затем лошадь двинулась на задних ногах и, по замечанию голландца Конрада фан Кленка, оставившего это описание, «она стала даже искать в голове конюха, как это делают обезьяны». Конечно, подобные трюки, да еще юмористически окрашенные, вызывали у публики смех и, по-видимому, доставляли юному царю, заядлому лошаднику, несказанное удовольствие. Мастера «конского учения» получали богатое вознаграждение за этот «лошадиный театр», который как бы заменил царю Федору театр настоящий, созданный при его отце и прекративший существование после его смерти под влиянием патриарха Иоакима.

Стремлением царя к ограничению роскоши был вызван указ об использовании упряжек в шесть лошадей: боярам, окольничим и думным дворянам разрешалось ездить в санях или каретах, запряженных парой, в праздники — четверней, и только на сговоры и свадьбы — шестерней; стольникам, стряпчим и дворянам полагалось зимой запрягать в сани одну лошадь, а летом ездить верхом.