Синдром-68

Синдром-68

Обманчивое благополучие

К середине 80-х годов Чехословакия по сравнению с другими странами Восточной Европы выглядела вполне благополучно.

Страна заметно выиграла на происшедшем в начале 80-х годов изменении в структуре цен мирового рынка в пользу продукции обрабатывающей промышленности и, в частности, машиностроения. Укрепились ее позиции в рамках СЭВ да и в какой-то мере на мировом рынке. В отличие от других стран она не залезла в большие долги. Ее платежный баланс был весьма уравновешенным. Немалых успехов достигла страна и в подъеме сельскохозяйственного производства, в обеспечении продуктами питания, что для промышленно развитой страны надо признать немалым достижением. Тут сказалась, как и в Венгрии, достаточно гибкая аграрная политика.

Был достигнут довольно высокий жизненный уровень народа, создан обильный, по нашим представлениям, прилавок. Благодаря специальным мерам государства в положительную сторону изменилась демографическая ситуация. Возросли рождаемость и общий прирост населения.

Политическая оппозиция, раздавленная и рассеянная в 1968-1969 годах, не проявляла до поры до времени особой активности. Так что и серьезных политических проблем на поверхности не было заметно.

Наши отношения с Чехословакией развивались успешно. Чехословацкое руководство во всем шло в фарватере Советского Союза, поддерживая практически все внешнеполитические акции нашей страны: и в СЭВ, и в Варшавском блоке, и в Организации Объединенных Наций.

Внешне дело выглядело так, что на чехословацком направлении у нас складывалось все как нельзя лучше, царили «тишь, гладь и божья благодать».

Были восстановлены широкие связи между общественностью наших стран, и не только на центральном уровне, но и между областями, коллективами предприятий, научных учреждений, вузов и т. д. Неприязнь к нашей стране со стороны чехословацкого народа уступила место дружелюбию, близости и доброму отношению. Казалось, проблемы 1968 года навсегда ушли в прошлое.

А тем временем в глубинах общества подспудно назревали негативные процессы. Даже в экономике нерешенных проблем было предостаточно. Ведь модернизация машиностроения – этого стержня экономики страны – так и не была осуществлена. По-прежнему оно оставалось во многом технически несовершенным, многономенклатурным, ресурсорасточительным, отставало от мирового уровня. Я был немало удивлен, когда в одной из бесед услышал от Милоша Якеша, ведавшего в ЦК вопросами экономики, что в этой сравнительно небольшой стране выпускается 80% мировой номенклатуры машиностроительной продукции. Выходит, что с 60-х годов здесь ничего не изменилось!

Но особенно серьезные проблемы назревали в сфере общественных отношений и общественного сознания.

Прошло почти 20 лет после подавления «пражской весны», а в развитии демократии, гласности практически ничего не изменилось. Строгий идеологический режим, недопущение плюрализма мнений, односторонность и одноликость в культурной жизни страны.

Десятки и сотни тысяч людей, исключенных в свое время из партии и подвергнутых общественному остракизму, их семьи до сих пор испытывали ограничения в гражданских правах.

Партия практически оставалась вне контроля со стороны общества, и как результат – проявление все больших признаков загнивания и разложения, перерождения отдельных руководителей. И все это в стране с вековыми демократическими и гуманистическими традициями, высокой европейской культурой.

Начало перестройки в Советском Союзе вызвало отклик в глубинах чехословацкого общества. Оно породило надежды на изменение ситуации в стране. Оживилась оппозиция. Посыпались письма в ЦК. Нарастали требования перемен, смены руководства.

А что же в самом руководстве? Практически оно сохранилось в том составе, в котором было сформировано в 1969 году на волне подавления реформаторского движения, которое тогда оценивалось как контрреволюционное и антисоциалистическое. В руководстве преобладали догматические консервативные силы, олицетворением которых был «сильный человек» – всемогущий Васил Биляк – «Василий Михайлович», как его звали в Советском Союзе. По сути дела, он держал партию в руках, опираясь внутри страны на традиционалистские силы и открыто используя в этих же целях свою близость к брежневскому руководству. К нему примыкали Алоиз Индра, Карел Гофман, Йозеф Кемпный, а также Милош Якеш, Йозеф Ленарт, хотя двое последних отличались большей самостоятельностью и реализмом. Под влиянием Биляка находился и секретарь ЦК по идеологии Ян Фойтик, в свое время склонный к прогрессивным взглядам, но, по-видимому, вынужденный подстроиться под господствующий стиль.

Противостоял этой группе в Президиуме ЦК КПЧ практически один Любомир Штроугал, председатель федерального правительства. Следует вспомнить, что в политической борьбе 1968 года он стоял несколько особняком, занимая критическую позицию по отношению к идеологам «пражской весны», он не был причастен к вводу войск в Чехословакию. И как нынешний глава правительства проявлял более реалистическое отношение к проблемам страны, выступал за проведение серьезных экономических и государственных реформ в направлении демократизации.

Штроугал был объектом постоянных нападок со стороны правых. Они только и ждали момента, чтобы его «съесть». Нашептывали о нем советским товарищам, пытаясь восстановить их против Штроугала, и, должен сказать, небезуспешно. Но Гусак не давал Штроугала на съедение, понимая, что он необходим для равновесия в руководстве. Такая позиция ограничивала аппетиты консерваторов. Гусак стремился подтянуть к руководству и более молодых и современных людей, а старая гвардия упорно не давала им ходу.

Особенно, конечно, следует сказать о Густаве Гусаке. Это опытный политик, прошедший суровую школу политической борьбы, серьезный мыслитель и аналитик. Перед его глазами и с его прямым участием протекали вся история послевоенной Чехословакии, все перипетии сложнейшей политической борьбы. Дважды сидел в тюрьме – при словацком буржуазном режиме и в социалистической Чехословакии.

Гусак был активным участником реформаторского процесса 1968 года. Вихрь событий вновь вынес его в самый верхний эшелон политических деятелей страны. Его выступления того времени отличались смелостью, оригинальностью оценок и суждений, но, конечно же, не были свободны от эмоций, вызванных возвращением в бурную политическую жизнь.

Недостаточно объективная, а порой и тенденциозная информация создавала о нем тогда в Советском Союзе противоречивые представления. Я помню, как в 1968 году в разгар политической борьбы в Чехословакии меня как секретаря Ленинградского горкома партии на одном из выступлений в большой аудитории спросили: «А что за птица Гусак?» Не скрою, что испытывал некоторое затруднение, отвечая на этот вопрос. Но и тогда уже было ясно, что это крупная фигура, выступавшая за перемены в стране и в то же время за сохранение социалистического курса и тесного сотрудничества с Советским Союзом.

Согласие Гусака в апреле 1969 года взять на себя руководство партией и страной, по моему мнению, было в высшей степени мужественным и ответственным шагом. Он взвалил на свои плечи тяжелейшую ношу и, надо сказать, оказался на высоте положения, сумев в жестких рамках реальных условий того времени направить развитие страны по пути политической стабилизации. Если бы Гусак вступил в открытую конфронтацию с консервативными силами и их лидерами, ему бы не удалось сделать этого, он не удержался бы у власти и месяца. Но вместе с тем он видел их ограниченность, необходимость привлечения к руководству новых людей, хотя здесь сталкивался с немалыми трудностями.

Советская перестройка поставила перед руководством КПЧ острейший вопрос: как к ней отнестись? Полная лояльность, послушность КПЧ по отношению к КПСС исключала возможность какого-либо открытого несогласия с новой линией советского руководства. И в официальных документах ЦК КПЧ, и в выступлениях всех ее деятелей можно было слышать только согласие с советской перестройкой, ее одобрение. Одно время между чехословацкими лидерами возникло даже нечто вроде соревнования за степень признания советской перестройки. Стороны обвиняли друг друга в ее недостаточной поддержке.

Но это признание включало широкий спектр позиций – от сочувственного отношения к ней со стороны Гусака и понимания необходимости у Штроугала до чисто декларативного признания, но отвержения по существу у Биляка и Фойтика.

Промежуточную позицию занимал Якеш, который чувствовал необходимость экономических реформ и каких-то подвижек в общественных структурах, но в то же время считал неприемлемым для Чехословакии советский опыт развития гласности и идеологического плюрализма. Иными словами, он был за перестройку, но без демократизации и гласности. Постепенно этот спектр мнений стал проявляться все яснее.

Из общения с чехословацкими друзьями я вынес твердое мнение, что позиция полного или частичного неприятия перестройки была всецело продиктована синдромом 1968 года, который довлел над руководством страны и определял логику его поведения. И дело тут не только в том, что кто-то держался за кресло, а в том, что за два десятилетия после «пражской весны» руководящая элита, партийный и государственный актив впитали в кровь и в плоть идеологию отторжения любой иной модели общества, кроме той, которая вновь была насильственно восстановлена в этой стране после 1968 года.

Реалистическая оценка ситуации приводила к выводу: одномоментная перемена господствующей идеологии, руководства страны невозможна, в стране нет той общественной силы, опираясь на которую можно было бы ее осуществить. Да и мы не считали, что нужно и у себя в Советском Союзе все разом переворачивать.

Конечно, был выход, намеки на который нет-нет да и проскальзывали в рассуждениях некоторых чехословацких руководителей и к которому мы, отвергая какое-либо вмешательство со своей стороны в дела другой страны, все же проявляли определенный интерес. Он состоял в том, чтобы подвести черту под предшествующим развитием, не вдаваясь пока в его категорические оценки, констатировать, что обстановка в стране изменилась, встают новые задачи, и в связи с этим провозгласить курс на национальное примирение. Отменить сохраняющиеся ограничения для активных участников событий 1968 года. Призвать всех к конструктивной работе, раскрыть постепенно шлюзы для демократических процессов: либерализации режима и экономических реформ.

Но догматические фундаменталистские силы заблокировали своим глухим упорством возможность развертывания обновленческих процессов. Без каких-либо вопросов с нашей стороны чехословацкие коллеги стали усиленно разъяснять нам, что проблемы реабилитации участников событий 1968 года не существует, этот вопрос якобы давным-давно снят самой жизнью, что и меры-то тогда были приняты очень легкие, не задевшие сколько-нибудь серьезно права человека и не коснувшиеся сколько-нибудь значительных слоев общества, и т. д. Продолжалась та же линия словесного одобрения перестройки, а фактически торможение демократических процессов.

Между тем в широких слоях общества настроение было совсем другое. Авторитет перестройки поднялся на беспрецедентную высоту. И все это проявилось, причем спонтанно и неожиданно для чехословацкого руководства, во время визита Горбачева в Чехословакию, состоявшегося в апреле 1987 года.

«Горбачев, оставайся у нас!»

Визит в Прагу готовился тщательнейшим образом. Особенно важно было выбрать правильную тональность и в официальных переговорах, и в контактах с населением, чтобы не усилить негативное отношение чехословацкого общества к своему руководству, но и не впасть в противоречие с преобладающими настроениями, которые нам были известны.

В Праге уже были вывешены флаги, портреты, подготовлено все для приема высокого гостя, когда было объявлено об отсрочке визита на два-три дня в связи с простудой Горбачева. Об этом я сообщил лично Гусаку. В западной прессе не обошлось без острот о «политической простуде» советского лидера, но все было именно так, как сообщалось.

Масштаб и значение визита превзошли все ожидания. Я имею в виду не только и не столько официальные встречи и переговоры с чехословацкими руководителями. Они были, как и раньше, дружественными, конструктивными, деловыми, велись на широком фоне осмысления нашего времени, мировых процессов. Гусак был очень интересным собеседником. Его отличала немногословная манера ведения диалога, но высокая концентрация мысли, широкая эрудиция. На время встречи Гусака и Горбачева Биляк и Якеш пригласили меня для параллельной беседы. С их стороны было высказано все, что можно было ожидать: и поддержка перестройки, и необходимость решения актуальных экономических проблем, и, конечно же, оценка политической обстановки. В развернутом виде с их стороны была представлена позиция чехословацкой стороны по вопросу реабилитации участников оппозиции 1968 года и подтверждена правильность действий союзных государств в отношении Чехословакии в 1968 году, охарактеризованы успехи Чехословакии за послекризисный период.

На большом эмоциональном подъеме прошли митинг чехословацко-советской дружбы с выступлениями Гусака и Горбачева, другие официальные церемонии, посещение завода «Компрессор», Национального театра, а также встреча Горбачева с членами и кандидатами в члены Политбюро ЦК и секретарями ЦК КПЧ, с работниками аппарата ЦК, переговоры в Братиславе, ознакомление с работой сельскохозяйственного кооператива в Словакии.

Но, конечно же, главное действие разыгралось на улицах и площадях Праги и Братиславы, и именно в нем проявился основной политический смысл визита. Везде, где должен был появиться Горбачев, его ждали огромные скопления народа, причем среди собравшихся преобладала молодежь. Народ заполнял не только улицы, но и балконы и крыши, все доступные возвышения. Как только Горбачев подходил к людям, раздавались взрывы приветственных возгласов, тянулись сотни и тысячи рук. Полиция с большим трудом сдерживала напор толпы. У Национального театра люди не уходили с улицы в течение всего спектакля, ожидая появления Горбачева. А когда мы вышли на Вацлавскую площадь и двинулись вдоль улицы, там было море людей, стоял непрерывный гул. Волны приветственных возгласов сотрясали воздух и сопровождали нас на всем пути. Это было нечто фантастическое. Как потом говорили чехословацкие друзья, впервые за долгие годы организационная работа в партии слилась со спонтанным проявлением народных чувств.

В чем же был смысл этой мощной и волнующей демонстрации? Пожалуй, наиболее полно его выражает возглас, обращенный к Горбачеву: «Михаил Сергеевич, оставайтесь у нас, хотя бы на год или даже на несколько месяцев!» Это было одновременно и открытое одобрение того, что началось у нас в стране, и выражение неудовлетворенности руководством своей страны, страстного желания, чтобы Чехословакия вышла из состояния общественно-политического застоя. Высветились острые проблемы этой страны, имевшие прежде всего не материально-экономический, а именно духовно- политический характер.

Находясь в эпицентре народной манифестации на улицах и площадях Праги, мы все, и в первую очередь Михаил Сергеевич, испытывали чувство неловкости за чехословацких руководителей. Гусак имел какой-то потерянный вид, хотя Горбачев старался всячески вовлечь его в общий разговор, обращался к собравшимся как бы и от себя и от Гусака, всячески демонстрируя свое уважительное отношение к нему, но это не помогало: народ как будто не замечал своего руководителя. Смотреть на это было тяжело.

Невольно я наблюдал и состояние Биляка, Капека, Якеша и других чехословацких лидеров. Они были явно ошеломлены грандиозным излиянием эмоций пражан. Старались делать вид: вот видите, как все здорово, каковы плоды нашей работы. Но можно представить себе, что творилось в душе каждого из них в это время.

Визит Горбачева стал и камертоном происходящего, и мощным импульсом последующего развития событий в Чехословакии. Конечно, каждый делал для себя выводы в соответствии с собственным пониманием того, что делалось вокруг, глядя «со своей колокольни». Гусак, как человек честный и откровенный, серьезно задумался о своей отставке и обеспечении дальнейшего руководства страной.

У меня складывалось впечатление, что он, понимая необходимость перемен, рассматривал их более широко, связывая с изменением политического курса в сторону проведения назревших реформ. Ведь воля народа в апреле была выражена определенно и однозначно. Вместе с тем он видел, что консервативные силы в руководстве не удастся отстранить, ибо они отражают настроения в довольно широких партийных слоях, где повсюду расставлены «свои люди». Гусак искал выход из этого положения, чтобы нащупать пока хотя бы компромиссное, частичное решение вопроса, не допустить усиления консервативного крыла.

Что касается Биляка и других сторонников жесткого курса, то они с учетом своих интересов пытались свести все лишь к смене высшего руководителя, и то по причине его физических возможностей, не затрагивая нынешнюю политическую линию по существу. Вопрос этот они хотели решить побыстрее, рассчитывая таким путем погасить недовольство в обществе, «выпустить пар» и в то же время сохранить, а может быть, даже и упрочить свои позиции. Более взвешенную и разумную позицию, включавшую признание необходимости перемен, занимал Якеш.

Так или иначе, при всем различии мотивов, которыми руководствовались действующие лица, вопрос о смене руководства в последующий период вышел на первый план. Вокруг него все сильнее стали разгораться страсти. В Президиуме ЦК возникла нервозная обстановка. Неожиданный демарш предпринял председатель Совета профсоюзов Карел Гофман, который, высказав недовольство своим положением, заявил об отставке. Признаки неуравновешенности появились и в поведении первого секретаря Пражского горкома партии Антонина Капека, в его скандальных выступлениях на Президиуме, а затем и на пленуме ЦК КПЧ. Любомир Штроугал не скрывал своего намерения в случае ухода Гусака немедленно подать в отставку.

Не находя серьезной кандидатуры на свое место, которая могла бы противостоять Биляку, Гусак пребывал в затруднительном положении. Он хотел сохранить Штроугала в руководстве, но понимал, что выдвижение его на первую роль нереально. Быстро набирал силу и авторитет председатель чешского правительства Ладислав Адамец, но он не мог рассчитывать на поддержку в Президиуме и ЦК, в том числе из-за некоторых личных качеств – независимого характера, прямоты и резкости суждений. Попытки Гусака остановить выбор на ком-то из молодых секретарей ЦК также ни к чему не привели. Ему нужно было время, а его у Гусака уже не было.

В конечном счете, как нам потом стало известно, Гусак пришел к компромиссному варианту – создать тандем: Якеш – Генеральный секретарь и Штроугал – председатель правительства.

Милош Якеш был опытным политиком, неплохо знавшим и экономику, поскольку в Президиуме ЦК КПЧ он в последнее время занимался именно этими вопросами. Якеш примыкал к большинству Президиума, над которым довлел синдром 1968 года, но отличался большей самостоятельностью, не глядел в рот Биляку, мог проявить характер. Очень важно, что Якеш имел репутацию честного, скромного и требовательного к себе человека. Главная проблема, по-видимому, состояла в том, как обеспечить взаимопонимание Якеша со Штроугалом и оградить Якеша от доминирующего влияния консервативного крыла.

Во время пребывания чехословацких руководителей в Москве в начале ноября 1987 года на праздновании 70-летия советской власти (Гусака в поездке сопровождали Якеш и Биляк) состоялась встреча Горбачева с Гусаком, как всегда очень открытая и товарищеская. Гусак сообщил об обстановке в Чехословакии, дав понять, что он интенсивно размышляет над проблемой изменений в руководстве страны, ищет взвешенное решение. Он положительно отозвался о Якеше, дал высокую оценку деятельности Штроугала,. говорил, что готовится принять решение относительно себя. Гусак информировал Горбачева, что основные моменты перестройки в Чехословакии, и прежде всего экономические реформы, намечено обсудить в декабре на пленуме ЦК, а в связи с этим осуществить и перестановки в руководстве.

Горбачев не стал вдаваться в обсуждение возможных перестановок в руководстве, подчеркнув, что это сугубо внутреннее дело Чехословакии. При этом он добавил, что никто лучше, чем сам Гусак, не почувствует тот момент, когда надо будет решать этот вопрос с точки зрения интересов страны и его собственных, личных интересов. Горбачев дал согласие принять Штроугала в Москве, как только он этого сам пожелает.

Во время пребывания чехословацкой делегации в Москве произошел весьма любопытный и многозначительный казус. В выступлении директора Института марксизма-ленинизма Смирнова на пресс-конференции, не помню, в какой связи, была поставлена под сомнение правомерность действий союзных государств в Чехословакии в 1968 году. Я и сейчас не могу сказать, было это случайностью или обдуманным шагом. Могу лишь отметить, что такого рода настроения стали все шире распространяться в кругах интеллигенции, среди ученых. Конечно, Смирнов высказывал свою точку зрения. Но дело в том, что он был членом ЦК и директором Института марксизма- ленинизма при ЦК КПСС, а в недавнем прошлом – помощником Генсека. Никаких санкций или тем более указаний по этому вопросу из ЦК КПСС он, естественно, не получал.

Это выступление привело чехословацкую делегацию, особенно Биляка, в большое возбуждение. Узнав об этом уже поздно вечером, я счел необходимым заехать в особняк на Ленинских горах, где размещалась чехословацкая делегация. В разговоре наедине с Биляком ему было заявлено, что это личное мнение Смирнова, при этом подчеркнуто, что ни один вопрос, касающийся любой дружественной партии и страны, нами не решается и никогда не будет решаться без совета с ее руководством. В то же время мы не можем наложить запрет на обсуждение исторических проблем нашими учеными.

Собеседник вроде бы принял такое разъяснение к сведению, но тут же попытался перевести разговор на тему о ситуации в руководстве, необходимости перемен и т. д. Это никак не входило в мои планы, и я попросил Биляка не втягивать нас в обсуждение подобных проблем. Это ваши дела, и никто за вас решать их не будет. На том разговор и закончился.

В середине ноября в Москву приехал Штроугал. Переговоры с ним по экономическим проблемам провел Рыжков, но главным, конечно же, был политический аспект этой поездки, встреча Штроугала с Горбачевым, который высоко оценил деятельность Штроугала как главы правительства, его усилия по реформированию экономики. Вместе с тем было высказано мнение, что идти на пленум в декабре, первый пленум по перестройке, надо с твердой уверенностью, что решения будут приняты серьезные и руководство их сможет осуществить.

Штроугал уехал домой в приподнятом настроении. Он почувствовал, что в Москве понимают ситуацию и отнюдь не следуют слепо советам некоторых твердокаменных друзей из чехословацкого руководства.

Схватка за власть

Беседы эти оказались как нельзя своевременными. Дело в том, что уже 18 ноября по инициативе Биляка и его сторонников на Президиуме ЦК КПЧ был поставлен вопрос о разделении постов президента и первого секретаря Центрального Комитета партии. По-видимому, эти люди заподозрили, что в Москве за их спиной все вопросы обговорены Гусаком и Штроугалом, и решили действовать.

Индра прямо спросил Гусака: не была ли затронута в Москве тема разделения постов? Гусак, разумеется, дал отрицательный ответ, подчеркнув при этом, что он в Москве получил полную поддержку в проведении линии на перестройку. Биляк, в свою очередь, «прижимал» Штроугала: не говорил ли он в Москве, что в Праге есть противники перестройки, и не называл ли он конкретных фамилий в связи с этим? Штроугал тоже, естественно, категорически отверг такое предположение. Вспомнили, конечно, о выступлении Смирнова относительно событий 1968 года. Все, кроме Штроугала и Капека, высказали свое негативное мнение по этому поводу. Поручили Биляку добиваться подтверждения прежних оценок и «Уроков кризисного развития».

Когда заседание Президиума было возобновлено во второй день, Биляком открыто был поставлен вопрос о разделении постов. Видимо, не желая решать эту проблему под давлением, Гусак не раскрывал карты. К тому же соотношение сил в Президиуме было 7:3 в пользу консерваторов, а во всем руководстве, включая кандидатов в члены Президиума и членов Секретариата, примерно 10:10.

Обо всем этом информировал советский посол в Праге В.П. Ломакин. 23 ноября в разговоре по спецсвязи посол попросил меня переговорить с Михаилом Сергеевичем, чтобы он позвонил Гусаку. Я сказал, что обращаться с таким предложением к Горбачеву не буду, ибо уверен в отрицательном ответе Горбачева. Но в то же время посоветовал послу самому позвонить Генсеку и сообщить ему о складывающейся обстановке. Реакция была такой, как я и ожидал: обращаться к Гусаку и подталкивать его к каким-то действиям Горбачев не будет. Он вообще не считает необходимым добавлять что-либо к тому, что было обсуждено с чехословацким руководителем во время последней встречи.

Накануне нового заседания Президиума Ломакин был приглашен Гусаком к нему на квартиру и имел с ним доверительную беседу.

Гусак рассказал о перипетиях дискуссии в Президиуме и о складывавшейся ситуации. Он сообщил, что Якеш отверг предложения Биляка об учреждении поста заместителя Генерального секретаря, об избрании его, Якеша, на эту должность. Гусак признал, что разделения постов не избежать, но выражал опасения, что может быть оказано давление на некоторых членов Президиума, несогласных с «семеркой».

Дальнейший диалог, по рассказам посла, выглядел примерно так.

ГУСАК. Не считает ли Михаил Сергеевич, что уже наступил тот момент, о котором шла речь на нашей с ним встрече, когда исходя из интересов страны мне надо принимать в отношении себя ответственное решение?

ЛОМАКИН. Об этом речи не было и нет. Но в Политбюро ЦК КПСС возникает естественное беспокойство за то, как дальше пойдет развитие событий в Чехословакии.

ГУСАК. Не могу оставить Штроугала и Капека на съедение.

ЛОМАКИН. А не возникал ли вопрос о договоренности о каком-то сроке, по истечении которого может быть решен вопрос о разделении постов?

ГУСАК. Если бы возник такой вопрос, то потребовалось бы два-три месяца, в течение которых можно было бы выдвинуть к руководству новых, в том числе молодых, людей.

ЛОМАКИН. Насколько реально это в нынешних условиях?

ГУСАК. Не очень реально. Вопрос блокирован. Но и его решение не изменит быстро соотношение сил. Какой же выход? Если произойдет выход на Биляка, то полетят головы.

ЛОМАКИН. А не видите ли Вы иной возможности решить вопрос в отношении Биляка?

ГУСАК. Вот если бы кто-то помог принять такое решение.

ЛОМАКИН. Но это можете решить только Вы.

Посол сообщил, что настроение у Гусака было спокойное и уверенное, но и у Биляка решительность не спадала.

В общем, ноябрьские заседания Президиума явились прелюдией к решительной схватке. Обстановка в чехословацком руководстве накалилась до предела. В самом конце месяца я написал краткую записку с оценкой ситуации в руководстве КПЧ и передал ее из рук в руки Горбачеву. Вот ее текст.

ОБ ОБСТАНОВКЕ В ЧЕХОСЛОВАЦКОМ РУКОВОДСТВЕ

Особенность ситуации в том, что борьба за власть между сложившимися в чехословацком руководстве группировками фактически оттеснила на задний план вопрос о программе перестройки, необходимость которой остро ощущается в партийном активе и среди народных масс.

Каков может быть в этих условиях ход событий?

Если группировка во главе с Биляком придет к руководству, фактически вытеснив Штроугала и его сторонников, то это будет воспринято в обществе как победа консервативных сил, не желающих ни на йоту отступить от тех жестких позиций, которые были вынужденно заняты партией после 1968 года. Не только настроения самого Биляка, который играет и, очевидно, будет играть ключевую роль даже при Якеше в роли нового Генсека, но и логика борьбы против сторонников Штроугала (а их еще много – в хозяйственном аппарате, среди интеллигенции, видящей в нем поборника перемен) будет побуждать новое руководство отстаивать прежние позиции, если и идти вперед – то с неохотой, мелкими шажками.

Поскольку сейчас сохранение Гусака на посту Генсека вряд ли возможно, да и было бы встречено в партии и обществе с крайним раздражением, наиболее целесообразен (по крайней мере, на какое-то время) вариант совместной работы Якеша и Штроугала на постах Генсека и премьера. В принципе это возможно, и Штроугал уже предлагал Якешу нечто вроде политического союза. Однако этого постарается не допустить Биляк, который понимает: если Штроугал договорится с Якешем, то ему не останется места в руководстве, он должен будет уйти.

Фактически обстановка складывается так, что со всех точек зрения становится желательным нейтрализовать Биляка. Без этого невозможно ни укрепление единства чехословацкого руководства (пусть постепенного, через какие-то этапы), ни вступление на путь реформ, в которых нуждается страна.

Очевидно, единственный способ проложить дорогу такому ходу событий – постараться убедить Якеша в необходимости найти общий язык со Штроугалом. Последний не исчерпал своих возможностей как премьер, обладает большим опытом организации хозяйства. Кроме того, сохранение его на посту председателя правительства (хотя бы на какое-то время) помогло бы избежать углубления разногласий в партийном и государственном активе, сохранить единство, столь важное для партии и страны.

Целесообразно через совпосла или каким-нибудь иным способом довести эти мысли до сведения Якеша, чтобы упредить нежелательный поворот событий (особенно возможный в связи с тем, что, по словам Штроугала, в случае ухода Гусака с поста Генсека он вынужден будет также подать в отставку).

Одновременно я передал Горбачеву материал для возможного разговора с Гусаком, имея в виду, что последний мог в любое время сам выйти на такой разговор.

К ВОЗМОЖНОМУ РАЗГОВОРУ С Г. ГУСАКОМ

Положение, возникшее в чехословацком руководстве, означает, что вопрос преемственности в руководстве партии решается, к сожалению, не на согласованной основе, не на основе единства, а в противоборстве.

Но если уж так случилось, надо искать достойный выход из положения. Сейчас самое важное – не допустить, чтобы разногласия в Президиуме ЦК КПЧ были выплеснуты наружу, перенесены на более широкую арену. Опасно, если в возникшие разногласия будут вовлечены партийный актив, общественность. Нельзя давать политический простор личным амбициям и групповым интересам. Особенно опасно было бы допустить, чтобы разногласия приняли форму межнациональной распри.

Очевидно, что нельзя проводить пленум ЦК КПЧ в условиях отсутствия единства в руководстве. Задача задач сегодня – искать решение в рамках Президиума ЦК КПЧ.

Наша позиция остается такой, как мы ее высказывали в беседах в Москве и Праге. Мы не считаем себя вправе вмешиваться в расстановку кадров в братской партии. Отношение к чехословацким руководителям ясно выражено на встречах, которые у нас были с ними в течение последнего времени. В беседах с Гусаком, Якешем и Штроугалом подчеркивалось полное согласие с планами перестройки, в которой так остро нуждается страна. Именно эту проблему, как мы понимаем, должен решать пленум ЦК КПЧ, на который необходимо прийти, имея единую позицию в руководстве и разработанную программу перестройки.

Мы сохраняем высокое уважение к т. Гусаку. Его огромный вклад в дело социализма неоспорим. Нет сомнения, что он сумеет вместе с другими членами руководства обеспечить нормальную преемственность принципиальной линии КПЧ и курса на обновление социализма.

Однако этот материал так и не потребовался. 4 декабря во второй половине дня мне в кабинет в мое отсутствие позвонили сначала Биляк, а затем посол Ломакин. В 19 часов я перезвонил им. Биляк сообщил о принятых на заседании Президиума предложениях Гусака о разделении постов и рекомендации на должность Генсека Милоша Якеша. Они будут вынесены на пленум ЦК КПЧ 17-18 декабря, который созывается для рассмотрения ситуации в стране и экономической реформы. Еще до пленума о предложении Президиума будут информированы первые секретари обкомов партии, а также другие члены ЦК. Ломакин к этому добавил, что Президиум прошел спокойно и, судя по всему, найден тот компромисс, к которому так долго шли.

Горбачев в это время находился в Вашингтоне, где проходила советско-американская встреча на высшем уровне, но новость из Праги была немедленно доведена до сведения Генерального секретаря. А 11 декабря руководители социалистических стран собрались в Берлине, где Горбачев на пути из Вашингтона сделал остановку и подробно информировал своих коллег из социалистических стран о соглашениях, достигнутых в Вашингтоне, и содержании переговоров с Рейганом.

Перед самым началом заседания, когда Горбачев еще не появился в зале, ко мне подошел Гусак, возглавлявший чехословацкую делегацию, и очень тепло, как мне показалось, с каким-то особым смыслом, поздоровался. Держался же он на встрече так, как будто никаких перемен в стране и в его положении не произошло.

Через несколько дней пленум ЦК КПЧ принял предложения Президиума, о которых шла речь. Горбачев направил приветственное послание Якешу по случаю его избрания Генсеком, как всегда делалось в подобных случаях. Но на сей раз не обошлось без курьеза. Несколькими днями позднее обнаружилось, что наше послание так было переведено друзьями, что оказался искаженным его смысл. В частности, слова «обновление социализма» были переведены как «укрепление социализма». Нас уверяли, что это техническая погрешность, но было ясно, что это дело рук Фойтика или Биляка.

С чехословацкой стороны сразу же возник вопрос о поездке нового Генсека в Москву, но в результате консультаций решили не спешить и провести визит примерно месяц-полтора спустя, что и было сделано. А вскоре после этого в апреле состоялся визит в Москву и Гусака в качестве президента страны. Гусак сказал, что новый Генсек ЦК КПЧ его не разочаровал и он оказывает новому партийному лидеру всемерную поддержку. Вместе с тем сетовал на то, что многие люди в чехословацком руководстве воспринимают перестройку пока только как лозунг, а не практическое действие.

Что касается Якеша, то он, по моим наблюдениям, искренне стремился заняться перестройкой, освободиться от групповых пристрастий, всех вовлечь в активную перестроечную работу. На первых порах он был готов к совместной работе со Штроугалом, принимал некоторые меры, чтобы ограничить влияние Биляка на решение политических и кадровых вопросов. По его указанию, в частности, была прекращена публикация мемуаров Биляка, выдержанных в тенденциозном духе. В конечном счете Биляк ушел в отставку.

Принципиальную позицию занял Якеш в связи со скандальной статьей Фойтиковой, в которой, может быть только в более откровенной форме, проявлялись взгляды и позиции ее мужа Яна Фойтика. Незадолго до этого Фойтикова побывала в Москве, пообщалась здесь с определенной публикой и по возвращении домой выступила со статьей по сути дела антиперестроечной, чехословацким вариантом статьи Нины Андреевой. Вокруг статьи стали раздувать ажиотаж, была попытка перепечатать ее в «Руде право», то есть придать чуть ли не официозное звучание. Усилиями некоторых деятелей Фойтикова стала превращаться в героиню дня, выступать на собраниях и т. д. Якеш высказал свое негативное отношение к статье, предотвратил ее перепечатку в органе ЦК КПЧ.

Немало усилий предпринимал Якеш и в направлении экономической реформы, вначале вместе со Штроугалом, а затем, когда тот все-таки ушел в отставку, вместе с новым председателем федерального правительства Ладиславом Адамецем.

В общем усилия Якеша в активизации перестройки были заметны, но он остановился на полпути, оказался не в силах перейти главный для него рубеж: так и не было сделано решительных шагов в сторону национального примирения, избавления от синдрома 1968 года, провозглашения политического курса на всестороннюю глубокую демократизацию и гласность. Кардинальные вопросы, волновавшие общественность страны, не были решены. А потому оппозиционные настроения нарастали и в конце концов вылились в ноябрьскую «бархатную революцию». Немалую роль в этом сыграли внешние импульсы: обвальные перемены в ГДР, Болгарии, нарастание кризиса в других странах Восточной Европы. Но, конечно же, главные причины лежали во внутренних проблемах Чехословакии.

«Бархатная революция»

Припоминаю, что 17 ноября 1989 г., как раз в тот день, когда на улицах Праги вспыхнули студенческие выступления, положившие начало «бархатной революции», я встречался с Яном Фойтиком – коллегой по идеологической работе, находившимся тогда в Москве. Он мне, собственно, и сообщил о студенческих волнениях, не предполагая, во что они могут вылиться.

В ходе беседы был затронут вопрос о переоценке событий 1968 года. Фойтик пытался выяснить, не собираемся ли мы сделать переоценку 1968 года в свете последующих событий и нового политического мышления. Говорил, что и они испытывают огромное давление по этому вопросу. Человек умный и, я бы даже сказал, хитрый, он не заявлял, что постановка этой проблемы для них полностью исключена. Более того, намекал на то, что, дескать, в нынешнем чехословацком руководстве не осталось людей, непосредственно причастных к акции союзных государств в августе 1968 года (в это время Биляка, Индры в Президиуме ЦК КПЧ уже не было). «Если вы сделаете какие-то шаги в этом направлении, мы бы могли на это со своей стороны реагировать», – говорил он.

Пришлось напомнить нашу позицию, которая уже высказывалась раньше: ни в этом случае, ни в каком-либо другом мы не намерены принимать односторонние решения по вопросам, касающимся не только нас, но и в первую очередь наших друзей. Для нас, поскольку мы отмежевались от брежневского курса в рамках нового политического мышления, переоценка 1968 года не представляет опасности, напротив, была бы логичным шагом, но это означало бы прямое выступление против нынешнего чехословацкого руководства, продолжавшего стоять на позициях «Уроков кризисного развития». Инициатива в пересмотре этих позиций или хотя бы постановка вопроса должны быть за чехословацкими товарищами.

Разговор принял довольно острый характер. Но, естественно, он не мог привести к какому-то результату, ибо эта проблема должна была решаться коллективно, на высшем уровне, при наличии положительных позиций руководства всех стран, имевших отношение к событиям 1968 года. Кто бы мог предположить, что менее чем через месяц в обстановке массовых выступлений ЦК КПЧ и правительство пересмотрят прежние оценки августа 1968 года и осудят акцию союзных стран, а руководители этих стран соберутся в Москве и дезавуируют прежнее решение о вводе своих войск в Чехословакию.

Сразу после нашей беседы Фойтик вернулся в Прагу, где события принимали все более массовый и крутой характер. Властями было принято пагубное решение подавить силой выступление студенческой молодежи. Оно вызвало бурю возмущения в обществе, которая смела существующий режим, привела к отстранению партии от власти, а затем и ее развалу. Власть перешла в руки оппозиции.

Начался спонтанный, обвальный процесс распада старой общественной системы, который потряс общество, открыл перед ним новые пути, но породил немало перехлестов, болезненных явлений и потерь. Не мог он не затронуть и сферы межнациональных отношений, федеративного устройства чехословацкого государства.

Могу на основе личных впечатлений засвидетельствовать, что национальный вопрос в Чехословакии был очень чувствительным на протяжении всех последних десятилетий. Словаки считали свое положение в едином государстве если не ущемленным, то, во всяком случае, неравноправным, подчиненным. Возник своего рода комплекс национального самоутверждения: ни в чем в Братиславе не хотели отставать от Праги. Отсюда престижные объекты и резиденции, наличие всех атрибутов государственной власти, ритуалы и т. д. Ревностно следили за тем, чтобы все зарубежные делегации, прибывавшие в страну, обязательно посещали и Братиславу.

Слов нет, в рамках федеративного государства Словакия сделала мощный рывок в экономическом и социальном отношениях, сократилось ее отставание от развитых чешских областей. А в Чехии в обыденном сознании это воспринималось подчас как обуза, как решение проблем Словакии за чужой счет. Для выражения национальных интересов чехов постепенно был создан полный набор чешских государственных институтов, дублировавших федеральные структуры.

К этому надо добавить национально-исторические и культурные особенности Чехии и Словакии, религиозные различия, более характерное для чехов тяготение к западноевропейскому менталитету и, напротив, большее взаимодействие с восточнославянским миром – для словаков.

Все это не могло не сказываться на жизни двух народов в едином государстве, возникшем в 1918 году. Каждое осложнение общественно-политической ситуации в стране сопровождалось и обострением национального вопроса. Например, события 1968 года вызвали такой взрыв национальных чувств, который поставил под вопрос сохранение целостности чехословацкого государства. Требования самостоятельности двух республик громко зазвучали со стороны различных политических сил. Тогда распада страны избежать удалось.

В более или менее нормальных условиях развития сепаратистские настроения приглушались и отодвигались на второй план. А вот испытания «обвалом» 1989 года федеративное государство уже не выдержало и через три года перестало существовать. Произошло это в мирных, конституционных, цивилизованных формах в соответствии с волеизъявлением обоих народов.

Конечно, не случайно разделение Чехословакии на два государства более или менее совпало по времени с распадом Советского Союза и югославской федерации. Оно отражает в какой-то мере общую тенденцию к национально-этническому самоопределению, столь отчетливо проявившуюся во второй половине XX столетия не только в распаде прежних, многонациональных империй, но и в подъеме национально-сепаратистских движений в развитых странах (Бельгия, Канада, Испания и др.).

И все же главной причиной распада Чехословакии, СССР, равно как и Югославии, стали общественно-политический и экономический кризис, крах советской модели социализма с ее тенденцией к тоталитаризму, к унитарному государству под флагом пролетарского интернационализма и все большего сближения и единения народов. В результате обвальных перемен не только сметены извращения и перекосы в межнациональных отношениях, но пострадали и живые, здоровые ткани этих отношений.

Была ли фатальной неизбежность распада федераций? На этот вопрос даст ответ только история. Сейчас можно лишь рассуждать по этому поводу, выдвигая те или иные аргументы и контраргументы. С моей точки зрения, ссылки на печальный опыт колониальных империй прошлого неубедительны. Ведь то были насильственно созданные конгломераты, державшиеся в основном на военно-административном принуждении, а не на естественно возникшей экономической и этнокультурной общности. Напротив, именно последняя была характерна для отношений между народами бывших СССР, СФРЮ и ЧССР.

Не подтверждается фатальная неизбежность распада многонациональных государств и новейшим западноевропейским и североамериканским опытом. Ведь при всей остроте межнациональных отношений это не привело к распаду ни одного из указанных государств. Факторы интеграционные, центростремительные, здесь, по-видимому, все же превалируют. Нет оснований полагать, что при более или менее нормальных, некризисных условиях развития соотношение этих факторов в Советском Союзе, Югославии или Чехословакии было бы иным. Сожительство народов этих стран в рамках одного государства складывалось десятилетиями и даже веками, оно вовсе не порождение одной общественной системы – того, что называли социализмом, имеет глубокие корни в различных сферах общественной жизни.

Впрочем, история может корректироваться только самой историей. Волю народов, их законное стремление к самоуправлению надо уважать. Но, конечно же, очень важно, чтобы она не выливалась в односторонние, стихийные и тем более насильственные акты, не вела к конфликтам и войнам, а осуществлялась в русле согласованных легитимных действий. Конституционное разделение чехословацкой федерации на два независимых государства показывает в этом отношении хороший образец.