Глава 4 Час «Ч».3 часа 15 минут

Глава 4

Час «Ч».3 часа 15 минут

«Восток был объят пламенем».

Военврач из пехотных частей,

22 июня 1941 года

Река Буг… Город Брест

Герд Хабеданк, военный корреспондент, продвигался вместе с частями 45-й пехотной дивизии. Цель — крепость города Бреста.

«Под палящим солнцем по пропыленным и забитым транспортом и войсками дорогам Восточной Польши мы двигались к Бугу, минуя по пути лесные просеки, цепляясь кузовом за ветки деревьев, мимо артиллерийских батарей и передвижных командных пунктов, затаившихся под кронами сосен.

Бесшумно, не издав ни шороха, мы подползли к самому берегу Буга. Все подъездные дороги к реке были посыпаны толстым слоем песка — на нем глохли шаги наших кованых сапожищ. Штурмовые группы уже сосредотачивались вдоль обочин дорог. На фоне окрашенного утренней зарей неба вырисовывались очертания надувных резиновых лодок».

Добравшись до блиндажа, в котором размещался штаб батальона, Хабеданк бросил взгляд на противоположный берег Буга и на русских, находившихся в какой-то сотне метров в похожем укрытии. Интересно, о чем они сейчас думают. «Были отчетливо слышны доносившиеся с другого берега голоса, — вспоминал он, — а где-то в самой крепости звучал громкоговоритель».

Рудольф Гшёпф, капеллан дивизии, отслужил мессу в 20 часов. После этого встретился с офицером медицинской службы, а медики рангом пониже тем временем занимались рытьем ходов сообщений между перевязочным пунктом 3-го батальона 135-го полка. Вскоре все собрались в небольшом строении и перебросились парой слов — напряжение становилось невыносимым. В 2 часа ночи они с удивлением наблюдали, как через мост проследовал грузовой состав. «Наверняка с грузами, предусмотренными экономической частью германо-советского договора 1939 года». Окутанный клубами пара паровоз тащил вагоны в Германию. Эта вполне мирная картина никак не вязалась с царившей вокруг подготовкой к предстоящему штурму цитадели на другом берегу.

«На противоположной стороне внутри цитадели, казалось, все мирно спали. В двух шагах внизу мирно плескались волны Буга у ночная тьма окутала строения, которым вот- вот суждено было обратиться в руины».

2-й танковой группе генерала Гудериана была поставлена задача форсировать Буг по обе стороны от Брестской крепости. Поскольку демаркационная линия между Советским Союзом и оккупированной вермахтом частью Польши проходила через реку, западные форты крепости занимали немцы, а восточные — Красная Армия.

Еще до вторжения в Россию Гудериан знал, что «у верховного командования, несмотря на опыт западной кампании, не было единого взгляда на использование танковых соединений». Генералы, не имевшие отношения к танковым войскам, придерживались мнения, что первый удар следует нанести пехотными дивизиями, проведя предварительно сильную артиллерийскую подготовку, а танки ввести в бой лишь после того, как вклинение достигнет известной глубины и наметится возможность прорыва. Напротив, генералы-танкисты придавали большое значение использованию танков с самого начала в первом эшелоне, потому что именно в этом роде войск они видели ударную силу наступления. Они считали, что танки могут быстро осуществить глубокое вклинение, а затем немедленно развить первоначальный успех, используя свою скорость. Генералы сами видели результаты использования танков во втором эшелоне во Франции. В момент успеха дороги оказывались запружены бесконечными, медленно двигающимися гужевыми колоннами пехотных дивизий, которые препятствовали движению танков. Генералы-танкисты разрешали вопрос следующим образом: на участках прорыва использовать танки в первом эшелоне, впереди пехоты, а там, где решались другие задачи, например, взятие крепости [Брестской], использовать пехотные дивизии. Фортификационные сооружения Брестской крепости, вероятно, могли считаться устаревшими, однако «крепостью Брест-Литовск (ныне г. Брест, Беларусь. — Прим. перев.) с ее старыми укреплениями, отделенной от нас реками Западный Буг и Мухавец, а также многочисленными наполненными водой рвами могла овладеть только пехота». Поэтому под командование Гудериана был передан 12-й пехотный корпус, одной из дивизий которого, 45-й, предстояло штурмовать Брест. Гудериан пришел к выводу, что:

«Танки смогли бы взять ее только внезапным ударом, что мы и попробовали сделать в 1939 г. Но в 1941 г. условий для этого уже не было».

Брестская крепость была построена в 1842 году. Она располагалась на четырех островах частично естественного, частично искусственного происхождения, находившихся у слияния Буга и Мухавца. Вокруг Центрального острова находились три других: Западный (Пограничный), Южный (Госпитальный) и Северный (Кобринский). Центральная, наиболее укрепленная, часть цитадели была окружена двухэтажным кирпичным строением, 500 казематов и подземных бункеров служили хранилищами запасов и убежищами для личного состава, а также обеспечивали мощную оборону. Подземные бункеры соединялись подземными ходами сообщения. За наружными стенами располагались многочисленные здания и постройки, в том числе дом офицеров, 74 а также церковь. Толстые наружные стены были непробиваемы для артиллерийских снарядов любого калибра. Западный, Северный и Южный острова образовывали пояс внешней обороны с валами высотой 10 метров. Валы и бастионы трех предмостных укреплений — фортов — прикрывали цитадель, не позволяя противнику вести стрельбу прямой наводкой. Каждый такой форт представлял собой самостоятельную крепость в миниатюре.

Однако это сверхмощное фортификационное сооружение имело одно уязвимое место. Оно возводилось для обеспечения круговой обороны. Но после окончания польской кампании крепость оказалась разделена демаркационной линией. Наиболее важный узел обороны, западный, отошел к немцам. Кроме того, лишь трое ворот обеспечивали доступ к шестикилометровому кольцу оборонительных сооружений, позволявшему использовать цитадель согласно ее первоначальной оборонительной концепции. Это увеличивало сроки приведения в боевую готовность личного состава и занятие им позиций для обороны. Генерал-майор Сандалов, начальник штаба 4-й армии, оценивал это время в 3 часа, — именно в это время защитники крепости понесут значительные потери в случае внезапной атаки ее. Лишь 2 км оборонительных стен выходили на запад, то есть на главное направление, откуда могла возникнуть угроза. И на них можно было разместить лишь один пехотный батальон и половину батальона пограничников. Судя по некоторым данным, в ночь с 21 на 22 июня 1941 года в Бресте находились 7 батальонов 6-й и 42-й стрелковых дивизий Красной Армии, а также несколько учебных подразделений и несколько артиллерийских полков.

На противоположном берегу Буга к нападению изготовились 9 пехотных батальонов вермахта и еще 18 сосредоточились на флангах. 12-й армейский корпус 4-й армии получил задачу окружить крепость и обеспечить проход передовым соединениям 2-й танковой группы — 24-му и 47-му танковым корпусам. Непосредственно на город наступать предстояло 45-й пехотной дивизии. 31-я и 34-я дивизии должны были обойти город и обеспечить внутренние фланги наступающих танковых корпусов.

В состав 45-й пехотной дивизии входили 3 полка (130-й, 133-й и 135-й) по 3 батальона в каждом. Им ставилась задача захватить Брестскую крепость, четырехпутный железнодорожный мост через Буг, пять других мостов через Мухавец к югу от города. Это открывало возможность создания «коридора» для танков 2-й танковой группы, направлявшейся далее на Кобрин.

План наступления дивизии предусматривал нанесение удара по двум направлениям — севернее цитадели и южнее. На левом фланге немцы предполагали, высадившись на Западном острове, нанести удар по цитадели, пользуясь фактором внезапности, захватить ее и выйти на восточную окраину Бреста. Для выполнения данной задачи были выделены два батальона 135-го пехотного полка при поддержке двух учебных танковых взводов. На правом фланге 130-й пехотный полк должен был переправиться через Мухавец и занять Южный остров. Задача захватить мосты через Мухавец возлагалась на девять специально подготовленных групп саперов. Один батальон оставался в резерве командира дивизии, а 3 батальона 133-го пехотного полка составляли резерв корпуса. Девять легких и три тяжелых батареи дивизионной артиллерии при поддержке дальнобойных орудий большого калибра и трех дивизионов мортир должны были провести пятиминутную артподготовку, а затем вести огонь по заранее намеченным целям. Предполагалось, что и другие две дивизии 12-го корпуса, 34-я и 31-я, также примут участие в штурме города. Особое подразделение, 4-й полк химической защиты, — до 22 июня 1941 года засекреченная часть — осуществляло поддержку операции атакой новым видом оружия — многоствольными реактивными минометами. «Там места живого не останется», — заверяли артиллеристы личный состав ударных групп.

Солдаты вермахта непоколебимо верили в победу. Лейтенант Михаэль Вехтлер из резервного полка не сомневался, что операция будет «легкой», несмотря на то, что в первый день полку предстояло выйти на рубеж в 5 км восточнее Бреста. Если смотреть на цитадель издали, она «больше напоминала обычные казармы, но никак не крепость». Этот оптимизм нашел выражение в том, что для первого удара 76 выделялись лишь 2 из 9 батальонов. Три батальона находились во втором эшелоне, а еще 4 оставались в резерве.

45-я пехотная дивизия имела опыт участия во французской кампании, где потери убитыми составили 462 солдата и офицера. Как и в большинстве пехотных дивизий, сосредоточенных у границы с СССР, личный состав дивизии был полон сил и настроен по-боевому. Находясь в местах расквартирования в Варшаве перед началом русской кампании, солдаты получили возможность осмотреть поверженную польскую столицу. Многие, объезжая городской центр в пролетках, фотографировались на память. Боевая подготовка прошла успешно. В основном отрабатывались навыки форсирования водных преград с высокими, обрывистыми берегами и приемы атаки фортификационных сооружений. В общем, идиллия да и только. В свободные от службы жаркие часы солдаты разгуливали в трусах. Те, кому предстояло форсировать Буг на лодках, часто устраивали «морские битвы» и шутливые регаты. А о том, для чего именно их тренируют, они предпочитали не думать.

Отправка в 180-километровый марш из Варшавы происходила под музыку военного оркестра 133-го полка. Внезапно хлынул ливень, и все промокли до нитки, но выглянувшее тут же из-за туч жаркое летнее солнце подняло упавшее было настроение. Марш оказался не из простых, но его предусмотрительно поделили на 40-километровые этапы, места для привалов выбирались вблизи водоемов, так чтобы можно было смыть с себя пыль дорог Восточной Польши. Марш завершился в 27 километрах от границы с Россией. На постой остановились в польском селе, в уютных и чистых домах. Там и допили последние бутылки трофейного французского шампанского и, наконец, отписали домой. Прожекторные подразделения поделили на взводы из тех, кто пожелал перед кампанией обрить головы наголо. Прожекторные расчеты в последний раз сфотографировались на тщательно замаскированном привале. Все прекрасно понимали, что вряд ли представится возможность собраться вновь в том же составе. А с рассветом 22 июня части дивизии начали выдвигаться на исходные рубежи.

Рассвет 22 июня 1941 года. Штаб 2-й танковой группы генерала Гудериана за несколько минут до начала вторжения

Незадолго до 3 часов утра капеллан Рудольф Гшёпф покинул небольшое строение, где дожидался начала атаки. «По мере приближения часа «Ч», — вспоминал он, — минуты тянулись невыносимо, казалось, миновали часы». Занимался рассвет. Было тихо, если не считать обычных ночных звуков. Бросив взгляд на ленту реки внизу, он заметил:

«У Буга не было заметно ни единого признака присутствия штурмовых групп. Замаскировались, как положено. Нетрудно представить себе нервное напряжение, в котором пребывали те, кому предстояло несколько минут спустя столкнуться с неведомым неприятелем!»

Находившегося в машине Герда Хабеданка вывел из раздумий металлический перезвон будильника. «Грядет великий день», — записал он в своем дневнике. Серебристый свет трепетал на востоке, когда он направлялся в блиндаж на берегу Буга, где разместился командный пункт батальона. Там было полно народу:

«Сутолока, все в касках, с оружием, этот постоянный трезвон полевых телефонов. Но тут прозвучал спокойный голос гауптмана, и все вмиг угомонились. «Господа, уже 3 часа 14 минут, остается ровно минута».

Хабеданк вновь посмотрел через смотровую щель бункера. Все было по-прежнему. В ушах Герда опять прозвучала фраза командира батальона, которую тот сказал вчера: «Это будет ни на что не похоже».

«Воздушная атака… с первыми лучами солнца»

Пилот набиравшего высоту бомбардировщика Хе-111 еще сильнее потянул штурвал на себя. Он взглянул на высотомер — трепетавшая стрелка, замерев на мгновение, вновь двинулась по часовой стрелке. 4500 метров… 5000 метров… Экипажу было приказано надеть кислородные маски. Ровно в 3 часа утра самолет, натужно гудя, на максимальной высоте миновал советскую границу. Внизу раскинулась безлюдная местность — сплошь леса да заболоченные низины.

53-я бомбардировочная эскадра поднялась в воздух еще затемно с одного из аэродромов вблизи от Варшавы. Достигнув почти потолка высоты, самолеты взяли курс на аэродромы противника, сосредоточенные на территории Белоруссии, между Белостоком и Минском. До-217Z из 2-й бомбардировочной эскадры вторглись в воздушное пространство СССР севернее, между Гродно и Вильнюсом. 3-я бомбардировочная эскадра, взлетев из-под Демблина, продолжала набор высоты между Брестом и Кобрином. Пилоты внимательно изучали землю под крылом в поисках ориентиров. Экипажи машин комплектовались опытными летчиками, налетавшими не один десяток часов. Эти 20–30 машин и образовали передовую группу сил, участвовавших в первом авиаударе. Перед экипажами стояла задача скрытно миновать советскую границу и атаковать базы советских ВВС на центральном участке будущего фронта. Для атаки каждого советского аэродрома было выделено по три бомбардировщика.

И вот они, гудя моторами, направились к намеченным целям. Внизу в пелене утреннего тумана лежала территория противника. Редкие огоньки указывали, что она все же обитаема. Впереди у восточной кромки горизонта обозначилась едва заметная светлая полоса. Облачность практически отсутствовала. До часа «Ч» оставалось не более 15 минут.

Тыловые аэродромы, расположенные на территории оккупированной вермахтом Польши, уподобились растревоженным ульям. Полным ходом шла загрузка бомб, продолжался предполетный инструктаж. Чихая, запускались двигатели, перепуганные птицы взмывали с ветвей деревьев, окружавших тщательно замаскированные взлетные полосы и временные ангары.

Лейтенант Хайнц Кноке, пилот истребителя Me-109, из эскадрильи, дислоцированной на аэродроме Сувалки вблизи русской границы, наблюдал, как в предрассветных сумерках начинают проступать силуэты пикирующих бомбардировщиков Ю-87 и «мессершмиттов» из его подразделения. Слухи о предстоящем нападении на Россию ходили уже давно. «Я целиком за, — писал он в своем дневнике, — большевизм — враг № 1 для европейской культуры и западной цивилизации». Предыдущим вечером поступил приказ сбить пассажирский самолет, совершавший регулярные рейсы на линии Берлин — Москва. Это вызвало переполох. Непосредственный начальник Хайнца Кноке в составе штабной эскадрильи попытался выполнить этот приказ, но обнаружить «Дуглас» не смог.

Кноке в последний вечер, сидя в компании сослуживцев, обсуждал с ними предполагаемое развитие событий. «Приказ сбить пассажирский «Дуглас» русских, — писал он, — убедил меня в том, что война с большевизмом намечается серьезная». Все с нетерпением ждали сигнала тревоги.

«Никто и не думал спать, — вспоминал Арнольд Дёринг, штурман 53-й бомбардировочной эскадры «Легион «Кондор», — разве заснешь перед первой атакой». Экипажи подняли в половине второго ночи, чтобы провести инструктаж и поставить боевую задачу. Атаковать предстояло аэродром Бельск-Пиличи. По имеющимся данным, на этом аэродроме размещались значительные силы русской авиации. Бегом, «словно безумные», направляясь к самолетам, летчики «видели занимавшуюся на востоке зарю — признак наступавшего дня». И хотя подразделение Дёринга не участвовало в нанесении первого удара, поднявшись в воздух, летчики не без труда выстроились в боевой порядок — сказывалось отсутствие опыта ночных полетов. «У меня в голове царил такой сумбур, — вспоминал Дёринг. — Как взлетать в темноте, да еще на загруженной по самую завязку бомбами машине? Мы и аэродрома этого толком изучить не успели за прошедшие несколько дней!»

Пилотам люфтваффе подобные операции были не впервой, однако, как всегда перед атакой, многие нервничали.

Ганс Фовинкель, 35-летний пилот бомбардировщика, писал своей жене:

«Я еще не все описал, что перечувствовал тогда, но хотелось бы. Просто нет времени расписывать все. И ты очень скоро поймешь почему. Так что многое так и останется недосказанным. Но я не сомневаюсь, что ты все верно поймешь!»

Предполагалось, что в результате этого массированного авианалета на советские аэродромы люфтваффе завоюет господство в воздухе, что позволит ему оказывать эффективную поддержку наземным войскам. Сама операция разрабатывалась в Гатове под Берлином в Академии люфтваффе, начиная с 20 февраля 1941 года. Командование всеми силами люфтваффе, участвовавшими в осуществлении плана «Барбаросса», было поручено генерал-фельдмаршалу Альберту Кессельрингу, командующему 2-м воздушным флотом. Гитлер, убежденный в «неполноценности» русских, как выяснилось вскоре, был «поражен» сведениями о мощи красных ВВС, содержавшимися в первых боевых донесениях. Разведка люфтваффе сообщала о 10 500 боевых самолетах, 7500 из которых были дислоцированы в европейской части СССР, а 3000 — в азиатской его части. Из них лишь 50 % считались современными. В это число не входили самолеты транспортной авиации, численность которых согласно разным источникам составляла 5700 единиц. Предполагалось, что в боевых действиях могут принять участие около 1360 бомбардировщиков и 1490 истребителей. В течение второй половины 1941 года на вооружение ВВС РККА должны были поступить 700 новых машин. По планам советского военного руководства предполагалось заменить 50 % авиапарка бомбардировщиков, однако общего роста численности не предусматривалось. Советские ВВС располагали 15 000 обученных пилотов, 150 000 человек наземного обслуживания и имели 10 000 единиц учебной авиатехники.

Что же касается люфтваффе, то оно на 21 июня 1941 года имело 757 боеготовых бомбардировщиков из общего числа в 952 машины, 362 из 564 пикирующих бомбардировщиков, 64 истребителя типа Me-110 (двухмоторные) и 735 из 965 обычных истребителей, кроме этого, оно располагало некоторым количеством разведывательных, транспортных и гидросамолетов[16]. Несмотря на советское численное превосходство — трех- или даже четырехкратное, — люфтваффе отличал высокий уровень боевой подготовки и опыт боевых действий. Вследствие протяженности оперативных участков и скептицизма в отношении уровня боевой, технической и оперативной подготовки русских считалось, что советские ВВС не смогут оказывать эффективную поддержку своим наземным силам. Генерал люфтваффе Конрад предоставил Гальдеру, начальнику штаба ОКВ, выборочный отчет о возможностях советских ВВС. Согласно этому документу советские истребители явно уступали немецким. Невысокой оценки Конрада удостоились и советские бомбардировщики. Уровень боевой выучки, командование и тактическая подготовка персонала также оценивались крайне низко.

Именно эта, явно субъективная точка зрения и возобладала при планировании и оценке сил Советов, как вероятного противника. На 22 июня 1941 года, согласно данным люфтваффе, советские ВВС насчитывали лишь 1300 боеготовых бомбардировщиков и 1500 истребителей на территории европейской части СССР (из общего числа в 5800 машин). Более того, согласно данным радиоперехвата число самолетов, сосредоточенных в западной части России, выросло до 13 000-15 000 единиц. Генерал Ешоннек, начальник штаба люфтваффе, ранее докладывал Гальдеру о том, что «люфтваффе ожидает массированных авианалетов на наши передовые части, однако считает, что их удастся отразить благодаря нашему превосходству в технике и боевом опыте». Все основывалось на непоколебимой вере в эффективность внезапного удара, к которому советские ВВС были явно не готовы и, как следствие, крайне уязвимы, и посему обречены быть уничтоженными на земле. «Наземные структуры русских… неповоротливы и трудновосстановимы», — убеждал Ешоннек.

Миссия Кессельринга была предельно ясна:

«Приказы, которые я получал от главнокомандующего люфтваффе, в основном сводились к тому, чтобы добиться превосходства у а по возможности и господства в воздухе и оказать поддержку сухопутным войскам, в особенности танковым группам, в их боевых действиях против русских. Постановка каких-либо других задач в дополнение к упомянутым привела бы к весьма непродуктивному распылению сил, так что их следовало отложить на потом».

Вопреки первоначальному плану, детали которого были согласованы с командованием люфтваффе, время «Ч», то есть время начала операции, было смещено на 3 часа 15 минут 22 июня. Решение это далось нелегко и вызвало ожесточенные споры представителей генеральных штабов как наземных сил, так и люфтваффе.

«Начало операции было назначено на предрассветное время. Это было сделано у несмотря на возражения люфтваффе, основывавшиеся на вполне конкретном тактическом соображении, которое состояло в том, что в указанное время одномоторные истребители и пикирующие бомбардировщики не смогут удерживать четкий строй. Этот момент представлял для нас серьезную трудность, однако мы сумели ее преодолеть».

Наземным войскам для достижения максимальной внезапности требовалось как раз темное время суток, но уже с первыми лучами солнца им как воздух могла понадобиться поддержка с воздуха. Генерал-фельдмаршал фон Бок, командующий группой армий «Центр», заявил: «Враг тут же спохватится, услышав рев моторов пересекающих границу самолетов. И фактор внезапности будет утерян». В конце концов командование приняло компромиссное решение нанести первый удар специально подготовленными экипажами. Этого, как считалось, будет вполне достаточно, пока в воздух не поднимутся основные силы авиации.

В ночь на 22 июня вдоль границ с СССР было сосредоточено 60 % боевой мощи люфтваффе: 1400 из 1945 единиц оперативной авиации, 1280 из которых считались боеготовыми. Упомянутые силы распределялись по четырем воздушным флотам. 1-й воздушный флот осуществлял поддержку группы армий «Север», половина 2-го воздушного флота наносила удар совместно с группой армий «Центр»[17], 4-й действовал на оперативном участке группы армий «Юг», а 5-й воздушный флот должен был действовать на севере с норвежских аэродромов. Считается, что люфтваффе сосредоточило для участия в операции «Барбаросса» 650 истребителей, 831 бомбардировщик, 324 пикирующих бомбардировщика, 140 разведывательных и 200 транспортных самолетов. На южном стратегическом направлении действовали ВВС Румынии (230 самолетов), Венгрии, Словакии, 299 финских самолетов должны были принять участие в боевых действиях несколько позже[18].

Однако эти силы не шли ни в какое сравнение с силами русских. Немцы недооценивали численность советских ВВС как минимум наполовину. И вообще, на европейской части дислоцировались лишь 30 % всех самолетов, имевшихся в распоряжении русских[19]. Истребителей было вдвое больше, чем предполагали немцы, а бомбардировщиков — на две трети. И все же командование и личный состав люфтваффе были убеждены в своей победе, на их стороне были мастерство плюс фактор внезапности.

Арнольд Дёринг поднялся в воздух в составе 53-й бомбардировочной эскадры. Пилотам, несмотря на все сложности, удалось выстроить машины в боевом порядке. Они взяли курс на аэродром Седльце, где к ним должны были присоединиться истребители сопровождения. «Только вот наших защитников что-то не было видно», — расстроившись, заметил Дёринг. Пилоты жадно вглядывались в небо, и в конце концов им ничего не оставалось, как сменить курс и продолжить выполнение поставленной задачи без прикрытия. «Слегка отклонившись от курса, мы направились к целям», — вспоминает Дёринг.

21 июня в Берлине стояла удушающая жара. Йозеф Геббельс, имперский министр пропаганды, переполненный предчувствиями великого дня, не мог сосредоточиться на повседневной рутине. И все же не проговорился.

«Обстановка в России все драматичнее с каждым часом, — записал он в свой дневник. — Протесты русских по поводу нарушений воздушного пространства СССР просто игнорируем». Молотов добивался разрешения выехать в Берлин, но его засыпали ложными обещаниями. «Наивно полагать иное, — утверждает Геббельс. — Ему надо было думать об этом полгода назад. В рядах наших противников единства нет».

В полдень министр пропаганды принял делегацию Италии. Встреча происходила у него в доме в Шваненвердере. Вниманию гостей был предложен недавно вышедший на экраны американский фильм — «Унесенные ветром». Он произвел на присутствующих впечатление. Однако, несмотря на перегруженность, по его собственному признанию, Геббельс никак не мог отделаться от донимавшего его волнения. Его ближайшие подчиненные в Министерстве пропаганды тоже знали о предстоящей операции, и он решил пригласить их к себе, чтобы «в случае чего, они были под рукой».

Поздно вечером раздался телефонный звонок из имперской канцелярии. Фюрер срочно пожелал встретиться со своим главным пропагандистом. Судя по ярко освещенным окнам армейских штабов, там шли лихорадочные приготовления к вторжению в Россию. Кодовое слово «Дортмунд», доведенное до сведения ответственных лиц, означало, что время «Ч» наступит в 3 часа 30 минут. На случай непредвиденных задержек предусматривалось другое кодовое слово — «Альтона». Но никто всерьез не верил, что придется его использовать.

Гитлер проинформировал Геббельса о завершении последних приготовлений. Советский посол в Берлине заявил очередной протест по поводу нарушений воздушного пространства СССР германскими самолетами для проведения аэрофотосъемки советской территории, но в очередной раз ему был дан уклончивый ответ. Посовещавшись, решили назначить время трансляции по радио официального сообщения о начале войны с СССР — 5 часов 30 минут утра 22 июня 1941 года. Иностранных корреспондентов пригласили на 4 часа утра. «К тому времени, — продолжает записи Геббельс, — противник уже сообразит, что к чему, да и нация будет готова узнать правду». А пока и берлинцы, и москвичи мирно спали у себя дома в блаженном неведении о грядущих катастрофических событиях.

Геббельс выехал от Гитлера в половине третьего ночи. «Фюрер торжественно серьезен и спокоен. Он пожелал прилечь на пару часов. Наверняка это самое лучшее для него сейчас». Геббельс направился к зданию своего министерства, заметив, что «вокруг на Вильгельмплатц ни души, и Берлин, и рейх крепко спят». Когда он начинал утреннее совещание с коллегами, едва занималась заря. «Всеобщее изумление на лицах, но наверняка многие догадывались, что к чему, хотя и не все». Сотрудники тут же уселись за подготовку утренних сообщений, призвав на помощь операторов кинохроники, корреспондентов газет и репортеров радио. Геббельс ежеминутно поглядывал на часы. «Половина четвертого. Вот ударили орудия. Да хранит Бог нашу боевую мощь!»

Звенья бомбардировщиков 2-й, 3-й и 53-й бомбардировочных эскадр вышли к советским аэродромам незамеченными. Было еще темно, лишь на востоке загоралась заря наступавшего дня. Действующие раздельно авиаподразделения приступили к снижению и выходу на цель. К 3 часам 15 минутам они уже шли на малых высотах. Сотни двухкилограммовых осколочных бомб SD2, незаметных на фоне ночного неба, посыпались из раскрытых бомбовых люков. Они обрушились на ряды советских самолетов, выстроившихся крыло к крылу у взлетных полос аэродромов, и на палатки личного состава, находившиеся поблизости. Внизу царила безмятежность. Советские самолеты не были даже замаскированы. Поданный уже после атаки сигнал тревоги ничего не мог изменить. А через несколько секунд разрывы маломощных бомб превратили самолеты в пылающие факелы. Радиус поражения каждой такой бомбы составлял 12 метров. Взрываясь, она поражала все вокруг 50-250 крошечными осколками. Прямое попадание ее было эквивалентно зенитному снаряду средней мощности. От хлынувшего из пробитых емкостей бензина, который тут же воспламенялся, в небо взметнулись огромные клубы густого черного дыма. На земле воцарился кромешный ад, хаос. Не было никакой возможности локализовать и потушить множившиеся очаги пожаров. Управление войсками оказалось полностью утеряно вследствие нарушения связи с вышестоящими штабами. Предпринимались отчаянные попытки выйти в эфир с небольших переносных радиостанций.

Только через четыре часа поступили первые доклады с информацией об обстановке. Из расположенного в Гродно, северо-восточнее Белостока, штаба 3-й советской армии в штаб Западного особого военного округа полетело сообщение:

«Начиная с 4 часов утра немцами были совершены авианалеты силами от 3 до 5 самолетов. Атаки с воздуха совершались каждые 20–3 0минут. Бомбардировке подверглись объекты в Гродно, Кропоткине и в особенности штабы армий. В 7 часов 15 минут утра 16 самолетов противника совершили налет на Гродно, атаковав город с высоты в 1000 метров. Домброво и Новы Дрогун объяты пожарами. С 4 и до 7 часов утра всего совершено четыре авианалета на аэродром Новы Двор группами по 13–15 самолетов противника. Наши потери: 2 самолета сожжены, 6 выведено из строя. 2 человека личного состава ранены тяжело и 6 легко. В 6 часов утра бомбардировке и обстрелу с воздуха подвергся аэродром в Сокулке. Двое убитых и 8 человек раненых».

Тем временем взлетевшие в предрассветных сумерках с главного аэродрома в Сувалках пикирующие бомбардировщики Ю-87 и превращенные в истребители-бомбардировщики Me-109, не жалея сил, выполняли боевую задачу. Лейтенант Ганс Кноке вспоминает, что сигнал общей тревоги для всех авиаэскадр прозвучал в 4 часа утра. «Аэродром ожил, были задействованы все подразделения», — свидетельствует Кноке. Постепенно до всех стали доходить масштабы начавшейся операции. «Всю ночь, — рассказывает Кноке, — я слышал в отдалении гул танковых двигателей. Мы находились всего в нескольких километрах от границы». В течение часа авиаэскадра в полном составе поднялась в воздух. Четыре бомбардировщика эскадрильи Кноке, включая и его машину, были оснащены автоматическими бомбосбрасывателями. Позади остались многие часы тренировок. «И теперь под брюхом у моего дорогого «Эмиля» висели на подвеске мелкие осколочные бомбы, — вспоминает он. — И я с великим удовольствием обрушивал их на глупые головы «Иванов».

Одной из целей бомбардировок были штаб и командный пункт русских в лесах западнее Друскининкая. Их предстояло атаковать с высоты бреющего полета. Перед выходом на цель «мы заметили длиннющие колонны наших войск, тянувшиеся к востоку. Тут же почти крыло в крыло мы заметили летевшие в нашем направлении пикирующие бомбардировщики». Им предстояло нанести теперь основной удар.

Воздушные флоты Кессельринга[20] поднялись в воздух в полном составе и выстроились в боевые порядки с первыми лучами солнца. После того, как состоялись первые авианалеты небольших групп бомбардировщиков, им теперь предстояло нанести основной удар. Для этого командование люфтваффе выделило 637 бомбардировщиков и 231 истребитель. Их цели — 31 аэродром советских ВВС.

Самолет штурмана Арнольда Дёринга (53-я бомбардировочная эскадра люфтваффе) пересек границу в 4 часа 15 минут. Члены экипажа действовали в точном соответствии с полученными инструкциями.

«Я, как обычно, провел корректировку курса. Затем, выглянув в окошко, заметил, что землю окутал туман, но цели были все же различимы. Больше всего меня поражало бездействие средств ПВО противника».

Подразделение приступило к бомбометанию. Повсюду вдоль Восточного фронта от Нордкапа до Черного моря на границы СССР волнами накатывались самолеты четырех воздушных армий Кессельринга, чтобы обрушить на ничего не подозревавшего неприятеля сотни тонн бомб. Пикирующие бомбардировщики со страшным воем атаковали легко различимые цели, а средние бомбардировщики продолжали идти курсом на заранее намеченные объекты. Истребители-бомбардировщики обстреливали и бомбили советские аэродромы. «Мы просто глазам своим не верили, — говорил Ганс фон Хан, командир 1-й эскадрильи 3-й истребительной эскадры, действовавшей на участке южнее Львова. — Волна за волной проносились самолеты-разведчики, бомбардировщики и истребители — совсем как на авиационном параде».

Завершив бомбометание, Хе-111 Дёринга вновь набрал высоту. Штурман вспоминает:

«Клубы дыма, огонь, вздымающаяся вверх пыль. Наши бомбардировщики оставили без внимания подземные склады боеприпасов, располагавшиеся справа от полосы. Зато несколько машин прошли над взлетной полосой и, сбросив бомбы, вывели ее из строя. Мы заметили две огромных воронки. Ни одной вражеской машине больше не подняться в воздух!»

Вскоре над аэродромом появилась еще одна группа самолетов. Дёринг, обернувшись, когда машины набирали высоту, заметил: «Примерно полтора десятка истребителей, стоявших у взлетной полосы, были объяты пламенем. Пылали и казармы личного состава». Выполнив первое боевое задание, Хе-111 направлялись назад, на базу. «Вылет был настолько успешным, что даже отпала необходимость в повторной запланированной атаке этого аэродрома».

Но и эти, казалось, легкие победы первых часов войны не обошлись без потерь. Зигфрид Лауэрвассер, оператор военной кинохроники, снимал возвращавшиеся на свой аэродром в Польше бомбардировщики. «Вот так все и начиналось», — комментировал он отрывки из документального фильма, снятого для телевидения уже после войны. Тут же стало ясно, что не все возвратились с задания. Это оказалось «большой неожиданностью, — продолжает Лауэрвассер, — когда нам сообщили, что, мол, такая-то машина не вернулась. Мы продолжали ждать». Но экипаж так и не появился. «Это стало для нас потрясением. Как же так? Как так могло получиться? Мы же знали их, дружили, это были наши товарищи все эти долгие месяцы».

Самый мощный в короткой истории авиации первый удар дал, таким образом, толчок к дальнейшему развитию событий.

«Самая короткая ночь в году… Время «Ч»

Лейтенант Генрих Хаапе, военврач 3-го батальона 18-го пехотного полка, стоял вместе с командиром батальона майором Нойхофом и адъютантом командира батальона Хиллемансом на вершине пригорка на юго-восточном участке границы в Восточной Пруссии. Офицеры всматривались во тьму, тщетно пытаясь разглядеть раскинувшуюся вдали литовскую равнину. До времени «Ч» оставалось еще 5 минут.

«Я бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Было ровно 3 часа. Я сознавал, что, может быть, в эту минуту миллионы немецких солдат тоже смотрят на стрелки. Все часы в вермахте в эту ночь были сверены».

Хаапе даже вспотел от охватившего его волнения. В последние минуты казалось, что «невозможно выдержать это страшное напряжение последних судьбоносных минут».

Он пишет:

«Кто-то закуривает. Тут же раздается отрывистая команда, и красный огонек затоптан. Все молчат, изредка доносится топот копыт и едва слышное храпение — лошади тоже неспокойны. Тут в восточной части неба над горизонтом появляется едва различимая светлая полоска. Наступает рассвет. Сереет. Боже, ну, неужели эти секунды никогда не кончатся! Я снова смотрю на часы. Еще две минуты».

Самая короткая ночь в году заканчивалась. И хотя вокруг еще царила ночная тьма, небо заметно посветлело, стало голубоватым.

Эрих Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты. «Мой командир был в два раза старше меня, — рассказывает он, — и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта».

«Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», — не скрывал он пессимизма. К 23 часам 21 июня нам доложили, что время «Ч» остается неизменным, таким образом, операция начнется в 3 часа 15 минут. «Менде, — обратился он ко мне, — запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии. Finis Germania!

Но Менде не тронули пророческие откровения командира. Он объяснял свое состояние безудержным оптимизмом, столь характерным для молодых солдат и офицеров, и уверенностью, что война, по сути, завершена, и завершена победоносно для Германии. «Так что мы не очень-то прислушивались к ворчанью этих стариканов, каковым считали и нашего командира».

Масштабность предстоящей кампании, ее широчайший фронт определили и разное время «Ч» на разных участках. На участке группы армий «Север» рассвет наступал в 3 часа 5 минут. На участке группы армий «Центр» — в 3 часа 15 минут, а на участке группы армий «Юг» — в 3 часа 25 минут. И глаза всех солдат вдоль гигантской линии фронта напряженно следили за бегом минутных стрелок на часах. Последние, решающие мгновения навеки запечатлелись в памяти тех, кому суждено было погибнуть или остаться искалеченным в грядущей мясорубке.

Гауптман Александр Штальберг из 12-й танковой дивизии вспоминает:

«Мы сидели в кромешной тьме в танках. Многие просто улеглись на лесную землю. Спать никто не мог.

Около 3 часов утра унтер-офицер, обойдя всех по очереди, разбудил нас. Водители запустили двигатели, и колонна стала медленно выползать из лесу. В поле наша вновь сформированная 12-я танковая дивизия производила внушительное впечатление — шутка ли сказать, 14 тысяч человек личного состава плюс техника».

Вальтер Штолль, радист из пехотного подразделения, находившийся в непосредственной близости от Буга, вспоминает лихорадочную подготовку последних минут.

«И вот нам приказали продвигаться вперед. Личный состав со штурмовыми лодками и другими плавсредствами получил сухой паек и боеприпасы. Нам тогда даже выдали шоколад, коньяк и пиво. Все угощали друг друга».

По мере продвижения к границе на дорогах появлялось все больше и больше войск, в особенности артиллерийских частей, выдвигавшихся на позиции. «Конца не было этим мортирам». Они двигались по мягкой бархатной пыли проселков, по песчаным лесным тропинкам на исходные рубежи. В одной деревеньке, где шагу ступить нельзя было от самоходных артиллерийских установок, мы оставили все, что не имело отношения к предстоящей атаке, прихватив лишь самое необходимое. Транспортные средства остались в тылу. Пехотинцы стали формироваться в штурмовые группы.

Ефрейтор Эрих Куби, сидя в одном из «хорьхов» на опушке леса, наблюдал: «Занималось погожее утро, прохладное, ясное, в низинах стоял туман». После суматохи последних дней «все воспринималось, как затишье перед бурей». Транспортные средства замерли в ожидании приказа. А приказ поступил, уже когда почти совсем рассвело. Куби вспоминает: «Небо посветлело, на нем темными силуэтами вырисовывались деревья и выстроившиеся в длинную колонну танки». Эта сцена безмятежности резко контрастировала с тем, что предстояло пережить уже несколько мгновений спустя.

Старшие офицеры собрались на наблюдательных пунктах, чтобы оценить результаты предстоящей артподготовки. Генерал Гудериан, командующий 2-й танковой группой, выехал на командный пункт, разместившийся на смотровой вышке южнее Бохукал, в 15 километрах на север от Бреста. «Было еще темно, когда мы прибыли туда в 3 часа 10 минут», — читаем мы в его дневнике.

Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии, также находился поблизости, на участке 31-й пехотной дивизии. «Мы видели, — вспоминает он, — как взлетают и берут курс на восток немецкие истребители. Были хорошо различимы их навигационные огни». Час «Ч» приближался, «небо светлело, приобретая неповторимый желтоватый оттенок. Все вокруг дышало тишиной».

На участке 30-й танковой дивизии у Сувалок, на северном фланге группы армий «Центр», также царило «обычное перед наступлением напряжение. Бесконечные ряды танков замерли в неподвижности и казались диковинными кораблями, плывущими по морю из тумана. Временами на какой-нибудь из машин командир, приоткрыв люк, выбирался наружу и, приставив к глазам бинокль, пытался разглядеть что-то в неверном свете наступавшего утра. Около трех утра послышался гул пикирующих бомбардировщиков, потом за ними проследовали эскадры средних бомбардировщиков, направлявшихся к целям.

За две минуты до часа «Ч» лейтенанту Хаапе из 18-го полка — и не ему одному — вдруг вспомнилась жена.

«Мысли мои вернулись к Марте. Она тоже спит, как спали сейчас все наши жены, подруги и матери, как миллионы обычных людей по обе стороны этого необозримого фронта!»

Ефрейтор Эрих Куби из группы армий «Юг», дожидавшийся сигнала к атаке, в последние минуты начеркал письмо жене. Он предвидел, каким ударом станут грядущие события и для нее, и для их ребенка.

«Теперь ты уже обо всем [о нападении на Советский Союз. — Прим. авт.] знаешь и все не хуже меня понимаешь. Но сейчас, когда я пишу эти строки, ты еще спишь, ничего не подозревая. Часов в 7 по радио передадут сообщение о войне с русскими. Фрау Шульц наверняка разбудит тебя, и ты испытаешь потрясение. Потом выведешь нашего Томаса в сад и скажешь ему, что его папа скоро снова вернется».

Неотвратимость грядущих событий занимала умы всех без исключения. Генрих Хаапе успокаивал себя тем, что хотя бы его жене судьба подарила на одну безмятежную ночь больше. «А нам предстоит бросок на восток», — признавался Хаапе. И через минуту все они выступят. «А завтра там, откуда сегодня восходит солнце, будет полыхать война».

Затаившийся у самых вод Буга Генрих Айкмайер увидел, как в казенник его 88-мм зенитного орудия почти бесшумно вошел первый снаряд. Все офицеры вокруг неотрывно глядели на секундомеры. Айкмайер застыл со спусковым шнуром в руках. Неужели именно ему предстоит стать тем, кто произведет первый выстрел на Восточном фронте?

Людвиг Тальмайер из батареи тяжелых орудий, приданной 63-му пехотному полку, изо всех сил старался уснуть в кузове стоявшего в лесу грузовика. Но сон не шел. Позже в свой дневник он запишет:

«Светать здесь начинало раньше, чем в Германии. Защебетали птицы, где-то в отдалении прокуковала кукушка. И вот — это было ровно в 3 часа 15 минут — внезапно загрохотала немецкая артиллерия. Воздух содрогнулся…» Герхард Фрай, артиллерист, вспоминает: «Ровно в 3 часа 15 минут тишину разорвала первая команда, и тут начался ад! Такого грохота мне еще не доводилось слышать никогда. Все кругом заполыхало, залпы бесчисленных орудий слились в один бесконечный грохот. И тут же замелькали вспышки разрывов на противоположном берегу Буга. Да, несладко пришлось тем, кто угодил в эту мясорубку, не думая и не гадая!»

Обер-лейтенант артиллерии Зигфрид Кнаппе еще ночью при свете луны изучил как следует свою первую цель — деревню Сасня, лежавшую прямо перед боевыми порядками его батареи. Сейчас там творилось что-то невообразимое.

«С наблюдательного пункта я видел разрывы снарядов, поднимавшиеся вверх желтые и черные клубы. В нос ударила отвратительная пороховая гарь, орудия били без передышки. Четверть часа спустя мы приостановили стрельбу, вдали на стороне противника слабенькими хлопками отзвучали последние разрывы, и тут в атаку устремилась пехота».

Внезапно наступившая после грохота артиллерийской канонады тишина казалась невыносимой. Рядовой артиллерии Вернер Адамчик из 20-го артполка описывает, что выпало на долю тех, кто обслуживал 150-мм орудия:

«Стоишь рядом с орудием, раздается выстрел, и каждый раз кажется, что тебя вот-вот раздавит о землю. Взрывная волна и грохот от выстрела настолько сильны, что приходится разевать рот, чтобы уменьшить нагрузку на барабанные перепонки».

Пехота и часть бронетехники начали выдвигаться вперед. Солдаты шли вперед со смешанными чувствами. Гётц Регер из подразделения бронемашин впоследствии живо описывал свои впечатления от начала плана «Барбаросса»:

«Конечно, ты охвачен ужасом. Тебе приказано идти вперед, и, естественно, в животе у тебя бурчит от страха. Но ничего не поделаешь — надо идти, таков приказ, а приказы надлежит выполнять…»

Три мощные группировки германских армий были сосредоточены на русской границе от Мемеля на Балтике до Румынии на Черном море. Тот рассвет самого длинного в году дня запечатлен на десятках кадров военной кинохроники «Дойче вохеншау». И эти впечатляющие кадры показали во всех кинотеатрах Германии уже неделю спустя после начала войны. На экранах озаренное вспышками орудий предрассветное небо. Следы трассирующих пуль над однопролетным железнодорожным мостом, вспышки разрывов, выхватывающие из темноты силуэты уверенно наступающих пехотинцев. На русской стороне как свечки пылают наблюдательные вышки русских. Величественно поднимающиеся к небу клубы дыма протянулись до самого горизонта, затмевая восходящее солнце. Очертания колонн пехотинцев, в полной выкладке уверенной поступью продвигающихся к целехоньким мостам через пограничную реку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.