ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ И ЗАПАДНЫЕ ДЕМОКРАТИИ

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ И ЗАПАДНЫЕ ДЕМОКРАТИИ

Но как бы то ни было, а факт есть факт — советская власть так и не стала по-настоящему советской и по-настоящему народной. Наоборот, она действительно принесла ужасный гнет, который то усиливался, то ослабевал. Но почему же произошла такая подмена? Кто в этом виноват?

Во всех ужасах революционного террора и Гражданской войны у нас давно уже принято винить одних большевиков. И в самом деле, вина на них лежит огромная. Но на одних ли них? Разве не либералы и либерал-социалисты свергли царя и тем самым сделали неизбежной радикализацию страны? А разве не стояли за их спинами распрекрасные западные демократии?

Более того, есть все основания говорить о том, что на каком-то этапе эти самые демократии делали ставку как раз на радикализм большевиков. Который, к слову сказать, вовсе не был таким уж и однозначным.

Принято считать, что Российская социал-демократическая партия (большевиков) всегда стояла на откровенно радикальных позициях и мечтала о вооруженных мятежах. Это не совсем так. Курс на социалистическую революцию был взят далеко не сразу. В марте-апреле 1917 года почти все высшее партийное руководство, находящееся в России, стояло на весьма умеренных позициях. Вообще партией большевиков тогда управлял триумвират, состоящий из Л. Б. Каменева, Н. И. Муранова и И. В. Сталина. Позиция триумвирата была очень близка к меньшевизму. Подобно лидерам правого крыла российской социал-демократии, триумвиры не считали необходимым брать курс на перерастание буржуазной революции в революцию социалистическую. Они также были против поражения России в войне. По их убеждению, социалисты должны были подталкивать Временное правительство к выступлению на международной арене с мирными инициативами. Во всем этом руководящая тройка была едина. (При этом специфическую позицию занимал Сталин, который, в отличие от Каменева и Муранова, не был сторонником сотрудничества с Временным правительством.)

Тем не менее партия большевиков не пошла ни за Каменевым, ни за Сталиным. В апреле в страну возвращается признанный ее вождь — Ленин, настроенный весьма радикально. Он предложил большевикам свои знаменитые Апрельские тезисы, в которых выдвигалось требование социалистической революции и создания республики Советов — государства нового типа. Первоначально большевики находились в состоянии глубокого шока — о новой революции практически никто тогда не думал, за исключением нескольких партийцев среднего звена — В. М. Молотова, А. Г. Шляпникова и т. п. Показательно, что при обсуждении ленинских тезисов на заседании Петербургского комитета партии его инициативы поддержало всего два члена комитета! Однако потом и руководство партии, и подавляющее большинство ее рядовых членов перешли на ленинские позиции. При этом и Каменев, и Сталин остались при своем мнении, хотя и не вступили в открытую конфронтацию с Лениным.

Но и осенью 1917 года ЦК относился к идее вооруженного восстания без особого энтузиазма, что опять-таки опровергает расхожее мнение о жутком радикализме большевиков. На протяжении всего сентября 1917 года Ленин, находящийся вне Петрограда, чуть ли не умолял своих соратников согласиться на восстание. При этом цекисты отмахивались от Ленина и даже приняли решение уничтожить его статьи «Советы постороннего» и «Марксизм и восстание». А 29 сентября ЦК принял воззвание, в котором партия ориентировалась на осуществление революции сугубо мирными, парламентскими средствами.

В ответ Ленин, в приложении к письму «Кризис назрел», пригрозил своим товарищам по партии отставкой. И только тогда ЦК, от греха подальше, предложил Ленину перебраться в Питер. Там Ильич развернул бурную деятельность, в результате которой большевикам было навязано решение о восстании. И это оказалось возможным благодаря позиции двух новых звезд на большевистском Олимпе — Я. М. Свердлова и Л. Д. Троцкого. Причем последний стал большевиком лишь в августе 1917 года. До этого Троцкий вел довольно-таки жесткую полемику с Лениным. Ильич даже обозвал его «Иудушкой», на чем впоследствии умело сыграла сталинская пропаганда. Троцкий также не оставался в долгу, сравнивал Ленина с Робеспьером, а его позицию характеризовал как эсеровскую.

Однако после февральского переворота Ленин и Троцкий сближаются, в том числе и на идейной почве. Что же объединило двух старых и заклятых врагов? По всей видимости, Ленин ощущал острую нехватку в радикалах, которые бы поддержали его по вопросу о вооруженном восстании. Из большевистской глубинки такого радикала почерпнули в лице Свердлова, бывшего лидером уральских боевиков. (Правда, отношение к нему было сложным, о чем будет сказано ниже.) А в небольшевистской среде таковым ценным кадром оказался Троцкий. С помощью этих новых выдвиженцев Ленин сумел обеспечить перевес над умеренными, но создал себе, а самое главное — стране, серьезные проблемы в будущем.

Любопытно, что до вхождения в РСДРП(б) Троцкий возглавлял небольшую, но очень радикальную и крикливую группу т. н. «межфракционных социал-демократов» («межрайонцев»). Именно эта группа сыграла самую активную роль в массовых волнениях февраля 1917 года, которые закончились свержением монархии. Вопреки все тем же самым расхожим представлениям, большевики и почти все левые течения приняли участие в народных волнениях с опозданием. Вначале левые думали, что волнения есть некая провокация, коварно организованная царизмом с целью выявить революционеров-подпольщиков. О таких настроениях можно, например, прочитать в воспоминаниях эсера В. Зензинова. И если учесть, что волнения были использованы либералами в Думе (П. Н. Милюков, М. В. Родзянко) и армейской верхушке (М. В. Алексеев, Н. А. Рузской) в целях организации дворцового антимонархического переворота, то картина получается весьма пикантной.

Сегодня известно, что переворот был организован российскими масонами либерального толка. О том, что вожди Февраля участвовали в деятельности масонских лож, можно прочитать не только в трудах консерваторов. Об этом, используя факты, писали многие либеральные и социалистические авторы, такие, как Н. Берберова, М. Алданов, С. Мельгунов. А либеральное масонство ориентировалось на Англию и Францию. Поэтому вряд ли будет большой ошибкой связывать активность группы Троцкого с российским масонством и западными демократиями. С определенного времени Троцкий ориентировался именно на либеральный Запад, а живейший интерес к масонству он стал проявлять еще со времен отсидки в тюрьме. Доподлинно известно (со слов самого Троцкого) о том, что он долгое время конспектировал книги по истории масонства. Некоторые исследователи, такие, как Л. Хасс, даже считают нужным говорить о масонстве самого Троцкого. (Берберова утверждала, что Троцкий «вошел, но вышел».) Как бы то ни было, но очевидно одно — Троцкий был агентом влияния западных плутократий.

Тут, правда, нужно сделать одну существенную оговорку. В начале Первой мировой войны Троцкий больше ориентировался на Германию и Австро-Венгрию. Но в какой-то момент он перешел на проантантовские позиции. Произошло это не позднее начала 1917 года, о чем свидетельствуют странные обстоятельства возвращения Троцкого в Россию.

У нас принято много писать о пломбированном вагоне, в котором, пользуясь поддержкой кайзеровской Германии, прибыл в Россию Ленин. Но мало кто писал о норвежском пароходе «Христиан-Фиорд», в котором Троцкий с группой своих единомышленников отправился «домой» из эмиграции — при покровительстве американских властей и попустительстве британской разведки.

Только недавно английская газета «Дейли телеграф» опубликовала рассекреченные документы разведслужбы МИ-6, из которых следует, что англичане имели возможность предотвратить возвращение «демона революции» в Россию. Более того, поначалу его задержали — по инициативе руководителя канадского бюро английской разведки Уильяма Вайзмена — в порту Галифакс. Вайзмен наивно считал, что он помогает спасти западный мир от заразы социалистического радикализма, но лидеры этого самого мира были настроены более благодушно. За «перманентного революционера» тут же заступился президент США В. Вильсон, а через некоторое время руководство британской разведки распорядилось отпустить Троцкого на все четыре стороны.

Судя по всему, западные лидеры еще раньше заключили с Троцким политический договор, согласно которому он должен был выполнять функцию противовеса «прогермански» настроенному Ленину, не желавшему продолжать войну на стороне Антанты. Сам Троцкий против такой войны не возражал, конечно, при условии, что вести ее будет новая революционная армия. Показательно, что Троцкий прибыл в Штаты в январе 1917 года и пробыл там чуть больше месяца. Складывается впечатление, что единственной целью его пребывания там были переговоры с людьми Вильсона.

И вхождение «Иудушки» в блок с Лениным говорит об очень серьезных политических подвижках, произошедших летом 1917 года.

Дело в том, что сам Ленин твердо ориентировался на Центральную Европу, пользуясь финансово-организационной поддержкой немецкого Генштаба. И важнейшим звеном той цепочки, которая связывала революционера Ленина и прусский генералитет, был некий А. Парвус — социал-демократ и крупный торговец по совместительству (само финансирование проходило по линии банка М. Варбурга). При этом было бы неправильным считать его «немецким агентом». Уровень Ленина превышал уровень «агента». Это был политик высшего класса, который хотел использовать иностранную силу в интересах «мировой революции». И отчасти ему это удалось.

Получается довольно любопытная вещь. Летом 1917 года совпали интересы двух враждебных друг другу геополитических блоков — германо-австрийского и англо-французского. Очевидно, что именно это совпадение и сделало возможным Октябрьскую революцию. Но что же заставило сплотиться двух заклятых врагов? Ответ может быть дан только один — боязнь возрождения сильной России.

Дело в том, что летом 1917 года началась мощная реакция на беспредел различных подрывных сил — Советов, полковых комитетов, большевиков, анархистов. На политической сцене России все большую роль играет Верховный главнокомандующий Л. Г. Корнилов, требующий введения смертной казни на фронте и в тылу, а также прекращения политической деятельности в армии. Эти требования поддерживаются армейской верхушкой (М. В. Алексеев, А. И. Деникин, А. В. Лукомский) и всеми политическими силами, которые стояли правее эсеров.

Сам Корнилов был завзятым «февралистом». Во время антимонархической революции он даже арестовал государыню императрицу. Себя он относил к лагерю «республиканского демократизма», который противопоставлял демократизму «революционному» (социалистическому). По сути, его позиция была близка позиции кадетов, которые подрывали государство при царе, но летом 1917 года оказались, в силу объективных обстоятельств, на крайне правом фланге (монархические организации и даже октябристы уже не представляли собой серьезной силы). Российская крупная буржуазия и армейская элита, ответственные за Февральский переворот, начали серьезно опасаться того, что им не удастся победить Германию и воспользоваться плодами этой победы. Они сделали ставку на сильную национальную власть в форме военной диктатуры.

Любопытно, но встречное по направлению к ним движение наметилось со стороны министров-социалистов А. Ф. Керенского. Оказавшись на вершине власти, вчерашние ниспровергатели устоев внезапно осознали, насколько шатко и неустойчиво оказалось их собственное положение. Россия стремительно шла влево, и это грозило потерей власти, переходом ее в руки большевиков. Опять-таки в силу объективных обстоятельств Керенский становится государственником. Он даже пытается навести порядок в армии путем создания института военных комиссаров. Этих самых комиссаров он рассматривал как противовес полковым комитетам, которые находились под контролем большевиков. Как видно, глава Временного правительства вовсе не был таким уж безответственным болтуном, каким его пытаются представить многие консервативные публицисты и историки, движимые вполне понятным чувством досады за все «прелести» феврализма.

В августе 1917 года Керенский, при посредничестве еще одного государственно мыслящего социалиста — Б. В. Савинкова — вел довольно содержательные переговоры с Корниловым. Планировалась совместная операция по наведению правового порядка. Ее результатом должно было стать создание сильного правительства («Совета народной обороны») в виде триумвирата Керенский — Корнилов — Савинков. При триумвирате предполагалось функционирование широкого политического представительства, составленного из самых разных общественных деятелей — от монархистов до меньшевиков.

И вот 27 августа Корнилов официально оповестил управляющего военным министерством о том, что намерен сосредоточить военные части в окрестности Петрограда. Заметим — оповестил, то есть речь уж никак не идет о типичном военном перевороте. Складывается впечатление, что Корнилов выполнял распоряжение правительства.

Оно еще больше усиливается после ознакомления с текстом телеграммы, которая 27 августа была послана генералом Лукомским премьеру Керенскому: «Приезд Савинкова и Львова, сделавших предложение генералу Корнилову в том числе от Вашего имени, заставил ген. Корнилова принять окончательное решение и, идя согласно с Вашим предложением, отдать окончательные распоряжения, отменять которые теперь уже поздно».

То есть Корнилов действовал не самочинно, а согласно предложениям самого Керенского. А следовательно, ни о каком корниловском мятеже и говорить не приходится. Об этом прямо говорил и генерал Алексеев: «Выступление Корнилова не было тайной от членов правительства, вопрос этот обсуждался Савинковым, Филоненко и через них с Керенским… Участие Керенского бесспорно. Почему эти люди отступили, когда началось движение, почему отказались от своих слов, я сказать не умею».

И тем не менее Керенский объявил Корнилова мятежником и авантюристом. В ответ оскорбленный Корнилов заявил о неподчинении правительству. Он заручился поддержкой командующих фронтами и попытался решить вопрос силой оружия. Однако его действия были сорваны усилиями сторонников Советов в армии — большевиками, меньшевиками и эсерами. Указанные силы образовали единый революционно-демократический фронт, который и спас Керенского. В результате особую популярность приобрели большевики. После событий 5 июля, когда большевики устроили массовые беспорядки в Петрограде, их партия находилась практически на нелегальном положении. Однако после ликвидации «корниловского путча» большевики были полностью реабилитированы. Более того, началась большевизация Советов. На позиции Ленина и его клики перешли крупнейшие Советы — Петроградский и Московский.

Так что же заставило Керенского в самый последний момент отменить уже достигнутые с Корниловым договоренности? Очевидно, что имело место вмешательство некоей внешней силы, которая очень много значила для Керенского. В качестве таковой силы мы видим масонство, управляемое элитами Франции и Англии. Сам Керенский был (судя по архивным данным Берберовой) ни много ни мало, но генеральным секретарем (знакомый термин!) Верховного совета (и снова — нечто до боли знакомое!) Великого Востока России. Он не мог пойти против воли своих европейских «братьев», которые не хотели усиления нашей страны. Ведь с сильной Россией пришлось бы делиться плодами победы над Германией, отдать проливы и т. д. Этого «союзничкам» очень не хотелось, в русских они видели всего лишь пушечное мясо. А это «мясо» могло исправно поставлять и слабое правительство, погрязшее в революционной демагогии. Оно не победило бы немцев, но закидало бы их трупами, обеспечив победу Англии и Франции. Россию же, окончательно расстроенную кровопролитной войной, элементарно оттерли бы от дележа послевоенного пирога, как это, например, сделали с Италией.

Конечно, Запад очень даже активно заигрывал с Корниловым, делая вид, что поддерживает его программу. Махинаторы из лож никогда не кладут все яйца в одну и ту же корзину. Но в решительный момент они никакой реальной поддержки Корнилову не оказали.

Тут, кстати, нужно вспомнить, что именно демократическая Англия, еще до корниловщины, сорвала попытку ликвидации большевизма. В мае 1917 года англичане, по сути дела, спасли большевиков от вооруженного разгрома. Вот что пишет профессор истории В. И. Старцев: «В условиях нарастания политической напряженности большевики решили провести в субботу, 10 июня, демонстрацию рабочих и солдат, дабы показать, что меньшевистско-эсеровское руководство съезда Советов не выражает интересов рабочих и солдат столицы. В эти же дни часть офицерского корпуса, недовольная солдатской вольницей, которой явно попустительствовало правительство, решила создать свои организации. Возглавила движение „Военная лига“, в него также входили „Антибольшевистская лига“, „Союз защиты Родины и Порядка“, а всего 14 союзов и организаций. Все они были крайне малочисленными, но имели пулеметы и горели желанием преподать урок солдатам и рабочим Петрограда. Вечером 9 июня президиум съезда Советов получил сведения о готовящейся на 10-е число большевистской демонстрации, а от английского посла Дж. Бьюкенена секретные данные о намерении офицерских антибольшевистских организаций ее расстрелять. Не раскрывая источника информации, президиум съезда жестко потребовал запретить демонстрацию большевиков. Съезд принял такое постановление… После жарких споров ЦК РСДРП(б) решил, вопреки мнению Ленина, подчиниться решению съезда и отменить демонстрацию».

Германии сильное российское правительство (хоть монархическое, хоть либеральное) тоже не было нужно — по вполне понятным причинам. Таким образом, страны Антанты и Центральной Европы сошлись на одном и том же решении — поддержать интернационал-социалистов в противовес национал-либералам. Они вступили друг с другом в некую сложную игру, в которой каждая из сторон намеревалась переиграть своего партнера.

И одним из следствий этой игры стало создание единого фронта революционной демократии, объединившего как проантантовских социалистов-масонов (эсеро-меньшевиков: Чхеидзе, Гоца, Либера, Дана и др.), так и прогерманских большевиков-ленинцев. Именно этот фронт, как будет показано в дальнейшем, и осуществит Октябрьский переворот — при содействии предателей из окружения Керенского.

Отказавшись от сотрудничества с Корниловым, Временное правительство вовсе не сидело сложа руки. По сути, оно стало некоей узкой группировкой, сложившейся вокруг Керенского. Не случайно, что оно даже сменило свое название и после «корниловского мятежа» стало именовать себя Директорией. Как уже было отмечено выше, в состав этой Директории входило всего пять человек. Это — сам Керенский, А. Никитин, М. Терещенко, Д. Вердеревский и А. Верховский. Из них было лишь два социалиста — Керенский (эсер) и Никитин (меньшевик). Но и они заметно дистанцировались от лагеря революционной демократии, взяв курс на сотрудничество с кадетами. Характерно, что в августе ЦК эсеров исключил Керенского из своего состава.

Директория предпринимала самочинные действия, одним из которых стало провозглашение России республикой (1 сентября) без какой-либо воли народного представительства. В то же время Директория пошла на созыв т. н. «Демократического совещания»— смотра общественных сил. На нем доминировали умеренные социалисты, и оно окончило свою работу созданием т. н. Предпарламента (Совета республики), который был укомплектован эсерами и меньшевиками.

Вот этот самый Предпарламент и встал в оппозицию к Директории. И указанная оппозиция проявила себя в полной красе, когда 24 октября, накануне большевистского переворота, Совет республики предъявил Керенскому самый настоящий ультиматум. В нем было выдвинуто требование немедленно принять меры по провозглашению мира и начать социализацию земли. По сути, речь шла о солидарности с основными требованиями большевиков: «Мир — народам, земля — крестьянам». Правда, большевики были подвергнуты критике за экстремизм, однако «предпарламентарии» указывали на то, что почву для этого экстремизма создавало само правительство.

В решающий момент эсеры и меньшевики выступили заодно с большевиками, поставив Керенского в положение политической изоляции. (Любопытно, что знаменитое заседание ЦК большевиков от 10–11 октября, на котором было принято решение о восстании, проходило на квартире меньшевика Н. Суханова-Гиммера). Именно позиция эсеров и меньшевиков не позволила Временному правительству мобилизовать из воинских частей Петрограда тех социалистов, которые были недовольны большевиками. А таковых там было достаточно много.

Таким образом, видна несостоятельность еще одного стереотипа, согласно которому «умеренные» социалисты представляются в качестве альтернативы большевизму. Очевидно, что без той обструкции, которую они устроили Керенскому, большевистский переворот был бы невозможен. Но революционная демократия сделала свое дело — в столице не оказалось ни одного серьезного военного формирования, способного противостоять красным.

Оставалась еще, правда, надежда на то, что удастся снять военные части с Северного фронта и бросить их в столицу — на подавление большевистского мятежа. И Керенский отдал соответствующий приказ командующему фронтом В. Черемисову. Ему было предписано направить в Петроград три казачьих полка. Но приказ так и не был выполнен. Причиной тому послужило назначение на пост особоуполномоченного по наведению порядка в Питере кадета Н. Кишкина. Черемисов прокомментировал это назначение в том духе, что войска все равно не будут подчиняться кадету, поэтому их посылка не имеет смысла. И Черемисов был прав — новое назначение ставило крест на всех инициативах по переброске военных сил — очень уж непопулярны были кадеты. Но все дело в том, что решение назначить Кишкина произошло на последнем заседании правительства, которое состоялось без участия Керенского. И произошло оно, судя по всему, против его воли.

Керенского подставили лица из его окружения — примерно так же, как он в свое время подставил Корнилова. Он уже становился опасен. Не сам по себе, конечно, а тем, что вокруг него могли бы собраться разного рода государственнические элементы. Так, собственно, и произошло — уже после Октябрьского переворота, когда на сторону свергнутого Керенского стал монархист Краснов, двинувший свои части на Петроград. Тогда из этой затеи ничего не вышло, но ведь альянс мог сложиться и раньше. И в борьбе за свою власть Керенский мог бы зайти слишком далеко.

Снова чувствуется присутствие какой-то невидимой руки, которая парализовывала деятельность органов власти. Очевидно, что этой рукой было масонство, которое без каких-либо сантиментов сдавало одних «братьев» и выдвигало других.

Конечно, никто и ничто не может оправдать генсека российских масонов. Он несет на себе огромную долю ответственности за все то, что произошло в 1917 году. Главная его вина — деятельная подготовка масонского февральского переворота. И в дальнейшем Керенский допускал множество стратегических просчетов. «Душка»-оратор, любимец экзальтированных толп «февралистов», очень быстро уступил место другим кумирам — менее говорливым, но более деятельным.

Масонская Антанта встретила сам Октябрьский переворот достаточно спокойно. Никакого давления на молодую советскую республику на первых порах просто-напросто не оказывалось. Характерна реакция президента США Вудро Вильсона.

Когда ему принесли доклад о свержении Временного правительства, то он, не прерывая игры в гольф, назвал членов нового руководства «пустыми фантазерами».

Но почему же либеральный Запад столь спокойно взирал на большевистскую революцию? Разве его устраивало заключение Россией сепаратного договора с немцами? Или же буржуазная Антанта была в восторге от идеи национализации частного капитала, верхушка которого сочувствовала либерализму, состояла в масонских ложах и имела теснейшие связи с западным бизнесом?

Нет, конечно, просто Антанта предполагала, что, придя к власти, большевики вынуждены будут разделить ее с эсерами и меньшевиками. Тогда в России возникнет некая революционная коалиция, которая будет заниматься не наведением порядка, а социальной демагогией. Причем важнейшей частью такой демагогии должны были стать разговоры о заключении мира. Для успокоения не желающей воевать солдатской массы новое правительство объявило бы о желании заключить мир, но не предприняло бы никаких практических шагов в этом направлении.

В этом случае большевики стали бы всего лишь составной частью нового порядка, а точнее беспорядка. А окончиться такой беспорядок мог элементарной оккупацией России и полным разрушением ее государственности.

Но расчеты масонских прогнозистов оказались неверными. Их осуществлению помешали эсеро-меньшевистские «братья». Они решили оказать давление на большевиков с тем, чтобы сделать их сговорчивее. Умеренные социалисты ушли с заседания Второго съезда Советов, который начался сразу же после переворота в Петрограде. Они ожидали, что большевики растеряются, но эти ожидания оказались напрасны. Напротив, Ленин обрадовался такому демаршу и захватил все ключевые посты в Советах. Позднее меньшевик Суханов признает свою ошибку: «Уходя со съезда… мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей линии Ленина…»

Теперь лидер большевиков мог разговаривать с умеренными социалистами свысока. И когда они потребовали создания коалиции — «однородного социалистического правительства», то натолкнулись на жесткий отказ. Не помогла и лоббистская деятельность тех большевиков, которые сочувствовали эсеро-меньшевикам. Сразу четыре члена нового правительства (Совнаркома) — Зиновьев, Каменев, Ногин и Рыков — подали в отставку, но тем самым только повторили ошибку «умеренных». Ленин использовал их уход для укрепления своих позиций.

Итак, большевики пришли к власти. И что же либеральный Запад? А он вовсе и не желал их поражения, в чем неоднократно признавались его лидеры. Ллойд Джордж утверждал: «Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками, и мы признали, что они де-факто являются правителями… Мы не собирались свергнуть большевистское правительство в Москве». А президент США Вильсон считал, что «всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратится в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм…».

Более того, какое-то время страны Антанты даже признавали возможным заключить союз с большевиками — против немцев. Именно с этой целью после Октябрьской революции в Россию направили неофициальных представителей от Франции (Ж. Садуль), Англии (Б. Локкарт) и САСШ (Л. Робине), которые, в отличие от представителей дипломатических, были настроены довольно пробольшевистски. Эти представители вели переговоры с вождями большевизма, причем Робине начал их еще до «отмашки» со стороны начальства — на свой страх и риск.

Очень хорошие отношения сложились между Локкартом и наркомом иностранных дел Л. Троцким. По утверждению британского дипломата К. Кибла, такое взаимопонимание «мало кто из послов ее величества в Советском Союзе имел счастье установить». Ленин, по словам Локкарта, понимал общность российских и союзнических отношений перед лицом немецкой угрозы. Еще 2 февраля 1918 года Локкарт сообщал следующее: «В настоящее время большевистское правительство не одобряет идею разрыва отношений с Англией. Доказательством этого является его нежелание сделать достоянием гласности наши интриги в этой стране, о которых ему хорошо известно». В то время советское руководство еще колебалось — идти ли навстречу Германии или же вернуться к «старой» политике сотрудничества с западными демократиями в рамках Антанты.

Однако постепенно выбор был все-таки сделан в «пользу» Германии. Советское правительство, вопреки усилиям Троцкого и левых коммунистов, отказалось поставлять Антанте русское «пушечное мясо». И вот тогда уже большинство представителей приходят к мысли о необходимости союзнической интервенции в России и широкомасштабной поддержке контрреволюции.

Но и после этого никакой речи о свержении большевизма не шло. Западные демократии были заинтересованы в перманентной гражданской войне. Надо было, чтобы красные как можно дольше били белых, а белые — красных. Конечно, постоянно это продолжаться не могло, рано или поздно какая-либо сторона взяла бы верх. Поэтому Антанта решила способствовать заключению перемирия между большевиками и белыми правительствами. Так, в январе 1919 года она сделала предложение всем властным структурам, находящимся на территории бывшей Российской империи, начать мирные переговоры. Красные, в принципе, были готовы пойти на соглашение с белыми, тогда как последние категорически выступили против него. И тем самым спасли Россию. Совершенно очевидно, что возможное перемирие носило бы временный характер и в ближайшей перспективе было бы нарушено. При этом оно только стабилизировало бы состояние раскола России на ряд частей, прежде всего, на красную РСФСР, колчаковский Восток и деникинский Юг. Возможно, что за первым перемирием последовало бы второе и так продолжалось бы неопределенно долгое время.

Между прочим, подобное положение перманентной войны сложилось в 20—30-е годы в Китае, который был поделен на территории, контролируемые националистами Чан Кайши, коммунистами Мао Цзэдуна и различными региональными кликами милитаристов. Понятно, что данный раскол играл на руку только внешним силам, в частности японцам.

Англия так и не отказалась от планов «примирить» белых с красными. Весной 1920 года она в ультимативной форме предложила начать переговоры коммунистам и Врангелю — при арбитраже Британии. Сам Врангель решительно отверг британский ультиматум, в результате чего в мае 1920 года Лондон заявил о прекращении помощи белым. Правда, Франция от этой помощи еще не отказалась и даже усилила ее, но это было связано с обстоятельствами польско-советской войны. Дело в том, что французы делали основную ставку на поляков Пилсудского, помощь которым намного превосходила помощь белым. Но в 1920 году возникла угроза разгрома Польши и выдвижения Красной Армии в Западную Европу. Вот тогда-то французам и понадобилась поддержка Врангеля, чье сопротивление вынудило красных отказаться от переброски многих отборных частей на польский фронт. Но после того, как угроза Пилсудскому миновала, французы прекратили помощь белым.

В оценке Белого движения, как и в любых оценках, лучше отходить от полярных точек зрения. Белые, конечно, были слишком зависимы от Запада, что во многом и предопределило их крах. И зависимость эта носила в основном экономический характер. Центрально-промышленный район находился у красных, к которым попало большинство военных заводов и стратегические склады царской армии. Поэтому без помощи западных демократий белые не смогли бы обойтись. И помощь эта, как очевидно, была далеко не бескорыстной. В Сибири Колчак предоставлял иностранцам самые выгодные концессии, снабжал их русским золотом в обеспечение кредитов (в Японии и САСШ оказалось 150 тонн русского золота). При этом поставки союзников постоянно затягивались.

Но вот в политическом плане он пытался вести себя как можно более независимо. Так, в начале 1919 года Колчак отверг требования французского генерала Жанена, который хотел стать верховным главнокомандующим всех белых войск Сибири. В апреле того же года Колчак настаивал на выводе американских войск с Дальнего Востока, обвиняя их в контакте с большевиками. (На юге России наблюдалось нечто похожее. Деникинская контрразведка обвиняла в сношениях с красными французского представителя Фрейденберга. Хитрые «западники», как уже отмечалось выше, не желали класть все «яйца» в одну «корзину».)

А в сентябре адмирал отказался вывести белые войска из Владивостока, на чем настаивали «союзники».

«Друзья» из Антанты не желали чрезмерного усиления белых и серьезно тормозили их деятельность по укреплению тыла. Во время расширения зоны французской оккупации на Херсон и Николаев (1919 год) французы запретили устанавливать в этих городах белогвардейскую администрацию. В результате в том же самом Николаеве действовало пять «властных» структур, среди них — два совдепа — рабочих и солдат. Причем французы спешно эвакуировались при первой же опасности со стороны красных, имея трехкратное преимущество перед ними. В качестве «утешительного приза» беглецы прихватили русские военные суда и ценности госбанка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.