ПРОВАЛ СТОЛЫПИНЩИНЫ

ПРОВАЛ СТОЛЫПИНЩИНЫ

А что же крестьяне? Может быть, как раз русская деревня была готова принять капитализм и пойти по «спасительному фермерскому пути»?

Но нет — капитализация в дореволюционной России фактически не затронула сельское хозяйство. Столыпинское «фермерство» находилось во враждебной изоляции и после революции (февральской!) исчезло в одночасье. Община тут же вернула себе все земли.

Прослойка сельской буржуазии, конечно, существовала и оказывала серьезное воздействие на мир деревни, но и положение богатеев было предельно, катастрофически неустойчиво. Крупные дворы, засевающие более 12 десятин, постоянно распадались посредством деления растущих семей. В 1882–1911 годах разделились 67,4 % многосеющих дворов. Из них около 84,6 % уменьшили площадь посевов (более того, ее уменьшила и половина неразделившихся дворов). Зато малосеющие дворы демонстрировали тенденцию к устойчивому росту посевных площадей.

Сама же столыпинская реформа, направленная на разрушение общины, так и не привела к созданию устойчивого слоя крепких хозяев. Зато она вызвала мощнейшую пролетаризацию села. Дело в том, что более половины (56 %) всех крестьян, вышедших из общины (всего вышло 26 %), свою землю вынуждены были продавать и разорялись. Они просто-напросто не смогли вписаться в новые хозяйственные реалии, лишившись при этом столь привычной помощи «мира»-общины. Понятно, что эти люди были озлоблены на все и вся. Многие из них вынуждены были переселиться в города, где стали легкой добычей революционной пропаганды. Предполагалось, что «крепкий мужик» сумеет противостоять революции на селе. Однако этого не произошло — после революции зажиточные крестьяне с таким же энтузиазмом бросились грабить помещика, как и беднота. А ведь это можно было предусмотреть. Подобные вещи были широко распространены и в первую русскую революцию, когда зажиточные крестьяне действовали заодно с беднотой. В этом плане удивительные, на первый взгляд, данные приводил В. И. Гурко, активный участник съездов Объединенного дворянства и высокопоставленный работник МВД. Согласно ему, из 3710 домохозяев, участвовавших в беспорядках в Дмитровском уезде Курской губернии, 983 человека владели купленной землей в размере 4773 десятины. Среди грабителей были крестьяне, имеющие 40, 50 и даже 70 десятин (солиднейшие наделы!).

А в ноябре 1917 года министр земледелия уже подпольного Временного правительства Н. Ракитников в своем циркуляре писал о грабежах, именуемых аграрным движением: «…Выигрывают при таком движении только богатые, кулацкие элементы деревни, у которых есть на чем развозить и растаскивать помещичье добро, а бедняки и солдатки остаются ни при чем».

Итак, «справный» крестьянин не помог, а пролетаризированные горе-фермеры, вынужденные идти работать на завод, очень даже усилили революционное движение — в городах.

Так получилось, что против общины выступило большинство правых, монархических организаций. Речь идет о влиятельнейшем Постоянном совете объединенных дворянских обществ. Нужно назвать также «обновленческий» Союз русского народа (лидер — Н. Е. Марков, сочетавший радикальный национализм и поддержку думского парламентаризма), Всероссийский национальный союз (организация, близкая к национал-либерализму), Русский народный союз Михаила Архангела (лидер В. М. Пуришкевич) и др. Правые «столыпинцы» сделали ставку на разрушение традиционной, общинной деревни — с тем, чтобы спасти помещичье землевладение, придать ему в помощь «справного» мужика, якобы чуждого революционности. Вот они-то, вместе со Столыпиным, и выпустили из бутылки джинна капитализации — и поплатились за это.

А ведь именно национал-консерваторы должны были сыграть роль защитников традиции на селе. Но, увы, большинству из них пришлось сыграть роль разрушителей.

Естественно, всеми ими двигали самые что ни на есть благие намерения. Идеологи, выступающие за ослабление или даже полную ликвидацию общины, видели в ней рассадник уравнительных, «аграрно-коммунистических» настроений. Послушать их, так именно община и являла собой ярчайший пример пренебрежения к частной собственности, прежде всего дворянской. Энергичный помещик-монархист Н. А. Павлов, выступая на 2-м съезде Объединенного дворянства, увидел опасность в гарантированном обеспечении крестьян наделом, которое практикуется при общинном строе. По его мнению, оно приучает их смотреть на всю землю, в том числе и не принадлежащую им, как на потенциальный источник удовлетворения своих потребностей в сельскохозяйственной площади. Националист Н. Н. Зворыкин вообще был склонен обвинять в левом эгалитаризме не только саму общину, но и ее защитников-монархистов. «Защитники общины, — утверждал он, — сами того не замечая, тянули за одну веревку с коммунистами, которые отстаивают существующую организацию уже, конечно, не ввиду сочувствия патриархальным началам, а единственно с целью помешать насаждению в России мелкой земельной собственности».

Впрочем, противники общины проводили четкое разграничение между общинным эгалитаризмом и собственно крестьянством. Они доказывали, что сельский «мир» есть нечто внешнее по отношению к земледельцу. Он якобы препятствует раскрытию истинной природы тружеников земли.

Лидер т. н. «обновленческого» течения в Союзе русского народа Н. Е. Марков уверенно констатировал: «Отдельный крестьянин, отдельный русский крестьянин — прекрасный, добрый, отзывчивый человек, но когда они собираются толпой, когда эту общину разные писаря поят водкой, тогда, действительно, эта община является зверем, против которого нужно бороться».

Один из идеологов Имперской народной партии, публицист А. Новгородский, утверждал: «Крестьянство не может быть социалистическим в силу своего положения и условий труда. В основе крестьянского мировоззрения лежит идея собственности, во имя которой крестьянин работает». Он уверял, что в крестьянской работе имеет значение не только обилие пролитого пота и количество отработанных часов, но и сообразительность, инициативность и предприимчивость. Эти качества характерны для «организатора производства, владельца, а не наймита».

Напрашивался вывод: в экономической сфере крестьяне, «органически» заинтересованные в результатах своего труда, представляют собой полную противоположность рабочим, которые совершенно равнодушны к вырабатываемым продуктам и заинтересованы лишь в количестве занятых часов. Эти логические построения вынуждали Новгородского требовать сокрушения крестьянской общины как явления, противного собственнической природе крестьянства.

Интересна аргументация правого публициста М. М. Перовского, вознамерившегося опровергнуть известный тезис о том, что для крестьянина вся земля «ничья», точнее Божья. Такое представление, с его точки зрения, действительно укоренилось среди земледельцев. Но мужики, уже ставшие (при помощи Крестьянского банка) собственниками, демонстрируют совершенно обратное — они и не думают связывать свое приобретение с судьбами «мира».

Его мысли вполне совпадают с мыслями монархиста Н. Н. Зворыкина, который и само требование отчуждения помещичьих земель рассматривал в качестве проявления частнособственнических тенденций. Причем — как со стороны крупных домохозяев, якобы желавших усилить земельный фонд общины для эксплуатации менее обеспеченных ее членов; так и со стороны мелких общинников, показывающих поползновения к укреплению своей хозяйственной индивидуальности. «Где же тут стремление к коллективизму?» — задавался вопросом Н. Н. Зворыкин.

Критики общины обвиняли ее в экономической неэффективности. К примеру, Н. Н. Ладомирский отмечал, что общинники возделывают землю, руководствуясь не личными хозяйственными соображениями, а мнениями «мира». Они зависят от «мирского» решения даже в области севооборотов, установления сроков начала и окончания сельских работ. «Слепой консерватизм и бесконечная рутина»— таковой была общая оценка общинной организации, данная Ладомирским.

Не менее категоричным был в своих суждениях Н. Н. Шестак-Устинов. Его не устраивала медлительность общинного схода, отнимающего много времени и энергии на споры, обсуждения. Напротив, только частная собственность способна пробудить настоящую инициативу и защитить слабого мужика от сильного. Ведь разбогатеть самому — верный способ избежать эксплуатации со стороны богатых.

С. А. Володимиров и вовсе свалил на общину вину за провал кредитного дела и связанный с ним недостаток финансовых средств на селе. Оказывается, именно меры по сохранению неотчуждаемости общинного имущества уничтожили тот гарант, который необходим для получения кредита (под залог земли).

Оказалось также, что община виновна в ухудшении материального положения российского крестьянина. «Через это трижды проклятое общинное землевладение, — стенал Марков, — наш народ так ужасно, так поразительно обнищал».

Общинному идеалу многие из крайне правых противопоставляли идеал крестьянина-собственника, владеющего значительным количеством земли. Настолько значительным, что вслед за Марковым их можно было назвать «крестьянами-помещиками», или, выражаясь словами М. О. Меньшикова, «собирателями земли Русской».

Положительно оценивая будущность такого крестьянина — фигуры совершенно новой (и по сей день) для России — русские националисты были вынуждены искать аналогии в практике нелюбимого ими Запада. Так, лидер Объединенного дворянства граф А. А. Бобринский приводил в пример крестьянские хозяйства Западной Европы, которые после ликвидации общины стали якобы процветать. Причиной этого, по его мнению, была «личная крестьянская наследственная собственность».

Епископ Митрофан (лидер фракции правых 3-й Государственной Думы) прямо признавал — пришло время заменять старое новым и заимствовать западноевропейские новшества — при всем отрицательном (!) к ним отношении.

Несомненно, сами правые были уверены в том, что подобные уступки не вредят консерватизму, а делают его более эффективным в идейно-политическом плане. Однако объективно они шли на четко выраженный компромисс с либеральной идеологией. И это во многом укладывалось в общую схему столыпинской аграрной реформы, направленной на ускоренное «выращивание» сельской буржуазии в сочетании с умеренным конституционализмом.

Во многом, но далеко не во всем. И в данном отношении очень интересной представляется идейная эволюция самой влиятельной организации русских национал-консерваторов — Объединенного дворянства.

Этот «профсоюз дворян», настроенный консервативно, безусловно, поддерживал правительство, действительно надеясь (при помощи энергичного премьера) создать слой своих союзников — зажиточных крестьян. А также — устранить «радикальную», как им казалось, общину.

С другими же планами Столыпина, касавшимися усиления бессословного начала в системе местного управления, они были абсолютно не согласны. Равно и с тем, как проводилась ликвидация общины и рост на ее развалинах крупного земледельца.

К удивлению правых аристократов, он, земледелец, все больше напоминал не маленького помещика, а маленького буржуа. И этот самый буржуа получил, посредством Крестьянского банка, слишком легкий доступ к дворянским землям, чей объем продолжал стремительно сокращаться — без всякой крестьянской революции. Параллельно с этим «ненадежный бедняк» был вынужден уходить в город, отправляться в Азию, пускаться в заведомо проигрышные для него эксперименты с личной собственностью, лишая при этом барина дешевой рабочей силы. Да в такой степени, что в мае 1913 года А. П. Нейдгардт, видный деятель Объединенного дворянства, вынужден был поставить вопрос о применении в помещичьих экономиях иностранной рабочей силы в лице корейцев и китайцев.

Выяснилось, что основная масса дворян совершенно не готова к сколько-нибудь ускоренному обезземеливанию крестьян — и материально, и морально. Выяснилось это, впрочем, для самих незадачливых «столыпинцев». Многие же вольнодумцы из правых поняли это уже давно. Так, известнейший идеолог дворянского традиционализма и по совместительству сторонник освобождения энергии «предприимчивого» крестьянства К. Ф. Головин еще в 1896 году заклинал: «Оборони нас Бог в интересах бездушного производства забывать о нуждах простых людей и, слепо подражая Западу, помогать обезземеливанию мужика».

Правое дворянство, сколь угодно «новое», «реформаторское», не в состоянии было расстаться с аграрным «коммунизмом». Как бы оно ни старалось, но дух общины витал над всеми съездами объединенных аристократов, упорно рушивших эту важнейшую опору консерватизма. Даже Гурко, один из наиболее либерально мыслящих идеологов Объединенного дворянства, выразил тревогу по поводу обезземеливания и говорил о пострадавших: «Я не могу согласиться с тем, что законы пишутся не для слабых и не для пьяных».

Только в глубоко консервативной атмосфере, сложившейся на съездах Объединенного дворянства, могли возникать проекты, подобные проекту князя П. Л. Ухтомского, выступавшего за… «оземеливание» части российского пролетариата путем оказания соответствующей финансовой помощи со стороны помещиков.

Столыпинский перелом явно противоречил самой природе дворянского «консерватизма». Потому-то Объединенное дворянство из съезда в съезд наращивало критику правительства, а земские начальники на местах (обычно придерживающиеся правых воззрений) скрыто, но успешно саботировали деятельность землеустроительных комиссий. На V съезде уполномоченных дворянских обществ (1910 год) столыпинским реформаторам было заявлено: «Правительственные мероприятия в области земельного вопроса, поскольку они касаются увеличения площади крестьянского землевладения, посредством скупки и раздробления частновладельческих земель… грозят разорением государства и выселением всего культурного слоя из сельских местностей. Закон 9 ноября 1906 года без применения решительных мер к расширению области применения народного труда, сулит образование безработного пролетариата».

Разочарование правого дворянства в преобразовании институтов собственности лучше всего выражает доклад Н. А. Павлова об экономическом объединении дворянства. Выступая по инерции за объединение с мелким собственником, он в то же время признавал, что дворянству не на кого надеяться, кроме себя и… техники, которая его «единственный друг и защитник».

Российское дворянство было кровно заинтересовано в общине, не сознавая это в подавляющем своем большинстве. В силу этого само правое движение было также заинтересовано в ней, ведь сословный союз помещика и земледельца являлся неотъемлемой частью традиционалистского проекта. Столыпинские же реформы разводили их по разные стороны. Хуже того — они вели к расколу внутри крестьянства, способствуя дальнейшей фрагментаризации аграрной России.

Таким образом, крестьянство в массе своей было совершенно не готово к распространению капитализма на селе. Но то же самое можно сказать и о русском дворянстве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.