§ 3. Сознание, дух, характер в этнонациональных процессах

§ 3. Сознание, дух, характер в этнонациональных процессах

В свое время подверглось жесткой критике то, что в число нациообразующих признаков включали «психический склад нации», «национальную психологию». Теперь это уже раздел социальной психологии «этническая психология». Еще античные историки и географы (Ксенофонт, Страбон и др.), описывая окружающие этносы, прибегали к чрезвычайно субъективным психологическим характеристикам, определяя одни из них как «трудолюбивые», другие как «воинственные», третьи как «изнеженные и развращенные» и т. п. Некоторые мыслители, например Гиппократ, пытались отыскать причины таких психологических различий, связывая их обычно с особенностями климата, ландшафта, в котором живут те или иные этносы. В последующие столетия усиление взаимообщений между развивавшимися государствами и особенно массовая колонизаторская экспансия европейцев в заокеанские страны способствовали расширению и умножению этнографических работ, посвященных описанию иноземных народов с их психологическими характеристиками, а мыслители того времени приложили еще больше стараний к отысканию причин этих различий. Так, французский философ Ш. Монтескье в книге «О духе законов» развивал мысль о том, что психические особенности народов («народный дух») формируются главным образом, как и у Гиппократа, под влиянием климата и определяют быт, нравы, общественный строй народов и даже систему их законодательства[207]. Но психические характеристики использовались не совсем в благовидных целях, например, что «негры – ленивы, а японцы – трудолюбивы», «индейцы могикане – благородны, а ирокезы – коварны», испанцы – вспыльчивы, а финны – невозмутимы и т. д. и т. п.

Философ Г. Гегель главным вел учение о «духе народа»[208]. Г. Гегель и И. Кант говорили о «национальном духе» народов своего времени. Кант свои размышления «о характере народов» связывал в целом с «характером рода человеческого»[209], но видел и специфику. В своей работе «Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории» Н. Чернышевский «о различиях между народами по национальному характеру» отметил, прежде всего, неполноту знаний о психических особенностях исторических и современных ему народов, а также неправильное толкование имеющихся о них сведений. По мнению Н. Чернышевского, эти погрешности вызваны тем, что за национальный характер всего народа принимают некоторые психические особенности какой-то его группы на одной из этапов ее исторического развития. При этом данные характеристики национального характера сочетаются с прямыми вымыслами и приводят к тому, например, что ходячие характеристики даже таких сравнительно изученных народов, как французы, англичане и немцы, – фантастичны, так что сами эти народы «дивятся и, смотря по настроению духа, хохочут или сердятся, читая нелепости, пользующиеся у иноземцев репутацией их характеристик»[210].

Но он выступал против противопоставления нравов и традиций народов. Он писал: «По образу жизни есть очень важные различия между людьми, но в Западной Европе все существенные различия этого рода – не национальные, а сословные или профессиональные. Землепашец ведет не такую жизнь, как ремесленник, работающий в комнате… По образу жизни и понятиям земледельческий класс всей Европы представляет собой как бы одно целое; то же должно сказать о ремесленниках, о сословии богатых простолюдинов, о знатном сословии. Португальский вельможа по образу жизни и по понятиям гораздо больше походит на шведского вельможу, чем на земледельца своего народа; португальский земледелец в этом отношении больше походит на шотландского или норвежского земледельца, чем на лиссабонского богатого негоцианта»[211].

Труд В. Вундта «Психология народов» представлял собой лишь сводку имевшихся в этнографической литературе описаний тех элементов духовной культуры (мифов, традиций и пр.), которые, по мнению автора, не вмещались в рамки индивидуальной психологии и характеризовали собой особенности «этнической психологии»[212]. По ходу изложения этой, в сущности, «психологизированной этнографии» В. Вундт пытался доказать, что основой всех психических процессов является внутренняя активность души – «апперцепция». Существенным недостатком работ В. Вундта и его последователей является чрезмерно идеалистическое понимание соотношения между «этнической психологией» и «культурой», которая, по их мнению, возникает как продукт психологии, более того, отождествление духа и психологии этнонаций.

Идеалистической концепцией руководствовался и теоретик австрийских социал-демократов О. Бауэр, попытавшийся, как уже отмечалось в первой главе, изложить «марксистскую» теорию нации. Главным признаком нации он полагал «национальный характер»: «Нация – это вся совокупность людей, связанная общностью характера на почве общности судьбы»[213]. «Под национальным характером, – писал он, – мы, прежде всего, понимаем не совокупность всех физических и духовных качеств, свойственных нации, а только особенности в направлении воли, тот факт, что у различных наций одни и те же вещи вызывают различные реакции, одно и тоже внешнее положение обуславливает различные волевые действия… Немец и англичанин различно действуют в одинаковых условиях… различно подходят к одной и той же работе…. желая развлечься, выбирают себе разнородные удовольствия… Будучи одинаково состоятельными, предпочитают различный образ жизни, удовлетворяют различные потребности»[214].

Этнонациональный дух, национальный дух – это, видимо, прежде всего определенные целостные формы проявления социокультурной природы этнонаций, чувств и инстинктов, идей и действий в соответствии с особенностями развития данного общества. Вся система духовной, традиционной жизни общности – это поддержание и передача от поколения к поколению «этнонационального характера, от которого зависит существование общества» (А. Рэдклифф-Браун). При этом «дух народа» есть определенное сцепление, форма тех или иных проявлений чувств, поведения на определенных, общепринятых ценностях и образах, характерных для людей данной общности. У каждой этнонаций формируется «доминирующий настрой», «этнос» этнонациональной общности. Э. Фромм выводит четыре типа культур, характерных для этнонациональных общностей[215], но во всех в них общая социокультурная природа человека и общности людей.

С. Калтахчян в работе «Ленинизм о сущности нации…» много места уделил опровержению признака общности психического склада нации или «национального характера»[216]. Как бы в ответ на нее вышла книга другого философа Н. Джандильдина, который доказывал реальность и важность «национального характера» и порицал инакомыслящих словами: «Те товарищи, которые оспаривают реальность национального характера, выступают, на наш взгляд, против очевидного факта, проявляя при этом излишнее упрямство»[217]. «Очевидные факты» в данном случае обычно сводились к утверждениям, будто бы французам свойственны «юмор и остроумие», немцам – «пунктуальность», испанцам – «темпераментность»[218], а японцам, по Н. Джандильдину, – «невозмутимость перед лицом опасности»[219]. Были, наконец, и такие знатоки, которые по данному вопросу как бы вели споры сами с собой; показательны в этом отношении работы историка и психолога И. Кона, в которых признание «национального характера» каждый раз сопровождалось существенными оговорками; даже поставив в заглавие одной из своих статей прямой вопрос: «Национальный характер – миф или реальность?», в конце статьи он ответил уклончиво: «Мне кажется – и то, и другое»[220]. Думается, что это правильный ответ, ибо сущностное и идеологическое, объективное и субъективное здесь сочетаются, и духовно-психологические характеристики многих этнонаций созвучны.

С. Токарев авторитетно отметил, что привлечение к проблеме определения этнической общности признака «психического склада» или «национального характера» «кроме путаницы ничего не вносит»[221]. Его противники, будучи не в состоянии опереться на методологическую базу, обычно взывали к «здравому смыслу». Так, В. Алексеев писал, что «каждому непредубежденному человеку ясно… существование национального характера»[222]. Ясно, если каждый человек имеет свой характер, то и общности людей формируют своеобразие психического характера. Индивидуальные проявления никто не отрицает, но и общностные имеют место как момент систематизации отдельных элементов, ценностей и установок. При сравнительном анализе «дух нации», ментальность нельзя определять по принципу: хорошее и плохое.

Дискуссия по этой тематике вновь возникла десять лет спустя в связи со статьей А. Дашдамирова о методологии исследования «национально-психологических» проблем. Возможность использования каких-то обобщенных этнопсихологических характеристик, могущих быть объединенными в «национальный характер» или подобные ему понятия для использования в качестве этнических признаков, в этой дискуссии не стояли в центре внимания, тем не менее многие участники затронули и эту проблематику[223]. При этом А. Дашдамиров был одним из первых исследователей, обративших внимание на проблему личности в системе этнонациональных отношений, без изучения которой невозможно оценивать дух, психологию, характер как целостное проявление на уровне общности. Здесь приближение к особенностям индивидов, которые все же растворялись в общности. В постановочном плане эти проблемы рассматривались и в кандидатской диссертации автора[224].

Почти все участники дискуссии признавали существование каких-то психических особенностей у различных этнических групп, отмечали желательность и даже важность их исследования с учетом влияния таких особенностей психики на национальные и межнациональные отношения. При этом отмечалась сложность подобных исследований и полезность взаимодействия этнографов с психологами, работающими как по общей психологии (психологии личности), так и социальной психологии (психологии общности).

В. Алексеев, например, определил русский национальный характер такими качествами, как «чувство национальной гордости», «чувство сотоварищества», «смекалка», «миролюбие», добавив корректно, что «многие из таких черт в той или иной степени свойственны духовному облику и других народов»[225]. Скорее речь может идти об особенностях проявления черт характера данной общности. Нет народов, которым вообще было бы не свойственно, скажем, чувство национальной гордости или товарищества, или смекалки, а если свойственно, то не полностью, а лишь в слабой степени!? Дело не в слабом и сильном, а в особенностях их проявления. А. Дашдамиров отнес себя к сторонникам тех, кто считает, что «специфика национального характера того или иного народа заключается не в каких-то неповторимых характерологических чертах, а скорее в неповторимом их сочетании»; вместе с тем он заявил, что различия между нациями следует искать не в том, «насколько одна храбрее, трудолюбивее или добрее другой», а в «стереотипизации своеобразия форм проявления черт человеческого характера»[226]. Такова общефилософская методология рассмотрения этнонационального характера, которая влияет и на формирование характеристики многонациональной общности, нации-государства.

Более осторожный И. Кон, характеризуя основные направления поисков «национального характера», кроме рассмотренного уже выше прямого «психологического» подхода, предложил выделять «этнографический» и «историко-культурный» подходы[227]. По первому из них во главу угла ставится непосредственное наблюдение с описанием бытового поведения и нравов народов, что, как и в случае «психологического» подхода, ставит перед исследователем вопросы: какие же именно группы этого народа следует наблюдать, как эти наблюдения фиксировать, с какими группами других народов их сравнивать и как синтезировать полученные результаты. Специалисты-этнографы в таких занятиях не преуспели, а заслуживают внимания некоторые произведения путешествующих журналистов, например очерки В. Овчинникова о жизни японцев и англичан[228]. Кстати, прекрасные работы, которые содержат высокий научно-исследовательский взгляд на особенности духа и характера народа.

Вернемся к Н. Чернышевскому, который критически рассматривал проблему «национального характера» и заключал: «Мы имеем очень мало прямых и точных сведений об умственных и нравственных качествах даже тех современных народов, которые наиболее известны нам, и ходячие понятия о характерах их составлены по материалам не только недостаточным, но пристрастно и небрежно… Заменить небрежные и пристрастные характеристики народов верными – дело очень хлопотливое, и у большинства ученых нет серьезного желания, чтобы оно было исполнено, потому что обыкновенная цель употребления характеристик народов состоит вовсе не в том, чтобы говорить беспристрастно, а в том, чтобы высказывать такие суждения, какие или кажутся выгодными для нас, или льстят нашему самолюбию». Этот вывод можно было бы повторить и сейчас, используя, например, весьма пристрастные определения психического склада чеченцев, обусловленные проходившей там войной[229]. И в массовом сознании насаждаются как бы свойственные чеченцам сиюминутные, обусловленные чаще внешними факторами черты характера – агрессивности, чуть ли не доведенной до бандитизма, при этом вновь забывая, что внешние и внутренние агрессии деструктируют дух, психологию индивидов и общности, искажают их. Кризисное проявление духа и характера нельзя истолковывать как этнонациональный дух.

Мнение о существовании какой-то общности психического склада наций (этносов) или национального (этнического) характера еще продолжает бытовать особенно среди части философов, слабо разбирающихся в существе этой проблематики[230]. А что делать, если «сильно разбирающиеся в существе этой проблематики» этнологи и антропологи заняты лишь голым отрицанием всех проявлений этнонационального? Но независимо от философов социальная общность формирует особенности своего психического склада, духа, характера, менталитета. Тем более, если мы признаем то, что групповое сознание проявляется у конкретных общностей людей; одной из его разновидностей является этническое сознание[231]. Странно утверждать, что если не было бы философов, то духа, психики этнонации не было бы. Другое дело, когда «весь дух» направлен против других и утверждается на свержении других. Это уже деструктивный дух[232]. Но это уже не исследование духа, а дух ругательства и свержения других. Почему-то наши этнологи не пишут о таких работах, где расизм и нацизм буквально выпирают.

Понятие «самосознание» носит более узкий смысл и представляет собой индивидуальное сознание, направленное на самого себя с целью идентификации, самопознания и т. п. По И. Кону, самосознание есть «осознание себя как некоей устойчивой, более или менее определенной единицы, которая сохраняется независимо от меняющихся ситуаций (сознание своей идентичности)»[233]. Такая самоидентификация может осуществляться на личностном уровне путем сопоставления себя с другими конкретными людьми и на личностно-групповом уровне путем сопоставления себя с различными группами (коллективами) людей, идентифицируя себя с одной из этих групп и отделяя от других по принципу «мы» – «они», не в смысле свержения, а сравнения. Сущность таких групп разнообразна – род, конфессиональная община, землячество и т. д., поэтому в головах людей сосуществуют различные виды самосознания и характера.

Важность этнического, этнонационального самосознания для определения этноса (нации) была понятна не сразу, и этот признак этноса-нации в первой половине XIX в., когда этнонациональные движения в Европе уже набирали силу, еще не был назван, так сказать, своим именем. Примерно то же самое происходит и с особенностями этнонациональной психологии, а сознание не бывает без психики, как психика без сознания. Т. Стейни – специалист по психоанализу – подчеркивает, что даже культуры в большинстве своем – вторичный институт, производный от институтов сознания, опосредованный ранним опытом[234]. Он же говорит, что и «этничность – это не то, что ты есть (реальность), а то, каким бы ты хотел быть (фантазия)»[235]. Но вместе с тем важен и опыт, каков он (человек) на практике сегодня и сейчас есть. В этом реальность между мифами прошлого и фантазиями будущего. Но человеческое (общинное и индивидуальное) еще находится под давлением идей, где одни боятся индивида, а другие – их общностей. Но и то, и другое – реальность. Самобытность их проявления – другой вопрос. Это для исследования, а не отрицания и свержения.

Состоявшийся в Санкт-Петербурге в 1872 г. Международный статистический конгресс, рассмотрев вопрос об определении национальной принадлежности в переписях населения, пришел к заключению, что эта принадлежность не тождественна языковой и что ее определение должно основываться на самосознании опрашиваемых лиц. В подтверждение правильности такого подхода известный русский этнограф В. Водовозов в начале XX в. писал: «Если человек считает себя поляком, значит – он поляк, хотя бы он не был католиком, хотя бы он был оторван от польской территории и хотя бы даже он забыл свой язык (в этом последнем случае, однако, он по большей части себя поляком считать не будет). Если человек, происходящий от польских родителей, отказывается от наименования поляка, то, хотя бы он был католиком, хотя бы он жил в Польше, его все же не следует считать за поляка. Таков единственный рациональный принцип, которого следовало бы держаться и при статистических вычислениях национального состава данного государства, и при создании разных культурных учреждений (школ, академий и т. д.) для отдельных национальностей»[236]. Вполне приемлемый подход, который был определен достаточно давно. Надо все это учитывать.

Рекомендации Петербургского статистического конгресса были практически воплощены в жизнь лишь после Первой мировой войны, когда в Советской России (1920 г.), в Венгрии (1920 г.), а затем и в некоторых других странах были проведены переписи населения, в программу которых был включен вопрос о «национальности», относимый к самосознанию опрашиваемых, либо в сочетании с вопросом о родном языке, либо как единственный этнический вопрос. Все последующие советские переписи населения (1926,1937 и 1939,1959,1970, 1979 и 1989 гг.) содержали оба эти вопроса, причем определение этнической принадлежности основывалось в них именно на вопросе о «национальности» (в 1926 г. – «народности»), а вопрос о родном языке имел в этом отношении вспомогательное значение. Материалы этих переписей показали, что случаи несовпадения национальности и родного языка имеют массовый характер: в 1959 г., например, 11,9 млн. человек, а в 1989 г. – 20,8 млн. показали своим «родным» языком язык другой национальности при сохранении прежней национальной принадлежности. Это объясняется языковой ассимиляцией, широко распространенной, кстати сказать, и в других многонациональных странах мира. При этом такая практика не приводила к корректировке подхода И.В. Сталина в его определении. Почему-то из переписи 2002 г. вопрос о родном языке был исключен стараниями в том числе и тех, кто построил свою этнологию на отрицании тех или иных признаков принадлежности этнонаций. В данном случае удалось «отменить» родной язык. Они в моделях и типах автомобилей разбираются лучше, чем в характеристиках этнонационального. Порой даже пренебрежительное незнание этнонационального, уход от него, его отрицание объявляется высшим достижением этнологии.

На этом фоне достаточно абстрактно улавливают эту проблематику философы-обществоведы – специалисты по этнонациональной проблематике, этнонациональному сознанию и самосознанию. Так, И. Цамерян писал, что «нельзя субъективное отражение (элемент сознания) превращать в один из основных признаков отражаемого объекта (нации)»[237]. С ним по существу солидаризировался Н. Джандильдин, рассматривавший этнонациональное самосознание как часть «национальной идеологии», не имеющей тем самым какого-то самостоятельного значения[238]. Странное для философов негативное отношение к признаку национального (этнического) самосознания не получило поддержки большинства философов, и такие подходы стали сходить на нет, ибо они объяснялись идеологическим диктатом над элементами этнонационального сознания и самосознания.

Идеологизация этнонационального самосознания вместе с тем искажает его истинное, самобытное содержание. Так, П. Рогачев и М. Свердлин рассматривали «национальное самосознание» как «элемент идеологии» и включили в него не только сознание этнонациональной принадлежности, но и «приверженность к национальным ценностям, чувство национальной гордости и сознание общности интересов в освободительной борьбе», а также «то или иное отношение к другим нациям»[239]. Другой участник дискуссии А. Агаев заявил о существующей, якобы, противоречивости «проявления национального самосознания у буржуазии и пролетариата и подчинение национального сознания классовому»[240]. Это крайние догматические подходы, обусловленные господством пресловутой классовой идеологии, которой мы недавно придерживались. Это уже не наука, а идеология.

По-моему, справедливо и оправданно расширенное толкование этнонационального (этнического) самосознания. Впервые оно проступило в рассуждениях Ю. Бромлея в начале 1970-х гг., когда он, признав этническое самосознание важным «компонентом» и «непременным условием функционирования каждого этноса», заявил, что «нет оснований сводить этническое (национальное) самосознание лишь к осознанию этнической (национальной) принадлежности… Этническое самосознание включает суждения членов этноса о характере действий своей общности, ее свойствах и достижениях… эти суждения неразрывно связаны с представлениями о других этносах…». Он же усмотрел у этнического (национального) самосознания два «уровня» – самосознание личности и самосознание этнической общности, которое представлялось им «сильно социально окрашенным»[241]. С Ю. Бромлеем солидаризировалась этносоциолог Л. Дробижева, посчитавшая, что «национальное самосознание личности – это осознание субъектом совокупности своих национальных (этнических) связей и своего отношения к ним»[242]. Это совершенно точное определение. В свое время Ю. Бромлей предложил толковать этническое самосознание в «узком» и «широком» смысле, да еще на двух «уровнях», фактически сводя его операциональную роль на нет. Узкое толкование этнического (национального) самосознания как основного этнического определителя уже давно утвердилось в переписях и других формах массового учета структуры населения и придавать ему какое-то идеологическое, классовое и прочее «социальное» содержание, ждать от опрашиваемого осознания «совокупности» своих национальных (этнических) связей и своего отношения к ним» значит чрезвычайно осложнить и даже нарушить основные принципы определения этнической (национальной) принадлежности. Особенность этого самосознания как раз-таки в том и состоит, что оно объединяет людей независимо от их социально-классовой принадлежности, идеологической ориентации и даже их отношения к другим этносам (нациям), в то время как классовое самосознание объединяет людей различной этнической и, скажем, религиозной принадлежности[243].

Этнонациональное самосознание – это надстройка всей совокупности этничности, национальности. М. Крюков предложил разделить источники формирования этнического самосознания на три группы, включив в первую из них этноформирующие факторы (например, территорию), во вторую – компоненты, которые отражают объективные признаки этноса «адекватно» (например, язык) и «избирательно» (например, особенности культуры), в третью – субъективные представления, которые не связаны с этноформирующими факторами или с признаками этноса (например, представление о «превосходстве» своего этноса над другими)[244]. Такая группировка была затем поддержана Р. Джарылгасиновой в обзорной статье об изучении этнического самосознания[245]. Ясно, что этническое самосознание не является врожденным: оно формируется вместе с социализацией личности, т. е. в процессе выработки его основных социальных ориентаций под влиянием целого ряда факторов развития общества, государства, этнонации и т. д., и т. п.

Г. Шелепов пришел к выводу, что «общность происхождения во всех своих проявлениях, в том числе и в этническом самосознании, является очень важным и обязательным признаком любого этнического образования»[246]. Здесь речь идет, скорее всего, об этнонациональной памяти как части этнонационального самосознания.

Бромлей заключил, что «представление об общности происхождения членов этноса и своеобразное отражение его объективных свойств, будучи важнейшими составляющими этнического самосознания, находятся в тесном взаимодействии, контролируя и дополняя друг друга»[247]. Общность происхождения во многом определяет национальное сознание и самосознание этнонации и человека. Но нельзя видеть в атрибутах этнонационального (культура, сознание, психология, поведение) только функции разобщения. Это крайне предвзятое мнение, говорящее не вообще о самобытности, а об иноэтнонациональной самобытности. Для меня самое комфортное интегрироваться на базе собственного этнонационального духа, культуры, языка и характера. Это ясно. И для многих этнонациональное миропонимание является базовым в миропонимании вообще.

Л. Дробижева вслед за Ю. Бромлеем включила в этническое самосознание не только «сознание принадлежности к определенному этносу», но также представление о типичных чертах «своей» общности, ее свойствах как целого» и представления о других народах (в том числе так называемые автостереотипы, т. е. представления о себе, и гетеростереотипы, т. е. представления других народов), а также «отношение к материальным и духовным ценностям, достижениям своего народа» и «осознание национальных интересов»[248]. В одной из своих последних работ она пишет: «Этническое самосознание включает в себя… 3 элемента: когнитивные, рациональные элементы – это наши знания, представления о народе; эмоциональные элементы – мы переживаем за свою культуру, язык, так или иначе относимся к историческим событиям, памятникам и т. д…. И, наконец, элементы регулятивные, то есть те, которые от знаний и переживаний приводят к действиям людей»[249]. В целом этнонациональное самосознание выполняет на уровне специфики своего проявления функции самобытности самосознания и характера.

Из англоязычной литературы к нам перекочевала «этничность» как социально-культурная характеристика, как что-то неуловимое, призрачное.

«Теория этноса, – заявил С. Чешко, – вроде бы отличается четкостью своих положений. Но она оставляет без ответа главный вопрос: что же такое само «этническое»? Этносы понимаются как разновидности человеческих общностей, складывающиеся из целого ряда атрибутов (язык, культура, психический склад, самосознание, самоназвание, некоторые исследователи добавляют сюда еще эндогамию). Здесь нет только одного – самой этнической субстанции. В отечественной этнологической литературе… по сути даже не ставится вопрос, откуда вообще взялось «этническое», из каких потребностей и сторон жизнедеятельности людей оно возникло, какова присущая только ему природная функция?.. Мы не в состоянии даже точно идентифицировать этническое самосознание, поскольку его главный компонент (оппозиция «мы – они») характерен и для других типов человеческих общностей, вырабатывающих собственную идентичность… Перед исследователем явление, которое, безусловно, существует, но неизменно ускользает сквозь пальцы, несмотря на любые методологические ухищрения. Оно может проявляться всюду, влиять на любые сферы жизни и деятельности человека, и в то же время его нигде нет»¹. При этом неуловимость (для С. Чешко!) этничности в США определяется оторванностью людей от корневых начал родового этноса. Кроме того, деление на «мы» и «они» – не главное для этнонационального самосознания. Творчество этнонациональной общности может проявиться и без «они». Тут, прежде всего, самосознание себя общностью людей, а потом уже – по сравнению с другими. В США уже есть и движение «Новой этничности», в котором многие видят угрозу относительно культурной сбалансированности американского общества[250].

Вывод о неуловимости «этничности» С. Чешко подкрепляет словами о том, что явление этничности «… отчасти находится вне досягаемости научного анализа. Какие бы объективные корни не имела этничность, она в конечном счете представляет собой продукт человеческого (массового) сознания, спонтанную форму идеологического отражения и освоения социальной среды. Этничность, вне всякого сомнения, имеет иррациональную природу, наука же, оперирующая сугубо рациональными методами познания (чем она отличается, например, от религии или искусства), ограничена в возможностях исследования иррационального».

Тем не менее С. Чешко, казалось бы, взялся за объяснение феномена «этничности». «Этничность, с одной стороны, – пишет он, – это представление о наследуемой групповой солидарности, основанное на представлениях об общих (не всегда реально общих) происхождении, исторических судьбах, интересах и культуре[251]. Ну, наконец-то, нашел хоть что-то общее в этносах, этнонациях.

В 1997 году был опубликован сборник статей В. Тишкова, под названием «Очерки теории и политики этничности в России», где «теория этничности» сводится, как и у С. Чешко, главным образом к ее неопределенности, а «политика этничности» – это сведение на нет этнонациональных факторов в многонациональной России. Еще раз вопрос: надо ли заниматься этносами, нациями и этничностью, чтобы доказывать их отсутствие? Этнология – это не поиск черной кошки в темной комнате, а изучение радуги многообразия этнонационального в реальной жизни при единстве человеческого общества, и не надо писать о народах России черными чернилами на черной бумаге. Кроме того, тут плохой советчик опыт США, где этничность и этносы являются мифом, воспоминанием, ибо здесь люди оторваны от этнической почвы. У нас другая ситуация. Видимо, оторвались от России в такой же степени. Кроме того, справедливо отмечено, что «именно неуважение, игнорирование этнокультурных особенностей «духа» народа есть важнейший питательный источник самых различных форм экстремизма, а не какое бы то ни было этническое возрождение»[252].

Этнические, этнонациональные процессы часто преподносятся через призму завоевания, колонизации других этносов, их ассимиляции в той или иной степени. Здесь можно условно подчеркивать ассимилятивную способность той или иной этнонации. Нередко говорят об ассимилятивной способности русского этноса. Ассимиляция – процесс объективный, хотя и она бывает насильственная и интеграционная. При социализме это называлось «продолжающейся консолидацией и развитием социалистических наций и народностей, а также общим процессом все большего сближения социалистических наций и народностей…»[253]. Попытки же охватить термином «консолидация» все основные виды этнических процессов СССР, в том числе и процессы ассимиляции, продолжались и в последующие годы[254]. Это явление было закономерное, но многообразное, которое как раз-таки и упускалось при анализе.

Использовались в литературе различные термины, обозначающие различные стадии ассимиляционных процессов: для начальных контактов иммигрантов с новой средой обитания – термины «адаптация» или «аккомодация», для изменения элементов культуры – термин «аккультурация» (для азиатских и африканских этносов – «европеизация» или «вестернизация»), для физического смешения этнорасовых групп – «амальгамация», для широкого социально-экономического единения – «интеграция» и другие[255]. Особенно важен этап адаптации, от которой зависят представления об иноэтнической среде, а также интеграционные установки на перспективу. На уровне индивидов, их общностей. Повторяю, это процесс всемирно-исторический, где самобытность и общность, самостоятельность и интеграция диалектически сочетаются.

Этносы, а затем и этнонации – это вовсе не кентавры, не русалки, не крылатые кони, а социально-исторические реалии, для которых характерна общность самосознания, культуры, психологии или, как говорили, психического склада, который складывается объективно в ходе длительного исторического процесса формирования этнонациональных общностей. Еще Страбон давал характеристику тем или иным народам-общностям: одни казались более трудолюбивыми, другие – более воинственными. Но эти характеристики исторически меняются и вряд ли их можно так сильно обобщать. Как говорится, в XX в. горцы стали торговать, а евреи воевать – у кого как судьба сложится. Но исторически под влиянием среды обитания, в том числе социальной и природной, конечно же, формируется определенный духовно-психический склад народа с определенными чертами характера. Но говорить, что «негры – ленивые», «китайцы – трудяги» невозможно, потому что внутри каждого народа могут быть самые различные характеристики индивидуальных черт человека, его характера и т. д.

Идеи, предрассудки, идеалы и заблуждения по-разному правят жизнью этносов, этнонаций. Удивителен феномен, когда большая этнонация или даже меньшие массы могут заразиться идеями, ведущими их к войнам и трагедиям. Особенно этнонациональная сфера чувствительна и легко мирится с идеями собственного превосходства, богоизбранности, неповторимости. Самосознание – это созерцание, оценка представителями данной этнонациональной общности своего мира, места и роли среди других этнонациональных общностей. Этнонациональное самосознание – это коллективные, общностные представления, «рефлексия» (по Р. Декарту), рефлективной направленности – «апперцепция» (Г. Лейбниц), «чисто рефлексирующее Я» (И. Кант) как осознание собственного состояния, мышления, осознание этнонации как коллективного субъекта социально-исторических процессов коллективом, общностью (человеком как представителем общности). Это сознание есть результат сотрудничества с представителями своей этнонациональной общности.

Более того, Г.В.Ф. Гегель в начале XIX в. развивал целое учение о «духе народа»[256]. Ш. Монтескье в книге «О духе законов» отмечал определяющее влияние климата на быт и нравы народов. Примерно тогда же В. Гумбольдт говорил о «духе народа» с позиции этнопсихологии. Н. Чернышевский в свое время написал интересную работу о различиях между народами по национальному характеру, при этом достаточно резко выступал против утвердившихся стереотипов, которые характеризовали целые народы по каким-то признакам. В своей работе «Психология народов» В. Вундт описывает элементы духовной культуры тех или иных народов, признает определенную самостоятельность индивидуальной психологии от психологии народа. М. Лоцарус и X. Штейнталь заявили об этнической психологии, где народ характеризуется как «субъективное усмотрение членов народа, которые все вместе смотрят на себя как один народ»[257]. Дж. Вико еще в XVIII в. указывал, что истинную природу человека, человеческую природу можно познать путем изучения культуры, традиций, языка народов. «Дух народа» как самосознание народа характеризует Г.В.Ф. Гегель. О. Бауэр рассматривал нацию как совокупность людей, связанных общностью характера[258]. Но марксисты и здесь разделяли четко характер пролетариата и буржуазии. Вообще очень трудно говорить, конечно, о характере, который однозначно отражался бы на уровне психологии каждого отдельного человека. Но проблемы общности или психологического склада, конечно, непосредственно относятся к характеристике не только этнонациональной общности, но и любой другой социальной общности. В.И. Ленин в свое время отмечал, что не может сказать, что он знает характер русского народа. Разве я могу утверждать, что знаю характер аварцев, дагестанцев? Отрицать общность черт этнонационального характера, видимо, не следует, но и абсолютизировать нет необходимости. При этом надо иметь в виду, что духовно-психологическое определение, жестко привязанное к той или иной этнонации, выглядит не очень убедительно, когда знакомимся с мировоззрением индивидуальных характеристик. Этнонациональный характер, психология – понятия более широкие, чем этническая психология.

«Без предварительного знания душевного склада народа история его, – как говорит Г. Лебон, – кажется каким-то хаосом событий, управляемых одной случайностью»¹. Поэтому и важен анализ не только социально-культурных, но и психологических особенностей общностей.

Говоря о психическом складе нации, следует иметь в виду, что только в русском языке, например, около 1500 слов обозначают различные психические черты людей. Какие из этих 1500 характерных черт психологии самого русского народа будут довлеть над поведением отдельного человека в конкретных условиях? Трудно сказать также, какие из черт характера можно будет фиксировать на уровне общности как отражающие характер большинства. Вообще улавливать психический склад не только целых народов, но и отдельных людей очень тяжело. Непосредственная связь психического склада и этнического национального самосознания может выступать как момент самопознания, идентификации своей общности, как проявление культуры, нравов, традиций. В целом это «законы душевной жизни» (В. Вундт) и их тяжело уловить. Здесь тоже возможны более устойчивые, менее устойчивые элементы. Но главным образом, если мы говорим о самосознании, то, по-моему, само слово говорит об идентификации человека, осознании своей индивидуальной общности с этнонациональной общностью. Именно в этнонациональном самосознании фиксируется через историческое действие этнонациональная принадлежность человека. В переписи населения этнонациональный признак, национальность включались с конца XIX века. При этом по мере развития общества и общности людей в рамках Советского Союза, Российской Федерации целый ряд элементов становятся общими, свойственными для людей всего государства. Можно сказать, что этнонациональное самосознание в концентрированном виде проявляет в сознании и поведении, психологии человека те или иные этнонациообразующие признаки их общности. Но нет, по-моему, необходимости «поднимать этнонациональное самосознание до уровня национальной идеологии», «национальной идеи» многонациональной страны. Как и любая форма самосознания, этнонациональное самосознание может проявляться как на уровне общности, так и на уровне отдельных индивидов опять-таки через мифологию, обычаи, этикет, дух народа. Этнонациональный характер – это индивидуализм характера и духа этнонаций.

Человеческое общество развивается по своим внутренним законам в ходе деятельности людей по производству и обмену материальными и духовными благами. Этот процесс имеет достаточно четко очерченные этнонациональные, культурные особенности. Этнонациональное начало самобытности является одним из элементов многообразия человеческого мира. Оно не существует как самодовлеющее, а пронизывает, проявляет в своей специфике социально-экономические, духовно-нравственные и культурные процессы жизнедеятельности человеческого общества, придает им этнонациональную специфику. Это как бы духовно-психологическая сторона этнонациональных процессов, которые могут иметь несколько направлений: как процесс самостоятельного, самобытного развития, как процесс взаимодействия, взаимообмена и как процесс ассимиляции, поглощения одной культуры другой культурой и т. д.

Глобальным является процесс ассимиляции народов и культур в ходе развития многонационального человеческого сообщества. Когда-то ассимиляция шла насильственным путем как агрессивное вторжение другой культуры при уничтожении возможностей развития культур, традиций другого народа. Этот процесс продолжается в новых условиях глобализации. Но в начале XXI в. все-таки есть шансы, чтобы процесс ассимиляции не шел насильственным путем, чтобы определяющей линией развития этнических процессов было бы культурное взаимодействие, взаимообогащение, интеграция. Вместе с тем наблюдающийся ныне процесс глобализации материальной и духовной жизни народов и стран, гигантские возможности информационного воздействия могут привести к ограничению возможностей развития культур и традиций малочисленных народов и даже небольших государств. В ходе глобализации есть опасность исчезновения ускоренными темпами культурных, духовных проявлений целых народов. Поэтому в эпоху глобализации перед человечеством стоит задача сохранения духовного, культурного многообразия самобытности, ибо его уничтожение, ассимиляция приведут к обеднению человеческого сообщества. Многообразие человеческого духа есть показатель его богатства и жизнеспособности человека и человеческого сообщества. Но и «современный человек, – как писал Г. Лебон, – не может уклониться от закона, которому подчинялись его предки».

Последнее десятилетие мы говорим о Красной книге для флоры и фауны, редких видов животных и растений. При этом мало замечаем, что на грани исчезновения могут находиться уникальные культуры, народы, традиции. Если не формировать механизм защиты, то возможен бесконечный сброс вулканической энергии как инстинктивной реакции самозащиты, самосохранения духа, культуры народов и характера. Именно глобальный процесс ассимиляции, интеграции может привести к взрыву этнонационального сепаратизма в различных регионах мира. Дух народа, не имеющий возможности и простора своего выхода, пополняется и может взорваться. Важно увидеть как прогрессивное, так и реакционное влияние объективного процесса интеграции, ассимиляции. Конечно, можно говорить о формировании крупных межгосударственных образований с одним языком, с одной культурой, о слиянии народов и культур тоже с формированием общечеловеческой культуры и общечеловеческого языка. Но это неминуемо будет сопровождаться обеднением культурного, духовного потенциала самого человеческого общества, если исключать многие стороны духа и характера отдельных этнонаций. Кризис духа индивидов и общности – это глобальная проблема человека в XXI веке. Это надо учитывать при управлении этнонациональными, духовными процессами, чтобы он носил эволюционный характер, чтобы не уничтожались, а сохранялись важные компоненты многообразия культур, традиций, языков и духа народов мира. Речь идет о сохранении и интеграции, а не об интеграции, ассимиляции за счет уничтожения самобытности. Язык, традиции, характер, способы хозяйствования, форма взаимоотношений со средой обитания – эти и многие другие моменты являются достижением человеческого духа, человеческой цивилизации и от них ни в коем случае нельзя отказываться, в том числе когда речь идет даже об этнокультурных процессах внутри данной нации и внутри данного одного государства. Можно и нужно говорить о достижениях культурной однородности этнонаций. Но вместе с тем эта однородность не должна уничтожать самобытность. Люди, представители различных национальностей, живущие в одном государстве, в одном обществе, бесспорно, должны отрабатывать общие приемлемые друг для друга формы духовной жизнедеятельности и отношений, ценностных ориентаций, обычаи, традиции, характер, но сохраняя самобытность, уникальность каждой составной части. Тысячелетиями в этнонациональных процессах инонациональные культуры, традиции и обычаи других народов всегда считались варварскими. И только свои обычаи и традиции, то, к чему человек привык, то, что он наследует, считается нормальным, приемлемым, прогрессивным. Пока люди еще не научились, сохраняя и облагораживая свое лицо, свою духовность, увидеть лицо и духовность другого человека, сохраняя свою культуру, традиции и характер, уважение к ним, проявить такое же уважение к культуре, традициям и самобытности других народов. Люди не всегда хотят трудиться над познанием непонятного, и вместо познания психологически для человека оказывается легче отрицать, свергать. Очень трудно русскому человеку запомнить фамилию, имя дагестанцев, тувинцев. Также тяжело для грузина, тувинца, дагестанца произносить и запоминать русские имена. Но они этому учатся, в отличие от русских, которые приобщаются к ним стихийно, случайно. Но коль мы живем вместе, надо понимать и принимать друг друга, в том числе дух и характер друг друга. Помните райкинское «Авас»? Я уже не говорю о более глубоких и самобытных проявлениях культур и традиций. И, кроме того, этнонациональное многообразие психологии и духа имеет место внутри одного народа. Традиции, ценностные ориентации, характер, духовные черты даже у русского человека в Красноярском крае и Краснодарском крае существенным образом (по субкультурным признакам) могут отличаться друг от друга. Это субкультурное многообразие одной этнонации. Но это не означает, что они перестают быть русскими. Будучи близкими, существенно могут отличаться традиции и обычаи русских, украинцев и белорусов, но это не означает, что они перестают быть славянами. Отличаются существенным образом ценностные ориентации, обычаи, традиции, язык, культура хакасов, тувинцев, ханты, манси, аварцев, азербайджанцев, русских, марийцев внутри России, но это не означает, что они должны убегать друг от друга. Они все соотечественники, граждане одной страны, россияне. Хотя не всем нравится само название «россияне», но мы должны адаптироваться духовно, психологически друг к другу, привыкать друг к другу, увидеть самобытную красоту и уникальность друг друга, а не только руководствоваться при оценке людей различных национальностей милицейскими, рыночными кличками, которые присваиваются людям различных национальностей. Как граждане России мы выражаем в совместной жизнедеятельности общий дух, характер, самосознание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.