Глава 9. Вершина полководческого искусства всех времен и народов, или «Всякие Канны имеют своего Варрона!»

Глава 9. Вершина полководческого искусства всех времен и народов, или «Всякие Канны имеют своего Варрона!»

В начале лета продукты питания в карфагенской армии, базировавшейся в Гереонии, подошли к концу. Пополнить их было негде: все, что возможно, пунийские солдаты в окрестностях уже опустошили и разграбили. Ганнибал был вынужден передвинуться на юг, где урожай поспевает раньше. Его выбор пал на небольшой южный городок Канны, расположенный на берегах небольшой речки Ауфид (Офанто), в ста километрах юго-восточнее Гереонии на просторной равнине – местности, идеально подходящей для применения больших масс кавалерии. Между прочим, Канны были тем самым городом, который он заприметил, когда играл в прошлом году с Квинтом Фабием (или, наоборот, Фабий – с ним?) «в кошки-мышки». Давно уже лазутчики доносили ему, что именно сюда римляне свозили зерно и прочую сельскохозяйственную продукцию из окрестностей Канн, считавшихся богатейшими в Апулии. Разграбив каннское зернохранилище, служившее нуждам римской армии, и установив контроль над главными зернопроизводящими областями южной Апулии, Ганнибал стал ждать вражеские войска.

Этим ловким маневром Ганнибал не только подорвал снабжение римской армии всем необходимым, но и явно вынуждал ее командиров совершить решительный шаг: дать врагу генеральное сражение!

…Между прочим, с предзнаменованиями для римлян сложилась весьма неоднозначная ситуация, можно даже сказать… во многом тревожная! Поговаривали, что будто бы в Риме и Ариции одновременно шел каменный дождь! Помимо этого в Сабинской области на статуях выступила кровь. Кроме того, в Цере горячий источник наполнился кровью! Более того, несколько человек погибло от молнии в Крытом переулке, ведущем к Марсовому полю! В древности ко всякого рода «знамениям» относились очень серьезно, тем более, что они обычно «всплывали наружу»… уже после того, как случалось нечто катастрофичное. Людская психика во все времена избирательно восприимчива к тем событиям, которые их травмируют как физически, так и морально…

Нам известно несколько трактовок событий, непосредственно предшествовавших каннскому побоищу.

Принято считать, что все они – результат «творчества» пропатрициански настроенных античных авторов, в первую очередь Полибия и Ливия. Так или иначе, но это надо обязательно учитывать, поскольку у них в поражении римлян виноват только и исключительно Варрон с его маниакальной жаждой вступить в генеральное сражение с коварным Одноглазым Пунийцем. Конечно, их позиция небезосновательна, тем более, что с той поры вошло в поговорку «Всякие Канны имеют своего Варрона!»

В общем, так сложилось, что «козлом отпущения» оказался именно Варрон, как зачинщик катастрофы под Каннами. Так бывает…

Итак, в конце июля огромная римская армия подошла к Каннам и встала лагерем в 10–12 километрах от Ганнибала. Рассказывали, что, изучив местность, Эмилий Павел якобы был категорически против решительного сражения именно здесь, где должно было бы сказаться превосходство неприятельской кавалерии. Зато Варрон (на этот раз консулы не стали делить армию пополам, а командовали войсками по очереди!) считал иначе и, пользуясь своей властью, на следующий день сократил дистанцию между противниками. В стычке сторожевых отрядов римская кавалерия взяла верх над нумидийской, и та, понеся потери, стремительно отошла. Не исключено, что на самом деле, ловко разыграв в очередной раз «панический отход», численно уступавшие нумидийские наездники, таким образом, готовили благодатную «почву» для решающего сражения. Радостная новость о «славной победе римского оружия над злыми пунами» немедленно передается в Рим, где сенат сообщает ее народу, толпившемуся вокруг Форума. Первый успех ободрил римских легионеров, посулил им новую удачу, и на следующий день под началом уже Павла Эмилия они приблизились к пунийцам так близко, что могли их видеть.

Прекрасно понимая, что этот успех только укрепит римлян в уверенности в победе и, в частности, рвущегося в бой Варрона, Ганнибал решил вновь прибегнуть к столь излюбленной им хитрости. Ближайшей ночью он вывел свои войска из лагеря, оставив там все имущество. За горами по левую сторону он спрятал пехоту, справа – кавалерию. Когда римляне явятся грабить поспешно будто бы брошенный лагерь, Ганнибал рассчитывал внезапно свалиться на них с гор и уничтожить. Надеясь убедить римлян в том, что лагерь покинут и карфагеняне не просто отступили, а поспешно бежали после неудачной для них кавалерийской стычки, в которой потеряли чуть ли не 1700 всадников (?!), пунийский полководец приказал оставить множество ярко горящих костров якобы для того, чтобы замаскировать свое отступление.

…Кстати, напомним еще раз, что римскими силами по очереди командовали консулы, во всем несхожие друг с другом – во всяком случае, так утверждали потом римские историки. Здравомыслящий, как его позиционируют пропатрициански настроенные римские авторы, аристократ Луций Эмилий Павел – поклонник оборонительной тактики в войне с Ганнибалом – одобрял медлительность диктатора Фабия. Последний, напутствуя его на войну с Ганнибалом, изложил ему свой план действий: располагая такими мощными людскими ресурсами, нужно было просто опоясать армию Ганнибала плотным кольцом, заперев ее на крохотном апулийском пятачке, возле стен все той же Гереонии, и взять измором. Очередной ставленник плебса Гай Теренций Варрон добился консульства, критикуя робость знатных полководцев. Выполняя приказ сената и волю римского народа – прекратить наконец разрушительные действия Ганнибала на территории Италии, он рвался в бой, обещая подобно другим любителям наступательных действий (Фламинию и Минуцию) покончить с Ганнибалом одним ударом. И вот вроде бы пришло время этого удара…

Когда рассвело, римские солдаты убедились, что пунийцы бежали, бросив свое имущество, и начали требовать от консулов, чтобы те немедленно вели их преследовать врага. Варрон добивался того же, но в тот день армией командовал осторожный Эмилий Павел, который предпочел сначала отправить отряд союзных луканских всадников префекта Мария Статилия на разведку. Вернувшись, кавалеристы доложили: римлян наверняка ждет засада, огни оставлены только в той части пунийского лагеря, которая смотрит на римлян; палатки открыты; все дорогие вещи оставлены на виду, кое-где даже видно серебро, разбросанное на дороге как будто для приманки. Казалось, все ясно: двигаться вперед нельзя, не то повторится Тразименская трагедия, но взбудораженные видом добычи легионеры громко и решительно требовали выступать. Их подначивал Варрон. Трагедии не случилось только потому, что в самый последний момент, когда боевые значки легионов уже выносились за ворота, авгуры Эмилия сообщили Варрону о неблагоприятных знамениях, полученных ими после гадания на курах. Суеверный страх заставил Варрона остановить разгоряченных воинов. Появление двух рабов-перебежчиков из пунийского лагеря лишь подтвердило опасения Эмилия о готовящейся горной засаде. Хитроумный план Одноглазого Пунийца провалился из-за благоразумной предусмотрительности Эмилия Павла и нелепой случайности бегства двух рабов.

И тем не менее римская армия дошла до Ауфида и стала сразу двумя лагерями: меньший – на северном берегу, больший – на южном или, все же, наоборот?! Споры на эту тему идут до сих пор!

Раздосадованный неудачей (а была ли она?!), Ганнибал тоже переправил свои войска через Ауфид на открытую, плоскую и безлесную – идеальную для многочисленной конницы пунов – равнину поближе к Каннам. Нумидийским всадникам он приказал нападать на вражеских солдат, ходивших из обоих лагерей (большого и малого) за водой. Удалые нумидийцы выполнили задание с блеском. Римские легионеры бесновались от бесконечных наскоков североафриканской конницы, не только не дававшей им спокойно набрать воды из Ауфида, но даже лихо подлетавшей к воротам обоих римских лагерей. Утверждается, что благоразумный Эмилий Павел всячески удерживал римское войско от немедленной битвы: на ровной местности преимущество имел тот, кто сильнее в кавалерии, а лихим североафриканским всадникам Ганнибала не было равных.

…Впрочем, не все историки верят в правдоподобность всех этих событий. Точно так же, что благоразумный патриций Эмилий Павел постоянно «ставил палки в колеса» недалекому мужлану Варрону, рвавшемуся немедленно дать генеральную битву, чтобы раздавить врага своим огромным численным превосходством, достигнутым беспрецедентной мобилизацией людских ресурсов. Дело в том, что оба полководца получили категорический приказ сената завершить кампанию 216 г. до н. э. победоносным решающим сражением, и «точка»! Если это так, то и Луций Эмилий Павел должен был быть готов дать генеральную битву! Другое дело – когда и где…

Но 2 августа 216 г. до н. э., когда настал черед командовать Варрону, произошло одно из самых знаменитых сражений в истории всех войн. В тот день многочисленные, могучие римские легионы отважно двинулись навстречу врагу, навстречу своей смерти и страшному позору, а гений Ганнибала-полководца раскрылся в полном блеске.

…Между прочим, историки до сих пор выясняют два любопытных нюанса! Во-первых, на каком берегу Ауфида сражались римляне с пунами? Во-вторых, кто из противников и на какой берег переправил своих солдат? Если сражение состоялось на северном берегу, где, по некоторым данным, был лишь малый лагерь римлян, то переправляться пришлось и тем и другим? Если все же они встретились на южном берегу, где, по другим данным, был… все тот же малый лагерь римлян, то кто и куда форсировал Ауфид? В общем, кто, куда и откуда переправлялся, все еще «остается как бы за кадром». Веские аргументы одних и доходчивые контраргументы других не дают поставить точку над «i» в этом вопросе. Не исключено, что битва все же, скорее, произошла на правом, южном, берегу Ауфида. Дело в том, что в описаниях историков разных эпох, в том числе древних, расположения войск соперников часто говорится, что правый фланг римлян прикрывала река, а левый – то ли холмы, то ли горы. … Впрочем, эти «заметки на полях» оставляют именно за читателем право на свои выводы…

В тот день, едва рассвело, а Варрон уже выстроил всю армию лицом к югу. Оба консула прекрасно отдавали себе отчет, что ставка на генеральное сражение подразумевает необходимость максимально использовать имевшиеся у них преимущества. Теперь они, а не враг, выбрали позицию для битвы, и можно было не опасаться засад и ловушек, на которые столь горазд был коварный Одноглазый Пуниец. Правда, у него оставалось большое превосходство в кавалерии (около 10 тысяч всадников против примерно 7200 римской конницы), бывшей его главной ударной силой. Учитывая этот отнюдь не маловажный фактор, Варрон (не исключено, что и Эмилий Павел тоже принял участие в построении столь невиданной доселе по численности армии) умышленно растянул свой фронт, чтобы максимально затруднить пунам обход и охват флангов римских легионов. Более того, оба фланга упирались в естественные преграды – реку и холмы.

…Между прочим, некоторые исследователи полагают, что на самом деле численность римской кавалерии была значительно выше, чем это предлагается в римских источниках! Якобы увеличивая состав своих пехотных легионов, они могли нечто подобное проделать и со своей конницей. Ссылаясь на заявление Полибия, что «численность кавалерии была увеличена ввиду исключительной серьезности положения», отдельные современные историки не исключают, что у Рима могло оказаться в седле до 9600 и даже 12 800 всадников! Таким образом, если не качественно, то, по крайней мере, количественно Рим не уступал в кавалерии неприятелю. Все низкие цифры римской конницы в битве при Каннах в римских источниках эти исследователи склонны объяснять нежеланием официального Рима признать, что под Каннами римляне на самом деле обладали если не превосходством в коннице, то, по крайней мере, равенством сил в ней во время их самого ужасного поражения, что делало бы это поражение еще более позорным. Так ли это? Впрочем, это всего лишь заметки на полях, позволяющие пытливому читателю сделать свои собственные выводы…

На краю правого фланга, более близкого к реке, Варрон расположил 1600–2000—2400 (данные античных источников разнятся очень сильно) собственно римских всадников, ближе к центру один легион малоопытных новобранцев и 5 тысяч пехоты из союзных Риму италийских городов. С начала левого крыла, упиравшегося в холмы с Каннами, стояло 3600–4000—4800 (разброс в античных данных очень велик) конных воинов союзников, потом – два легиона слабо обученных новобранцев и только затем 10 тысяч союзников-пехотинцев. В центре находились отборные римские легионы.

Впрочем, есть и иные трактовки римской диспозиции: либо союзные легионы прикрывали фланги каждого римского легиона, либо римские и союзные части чередовались.

Варрон оставил очень узкие промежутки между обычно маневренными пехотными манипулами и тем самым лишил их столь важной в ближнем бою подвижности. Не исключено, что одной из веских причин, заставивших его изменить привычный боевой порядок построения легионеров, была недостаточная для разворачивания в боевой порядок столь огромной армии ширина каннского поля – всего лишь 3–3,5 км. К тому же у воинов – а среди легионеров было много необстрелянных новобранцев – тесно прижатых друг другу, создавалось «чувство локтя», «боевого братства», столь необходимого в бою, и исчезал страх. Кроме того, каждая манипула была у него вытянута в длину больше принятого. В результате кое-кто из историков полагает, что римские манипулы могли встать тремя рядами по 50 человек в каждом ряду. Получилась не просто прямоугольная фаланга, а могучая колонна, своего рода настоящий гигантский таран, чьей задачей было продавить, разорвать вражеский строй надвое и, выйдя в тыл, громить пунийскую армию по частям. Вся линия фронта прикрывалась вооруженными дротиками велитами, чьей задачей, как всегда, было начать бой.

…Кстати сказать, застрельщиками боя никогда не пренебрегали! Они не только открывали само сражение, но и ослабляли нервное напряжение противостоящих войск, задавая тон бою: неудача той или иной стороны застрельщиков влияла на боевой дух стоявших за ними воинов. Не вступая в ближний бой с врагом, застрельщики могли наносить серьезные потери переднему ряду основных сил вражеской пехоты. Задав тон бою и отойдя за свои главные боевые порядки, они потом опять появлялись на переднем крае, когда основная пехота – потрепанная и уставшая – перегруппировывалась для новой вспышки рукопашного боя. Кроме того, в случае необходимости застрельщики могли усиливать фланговые части; выносить раненых с поля боя. В общем, их задачи в бою были намного разнообразнее, чем это может показаться со стороны – спустя много веков и тысячелетий…

В отличие от многоопытных карфагенских военачальников (Ганнона – племянника Ганнибала, Гасдрубала сына Гискона, Махарбала и других), римские командиры не могли похвастаться большим боевым опытом и особыми военными дарованиями. Самый «необстрелянный» из них – Гай Теренций Варрон – взял на себя командование левым флангом. У ряда историков этот факт вызывает сомнение: римский главнокомандующий вел в бой всего лишь своих… союзников! Правый фланг он поручил наиболее опытному среди своих военачальников, но в силу возраста уже малоэнергичному Луцию Эмилию Павлу и центр – бывшему консулу, мало проявившему себя ранее Гнею Сервилию Гемину. (По другой версии: центр оказался под началом Эмилия Павла, левое крыло – у Сервилия Гемина и правое – у самого Варрона.)

…Кстати, пропатрициански настроенные античные историки рассказывали, что якобы осторожный Луций Эмилий Павел был категорически против сражения и, хотя отменить приказ Варрона не мог, но все же настоял на том, чтобы для охраны лагеря оставили один легион и около 10 тысяч союзных войск. Но якобы самонадеянный Варрон своей властью главнокомандующего прикажет им напасть на лагерь Ганнибала, когда начнется битва. Повинуясь приказу, они попытаются выполнить его, но безуспешно. Зато именно эти люди останутся живыми после сражения, «отделавшись» пленом…

Многоопытный Одноглазый Пуниец терпеливо дождался, пока Варрон закончит построение своих грандиозных боевых порядков, и лишь затем приступил к ответным мерам. Как всякий искусный полководец, карфагенянин начал с того, что, во-первых, отрядил около 8 тысяч воинов для охраны своего лагеря – в основном пеших иберийцев и галлов и, во-вторых, рассыпал впереди плотную цепь из 2 тысяч балеаров и легковооруженных пехотинцев. (Впрочем, кое-кто из исследователей склонен значительно увеличивать их численность.) Их целью было не только завязать бой, но и постараться прикрыть от глаз противника особенности построения пунийского войска. Это были азы полководческого искусства, и отказ от них мог иметь пагубные последствия. К тому же расположены были пунийцы исключительно удобно: лицом к северу и спиной к солнцу и обжигающе-горячему юго-восточному ветру-«вольтурну» (сирокко?), несшему с юга песок и пыль в лицо стоявших фронтом на юг римлян, затрудняя им зрение и дыхание.

Уже один этот «штрих» не украшает «портреты» римского командования, хотя любой толковый военачальник обязан учитывать подобные столь заметные особенности погоды, царящей на поле предстоящего сражения.

…Кстати, построение войска Ганнибала в легендарной битве при Каннах до сих пор изучается в военных академиях всего мира как образец высшего полководческого искусства. Прекрасно понимая, что, несмотря на свое серьезное превосходство в кавалерии, в целом его силы все же неравны вражеским, он применил тактическое построение, в полной мере раскрывшее его военный гений. Не рискуя подвергнуть своих солдат окружению, он вынужден был образовать фронт не меньшей протяженности, чем у Варрона. Для этого пришлось пожертвовать плотностью и глубиной строя…

На левом крыле, ближайшем к реке, Ганнибал поставил конную «Священную дружину», тяжелую иберийскую, африканскую и галльскую кавалерию – 6–7 тысяч всадников. Они должны была действовать против почти вдвое уступавшей им римской конницы. На правом фланге расположились 3–4 тысячи легковооруженных нумидийских всадников, которые должны были сражаться с союзной Риму италийской кавалерией, не намного численно превосходившей их.

…Кстати сказать, есть мнение, что Варрон допустил серьезную ошибку, поместив сугубо римскую конницу на правом фланге, вместо того, чтобы разделить всю свою кавалерию поровну на обоих флангах. В результате римские всадники окажутся под ударом всей тяжелой кавалерии врага, серьезно превосходившей их численно. Следовательно, победа Ганнибала на этом фланге была неизбежна. Впрочем, это всего лишь предположение, сделанное уже много позже…

Поскольку вся конница пунов заняла фронт в один километр из трех имевшихся, то оставшаяся пара километров пришлась на размещение всей пехоты Ганнибала. В центре пехотного строя встали галлы и иберы (общим числом 16–17—18 тысяч). Причем они выдвинулись несколько вперед, поскольку должны были первыми вступить в бой. Построенные вперемежку галльские и иберийские пехотинцы выглядели сколь контрастно, столь и живописно. Голые по пояс сыны Галлии сжимали щиты и длинные мечи, которыми они рубили сплеча. Свирепые бойцы из Иберии – все сплошь в белых рубахах – собирались орудовать своей излюбленной фалькатой – кривой саблей, которой одинаково удобно было рубить и колоть.

Следом за галлами и иберами, но все же ближе к кавалерийским флангам, двумя мощными колоннами (по 5–6 тысяч каждая) – справа и слева – встали самые боеспособные пехотинцы карфагенской армии – тяжеловооруженные ливийские ветераны, в трофейных римских доспехах и с римским оружием. (После Тразименского побоища пуны не испытывали в них недостатка!) Причем, по сведениям некоторых исследователей, обе колонны занимали небольшие возвышенности. С тем чтобы, когда начнется сражение, они стояли отдельно и были выше сражающихся центральных рядов.

…Между прочим, историки до сих пор яростно спорят – сколько занимали метров по фронту и в глубину эти ливийские отряды? Главное в том, что именно им предстояло сыграть роль тисков в ловушке, приготовленной коварным Одноглазым Пунийцем для римских легионов…

Так образовалось нечто вроде выгнутого в сторону римлян «полумесяца» крайне оригинальной формы – c толстыми «рогами», но тонким центром, в который, по хитроумному замыслу пунийского главнокомандующего, и должен был ударить с колоссальной силой гигантский таран из плотно построенных римских легионов. Поскольку добиться идеальной выгнутости в построении можно только на маневрах, то скорее это было некое подобие пустого внутри «клина», по краям которого ступенчато, друг за другом, стояли отряды, прикрывая открытый фланг впередистоящего.

…Кстати сказать, Ганнибал был отнюдь не первооткрывателем в области тактического охвата войск противника, как это принято считать! По сути дела, он, подобно Наполеону Бонапарту, который усовершенствовал военные идеи очень рано умершего одного из самых выдающихся французских генералов времен Французской революции 1789 г. Луи-Лазаря Гоша (1768–1798), лишь довел до ума идею тактического охвата сил противника. На самом деле первым в этом плане «отметился» легендарный афинский стратег Мильтиад в битве с персами при Марафоне аж в 490 г. до н. э.! Затем это попробовал применить знаменитый Эпаминонд в роковой для него битве при Мантинее в 362 г. до н. э.! И наконец, в 255 г. до н. э. в сражении при Баграде это с успехом использовал против римских легионов спартанский тактик Ксантипп! Но так случилось (так «легли звезды»), что лучше всех это смог проделать на поле боя именно Ганнибал: двойной охват у него получился сколь эффектным, столь и эффективным! В результате именно Ганнибала стали считать классиком тактических изысков…

Командование левым флангом Ганнибал поручил Гасдрубалу (сыну Гискона), правым – сыну Бомилькара и своей сестры – Ганнону. Общее руководство конницей осталось в руках Махарбала. Сам Ганнибал вместе со своим братом Магоном руководил центром, поскольку именно здесь должны были развиваться основные события, имевшие первостепенное значение для выполнения задуманного пунийцем маневра: намеренно жертвуя центром, Ганнибал собрался выигрывать на флангах.

…Кстати, хотя встречаются и иные описания руководства карфагенскими войсками, в частности, племянник Ганнибала Ганнон возглавлял левый фланг, брат отвечал за правый фланг, а Махарбалу досталась правофланговая нумидийская кавалерия, но у всех авторов центр неизменно руководился именно Ганнибалом. Ведь именно здесь решался исход этой битвы, генерального сражения, как надеялись и римляне и карфагеняне. Недаром ведь рассказывали, что перед битвой карфагенский полководец обратился к своей армии с пламенной речью: «С победой в этой битве вы тотчас станете господами всей Италии! Одна эта битва положит конец всем вашим трудам! Вы будете обладателями всех богатств римлян, станете повелителями и владыками всей земли! Не нужно больше слов – нужно дело!»…

Итак, почти 77 тысячам римлян и их союзников (напомним, что 10 тысяч осталось в большом лагере для его охраны) противостояло примерно 50 тысяч наемников Ганнибала!

Сражение, как обычно, завязали легковооруженные солдаты: дротикометатели и пращники обрушили друг на друга град своих смертоносных снарядов, и, когда они закончились, оставшиеся в живых застрельщики отошли назад через расступившиеся ряды своих «братьев по оружию». Именно тогда оказался тяжело ранен камнем из пращи консул Павел, но он продолжил оставаться в строю: сперва – на лошади, а потом – пешим. Передняя линия римлян еще только-только двинулась вперед, а тяжелая галльско-иберийская конница Гасдрубала (сына Гискона) уже обрушилась галопом на правофланговую римскую конницу. Медленно передвигавшаяся узкой колонной между своей пехотой и рекой, та не смогла перестроиться, быстро оказалась смята более многочисленным неприятелем и прижата к реке. Воины, сбившись в кучу, стаскивали друг друга с коней (стремян в ту пору еще не изобрели, и проделать это было довольно просто), ожесточенно рубились. Наконец римляне, преследуемые врагом, побежали вдоль реки, оголяя свой правый фланг. Уцелевшие правофланговые римские всадники, по приказу Эмилия Павла, спешились и влились в строй ближайшего легиона.

Это было ошибкой: оставшиеся без седоков лошади заметались по полю, нарушая плотный строй крайнего легиона.

…Между прочим, уже в этом конном бою у Ганнибала наметилось превосходство не только в численности, но и в индивидуальном мастерстве его всадников. После того как бой принял характер пешей рубки, один из каждой спешенной четверки пунов участия в общей резне не принимал, а держал лошадей трех остальных на случай преследования либо быстрого отхода или иного маневра…

Правофланговая римская конница уже была разбита, а ее главная ударная сила – пехота – еще только-только вступила в бой. Враг не только исключительно стойко выдержал рой их смертоносных пилумов, но и, понеся чувствительные потери, стремясь погасить силу первого удара легионеров, сам кинулся им навстречу. Середина иберо-галльского «полумесяца» первой схлестнулась с римскими гастатами. Стоявшие здесь пехотинцы после упорного сопротивления, по команде отчаянно рубившегося в их рядах вместе со своим братом Магоном Ганнибала, начали медленно отступать, увлекая за собой римлян, проникавших все глубже в расположение карфагенских войск. Под натиском гигантского римского тарана иберо-галльские отряды один за другим – от центра к краям – по принципу «вращающихся дверей», вступали в бой. По мере выпрямления ганнибаловского «полумесяца» все большее и большее количество римских манипул и иберо-галльских отрядов вступали в бой. Полуобнаженные галлы и белорубашечники-иберы несли большие потери по сравнению с защищенными доспехами легионерами. Боевой порядок пунов из полумесяца, выгнутого вперед, уже превратился в ровную линию, но еще не прогнулся в обратную сторону, хотя бой уже кипел по всей линии фронта.

Отходя назад, солдаты Ганнибала оказывались на более высоком месте, поскольку равнина в этом месте плавно переходила в долину, имевшую форму буквы «V», по сторонам которой, изготовившись к бою, стояли тяжеловооруженные бойцы карфагенского полководца.

Одна часть военных историков посчитала, что именно в этот момент Варрон, стремясь побыстрее прорвать вражеский строй, сначала усилил гастатов принципами, а затем, двинув в атаку и третью линию триариев вместе с отошедшими в тыл велитами, полностью превратил римские легионы в плотную маломаневренную массу.

Другая часть «военспецов» предполагает, что дело могло обстоять несколько иначе. В римских легионах было слишком много необстрелянных новобранцев – особенно по краям пехотного строя, которые не знали, что бой в правильном строю требует строгого соблюдения воинской дисциплины, т. е. кидаться туда, где легче, нельзя! Они же предпочитали двигаться туда, где вражеское сопротивление становилось все слабее и слабее – туда, где назревал успех, т. е. в центр, где изнемогали численно уступавшие им галлы и иберы!

Победа, казалось им, была близка!

Так или иначе, но под напором «разбухших» в центре римских легионов выгнутый карфагенский «полумесяц» наконец прогнулся в своей тонкой средней части внутрь, и ливийские пехотинцы, повернувшись с обоих его толстых «рогов» (флангов) лицом друг к другу, атаковали оказавшихся между сужающимися откосами небольших возвышенностей римлян с их открытых боков. А легионы, напирая, все входили и входили в эту букву «V», сминая друг друга. Численное превосходство римских пехотинцев – 4 против 1 – было сведено на нет: ведь только передние и боковые воины римского строя были способны сражаться, те, кто находился в середине, могли только толкать своих однополчан. Пока римский «таран» двигался, еще была надежда на прорыв серьезно поредевшего карфагенского центра: ведь задние шеренги все увеличивали и увеличивали его натиск. Остановка означала его гибель: находящиеся в центре легионеры сами сражаться не могли, зато превратились в неподвижную мишень для вражеских лучников и дротикометателей, и тучи метательных снарядов обрушились на их головы. Вскоре могучие, прекрасно организованные римские легионы превратились в громадную, хаотически бившуюся толпу без строя, порядка и единства. И хотя они все еще сохраняли свое большое численное превосходство над окружившим их врагом, но теперь каждый неприятельский «выстрел» из пращи, лука, каждый дротик, попадая в толпу римлян, бил без промаха!

На левом фланге римлян кавалерийский бой сразу же принял своеобразный характер в основном из-за совершенно особой тактики нумидийской кавалерии Ганнибала. Эта легкая конница, как известно, превосходно подходила для перестрелки, засад и преследования, но в ближнем бою, не имея доспехов и будучи вооружена лишь дротиками, длинными кинжалами, тесаками и легкими щитами, она была не столь эффективна. Союзная кавалерия, ведомая самим Варроном, попыталась атаковать врага, но тот стремительно рассеялся и отступил. Заманивая противника, нумидийцы заставили его рассредоточиться, а сами мгновенно сгруппировались и вихрем налетели на своих быстроногих лошадках на увлеченного погоней врага сразу со всех сторон. В этот момент их поддержали всадники Гасдрубала: окончательно расправившись с правофланговой римской конницей, они обошли римские легионы сзади и со всего маху ударили в тыл левого фланга римлян. До этого стойко сопротивлявшаяся натиску нумидийцев союзническая кавалерия Варрона дрогнула и побежала.

…Между прочим, отчаянно сопротивляясь в центре, галло-иберийская пехота Ганнибала давала своей кавалерии время, необходимое для полного разгрома вражеской конницы, вытеснения ее за пределы поля сражения и возврата для окружения римских легионов с тыла…

Рассказывали, что серьезно раненный метким «выстрелом» балеарского пращника консул Эмилий Павел, истекая кровью, все же прибыл в центр, еще надеясь спасти армию от разгрома, попытался было перестроить легионы клином, чтобы прорваться, но было уже поздно. Все римские легионы вошли внутрь роковой для них, латинян, – латинской буквы «V». Изнывавшая от жары и жажды римская пехота оказалась в полукольце свежих сил пунийской армии.

Пришла пора и тяжелой ливийской пехоте Ганнибала заняться своим кровавым ремеслом. Она повернулась лицом к легионерам (правофланговая – налево; левофланговая – направо) и, словно стальными клещами, сжала лишенные кавалерийского прикрытия римские легионы!

Гигантский римский таран так и не смог полностью прорвать пехотный «полумесяц» Ганнибала! Он остановился! Это под прикрытием своих выдвинувшихся вперед по приказу Ганнибала пращников, каждый «выстрел» которых находил свою цель в огромной массе зажатых с двух сторон легионеров, галло-иберийская пехота, несмотря на очень большие потери, все же смогла перегруппироваться и снова отважно кинуться в бой!

Началось побоище!

Легионерам не хватало места, в скученных рядах царила давка, многие гибли под ногами своих же однополчан. Левофланговые легионеры погибали чуть позже, чем их «братья по оружию» с правого фланга тарана. Все очень просто: щит-то держали в левой руке, а правая сторона с оружием в руке оставалась открытой и вражеские метательные снаряды легко поражали отсюда римского пехотинца. Погиб, кстати, и сам Эмилий Павел, окончательно ослабевший от потери крови. Организованного сопротивления уже не получалось: солдаты не слышали и уже не слушали своих офицеров. Наступательная инициатива была окончательно утрачена, и теперь легионеры уже думали лишь о спасении своих жизней.

Напомним, что для значительной части легионеров это был первый бой в их жизни!

По сути дела это был ключевой момент сражения!

…Между прочим, еще в древности было известно, что воин способен сражаться с максимальной отдачей не более 10–15 минут. Чтобы одолеть одного врага в бою, требуется немало сил и энергии. Можно сразить не одного, а двух и трех врагов, но если после того как они оказываются повержены, перед воином возникает очередной противник, а за его спиной «маячит» следующий, и получается, что им нет конца и края, то начинают сказываться моральная и физическая усталость от непрекращающейся работы… «мясником»! Если в этот момент, когда строй уже утрачен, раны кровоточат, соратники погибают, нервы сражающихся напряжены до предела, а боевой дух иссякает, воины почувствуют, что в тылу творится что-то неладное, то… жди беды!!!

Тем временем основной массе нумидийцев Махарбал поручил заняться их коронным делом: преследовать отступившую кавалерию противника, а тяжелых всадников Гасдрубала – более пригодных для таранного удара и ближнего боя – бросил на помощь ливийской пехоте, громить с тыла зажатые в тиски римские легионы. До этого момента у римлян еще был небольшой шанс либо прорваться или, по крайней мере, в порядке отойти назад. Вряд ли всадники пунов отчаянно врубались в плотные массы легионеров: скорее у них была другая задача – не дать тем кинуться на прорыв из замкнувшегося кольца окружения.

И хотя после нападения с тыла многочисленной вражеской кавалерии римляне какое-то время еще пытались держать круговую оборону, но коллапс уже наступил, а судьба битвы – решена.

…Кстати, кое-кто из особо пытливых историков предполагает, что после того как римская пехота оказалась в окружении, солдаты Ганнибала еще несколько часов работали подобно заправским мясникам на скотобойне: беспрерывно резали и кололи бесформенную и беспомощную массу легионеров, словно баранов. Следует уточнить, что на самом деле рукопашный бой, а во всех сражениях древности именно он был решающим моментом, дело изнурительное как для мышц, так и для психики. Нескончаемой сечей он по определению быть не мог. На самом деле бойцы то набрасывались друг на друга, то отступали назад, собираясь с силами и духом. Причем ближний бой мог продолжаться не более нескольких минут. Пока противники делали передышку, они могли продолжать кричать, размахивать оружием и вызывать друг друга на бой. Напряжение продолжало возрастать, затем кто-то не выдерживал, снова кидался в бой, а за ним и другие храбрецы. Одиночный бой мог перерастать в новую массовую сшибку-резню. Так могло продолжаться достаточно недолго, пока снова обессиленные бойцы не расходились в стороны. И так в течение нескольких часов, пока не наступало всеобщее изнеможение. То же самое могло происходить и в финале Каннского сражения, когда римские легионеры попали во вражеское кольцо. Но если воины карфагенян могли позволить себе отхлынуть назад для передышки, то окруженным римлянам отступать было некуда. Следовательно, инициатива в продолжении бойни была всецело в руках окруживших врага пунов. Не исключено, что не все римляне оказались готовы сопротивляться до последнего. В какой-то момент еще живых легионеров могла охватить паника и вся многотысячная толпа, словно мечущееся стадо, кинулась на прорыв, причем не в одном месте, а сразу в нескольких – слабые места и даже разрывы во вражеском кольце наверняка имелись. Ценой гибели десятков, сотен, а то и тысяч римлян кое-где оно могло быть прорванным, и преследуемые врагом обезумевшие толпы беглецов могли устремиться кто – куда. И даже рассеяться по окрестностям! Скорее всего, так оно могло и быть! Вряд ли солдатам Ганнибала удалось вырезать абсолютно всех окруженных легионеров! Недаром же известно, что из выживших в битве легионеров было потом сформировано два полных легиона.

Итак, задумка Ганнибала сработала: пока галло-иберы увлекали, медленно отступая, римские легионы в «ливийскую» ловушку, пунийская кавалерия успела разгромить и прогнать вражескую конницу и, вернувшись на поле боя, замкнуть окружение. Выполнить этот план могла только очень хорошо подготовленная армия с очень толковыми военачальниками и офицерами. Никогда более у Ганнибала уже не будет такой армии с таким кадровым составом.

«На войне – как на войне»: в первую очередь погибают лучшие из лучших.

Битва при Каннах длилась почти 12 часов. Часть окруженной римской армии полегла на берегах Ауфида. Кое-кто из античных историков называл астрономическую цифру в 70 тысяч убитых! Если учесть, что, не считая оставленных на охрану лагеря легиона и 10 тысяч союзников, всего в битве у римлян могло участвовало около 70 тысяч воинов, то получается, что тогда у них полегли все до единого! Истинную картину всего произошедшего при Каннах мог откорректировать сам Ганнибал, но мемуаров он, как известно, не оставил либо они не дошли до нас. Римские историки, чьи сведения сохранились, получали информацию о случившемся под Каннами от спасшихся римских солдат, бередящие душу рассказы которых могли слиться в эпическое повествование о невиданной катастрофе, постигшей все римское войско.

Долгое время казалось, что ближе к истине, наверно, те, кто говорит о гибели 47 тысяч пехоты и 2700 всадников – в общем, что-то около 50 тысяч?! Но некоторые современные историки подвергают сомнению и эти цифры римских потерь, не без оснований полагая, что убить такое количество людей холодным оружием очень сложно. Дело в том, что сколь ни развивалось холодное оружие, для того чтобы убить неприятеля, одного удара обычно не хватало. Даже смертельно раненные бойцы могли оказывать сопротивление, находясь в том состоянии яростного запала, который придавал силы для последнего ответного удара, взмаха, т. е. биться до последней капли крови. С другой стороны, в тесноте любое движение мечом находило цель, многие раненые гибли от потери крови или оказывались затоптаны сражающимися.

Сегодня наиболее трезвомыслящие исследователи военного дела не исключают, что на самом деле римляне потеряли убитыми все же меньше, чем принято считать, полагая, что минимальная цифра может колебаться от 12 до 18 тысяч человек.

В то же время поистине фантастическое число погибших могло быть значительно преувеличено римскими летописцами за счет тех, кто все же смог уйти с поля боя и рассеяться по окрестностям. Получается, что эти воины нарушили принципы римской доблести, и их соотечественники-историки предпочли объявить их погибшими, чем признать, что они спасли свою жизнь бегством. Напомним, что только из тех беглецов, что не рассеялись по Италии, а все же добрались до Рима, вскоре было сформировано целых два легиона! (Не здесь ли кроется один из секретов удивительно быстрого возрождения военной мощи Рима после тяжелейших поражений сначала при Тразименском озере, а потом и при Каннах?!)

В то же время за давностью веков установить истину в отсутствие аргументов и фактов с помощью лишь догадок и предположений – пусть и не лишенных перспективы – проблематично.

Вместе с тем известно, что сложили головы: консул прошлых лет Гней Сервилий Гемин и бывший начальник конницы Фабия Максима забияка Марк Минуций Руф, консул Луций Эмилий Павел, 80 сенаторов и бывших преторов и эдилов, бившихся в общем строю, а также 21–29 из 48 военных трибунов, два квестора и 2/3 офицерского состава! Среди высших офицеров только Варрону удалось спастись, умчавшись с отрядом в 70 всадников (по другим данным – в 700?) в соседнюю крепость. Около 20 тысяч римлян попало в плен к всадникам Махарбала, а оставшиеся в живых тысячи (либо даже десятки тысяч?!) растерянных и совершенно деморализованных людей смогли спастись бегством. Какая-то часть из них то ли пропала без вести, то ли просто перебежала к Ганнибалу, в частности, так могли поступить италийские союзники Рима.

…Между прочим, среди спасшихся оказался и будущий победитель Ганнибала – тогда еще юный Публий Корнелий Сципион-Младший (в будущем – Африканский), бывший военным трибуном во II легионе. C наступлением темноты он, возглавив ок. 10 тысяч своих побитых соплеменников, покинул большой римский лагерь, где они скрывались от карфагенской конницы. Смельчакам повезло, они умудрились проскользнуть под носом у рыскавшей кавалерии врага и укрыться за стенами городка Канузий. Тогда вместе с ним оказались еще три военных трибуна – сын бывшего диктатора Кунктатора – Фабий Максим, Луций Публиций Бибул и Аппий Клавдий Пульхр. Вскоре в Канузии прознали о спасении отряда Варрона, отправили гонцов к нему, и римские отряды благополучно соединились. По сути дела это была хоть и небольшая, но 15-тысячная армия, а это уже была сила, готовая сражаться если не в открытом поле, то защищать крепостные стены! Если бы Ганнибал тогда знал, что из его рук ушел человек, который вскоре сможет переломить ход так удачно складывавшейся для карфагенян войны?! Но видно, судьбе было угодно, чтобы эти два человека встретились не при Каннах, а спустя 14 лет в последнем сражении «Ганнибаловой войны». Кстати, и у тяжелораненого Эмилия Павла тоже была возможность спастись подобно Варрону. (Правда, не все историки верят в «ранение» аристократического консула, которого его апологеты всячески противопоставляли безродному демагогу и авантюристу из плебейских низов Варрону!) Трибун Гней Корнелий Лентул предложил ему свою лошадь, но консул отказался «покинуть тонущий корабль» – своих легионеров, предпочтя умереть вместе с ними. На прощание он еще успел отдать свой последний приказ ошарашенному Лентулу: поскорее выбираться из этой мясорубки, немедленно скакать в Рим со страшной новостью о катастрофе на берегах Ауфида и спешно готовиться к обороне города, пока не нагрянула быстроногая вражеская кавалерия. Как рассказывали, именно смерть Эмилия Павла якобы позволит потом Варрону все свалить на… погибшего Павла! Впрочем, учитывая общую тенденциозность римской историографии к безродному демагогу, которого одного обвили в Каннской катастрофе, расставлять точки над «i» очень сложно. Тем более, что со слов известного античного историка Ливия, когда Варрон наконец вернулся в Рим, встречать его вышли люди всех сословий и… благодарили за то, что он не… бросил государство «в лихую годину»! А вот героическая смерть Павла, бившегося до последнего во вражеском окружении, скорее говорит о его большом личном мужестве, но не о полководческом даровании. Встав в один строй с рядовыми бойцами, он лишился возможности руководить боем. Впрочем, это всего лишь предположение, в котором, наверно, есть какая-то доля истины…

Принято считать, что Ганнибал потерял 5710 опытных, закаленных воинов – из них более 4 тысяч пришлось на галльскую пехоту, стоявшую в центре. В то же время кавалеристов полегло меньше всего – лишь 200 всадников. Некоторые историки увеличивают потери карфагенской армии до 8 тысяч воинов. Количество раненых должно было быть минимум вдвое больше – от 12 до 16 тысяч человек. Значит, к концу сражения в пунийской армии могло остаться чуть больше 30 тысяч солдат разной степени боеспособности.

В любом случае для Ганнибала, воевавшего вдали от родины и имевшего большие проблемы с качественным пополнением, это были серьезные потери, и он действительно мог с горечью воскликнуть: «Другой такой победы мне не надо!»

…Кстати, поскольку воевали в то время холодным оружием, то раненые умирали долго и мучительно. Особенно тяжело пришлось сотням (тысячам?) римлян, кто остался лежать на поле боя, сраженный рукой нумидийца, подрубавшего боевым тесаком коленные суставы противника. Эти бедняги еще и наутро после битвы продолжали лежать и истекать кровью. Их добивали карфагенские воины, собиравшие наутро трофейное римское оружие и доспехи…

Действия армии Ганнибала в битве при Каннах уже в древности считались высшим образцом военного искусства. Название «Канны» впоследствии стало применяться ко всякому крупному бою, приведшему к окружению и полному разгрому войск противника. Появилась даже поговорка: «Всякие Канны имеют своего Варрона!» Занимательно, еще совсем недавно – в начале ХХ века – многие военные теоретики считали Канны битвой, действия в которой следует считать образцовыми и в современных условиях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.