«Наш неуемный Николай Васильевич!»

«Наш неуемный Николай Васильевич!»

Так стали его называть в последний приезд в Москву близкие знакомцы, иногда посмеиваясь, иногда откровенно досадуя. Договориться с Гоголем о встрече, застать его на квартире было совсем не просто, зато в один день можно было увидеть в нескольких домах, а вечером и вовсе в театре. Гоголь не искал одиночества, был жаден до впечатлений, новых знакомств, явно истосковавшись по кипучей московской жизни. Его везде ждут, ему повсюду рады, на его приглашения отзываются с восторгом. Он откровенно наслаждается московской речью, откликается на все ее оттенки, богатство модуляций. Не случайно он писал в 1846 году, что «сам необыкновенный язык ваш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно».

Для него именно язык и поэзия вызовут «нам нашу Россию, – нашу русскую Россию, не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы они ни были различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: „Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине“.

10 сентября 1848 года Гоголь наконец-то в Москве, в «дружеском доме» С. П. Шевырева. Уютный домик в Дегтярном переулке (№ 4) в полном его распоряжении. Но только пока многолюдная семья хозяина живет на даче в Сокольниках. Совместная жизнь с ним вряд ли возможна. Едва ли не первый же визит – семейства Аксаковых, которые в это время снимали дом в Леонтьевском переулке (№ 27). Дойти пешком ничего не стоило, но застает Гоголь только Константина Сергеевича. Старший Аксаков, серьезно недомогавший, еще жил в Абрамцеве. Радость одного Константина Сергеевича оказалась единственным утешением. По словам Гоголя: «В Москве, кроме немногих знакомых, нет почти никого. Все еще сидят по дачам и деревням… Теперь я еду в Петербург».

С.П. Шевырев. Рисунок Э.А. Дмитриева-Мамонова. 1840-е гг.

Письмо написано 12 сентября, а уже около 10 октября Николай Васильевич снова в Москве, и снова в доме Шевырева. Через месяц он переезжает в дом Погодина на Девичьем поле. Казалось, старые друзья забыли все обиды и размолвки, Гоголь может расположиться в своей любимой комнате, в привычной, почти семейной среде и – начать работать, о чем он так мечтал. Все под рукой, все устроено по его привычкам.

К.С. Аксаков. Рисунок из семейного альбома Аксаковых

… Четвертого ноября, Гоголя, безо всяких уговоров, а наоборот, с большим интересом отправляется в Малый театр, где идут его «Игроки» и, по словам С. Т. Аксакова, остается «совершенно доволен» игрой актеров, что случалось у него не часто. Двоюродный брат покойного А. А. Дельвига, военный инженер А. И. Дельвиг, встречает Николая Васильевича в Английском клубе (Тверская, 21) бывшем роскошном особняке Нарышкиных. Гоголь окружен собеседниками, говорлив и весел… В таком же отличном расположении духа Гоголя видят в доме гражданского губернатора, должность которого занимал в это время сын поэта В. В. Капниста И. В. Капнист. Присутствующие в восторге от того, как живо представляет Гоголь в лицах героев басен Крылова. Все изменило появление графа М. Н. Муравьева. Попытка хозяина представить друг другу писателя и будущего усмирителя польского восстания 1863 года привела к взрыву. На слова Муравьева: «Мне не случалось, кажется, сталкиваться с вами». Гоголь ответил с неожиданной резкостью: «Быть может, ваше превосходительство, это для меня большое счастие, потому что я человек больной и слабый, которому вредно всякое столкновение». С этим Гоголь повернулся и уехал.

Малый театр

Однако этот инцидент не испортил отношений Гоголя с хозяином – связь с семьей Капнистов была у него слишком долгой и тесной. В усадьбе Обуховке, близ Нежина, которая от отца перешла к сыну – А. В. Капнисту, члену «Союза Благоденствия», Гоголь мог встречаться с будущими декабристами А.М. и Н. М. Муравьевыми, М. П. Бестужевым-Рюминым, М. С. Луниным. Но гражданский губернатор Москвы интересом к литературе не отличался, к произведениям Гоголя был равнодушен, а чтением автором своих произведений просто тяготился. Знакомым оставалось удивляться, как Николай Васильевич мирился с подобным положением и продолжал бывать в доме на Тверской (№ 20). Таким же своеобразным феноменом было знакомство Гоголя с К. А. Булгаковым, однокашником М. Ю. Лермонтова по Университетскому Благородному пансиону. «Мастер на безделки», по выражению поэта. Впоследствии К. А. Булгаков признавался актеру Садовскому, что никогда не читал Гоголя и не испытывал охоты знакомиться с его сочинениями. Возможно Гоголя привлекало редкое по богатству собрание живописи и графики, впрочем, достаточно безалаберное. Возможно, сказывалось влияние ходивших по Москве разговоров о дружбе Булгакова-старшего с Жуковским и Вяземским. Но тот же С. Т. Аксаков называл Булгакова-старшего отъявленным подлецом, который перлюстрировал на правах почт-директора всю почту, в том числе и переписку Аксаковых, о чем постоянно докладывал московскому генерал-губернатору А. А. Закревскому. Кто знает, как и где выискивал своих героев Гоголь. Отсюда разница в поведении писателя в разном окружении. С близкими ему по духу людьми он был разговорчив, весел, охотно читал свои произведения. По словам актера А. П. Толченова, «с людьми, наименее значащими, Гоголь сходился скорее, проще, был самим собой, а с людьми, власть имеющими, застегивался на все пуговицы».

Дом Мещеринова, где жили О.М. Бодянский, Л.И. Арнольди и А.О. Россет

Становятся тесными отношения с О. М. Бодянским, ставшим профессором истории и литературы славянских наречий в Московском университете и секретарем Общества истории и древностей российских. Он успел выпустить 23 тома «Чтений» Общества с большим объемом впервые публикуемого исторического материала. В 1848 году Гоголь бывает у Бодянского на Малой Никитской (№ 10), с 1849 года на Большой Никитской (31), в доме Мещеринова. Этот последний год был исключительно тяжелым для историка. Публикация в «Чтениях» перевода труда Флетчера «О государстве Русском, или Образ правления русского царя, с описанием нравов и обычаев этой страны» 1591 года вызвала цензурный взрыв. Выпуск книги был полностью конфискован и сожжен, сам Бодянский лишился кафедры в университете и должности секретаря в Обществе истории и древностей российских. Только к концу года в результате бесконечных хлопот профессорская должность была ему возвращена, с чем едва ли не первым примчался поздравить его Гоголь. В дневнике ученого от 21 декабря есть запись: «Часа в три пополудни навестил меня Николай Васильевич Гоголь, пришедший с поздравлением о победе над супостатом: „Максимович был у меня сейчас, сказал Гоголь, и сообщил мне новость о вас и я немедленно же очутился у вас, чтобы вас обнять и поздравить…“. Бывает Гоголь у Свербеевых, переехавших в дом Кроткова по Тверскому бульвару (№ 25 – ныне занятый Литературным институтом). Он привычный гость в доме Е. П. Елагиной, которая все так же живет у Красных ворот, у Аксаковых, где, по его собственному выражению, «согревается душою», хотя было слишком заметно, как усложнилась жизнь «милого семейства». Тяжело болеет дочь Ольга Сергеевна, которой занимается постоянно кто-то из близких, хворает глава семейства, и тем не менее за эту первую московскую зиму Гоголь прочитывает им всю «Одиссею» в переводе В. А. Жуковского.

Дом С.Т. Аксакова

И все же чуда не случилось: былые дружеские отношения с Погодиным восстановить не удалось. Гоголь безоглядно принял сначала его приглашение на квартиру, но уже через два месяца начал искать благовидного предлога и возможностей прекратить ставший невозможным союз. Благовидным, хотя и надуманным предлогом явилось заявление Погодина о необходимости (на зиму глядя!) ремонта в большом доме. Воспользовавшись им, Гоголь принял предложение поселиться у них графини Анны Егоровны Толстой. Графиня приехала из-за границы одна, поселилась в гостинице «Дрезден» 1 Тверская, где жила в то время и другая близкая знакомая Гоголя А. О. Россет-Смирнова. Графине пришлось ждать мужа целый месяц, пока Александр Петрович, появившись, наконец, в Москве, выбрал для них квартиру – дом Талызиных на Никитском бульваре.

Аркада и балкон дома на Никитском бульваре

Учитывались ли при этом выборе интересы и удобства нежданного «подсоседника»? Думается, меньше всего, поскольку супругов не интересовало творчество Гоголя, тем более условия его работы, не говоря о том, что достаточно неприятной неожиданностью для них явился хлынувший к писателю поток посетителей. Этот «неожиданный сюрприз» служил поводом для иронических разговоров в свете. Что же касается выделенных Гоголю двух комнат, мрачноватых, сырых и к тому же выходивших на протекавший со стороны бульвара ручей в зарослях осоки, то и их расположение типично для домов-ровесников, которыми была полна Москва.

Тот же Бодянский подробно описывает доставшееся другу помещение: «Жилье Гоголя, внизу, в первом этаже; направо, две комнаты. Первая вся устлана зеленым ковром с двумя диванами по двум стенам (1-й от дверей налево, а 2-й за ним, по другой стене); а прямо печка с топкой, заставленной богатой гардинкой зеленой тафты (или материи) в рамке; рядом дверь у самого угла к наружной стене, ведущая в другую комнату, кажется, спальню, судя по ширмам в ней, на левой руке; в комнате, служившей приемной, сейчас описанной, от наружной стены поставлен стол, покрытый зеленым сукном, поперек входа к следующей комнате (спальне), а перед первым диваном тоже такой же стол. В обоих комнатах несколько книг кучками одна на другой…» По словам Н. В. Берга, «когда писание утомляло и надоедало, Гоголь поднимался наверх, к хозяину, не то надевал шубу, а летом испанский плащ, без рукавов, и отправлялся пешком по Никитскому бульвару, большею частию налево от ворот (к Никитским воротам). Мне было весьма легко делать эти наблюдения, потому что я жил тогда как раз напротив, в здании Коммерческого банка».

Берг прав почти во всем, кроме визитов к хозяину. Такой близости с ним у Гоголя не существовало и определенная натянутость и церемонность отношений существовала всегда. «Вы бы изумились, если бы узнали, какими деньгами Николай Васильевич покупал ласковый взгляд прислуги во время пребывания своего у Толстого, у Вельегорского, у Смирнова и у других», – пишет Н. А. Кулиш матери писателя.

А.А. Краевский. Художник К. Турчанинов. 1845 г.

Гоголь стал бывать и у завсегдатая Хомяковых Ю. Ф. Самарина, жившего в очень красивом двухэтажном ампирном особняке на Тверской (№ 6). Украшавший уголь Камергерского переулка дом, где, кстати сказать, находилась Вторая студия МХАТа, был снесен при реконструкции Тверской – улицы Горького в 1937 году. Николай Васильевич с большой симпатией относится к «умному купцу» В. В. Варгину, «сарай» которого сначала арендовался дирекцией казенных театров, а затем был выкуплен и перестроен в Малый театр. Во время Отечественной войны 1812 года Варгин, будучи очень богатым человеком, взялся за поставку армии провианта, холста и сукон, чем занимался вплоть до 1827 года, когда против него было возбуждено уголовное дело о недочетах и выдвинуто обвинение в недостаче в миллион рублей. Варгин просидел год в Петропавловской крепости, и только перед самой его смертью, в 1859 году, был полностью оправдан. Гоголь бывал у Варгина в его доме на Кузнецком мосту (№ 21).

Еще одно знакомство – племянник драматурга Фонвизина. Известный декабрист, член Северного общества, М. А. Фонвизин приходится ему родным братом, сам же Иван Александрович жил на Малой Дмитровке (№ 23). За причастность к Союзу благоденствия он в свое время был арестован, отвезен в Петербург, два месяца находился в Петропавловской крепости, а в дальнейшем в течение двадцати лет под полицейским надзором, который был с него снят лишь в 1846 году.

Дом Боткиных

Гоголь успевает побывать у математика и астронома профессора Д. М. Перевощикова, жившего на казенной квартире при обсерватории Московского университета (переулок Павлика Морозова, № 5). Начало знакомству было положено еще в Петербурге, теперь Гоголь постоянно обедает у ученого, которого восхищает гоголевское творчество. По словам современника, «Перевощиков любил Гоголя и не пропускал ни одного представления Ревизора, Женитьбы, даже сцен Тяжбы, Утро делового человека и др.».

Брат поэта Н. М. Языкова Петр – обычный спутник Гоголя, живший в Скарятинском переулке (№ 3). Это с ним Гоголь проводит свой день рождения у Аксаковых, предварительно направив хозяину записку: «Имеют сегодня подвернуться вам к обеду два приятеля: Петр Михайлович Языков и я, оба греховодники и скромники. Упоминаю об этом обстоятельстве по той причине, чтобы вы могли приказать прибавить кусок бычачины на одно лишнее рыло». Записка относится к 19 марта 1849 года, дню, который писатель полагал своим днем рождения. А какую радость приносит ему известие о появлении в Москве В. А. Соллогуба, посвятившего Гоголю свою повесть «Воспитанница» и пользовавшегося широкой известностью благодаря повестям «Тарантас» и «История двух калош».

Несколько адресов меняют за зиму Аксаковы. В частности, они снимают сначала дом на Сивцевом Вражке, принадлежавший брату Герцена (№ 25), затем дом Пушкевича (№ 30).

Гоголь чувствует себя настолько раскованно и уверенно, что решается даже повторить именинный обед в саду Погодина и может быть впервые так остро ощущает прошедшие шесть лет: изменились былые друзья, изменились их взаимоотношения. Былое взаимопонимание и контакты исчезли, осталась сдержанная вежливость, скрытая скука и – обостряющееся ощущение болезни, которая оставляет на нем все более и более явственные следы. Тем не менее Гоголь не теряет надежды и на выздоровление, и на возможность восстановления внутреннего равновесия. Он не сомневается, лето должно помочь выйти из явного душевного и физического кризиса: «Я располагаю поездить по губерниям в окружностях Москвы… поглядеть на Русь в тех местах, где ее не знаю…»

Остафьево. Главный дом усадьбы

В июне приехавший в Москву будущий вице-президент Академии наук, Я. К. Грот, еще застает Гоголя в городе. Николай Васильевич навещает его в Серебряном переулке (№ 8), где Грот останавливается у Д. С. Протопопова, начальника комиссии по уравнению податей казенных крестьян. Грот удивлен, с какой серьезностью и обстоятельностью Гоголь готовится к своей будущей книге, хочет «лучше узнать Россию и русский народ. Он решился просить всех своих приятелей, знакомых с разными краями России или еще собирающихся в путь, сообщать ему свои наблюдения по этому предмету. О том просил он и меня… Но любознательность Гоголя не ограничивалась желанием узнать Россию со стороны быта и нравов. Он желал изучить ее во всех отношениях».

А тут еще продолжает кипеть «светская», по смешливому выражению Погодина, московская жизнь. Гоголь приглашен на именинный обед И. В. Капниста в Сокольники. В Москве появляется А. О. Смирнова-Россет, и Гоголь чуть не ежедневно навещает своего дорогого друга в гостинице «Дрезден», где она остановилась, напротив генерал-губернаторского дома на Тверской. Вместе с братом, Л. И. Арнольди, Смирнова наносит ответный визит Гоголю в его квартире у Толстых. Арнольди обстоятельно описывает, что Гоголя они застали за чтением какой-то старинной ботаники. «Покуда он разговаривал с сестрой, я нескромно заглянул в толстую тетрадь, лежавшую на его письменном столе, и прочел только: „Генерал-губернатор“, – как Гоголь бросился ко мне, взял тетрадь и немного рассердился. Я сделал это неумышленно и бессознательно и тотчас же попросил у него извинения… Наконец сестра моя уехала в свою калужскую деревню, и Гоголь дал ей слово приехать погостить к ней на целый месяц. Я собирался тоже туда, и мы сговорились с ним ехать вместе!» Адрес Л. И. Арнольди и жившего с ним другого брата, А. О. Россета, сохранился в записной книжке Гоголя: Большая Никитская, 31.

До отъезда дошло только в первых числах июля. Гоголь всю дорогу был очень оживлен, весел, собирал цветы и демонстрировал свои знания по ботанике. Но поездка оказалась неудачной. Смирнова тяжело заболела, и в двадцатых числах июля Гоголь снова в Москве с тем, чтобы сразу же уехать к Шевыреву, проводившему лето в Больших Вяземах, которые принадлежали Д. В. Голицыну, родственнику его жены. Николай Васильевич добирается и до соседнего Захарова, советуя Н. В. Бергу заняться, в память Пушкина, историей этих мест. Именно Бергу принадлежит единственный рисунок пушкинского барского дома, еще сохранявшегося в поместье.

В Москве Гоголь навещает в Петровском парке Свербеевых, живших на даче Наумова в связи с болезнью дочери. В течение августа – сентября он несколько раз навещает Аксаковых в Абрамцеве. По словам С. Т. Аксакова, «Гоголь много гулял у нас по рощам и забавлялся тем, что, находя грибы, собирал их и подкладывал мне на дорожку… По вечерам читал с большим воодушевлением переводы древних Мерзлякова, из которых ему особенно нравились гимны Гомера. Так шли вечера до 18-го числа (августа). 18-го вечером Гоголь, сидя на своем обыкновенном месте, вдруг сказал: „Да, не прочесть ли нам главу „Мертвых душ“?“ Мы были озадачены его словами и подумали, что он говорит о первом томе… но Гоголь… сказал: „Нет, уж я вам прочту из второго…“ Не могу выразить, что сделалось со всеми нами… Ту же минуту все мы придвинулись к столу, и Гоголь прочел первую главу второго тома „Мертвых душ“. С первых страниц я увидел, что талант Гоголя не погиб, – и пришел в совершенный восторг. Чтение продолжалось час с четвертью… На другой день Гоголь требовал от меня замечаний на прочитанную главу, но нам помешали говорить о „Мертвых душах“.

Он уехал в Москву, и я написал к нему письмо, в котором сделал несколько замечаний и указал на особенные, по моему мнению, красоты… Гоголь был так доволен, что захотел меня видеть немедленно. Он нанял карету, лошадей и в тот же день прикатил к нам в Абрамцево. Гоголь прожил у нас целую неделю; до обеда раза два выходил гулять, в остальное время работал… Мы просили его прочесть следующие главы… Тут он сказал мне, что он уже прочел несколько глав А. О. Смирновой и С. П. Шевыреву, что сам увидел, как много надо переделать и что он прочтет мне их немедленно, когда они будут готовы».

Впрочем, в датах пребывания Гоголя в Абрамцеве существуют значительные расхождения у самого же С. Т. Аксакова. Судя по письму сыну, они проводили Гоголя 27 сентября.

Вряд ли есть смысл сопоставлять ценность двух периодов в истории Абрамцева: Аксаковского и Мамонтовского. Для русской литературы это золотые страницы, связанные с именами не только Гоголя, но и Тургенева, и Щепкина, и Загоскина, и многих, многих других. Будучи превращена в Музей-заповедник еще до Великой Отечественной войны, в послевоенные годы усадьба переориентировалась на мамонтовские годы вплоть до того, что знаменитая гоголевская комната вообще перестала существовать, превращенная в одно из рядовых экспозиционных помещений. Обоснование – нехватка подлинных экспонатов.

И здесь невольно встает вопрос о культуре человека. И дело не в возможности создания типологической экспозиции, которая сегодня закладывается в основу большинства музеев. Ощущение сопричастности, присутствия «великой тени» не требует конкретных предметов. Невольно вспоминается поместье под Варшавой Желязова Воля, где родился Шопен. Барский дом там восстановлен, обставлен весь – кроме спальни матери композитора. Беленые стены. Дощатые полы. Никакой мебели. И около ленточки, закрывающей распахнутую дверь, небольшая табличка на подставке: «Здесь родился Шопен». Здесь. В этих стенах. Постойте! Почувствуйте! И пусть в вашей душе зазвучит его музыка. Почему же у нас не хватает такта так же освободить комнату и написать при входе: «Здесь жил, работал Гоголь»?

Один из современников Гоголя писал о посетителях Абрамцева: «От каждого из них, ни в одном, так в другом, оставалась здесь видимая память и сохранились следы их пребываний. Вот комната, где подолгу живал Гоголь, и тот самый диван, на котором он спал. Эта „гоголевская“ комната была в верхнем этаже, светлая и просторная. Когда я остался один в предоставленной мне комнате (это была именно „гоголевская“ комната), я не без особенного чувства осматривал все ее подробности. И обои на стенах, и мебель, и даже набросанные там и сям книжки, брошюры и бумаги, то в раскрытых конторках, то где-нибудь прямо на столе, казалось, еще хранились от тех времен. Малейшее чернильное пятнышко на столе, оставшееся от давно брызнувшего пера, казалось мне тут дорогим следом».

С горечью надо сознаться, что уничтожению аксаковского Абрамцева во многом способствовали именно музейные работники, использовавшие комнаты большого дома под собственное жилье. В отдельных комнатах ревели примуса, чадили керогазы, из них выносились ведра с нечистотами и вносилась чистая вода. Там же находились и личные комнаты директора музея, известного искусствоведа. И не Министерство культуры, которому подчинялся Музей-усадьба, а председатель Поселкового совета поселка Абрамцево, полковник погранвойск в отставке, бывший начальник погранзаставы Матвей Родионович Аканин первый начал борьбу за выселение постояльцев из музейных стен, доказывая на всех уровнях советской и партийной власти недопустимость подобного положения. Впрочем, вся история абрамцевского дома представляет тяжелую эпопею, которой пока не видно конца, несмотря на вмешательство СМИ и телевидения.

В наши дни забылось и то, что это Гоголь первый проложил «Тропу литераторов» – дорогу из Абрамцева в Мураново. До его приезда Аксаковы не были знакомы с владельцем Муранова Н. В. Путятой, другом Пушкина и Баратынского. «Известите меня, будете ли вы дома сегодня и завтра, – пишет Гоголь в отправленной с нарочным записке Путяте, – потому что, если не сегодня, то завтра я и старик Аксаков, сгорающий нетерпением с вами познакомиться, едем к вам». С того времени в усадьбе берегли комнату, где ночевал Гоголь, так и названную гоголевской, а в ней низкий «крапо» – диван, над которым висел литографический портрет Гоголя. В составе приданого дочери Путяты Мураново перешло во владение Тютчевых, и надо было видеть, с каким благоговением предпоследний директор музея из Тютчевской семьи – Николай Иванович Тютчев ходил по этой комнате, рассказывал о каждой мелочи пребывания Гоголя в этих стенах, как за чайным столом, где собирались все потомки поэта, непременно ставил чашечку старого саксонского фарфора, из которой «пивал чаек Николай Васильевич».

Несохранившийся дом Высоцкого. Здесь в 1849-1851 гг. жил С.Т. Аксаков, у которого по воскресеньям собирались Гоголь, Бодянский и Максимович

Не слишком часто, но все же продолжает Гоголь бывать и у Погодина, но главным образом на литературных чтениях. Среди них была комедия Ростопчиной «Нелюдимка» и пьеса А. Н. Островского «Свои люди – сочтемся». Написанную после чтения похвальную записку Гоголя Островский хранил как самый дорогой талисман всю жизнь, никому не показывая.

«Долго мы с ним были приятелями в Риме», – отзывался Гоголь об архитекторе Ф. Ф. Рихтере, входившем в окружение Александра Иванова. С 1842 года Рихтер был директором Дворцового архитектурного училища, готовил издания памятников архитектуры и серьезно занимался вопросами реставрации. Все эти вопросы привлекали Гоголя в дом архитектора, который жил на Волхонке в доме Оболенского.

В Риме Гоголь познакомился и со скульптором Н. А. Рамазановым – они представлены на дагерротипе 1845 года среди русской художественной колонии. В Москве Гоголь находит Рамазанова на его казенной квартире, как преподавателя Московского училища живописи, ваяния и зодчества, на Мясницкой, 21. Он поддерживает дружеские отношения с профессором А. О. Армфельдом, переехавшим на Плющиху (№ 11). Кстати сказать, в дом, где поселилась семья Толстых сразу после приезда в Москву в 1837 году. Именно этот особняк с мезонином в глубине двора описал Л. Н. Толстой в «Детстве» и «Отрочестве». В этих стенах был написан первый детский литературный опыт Толстого «Кремль». Постоянное недомогание заставляет Гоголя достаточно часто пользоваться советами профессора доктора Ф. И. Иноземцева, жившего в Сивцевом Вражке, в доме Дюклу.

Здоровье явно мешает Гоголю работать. 14 декабря 1849 года он пишет В. А. Жуковскому: «Творчество мое лениво. Стараясь не пропустить ни минуты времени, не отхожу от стола, не отодвигаю бумаги, не выпускаю пера – но строки лепятся вяло, а время летит невозвратно. Или, в самом деле, 42 года есть для меня старость…» Не изменится положение и к весне. Строки из письма другому адресату: «Нынешнюю зиму я провел в Москве очень дурно и ничего не мог работать…» И все же преодолеть себя он пытался все время.

Картинная галерея А.Ф. Растопчина

С явным удовольствием Гоголь бывает в семействе Васильчиковых, которые на зиму обычно снимали дом Черкасского на Большой Никитской (№ 46). На обедах и вечерах современники отмечают присутствие Ф. Глинки, М. П. Погодина, К. С. Аксакова, Гоголя – «с нависшими прядями волос, в яхонтовом бархатном жилете», – Шевырева, Грановского, Соловьева, мариниста Айвазовского, который не преминет воспользоваться приглашением Гоголя и нанести ему визит в доме Толстых. «Гоголя я видел в последний раз в Москве в 1850 году, когда я ехал на Кавказ, – писал впоследствии В. Соллогуб. – Он пришел со мной проститься». Возможно, это прощание состоялось именно в доме Васильчиковых. Гоголь снова празднует свои именины в саду у Погодина. Н. В. Берг писал об этом дне: «…ехали мы с Островским откуда-то вместе на дрожках и встретили Гоголя, направлявшегося к Девичьему полю. Он соскочил со своих дрожек и пригласил нас к себе на именины; мы тут же и повернули за ним. Обед, можно сказать, в исторической аллее, где я видел потом много памятных для меня других обедов с литературным значением, – прошел самым обыкновенным образом. Гоголь был ни весел, ни скучен. Говорил и хохотал более всех Хомяков…»

Дом Васильчиковых

Зато впереди была непременная летняя поездка на юг, куда писатель собрался на этот раз вместе с Максимовичем. Решено было ехать не спеша, все внимательно рассматривая по пути, останавливаясь в наиболее живописных местах и часть пути проходя «пехандачка» – пешком.

13 июня после прощального обеда у Аксаковых друзья пускаются в дорогу и первую ночь проводят все в том же Подольске. Вопреки первоначальным намерениям поездка затянулась. Гоголь оказался в Москве лишь через год – 5 июня 1851 года. Почти сразу же Гоголь направляется в Абрамцево, где успеет побывать за лето несколько раз, а затем в подмосковную деревню А. О. Смирновой. Приглашение было передано Гоголю через Л. И. Арнольди, переехавшего к тому времени на Большую Дмитровку (№ 32).

1851 г. «В одно утро, – вспоминает Арнольди, – Гоголь явился ко мне с предложением ехать недели на три в деревню к сестре. Я на несколько дней получил отпуск, и мы отправились…

Подмосковная деревня, в которой мы поселились… очень понравилась Гоголю. Все время, которое он там прожил; он был необыкновенно бодр, здоров и доволен. Дом прекрасной архитектуры, построенный по планам Гр. Растрелли, расположен на горе; два флигеля того же вкуса соединяются с домом галереями, с цветами и деревьями; посреди дома круглая зала с обширным балконом, окруженным легкою колоннадой. Направо от дома стриженый французский сад с беседками, фруктовыми деревьями, грунтовыми сараями и оранжереями; налево английский парк с ручьями, гротами, мостиками, развалинами и густою прохладною тенью. Перед домом, через террасу, уставленную померанцами и лимонами, и мраморными статуями, ровный скат, покрытый, ярко-свежею зеленью, и внизу – Москва-река с белою купальнею и большим красивым паромом» Из записей А. О. Смирновой в Спасском: «Гоголю две комнатки во флигеле, окнами в сад. В одной он спал, а в другой работал, стоя к небольшому пюпитру… он вставал часов в 5… Шел прямо в сад… Возвращался к 8 часам, тогда подавали кофе. Потом занимался, а в 10 или в 11 ч. он приходил ко мне, или я к нему… после обеда ездили кататься. Он просил, чтобы поехали в сосновую или в еловую рощу. Он любил после гулянья бродить по берегам Москвы-реки, заходил в купальню и купался… любил смотреть, как загоняли скот домой… села Константинова за рекой Москвой. Любил ходить на Марштино, версты 2…»

В Спасском Гоголь вновь читал Смирновой первую главу второго тома «Мертвых душ», но слушательница его, измученная бессонницами и постоянным недомоганием, была невнимательна и безучастна. Чтения на этом оборвались. Вскоре состояние здоровья вынуждает Смирнову уехать в Москву. Вслед за ней покидает Спасское и Гоголь.

В июле или первой половине августа Гоголь на даче у Шевырева, где с ним встретился Н. В. Берг: «В 1851 году мне случилось жить с Гоголем на даче у Шевырева, верстах в 20-ти от Москвы, по Рязанской Дороге. Как называлась эта дача или деревня, не припомню. Я приехал прежде, по приглашению хозяина, и мне был предложен для житья уединенный флигель, окруженный старыми соснами. Гоголя совсем не ждали. Вдруг, в тот же день после обеда, подкатила к крыльцу наемная карета на паре серых лошадей, и оттуда вышел Гоголь в своем испанском плаще и серой шляпе… Явившийся хозяин дома просил меня уступить Гоголю флигель… Мне отвели комнату в доме, а Гоголь перебрался ту же минуту во флигель со своими портфелями… Шевырев ходил к нему, и они вместе читали и перечитывали написанное. Это делалось с такою таинственностью, что можно было думать, что во флигеле, под сенью старых сосен, сходятся заговорщики…»

22 августа, в день коронации Николая I, многие идут смотреть иллюминацию на бельведер Пашкова дома, занятого IV гимназией. По воспоминаниям одного из гимназистов, «между собравшимися звездоносцами выделялся одетый в черный сюртук, худой, длинноносый, невзрачный человечек, на которого со вниманием смотрели все знатные гости наши, а воспитанники просто поедали его глазами. Это был знаменитый автор „Мертвых душ“ Н. В. Гоголь. Помню, как он, долго любуясь на расстилавшуюся под его ногами грандиозно освещенную нашу матушку Москву, задумчиво произнес: „Как это зрелище напоминает мне вечный город“.

В конце лета Гоголь вновь собирается на юг – праздновать свадьбу сестры. Выехав 22 сентября, он уже 30 вернулся в Москву: «почувствовал себя очень дурно и, опасаясь расхвораться, приехать на свадьбу больным и всех расстроить, решился воротиться». В тот же день он приехал в Абрамцево, где пробыл несколько дней.

Наступившей зимой очень часто Гоголь проводил вечера у А. О. Смирновой, оставшейся на эти месяцы в Москве. Л. И. Арнольди вспоминает: «…я встретил Гоголя у сестры и объявил ему, что иду в театр, где дают „Ревизора“, и что Шумский в первый раз играет в его комедии роль Хлестакова. Гоголь поехал с нами, и мы поместились, едва достав ложу, в бенуаре. Театр был полон. Гоголь говорил, что Шумский лучше всех других актеров петербургских и московских передавал эту трудную роль… Многие в партере заметили Гоголя… Гоголь, видимо, испугался какой-нибудь демонстрации со стороны публики… вышел из ложи так тихо, что мы и не заметили его отсутствия». Вероятно, это был не первый спектакль «Ревизора» с участием С. В. Шумского в роли Хлестакова, а спектакль, в котором исполнение Хлестакова Шумским было впервые объявлено. Из письма В. С. Аксаковой, написанного в день первого выступления Шуйского в этой роли (ранее он играл Добчинского) – 15 октября 1851 года, явствует, что Гоголь был на нем с Аксаковыми, а не со Смирновой и Арнольди, и что публике не было заранее известно участие этого актера в данной роли. «Гоголь… пришел вчера вечером и сказал, что завтра, т.е. сегодня, играет ревизора Шумский и что не поедем ли мы в театр… Ему хотелось в бенуар Верстовского, но в Малом театре у Верстовского нет бенуара, и он прислал бельэтаж… Теперь они уехали все… Гоголь от нас только узнал, что Шумский будет играть Хлестакова, а когда именно – даже не было объявлено в газетах… Щепкин приезжал к Гоголю, кажется, накануне и сказал о том…»

Н.В. Гоголь. Рисунок Э.А. Дмитриева-Мамонова. 1852 г.

«Борюсь с судьбой» – эти слова как нельзя точнее определяют его состояние на переломе 1851-1852 годов. В середине декабря Гоголь весело уверяет Г. П. Данилевского, что весной, самое позднее летом, приедет к нему с законченными «Мертвыми, душами». День за днем он хлопочет о делах, занимается вторым, четырехтомным изданием своих сочинений. 9 января присутствует в Большом театре на бенефисе М. С. Щепкина. 31 января правит гранки. 3 февраля договаривается с Аксаковыми о вечере с малороссийскими песнями и только 4-го пожалуется Шевыреву на необычную слабость. Никто не придаст значения его словам…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.