Светская жизнь

Светская жизнь

Для нас светская жизнь является синонимом приятной праздности и всевозможных увеселений. Но в XVIII–XIX веках светские обязанности зачастую рассматривали именно как обязанности, как своеобразную службу, далеко не всегда легкую и приятную. В разгар бального сезона, когда каждый вечер и часть ночи посвящались танцам, а утро — краткому отдыху, даже самые выносливые кавалеры и дамы начинали роптать. «Приятно потанцевать раз в две недели, но так часто вертеться — невыносимо. Здоровье мое страдает», — писала в XIX веке одна из светских женщин своей подруге. Разумеется, большинство молодых женщин обожали танцы, но за это им порой приходилось платить высокую цену. Выкидыши или тяжелые простуды после балов были отнюдь не редкостью. Но просто отказаться от бала было невозможно — хозяева могли посчитать отказ за обиду, а частые отказы могли привести к тому, что чересчур болезненную даму или чересчур занятого кавалера и вовсе отлучали от света.

«Но уж никогда ни в каких крайних случаях не обращайся с просьбами к свету, от которого так легкомысленно отворотил с я — все двери останутся запертыми», — предупреждал учебник хорошего тона «Жизнь в свете, дома и при дворе», изданный в Петербурге в 1890 году.

Светская жизнь считалась опасной не только для здоровья, но и для души. Недаром Пушкин в «Евгении Онегине» просил свою музу:

Не дай остыть душе поэта,

Остановиться, очерстветь

И наконец окаменеть

В мертвящем упоенье света,

В сем омуте, где с вами я

Купаюсь, милые друзья.

* * *

Виссарион Белинский назвал «Евгения Онегина» «энциклопедией русской жизни». Если мы последуем за героем романа, то сможем без труда познакомиться со всеми обязанностями и ритуалами, которые ежедневно исполнял дворянин той эпохи. И нам будет нетрудно догадаться, в какой мере эти ритуалы должна была исполнять дворянка — его жена, сестра или дочь.

^{Неизв. худ. Великосветский салон. 1830-е гг.}

Онегин просыпается за полдень. Обычно дворяне вставали раньше — около 10 часов утра, но Онегин, кажется, вовсе обходится без завтрака. Проснувшись, он начинает просматривать приглашения, чтобы составить расписание своего вечера.

Бывало, он еще в постеле:

К нему записочки несут.

Что? Приглашенья?

В самом деле,

Три дома на вечер зовут:

Там будет бал, там детский праздник.

Куда ж поскачет мой проказник?

С кого начнет он? Все равно:

Везде поспеть немудрено.

Хорошим тоном считалось рассылать приглашения за пять, а еще лучше — за семь дней до назначенного события. На вечера, балы и приемы нужно было приглашать всех, с кем находишься в дружеских и светских отношениях. «Ничто не может быть оскорбительнее, как узнать о празднике, на который не был приглашен», — предупреждали учебники хорошего тона. При этом опытный хозяин или хозяйка дома должны были заранее предусмотреть, как поступить, если в гостиной окажутся люди, не слишком доброжелательно настроенные друг к другу.

Приглашения могли посылать по почте, со специальным слугой, что считалось более вежливым, и — высшая форма вежливости — передать лично во время утреннего визита. Например, если почтенное семейство хотело пригласить юную девушку на детский бал или на именины, то хозяин и хозяйка должны были предварительно явиться с визитом к родителям девушки и получить их согласие.

Отказаться от приглашения было можно, сославшись на данное ранее обещание или на уважительные обстоятельства, однако такими отказами не стоило злоупотреблять.

* * *

Отказ от завтрака являлся очередным чудачеством Онегина (впрочем, и сейчас многие холостяки пропускают утренний прием пищи). Меж тем званый завтрак в XIX веке был не менее популярен, чем званый обед. Его устраивали обычно между полуднем и двумя часами дня. Дамы могли привести на званый завтрак своих детей (на обеде это было бы неуместно) и посекретничать в гостиной, пока мужчины курят в столовой свои сигары и обсуждают денежные дела. Меню такого званого завтрака было сравнительно скромным:

— горячее мясное блюдо;

— шесть сортов закусок;

— два entres (то есть две промежуточные закуски);

— два жарких, одно из них холодное;

— горячее из рыбы;

— два entremes (блюдо, промежуточное между основным и десертом, например, сыр или легкое блюдо из овощей);

— салаты;

— сладкие пирожки, компот из фруктов.

Декабристы, любившие эпатировать светское общество, изобрели совсем иной стиль званых завтраков. Так, Кондратий Федорович Рылеев устраивал для своих друзей «русские завтраки» в два, а то и в три часа пополудни. Угощением служили ржаной хлеб и кислая капуста, их запивали «очищенным русским вином».

* * *

Упомянутые выше визиты были простейшим светским ритуалом, своеобразной эстафетой, позволяющей поддерживать постоянную связь между всеми членами светского общества. «Визит — это светское поклонение, дань уважения летам, званию, влиянию, красоте, таланту». Визитам обычно отдавались утренние часы от окончания завтрака до начала обеда, то есть с приблизительно с 13 до 16 часов.

Визит продолжался 15–30 минут. В это время хозяева и гости обменивались приглашениями, обсуждали светские новости. Визитом следовало отблагодарить за званый обед, раут или бал, особенно если гость уходил с бала или раута раньше общего разъезда и не мог попрощаться с хозяевами. На визит следовало ответить визитом в течение ближайших трех-пяти дней, таким образом колесо светской жизни вертелось непрерывно. Визит был свидетельством того, что хозяев дома не забывают, а также хорошей возможностью для гостя показать себя во всей красе. «Несмотря на скоротечность церемонного визита, светский молодой человек найдет время рассказать несколько новостей, упомянуть о модной опере, бросить в разговор пары остроумных колкостей и уедет, очаровав хозяев своею фейерверочною болтовнею», — наставляли учебники хорошего тона. Если визит наносил какой-нибудь высокопоставленный, знатный или прославленный человек, это поднимало статус хозяев дома. Точно так же для молодого человека было очень важным, что он «входим в лучшие дома».

Каждый «открытый» для посещений дом имел свои приемные дни, и, разумеется, предпочтительнее было отправиться с визитом именно в этот день, чтобы встретиться с хозяевами лично. Но если по тем или иным причинам встреча не состоялась, гость оставлял хозяевам визитные карточки, загибая на них уголки, чтобы засвидетельствовать то, что он лично побывал в доме. Очень практичны были карточки, на уголках которых помещались своеобразные шифры, указывающие цель визита: О — отъезд и прощальный визит; Ж — желание осведомиться о состоянии здоровья; П — поздравление; В — возвращение из долгой отлучки, например, с дачи. Одну карточку оставляли для хозяина, одну — для хозяйки, одну — для незамужних, но выезжающих в свет дочерей, если же в доме жила вдова, для нее также оставляли отдельную карточку. Женщины, однако, не должны были оставлять свои карточки мужчинам. Девушки не имели собственных визитных карточек и подписывали свое имя на визитной карточке матери.

* * *

Онегин, однако, вовсе не собирается «мотаться с визитами», поражая петербуржцев своей «фейерверочной болтовней». Вместо этого он отправляется на прогулку на Невский проспект. До весны 1820 года Невский проспект в Петербурге был засажен посредине и в бытовой речи именовался бульваром. Около двух часов дня сюда приходили на «променад» люди «хорошего общества». Другим популярным местом для прогулок являлся Адмиралтейский бульвар, окаймляющий с трех сторон здание Адмиралтейства. Здесь «дамы щеголяли модами», здесь раскланивались друг с другом знакомые (и поклон знатного лица мог быть воспринят как большая удача и высокая почесть), здесь обменивались светскими слухами. «И чем невероятнее и нелепее был слух, тем скорее ему верили, — рассказывали современники. — Спросишь, бывало: „Где вы это слышали?“ — „На бульваре“, — торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали».

По поводу названия «бульвар» Юрий Лотман делает в своем комментарии к «Евгению Онегину» такое примечание: «Название Невского проспекта „бульваром“ представляло собой жаргонизм из языка петербургского щеголя, поскольку являлось перенесением названия модного места гуляний в Париже».

Разумеется, такие променады были практически во всех крупных городах России и Европы.

* * *

Прогулку Онегина прерывает звон «Брегета» — часов фирмы парижского механика Абрахама-Луи Бреге. Фирма была знаменита тем, что каждые часы, произведенные ею, были уникальны. Онегин наконец решает перекусить.

Уж темно: в санки он садится.

«Пади, пади!» — раздался крик;

Морозной пылью серебрится

Его бобровый воротник.

К Talon помчался: он уверен,

Что там уж ждет его Каверин.

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток,

Пред ним roast-beef окровавленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Страсбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым.

Действие первой главы происходит зимой (недаром воротник Онегина покрыт инеем), очевидно, в ноябре или в декабре, потому что в обеденное время — между 4 и 5 часами дня — уже стемнело. Холостяк Онегин едет обедать с приятелями в модный ресторан Таlon. В меню — английский ростбиф с трюфелями, консервированный паштет из гусиной печени (консервы были модной новинкой), сыр, фрукты, шампанское.

Обедать в ресторанах в XIX веке (как, впрочем, и в XXI) — дело рискованное. Иногда можно было пообедать вкусно и дешево, иногда дорого и вовсе не вкусно. Юрий Лотман приводит в «Комментарии» отрывок из дневника молодого дворянина, который последовательно изучает петербургские рестораны.

«1-го июня 1829 года. Обедал в гостинице Гейде, на Васильевском острову, в Кадетской линии, — русских почти здесь не видно, все иностранцы. Обед дешевый, два рубля ассигнаций, но пирожного не подают никакого и ни за какие деньги. Странный обычай! В салат кладут мало масла и много уксуса.

2-го июня. Обедал в немецкой ресторации Клея, на Невском проспекте. Старое и закопченное заведение. Больше всего немцы, вина пьют мало, зато много пива. Обед дешев; мне подали лафиту в 1 рубль; у меня после этого два дня болел живот.

3-го июня обед у Дюме. По качеству обед этот самый дешевый и самый лучший из всех обедов в петербургских ресторациях. Дюме имеет исключительную привилегию — наполнять желудки петербургских львов и денди…

…5-го. Обед у Леграна, бывший Фельета, в Большой Морской. Обед хорош; в прошлом году нельзя было обедать здесь два раза сряду, потому что все было одно и то же. В нынешнем году обед за три рубля ассигнациями здесь прекрасный и разнообразный. Сервизы и все принадлежности — прелесть. Прислуживают исключительно татары, во фраках».

Для человека женатого обедать в ресторане уже немного неприлично — это означало, что жена не может как следует о нем позаботиться. Вот красноречивая цитата из письма Пушкина Наталье Николаевне, уехавшей весной 1834 года на Полотняный завод: «…Явился я к Дюме, где появление мое произвело общее веселие: холостой, холостой Пушкин! Стали потчевать меня шампанским и пуншем и спрашивать, не поеду ли я к Софье Астафьевне? Все это меня смутило, так что я к Дюме являться уж более не намерен и обедаю сегодня дома, заказав Степану ботвинью и beaf-steaks».

Женщина могла появиться в ресторане только на курорте или путешествуя со своей семьей. Зайти в ресторан в одиночестве и сделать заказ для дворянки означало мгновенно и непоправимо скомпрометировать себя.

Впрочем, правила для того и существуют, чтобы их нарушать. Вот какую историю рассказывает нам Анна Керн: «Прасковье Александровне (Осиповой) вздумалось состроить partie fine [тайный кутеж с участием дам (фр.)], и мы обедали вместе все у Дюме, а угощал нас Александр Сергеевич и ее сын Алексей Николаевич Вульф. Пушкин был любезен за этим обедом, острил довольно зло, и я не помню ничего особенно замечательного в его разговоре. За десертом „les quatres mendiants“ [„четверо нищих“ (фр.) — название блюда] г-н Дюме, воображая, что этот обед и в самом деле une partie fne, вошел в нашу комнату un peu cavalierement [несколько развязно (фр.)] и спросил: „Comment cela va ici?“ [Ну, как дела? (фр.)]. У Пушкина и Алексея Николаевича немножко вытянулось лицо от неожиданной любезности француза, и он сам, увидя чинность общества и дам в особенности, нашел, что его возглас и явление были не совсем приличны, и удалился. Вероятно, в прежние годы Пушкину случалось у него обедать и не совсем в таком обществе».

Читателю, наверное, интересно, что это за «Четверо нищих», которых подавали на десерт в ресторане Дюме. Это десерт французского происхождения, состоящий из лесных орехов, изюма, вяленых фиг и миндаля, выложенных на блюдо. Легенда рассказывает, что этим лакомством угощали заблудившегося на охоте короля Генриха IV четверо нищих. Подробно ее излагает Александр Куприн в рассказе, который так и называется «Четверо нищих».

* * *

Каждая уважающая себя хозяйка дома заводила хорошего повара, а каждый уважающий себя семьянин время от времени давал званые обеды.

Меню подобного обеда могло выглядеть, к примеру, так:

Первое:

Суп-пюре куриный с гренками.

Ботвинья с огурцами. Пирожки слоеные.

Второе холодное:

Филе говяжье, шпигованное каштанами.

Сиги, фаршированные шампиньонами.

Второе горячее:

Цыплята под шпинатным соусом.

Паштет из рябчиков с трюфелями.

Жаркое из тетерева.

Entremes:

Горошек зеленый отварной.

Третье:

Шарлотка яблочная из черного хлеба.

Крем баварский с мараскином (мараскин — бесцветный сухой фруктовый ликер, изготавливаемый из мараскиновой вишни. — Е. П.).

Но, пожалуй, еще важнее, чем меню, было размещение за столом. Хозяин и хозяйка садились с торцов стола. По правую руку от хозяйки дома садился самый почетный гость, второй по «почетности» — по левую, третий — на третьем стуле справа от хозяйки дома (второй стул занимала дама), и т. д. По тому же принципу, но уже относительно хозяина дома, рассаживались дамы. При этом нужно было исхитриться и посадить рядом людей со сходным общественным положением, образованностью и находящихся в приязненных отношениях. Всякого рода ошибки и затруднительные положения, когда, к примеру, более молодой гость занимает более высокое положение, чем пожилой, и, соответственно, вправе претендовать на более почетное место, могли вызвать сильную досаду и испортить репутацию хозяев дома.

В помощь радушным хозяевам журнал «Московский наблюдатель» опубликовал в 1836 году статью, в которой анонимный автор описывал вошедший в моду во Франции в конце XVIII века обычай, согласно которому число лакеев в обеденной зале сводилось к минимуму и гости получали большую свободу: торжественный обед превращался в дружескую пирушку: «Кто хочет давать обеды, то есть хочет иметь влияние на ум и душу людей, на их действия, кто хочет будоражить партии, изменять жребий мира, — тот с величайшим вниманием должен читать статью нашу.

Правило первое, неизменное для всех стран и для всех народов: во время обеда ни хозяин, ни гости ни под каким предлогом не должны быть тревожны.

Во все время, пока органы пищеварения совершают благородный труд свой, старайтесь, чтобы такому важному и священному действию не помешало ни малейшее душевное движение, ни крошечки страха или беспокойства.

Почитайте обед за точку отдохновения на пути жизни: он то же, что оазис в пустыне забот человеческих.

Итак, во время обеда заприте дверь вашу, заприте герметически, закупорьте…

Второе общее правило состоит в том, чтобы хозяин совершенно изгнал во время обеда весь этикет, предоставил каждому полную свободу.

Гости ходят к нам не для церемоний, не для того, чтобы смотреть на длинных лакеев, не за тем, чтобы подчиняться строгой дисциплине. Они прежде всего хотят обедать без помехи, на свободе, весело.

Этикет всегда должен быть принесен в жертву гастрономии, которая сама по себе ничто без внутреннего глубокого, полного самоудовлетворения, при помощи которого человек умеет ценить наслаждения, и они для него удваиваются…

Для парадного обеда самое лучшее число гостей двенадцать. Но ограничьтесь только шестью, если хотите дать полный разгул удовольствиям каждого.

Более всего старайтесь быть предусмотрительны, предупреждайте желания каждого. Чтобы никто ни минуты не ждал, чтобы все, чего кто желает, было у каждого под рукой, чтобы не было ничего подано поздно.

Не только должно заранее размыслить о всех нужных принадлежностях, но надобно даже изобретать их, и притом так, чтобы они согласовались, гармонировали с кушаньями, которые должны сопровождаться ими…

С недавнего времени в некоторых знатных домах взошел обычай ставить перед каждым гостем маленький круглый столик, за которым он может распоряжаться, как хочет сам, не мешая никому другому. Такая утонченность обнаруживает в хозяине дома истинно поэта гастрономического.

Не так, к сожалению, думает большая часть хозяев домов; они постоянно содержат целую армию лакеев, одетых в галун, для общественного разорения и для того, чтобы скучать гостям… В лучших домах лакеи заставляют вас ждать по три минуты за соусом, который необходим к спарже, а между тем спаржа стынет и теряет вкус свой. Случается часто, что, обнося кушанье, они задевают вас рукавами по лицу. Но что сказать о частом похищении тарелок с кушаньем еще не докушанным, о необходимости тянуться со стаканом к слуге, который между тем глядит в потолок или на сидящую против вас даму.

Все это нестерпимо досадно, все предписывается смешным этикетом, недостойным нации просвещенной, все это следы времен варварских, и им давно бы уж пора совсем изгладиться.

Подумайте, что есть несвободно — значит быть самым несчастным существом в мире.

Предоставим гостям нашим полную свободу: они более будут благодарны за такую внимательность, чем тогда, когда бы выставили перед ними всю дичь лесов сибирских, все запасы икры, существующей в России; сколько мне случалось терпеть от таких обедов, и какие сладостные воспоминания, сколько благодарности осталось во мне от некоторых очень скромных обедов!

Представьте себе восемь любезных собеседников, стол, покрытый всевозможными лучшими блюдами, представьте себе, что каждый член этого гастрономического Парламента всеми силами старался услуживать и помогать соседу своему; необходимые принадлежности были поставлены заранее на стол; для общего наблюдения находилось только трое слуг, каждое блюдо стояло в двух экземплярах на столе, для того чтобы гость не был вынужден далеко тянуться за кушаньем или прибегать к пособию слуги.

Как этот ход обеда быстр и прекрасен, какая тактика удивительная при всей ее простоте!

Если бы у вас было только две стерляди, только две бараньи ноги, только шестнадцать котлет, только десерт и несколько бутылок бордосского вина, и тогда можно быть сытым, и такой обед привел бы в зависть самих богов…

Если даже у вас и один только слуга, вы можете давать все-таки еще прекрасные обеды: расставляйте кушанье благоразумно, искусно, предусмотрительно, помогайте усердно гостям, содержите все в порядке; пусть каждый кладет себе, что ему угодно, сам; предоставьте слуге только необходимую обязанность снимать тарелки, подавать чистые, обменивать бутылки, откупоривать их…

Много говорили о необходимости сажать рядом только знакомых: все это правда, но недовольно того, чтобы только знали друг друга: между людьми вообще существуют некоторые общности, и самый искусный хозяин был бы тот, который заранее угадал бы тайные симпатии гостей, которые видятся еще в первый раз.

Сидеть за обедом рядом с человеком, который вам нравится, значит вдвойне наслаждаться.

Хорошенькие женщины очень полезны во время обеда, только надобно, чтобы ни ум, ни красота их не блестели тем живым ненасытимым кокетством, которое приводит в смущение дух.

Женщина, охотница поесть, есть существо совершенно особое, достойное всякого уважения, существо драгоценное и очень редкое; это почти всегда женщина полная, с чудесным цветом лица, глазами живыми, черными, прекрасными зубами, вечной улыбкой.

Но я предпочитаю ей женщину-лакомку; в этом классе женщин бывает много изобретательных гениев, с которыми каждый гастроном должен советоваться…

Есть ли другой какой-либо вопрос более очаровательный, более угодный для женщин, более способный ко всем изменениям голоса, как следующий: „Сударыня, не позволите ли предложить вам рюмку вина?“

Взаимность взгляда, параллелизм двух рюмок, наполненных одной и той же влагой, взаимный поклон, сопровождаемый улыбкой, все это производит неодолимую симпатию.

Именно с такого же важного обстоятельства, с минуты, когда молния двух взглядов зажглась в пространстве, начались достопримечательнейшие успехи одного из приятелей моих, который всю жизнь питался только сердцами женщин.

Между тем как длинные лакеи, вооружась салфеткой и бутылкой, грозят уничтожить этот древний обычай, на защиту его восстают остроумнейшие люди Великобритании.

Кстати, говоря о вине и способе, каким его подают, не могу удержаться, чтоб не заметить, что чрезвычайно необходимо ставить этот нектар так, чтобы он был под рукою у каждого и гость не зависел бы в этом случае от капризов слуги. Прекрасная выдумка эти графины, нет надобности нисколько придерживаться закупоренных бутылок, это просто педантизм; пусть только будет вино хорошо, графин емок, и руке легко достать его…

Хочу, чтоб все знания гастрономов были смешаны, чтобы характеры имели между собою общие точки соприкосновения. Сажайте вместе юриста, военного, литератора, перемешайте, так сказать, все племена разговорщиков…

Часто одного новоизобретенного мороженого достаточно, чтобы прославить человека навсегда. Новость, простота, изящество вкуса — вот главные стихии хорошего обеда. Новость зависит от гениальности человека, дающего обед, но до простоты всякой может достигнуть; непозволительно, однако ж, пренебрегать изяществом вкуса. Я называю дурным вкусом возбуждать желания, когда гость не может им удовлетворить. Что это, например, за страсть, подавать прекрасную дичину третьим блюдом, в то время, как все уж наелись досыта?

Я желал бы, чтоб на всех хороших столах была разная зелень, не в большом количестве, однако ж, и отборного качества, приготовленная разнообразно, тщательно, но просто. Для чего не заимствовать у других наций их гастрономических особенностей: у французов — оливок и анчоусов, у итальянцев — макароны, у немцев — редьки и хрену?

Все эти принадлежности, когда употреблены со вкусом и соответственно, приносят обеду большую пользу.

Всякий, кто дает обеды, должен вести деятельную переписку и иметь многочисленных друзей, которые часто могут присылать ему вещи самые драгоценные; а такие присылки из далеких стран часто бывают для гостей источником необыкновенных наслаждений.

Каким специальным колером отличаются обеды, на которых красуется страсбургский пирог, приехавший из-за морей, гампширская устрица, сусексский каплун, шварцвальдский кабан!

Разумеется, что нет надобности собирать все эти богатства за один и тот же обед.

Столовая должна быть удобная, гости не многочисленны, кушанья изящны, кухня как можно ближе к столовой, чтоб не стыло, пока несут.

Вот условия достопримечательнейших обедов, при которых я присутствовал».

В середине века в моду снова вошли пышные обеды, где каждого гостя обслуживал свой лакей. Обеды «в интимном кругу» остались для семейных и дружеских посиделок.

После обеда обычно пили кофе с ликерами в гостиной. Однако молодым девушкам не рекомендовалось ни злоупотреблять кофе, ни пробовать ликеры. Также им не советовали пить вино за обедом.

* * *

После обеда Евгений Онегин с друзьями отправляются в театр. Спектакль начинается в 6 часов вечера. Онегин приезжает с опозданием и «идет меж кресел по ногам». «Кресла» — это не просто места в партере — это несколько первых рядов, перед сценой, которые, как правило, абонировались вельможной публикой. Именно эти вельможные ноги и оттаптывает (возможно, с некоторым злорадством) Евгений. Позади кресел размещались более дешевые стоячие места для смешанной публики.

Меж тем Онегин не унимается. Он совершает новую продуманную бестактность:

Двойной лорнет скосясь наводит

На ложи незнакомых дам…

Женщины в театре могли появляться только в ложах. Обычно ложи абонировала семья на весь сезон. Хотя женщины, приходя в театр, в глубине души рассчитывали поразить публику своей красотой, нарядами и драгоценностями, но откровенно «лорнировать» их, то есть рассматривать в лорнет, было, конечно, в высшей степени вызывающим поведением. Все учебники хорошего тона строжайшим образом запрещали это. Дамам, в свою очередь, не рекомендовалось лорнировать публику, а молодым девушкам — слишком долго задерживать взгляд на актерах-мужчинах и слишком пристально смотреть на подмостки в время любовных сцен. Какой-нибудь добродушный дядюшка или заботливая тетушка могли пригласить к себе в ложу племянницу-бесприданницу, и такая поездка становилась для бедной девушки незабываемым событием.

* * *

Через некоторое время Онегин покидает театр и едет домой переодеваться. Он собирается на бал. На часах где-то между семью и восемью. Бал начнется около десяти. Онегин будет «наводить красоту» часа два-три и приедет на бал ближе к полуночи.

По традиции балы начинались с полонеза — «ходячего разговора», а точнее — торжественного танца-шествия, который создавал в зале особую бальную атмосферу. Если на бале присутствовала императорская семья, то император возглавлял полонез рука об руку с хозяйкой дома, во второй паре шла императрица с хозяином. Если бал обходился без присутствия высоких гостей, полонез возглавлял хозяин вместе с самой почтенной дамой, следом шла хозяйка с наиболее почтенным из приглашенных гостей. Вместе муж с женой не танцевали никогда — это считалось дурным тоном. На русских балах были популярны полонезы Огинского, Шопена и особенно полонез из оперы Михаила Глинки «Жизнь за царя».

За полонезом следовали более легкие и эротичные танцы: вальсы, польки, кадрили, галопы. Вершиной бала мазурка. Именно к мазурке приезжает на бал Онегин.

Вошел. Полна народу зала;

Музыка уж греметь устала;

Толпа мазуркой занята;

Кругом и шум и теснота;

Бренчат кавалергарда шпоры;

Летают ножки милых дам;

По их пленительным следам

Летают пламенные взоры,

И ревом скрыпок заглушен

Ревнивый шепот модных жен.

Позже, описывая деревенский бал в поместье Лариных, Пушкин снова посвящает несколько строк мазурке:

Мазурка раздалась. Бывало,

Когда гремел мазурки гром,

В огромной зале все дрожало,

Паркет трещал под каблуком,

Тряслися, дребезжали рамы,

Теперь не то, и мы, как дамы,

Скользим по лаковым доскам,

Но в городах, по деревням

Еще мазурка сохранила

Первоначальные красы:

Припрыжки, каблуки, усы

Все те же: их не изменила

Лихая мода, наш тиран,

Недуг новейших россиян.

Здесь все очень точно. В мазурке — танце храбрых польских офицеров — мужчины имитировали движения всадника (правда, очень условно): подпрыгивали, ударяя одной ногой о другую, сильно ударяли каблуками об пол, словно пришпоривая невидимого скакуна, падали на одно колено, словно помогая своей даме сойти с коня.

Смирнова-Россет пишет: «Шик мазурки состоит в том, что кавалер даму берет себе на грудь, тут же ударяя себя пяткой в centre de gravit? (чтоб не сказать задница), летит на другой конец зала и говорит: „Мазуречка, пане“, а дама ему: „Мазуречка, пан Храббе“. Тогда неслись попарно, а не танцевали спокойно, как теперь, и зрители всегда били в ладоши, когда я танцевала мазурку».

Разумеется, все эти резкие и чересчур темпераментные па были не слишком уместны в светских гостиных. И мазурку стали танцевать по-новому, как писали современники, «легко, зефирно и вместе с тем увлекательно». Но по-прежнему мазурка оставалась любимейшим танцем россиян, и по-прежнему в финале дамы, словно в изнеможении, падали в объятия своих кавалеров. Недаром мазурка считалась танцем интимным, принять приглашение на мазурку можно было только от хорошо знакомого человека. Если молодой человек и девушка знакомились на балу (при помощи хозяйки дома или иного посредника), они могли танцевать вместе кадриль, но не мазурку и не котильон.

В мазурке есть и еще один приятный момент: когда в центре зала распорядитель и несколько пар исполняли очередную фигуру, остальные пары могли немного посидеть на стульях, выпить лимонада, угоститься мороженым. Отдых был желанным, ведь мазурка продолжалась больше часа, но не менее желанной была возможность побыть вдвоем. Пушкин пишет: «Во дни веселий и желаний / Я был от балов без ума: / Верней нет места для признаний / И для вручения письма…», имея в виду именно «мазурочную болтовню», когда кавалер мог нашептывать любезности на ушко девице и даже замужней даме. Недаром в романе «Анна Каренина» Кити так ждет, что Вронский пригласит ее на мазурку, и понимает страшную правду, увидев, как Вронский танцует мазурку с Анной.

«— Кити, что же это такое? — сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. — Я не понимаю этого.

У Кити дрогнула нижняя губа, она быстро встала.

— Кити, ты не танцуешь мазурку?

— Нет, нет, — сказала Кити дрожащим от слез голосом.

— Он при мне звал ее на мазурку, — сказала Нордстон, зная, что Кити поймет, кто он и она. — Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?

— Ах, мне все равно! — отвечала Кити».

За мазуркой следовал легкий ужин, потом могло быть еще несколько кадрилей и вальсов.

Завершался бал обычно котильоном — веселым танцем-игрой, в котором первая пара придумывала па и фигуры, а остальные пары следовали за нею. В котильон включали элементы из других танцев — польки, мазурки, вальса, использовали и специальные котильонные аксессуары — серсо, хлопушки, маски, сачки, вожжи (для игры в «лошадки»), мячики на длинных нитках (дама тащила этот мячик за собой, а кавалер должен раздавить его ногой) и т. д. Веселье в котильоне было столь непринужденным, а котильонные затеи столь непредсказуемыми, что люди, не желавшие терять достоинства, уезжали с бала еще до котильона. Так, к примеру, поступала императорская семья. Так поступает и Анна Каренина. После мазурки она уезжает с бала, несмотря на то что распорядитель уговаривает ее остаться. «Полно, Анна Аркадьевна, — заговорил Корсунский… — Какая у меня идея котильона! Прелесть!»

* * *

Можно было провести время и по-другому. Весьма популярны в то время рауты — вечерние собрания без танцев, где все время посвящалось разговорам. Современник Пушкина П. А. Вяземский называл вечера в одной из петербургских гостиных «изустной, разговорной газетой». В домах образованных людей, в кругу друзей не только обменивались светскими новостями, но и обсуждали последние новинки литературы, новые изыскания историков, последние политические новости. Именно таковы литературные вечера у директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств Алексея Оленина, у поэта Василия Жуковского, у издателей журналов А. Ф. Воейкова и Н. И. Греча. Но это были скорее исключения. В большинстве гостиных шли «разговоры ни о чем». В этом последнем искусстве больших успехов достиг Евгений Онегин.

Имел он счастливый талант

Без принужденья в разговоре

Коснуться до всего слегка,

С ученым видом знатока

Хранить молчанье в важном споре

И возбуждать улыбку дам

Огнем нежданных эпиграмм.

Популярностью пользовались и музыкальные вечера. На вечеринках гости сами запросто развлекали друг друга музыкой и пением (такой домашний концерт описан, к примеру, в повести Л. Н. Толстого «Крейцерова соната»), более изысканные ценители музыки приглашали выступить у себя дома известных исполнителей. Особенно славились в Петербурге концерты Филармонического общества в доме В. В. Энгельгардта.

Еще одной музыкальной Меккой для петербуржцев был Павловский вокзал. После того как в 1836 году до Павловска протянулась первая в России железная дорога, Павловский вокзал стал модным местом. Сюда приезжали, чтобы прогуляться по парку (он был открыт для посещения публики), пообедать в ресторане и, разумеется, опробовать новый способ передвижения с помощью «парохода» — именно так в XIX веке называли паровозы. Сначала оркестр просто играл на хорах во время обеда, затем в Павловском вокзале стали устраивать балы и наконец были организованы музыкальные вечера, в которых принимали участие А. Глазунов, А. Лядов, Ф. Шаляпин и А. Вяльцева. В течение шестнадцати сезонов на концертах в Павловске выступал «король вальса» Иоганн Штраус.

* * *

Но был ли счастлив Евгений?

Ответ вы уже знаете. Веселая светская жизнь ввергла Онегина в жесточайшую депрессию, от которой он, кажется, так и не нашел лекарства. И неудивительно: ведь в ней не было главного — смысла. Онегин не собирался делать карьеру, не нуждался в дружбе с «сильными мира сего», не хотел найти невесту с приданым, а больше в светских гостиных искать было нечего.

Эта мрачность и желчность Онегина, которая так удивляла поначалу Татьяну и казалась ей такой романтичной, впоследствии, вероятно, стала хорошо понятной героине романа Пушкина, когда она сама превратилась в «величавую и небрежную законодательницу зал», «неприступную богиню роскошной, царственной Невы». И хотя Татьяна ни на йоту не отступает от правил светского тона, она не таит от любимого своих настоящих чувств:

А мне, Онегин, пышность эта,

Постылой жизни мишура,

Мои успехи в вихре света,

Мой модный дом и вечера,

Что в них? Сейчас отдать я рада

Всю эту ветошь маскарада,

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за дикий сад,

За наше бедное жилище,

За те места, где в первый раз,

Онегин, видела я вас,

Да за смиренное кладбище,

Где нынче крест и тень ветвей

Над бедной нянею моей…

С Пушкиным и его героями соглашались многие думающие и талантливые люди XIX века. Вспомните жалобы Евдокии Ростопчиной на светское воспитание и светскую мораль, которая погубила горячее любящее сердце ее героини.

«Свет не простит естественности, свет не терпит свободы, свет оскорбляется сосредоточенной думой, он хочет, чтобы вы принадлежали только ему, чтоб только для него проматывали свое участие, свою жизнь, чтобы делили и рвали свою душу поровну на каждого… — писал в XIX веке прозаик, поэт, критик и хозяин литературного салона Николай Филиппович Павлов. — Заройте глубоко высокую мысль, притаите нежную страсть, если они мешают вам улыбнуться, рассмеяться или разгрустнуться по воле первого, кто подойдет. Свет растерзает вас…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.