Осколки державы

Осколки державы

Восточный поход Святослава раз и навсегда вышиб Хазарию из ряда великих держав, и началась агония некогда могучего государства. Каганат лежал в руинах, правящая элита разбежалась, а там, где когда-то стояли цветущие города, теперь чернели огромные пепелища. Стаи воронья кружили над местами жестоких сражений и над разгромленными печенегами хазарскими кочевьями. В столице Итиле едва теплилась жизнь, и теперь даже речи не было о том, что город воспрянет и заживет прежней шумной и бойкой жизнью, что вновь оживут многочисленные базары, а у причалов появятся торговые суда. Рана, нанесенная русами каганату, оказалась смертельной.

Но тем не менее Хазария продолжала жить еще какое-то время.

Возвращавшиеся на места разоренных городов жители отстраивали свои дома и начинали заниматься повседневными делами, постепенно вернулись уцелевшие в боях беки и тарханы, и стало казаться, что пусть и не сразу, но государство удастся возродить. Однако этим надеждам не суждено было сбыться, поскольку постоянные набеги кочевников на хазарскую территорию ослабляли и без того неустойчивое положение страны. А добил остатки каганата сын Святослава князь Владимир.

Случилось это во время грандиозного похода на Восток, который организовал киевский князь в 985 году. Причем целью этого похода были явно не хазары, а волжские болгары, поскольку вряд ли Владимир потащился бы в такую даль, затратив значительные силы и средства для того, чтобы добить потихоньку угасающую державу. Все дело в том, что, начиная с 981 года, центр своей внешней политики сын Святослава переместил на Восток, где и постарался закончить дело, которое его могучий отец так и не довел до конца – сокрушить Волжскую Болгарию. Но обо всем по порядку.

Захватив в 980 году Киев и утвердившись в нем, Владимир начал сразу же вести активную внешнюю политику, стремясь восстановить пошатнувшееся положение Древнерусского государства. Русь была ослаблена как внутренними распрями между сыновьями Святослава, так и смутой в окраинных землях, чем и пользовались враждебно настроенные соседи. Однако новый князь действовал очень решительно, и первыми, кто ощутил это на своей шкуре, были ляхи: «В лето 6489 (981). Иде Володимиръ к ляхомъ и зая грады ихъ: Перемышль, Червенъ и ины городы, иже суть и до сего дне подъ Русью».

Судя по всему, князь так крепко разбил морду своему не в меру зарвавшемуся западному соседу, что у того надолго пропало всякое желание вступать с ним в борьбу, в том числе и за эти города. А ведь кусок был очень лакомый, поскольку данные города, которые в исторической литературе называют Червенскими, имели большое стратегическое значение. Расположенные на левом берегу Западного Буга, они были отличным плацдармом как для нападения на Русь, так и для нападения на Польшу – в зависимости от того, кто ими владел. Но ничего – ляхи стерпели, утерлись и до поры до времени не высовывались, а только с опаской косились на восток. И лишь в 1018 году, после смерти Владимира, когда бушевала кровавая усобица между его сыновьями, ляхи рискнули вновь протянуть свои загребущие руки к границам Русской земли. Окаянный Святополк призвал на Русь своего тестя Болеслава I, который и заграбастал под шумок Червенские города, а также разорил Киев.

Летописец дал поистине блестящую характеристику этому польскому князю, описав как свойства его характера, так и внешний вид, в этом вы сейчас сами убедитесь: «И был у Ярослава кормилец и воевода, именем Буда, и стал он укорять Болеслава, говоря: «Проткнем тебе колом брюхо твое толстое». Ибо был Болеслав велик и тяжек, так что и на коне не мог сидеть, но зато был умен». Воистину, как живой предстает перед нами правитель Польши!

Ну да бог с ним, с Болеславом, отметим лишь, что все захваченные города с 1031 года вновь будут отвоеваны русскими и со временем войдут в состав Галицко-Волынского княжества.

Однако вернемся к Владимиру.

После войны с Польшей в этом же году князь совершает поход в земли вятичей, которые отложились от Киевского государства. И вновь победа, о чем и сообщил летописец: «Семе же лете и вятичи победи и възложи на ня дань от плуга, якоже отець его имал». Из данного текста мы видим, что, в отличие от первых князей – Олега и Игоря, Владимир проявил снисходительность, не став брать с восставших славян пеню за моральный ущерб. Не был князь скопидомом, как его предки, и не трясся над каждой беличьей шкуркой. Он оставил все, как было при его отце, посчитав, что вятичи этот благородный жест оценят.

Однако не оценили.

«В лето 6490 (982). Заратишася вятичи, и иде на ня Володимеръ и победи я въторое» – так кратко и емко сообщает об этом событии летописец. Казалось бы, эко дело, подумаешь, опять забунтовали, подавил князь бунт, и ладно, но так кажется только на первый взгляд. Достаточно вспомнить, что случилось на Руси, когда к власти пришел Игорь, и сколько лет ему и Свенельду понадобилось на то, чтобы навести в стране порядок. Сначала восстали древляне, потом уличи, на границах появились печенеги, и в итоге государство чуть не посыпалось, как карточный домик. К чести Игоря и его воеводы, они со своей задачей справились, пусть даже и не сразу и ценой большой крови.

То, что ситуация сможет повториться при вступлении на Киевский стол Владимира, было весьма вероятно, но новый князь постоянно действует на опережение, громя своих врагов поодиночке. Мы не знаем, увеличил ли он после этого похода дань для своих подданных-смутьянов, но то, что не отменил, это уж точно, недаром в «Памяти и похвале князю Русскому Владимиру» говорится об этом событии не двусмысленно – «вятичей победил и дань на них положил». Скорее всего, именно во время этого похода у князя и созрел замысел войны против Волжской Болгарии. Сын Святослава отдавал себе отчет в том, что борьба с болгарами будет трудной, но у него перед глазами стоял пример великого отца, который сумел сокрушить Хазарский каганат, государство гораздо более сильное как в военном, так и в политическом отношении.

А шансы на победу у молодого князя были изначально, поскольку в его распоряжении имелись все силы Киевской державы, да и войска поверили в своего полководца. В случае успеха перед Владимиром открывались заманчивые перспективы, поскольку, закрепившись на Волге, он мог дать новый импульс Волжско-Каспийскому торговому пути. Правда, начало войны против Волжской Болгарии пришлось отложить.

В 983 году Владимир громит ятвягов и покоряет их земли. Понятно, что не просто так пошел на это беспокойное племя походом киевский князь, ведь бороться с их набегами придется даже Даниилу Галицкому.

На следующий год забузили радимичи, и вновь молодой киевский князь ведет полки не на Волжскую Болгарию, а на славянскую землю. Очевидно, радимичи тоже вдоволь нахлебались от своих «освободителей» из Киева, а потому решили избавиться от докучливой опеки и дать бой княжеским полкам.

Но боя не получилось.

Происходившее дальше больше напоминало анекдот: командующий передовым полком воевода Волчий Хвост опрокинул на реке Пещане мятежную рать и разогнал воинство восставших. Молниеносный разгром радимичей настолько поразил современников, что породил в народной среде поговорку, которую не без удовольствия зафиксировал летописец: «Пещаньци волъчья хвоста бегають». В итоге бунтовщики вновь склонились перед Киевом, а храбрый воевода получил свое место в истории.

Лишь в 985 году Владимир начал наступление на Волжскую Болгарию, планируя поступить с ней так же, как Святослав с Хазарией. Сын, как под копирку срисовав действия отца, отправил пешую рать на ладьях по воде, а конницу пустил берегом. Правда, вместо печенегов в этот раз на Восток шли торки. «В лето 6493 (985). Иде Володимиръ на Болгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомъ приведе на конехъ» (Новгородская I летопись младшего извода). Скорее всего, князь шел на Волжскую Болгарию тем же путем, что и Святослав, – сначала по Днепру, затем по Десне и Сейму в район современного Курска, а там уж по Оке до Волги. Но самое главное было в том, что теперь он шел по своим землям и ему не надо заигрывать с вятичами, как это делал его отец.

Однако здесь неожиданную смуту в умы вносит сообщение В.Н. Татищева. Ведь если данной информации следовать буквально, то получается, что Владимир ходил в поход на Болгарию Дунайскую, а не на Волжскую. «6493 (985) год. Владимир, собрав воинство великое и Добрыню, вуя своего, призвав с новгородцами, пошел на болгар и сербов в ладьях по Днепру, а конные войска русские, торков, волынян и червенских послал прямо в землю Болгарскую, объявив им многие их нарушения прежних отца его и брата договоров и причиненные подданным его обиды, требуя от них награждения. Болгары же, не желая платить оного, но совокупившись с сербами, вооружились против него».

И действительно, откуда на Волге сербы? Вот тут появляется один момент, на который стоит обратить внимание. Дело в том, что, как уже упоминалось выше, волжских болгар часто называли «серебряными болгарами», о чем нам и сообщает «Память и похвала князю Русскому Владимиру». А потому можно предположить, что историк мог просто напутать и вместо «серебряных болгар» написать «болгары и сербы». Но это версия, и не более того. С другой стороны, ни в отечественных, ни в зарубежных источниках сведений о том, что сын Святослава, как и отец, ходил на Дунай, нет. Зато в Пискаревском летописце сказано конкретно: «О победе на Болгары, иде по Волзе».

Война с Волжской Болгарией закончилась убедительной победой великокняжеской рати – «и тако победи Болгары» (Новгородская I летопись младшего извода). Та же самая информация содержится и в других летописях – «И победи болгары» (Пискаревский летописец), «И после жестокого сражения победил Владимир болгар и сербов и попленил земли их» (В.Н. Татищев), «и серебряных болгар победил» («Память и похвала князю Русскому Владимиру»). Цитировать можно еще долго, но факт остается фактом – победа Руси налицо.

Казалось, что у князя есть все шансы сотворить с волжскими болгарами то, что его отец проделал с хазарами, но внезапно дело застопорилось. В своей предыдущей книге мы отмечали, что Владимир мог отказаться от покорения Волжской Болгарии только в одном случае – если увидел, что война становится затяжной. Враг разбит, но не уничтожен, ослаблен, но не сокрушен окончательно. А на южных границах Руси уже неспокойно, «поскольку печенеги часто страну сию, набегая, разоряли» (В.Н. Татищев). Волны кочевников начинают накатываться на порубежье, и трудно сказать, что может произойти, если князь со своим войском завязнет на Востоке. С другой стороны, война на два фронта всегда самоубийственна для любого государства, и Владимир это прекрасно понимает.

Именно в этом контексте и следует рассматривать тот примечательный диалог, который произошел между князем и его дядей: «Сказал Добрыня Владимиру: «Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не давать – пойдем, поищем себе лапотников» («Повесть временных лет»). Трудно сказать, на каких условиях произошло замирение между Русью и Волжской Болгарией, но, по логике вещей, именно последние были в нем очень заинтересованы. Победитель-то Владимир!

Об этом же конкретно говорит и Татищев, отмечая, что князь киевский «попленил земли их, но по просьбе их учинил мир с ними». Понятно, что, когда земли твои «попленены», невольно мира запросишь!

Теперь вернемся к фразе про «лапотников». С ними не все так просто. Из текста летописей мы не узнаем, нашли их Владимир с Добрыней или нет, потому что как в летописных сводах, так и в труде Татищева сведения об этом отсутствуют. Василий Никитич пишет, что после заключения мира князь «возвратился со славою в Киев, взятое же разделил на войско и отпустил в дома их». Остальные летописцы так же дружно отметили возвращение победоносной рати на Русь сразу же после заключения мира. И тоже ни слова о том, нашел сын Святослава «лапотников» или нет.

Зато из других источников мы узнаем о том, что дядя с племянником такую разновидность человеческой общности все же нашли. И даже можем узнать, кого же подразумевали летописцы под столь презрительным прозвищем – «лапотники». Как это ни парадоксально прозвучит, но под ними подразумевали хазар.

Вновь на помощь приходит «Память и похвала князю Русскому Владимиру», в которой сообщается, что князь «и серебряных болгар победил; и хазар, пойдя на них, победил, и дань на них положил». Заметим, что хазар князь именно победил, а не просто пришел и обложил данью. Значит, было сопротивление с их стороны, причем вряд ли противники встречались в чистом поле, скорее всего хазары просто закрылись в городах и сели в осаду. Итог такой тактики был печален, поскольку В.Н. Татищев, рассуждая о хазарах, обронил, «что Святослав и после него другие, грады их разорив, в Русь перевели и поселили».

От Волжской Болгарии до Хазарии путь удобен, достаточно по течению спуститься вниз по Волге – и все, вот оно, «логово прогресса», как именует каганат Лев Рудольфович Ворон. Чем занимались наши предки на захваченных территориях, мы уже знаем, а потому повторяться не будем. Что же касается возвращения домой, то, скорее всего, Владимир вернулся тем же путем, что и пришел – лишний раз продемонстрировав болгарам и вятичам свою силу. Это, конечно, лишь предположение, но довольно логичное.

Так государство хазар вновь подверглось тотальному разгрому со стороны киевских князей. Мало того, как мы видим, Владимир не ограничился лишь разгромом городов, а решил проблему более радикально, чем его отец, – он просто решил переселить этот народ и тем самым закрыть вопрос с хазарами навсегда. Ибо, если будет кому вернуться на пепелище, то все порушенное и сожженное будет восстановлено. А вот если возвращаться будет некому…

Но хазарской способности к выживанию можно было только позавидовать: «однако ж оставшиеся снова грады устроили и отдельною областию содержались» (В.Н. Татищев). Жалкий осколок некогда могучей державы, вопреки всему, продолжал цепляться за свое существование, удивляя жизнестойкостью своих соседей. Но это уже была агония. А потому невольно напрашивается вывод о том, что Хазария не была окончательно и бесповоротно уничтожена Святославом, поскольку добил некогда грозный каганат именно его сын Владимир.

О том, как поступил с хазарами Святослав и его потомки и как сложилась дальнейшая судьба этого народа, нам поведал Василий Никитич Татищев: «При нем и после многое число их в Русь переведены и по разным городам поселены, частью сами, от печенегов страдая или для сохранения жидовства, в Русь переселились и до нашествия татар часто их воспоминают; однако ж от их жидовства в Киеве после смерти Святополка II учинилось великое смятение, многих побили, из-за чего Владимир II закон на сейме 1126-го сделал: всех жидов выгнать и впредь в Русь не впущать, что и поныне выполняется».

Косвенным подтверждением того, что оказавшиеся на Руси хазары заняли довольно видное положение в обществе, служит сообщение Устюжской летописи, где говорится о приближенных к киевскому князю Святополку II особах: «Бысть Козарин Петрович при Святополке Изяславиче да Ян Вышатичь». Понятно, что имя сие означает хазарское происхождение того, кто его носит, и что для Руси оно является совершенно чужим. Поэтому и выделено оно, чтобы с кем иным не перепутать. Хазары мимикрировали и стали Петровичами. Умели они приспособиться к местным условиям. Теперь и Петрович, и Рудольфович, и даже Сидорович мог оказаться не обязательно славянином.

Впрочем, в русских былинах мы встречаем персонажа с похожим именем – Михайло Козарин. В Киевском былинном цикле это заезжий богатырь, который приехал из Галича на службу к Владимиру Святославичу.

Как видим, те хазары, которым удалось уцелеть после похода Владимира и восстановить свои города, не сумели сдержать натиска печенегов и все же были вынуждены покинуть свои земли. И отправились они по большей части именно на Русь. Правда, данное переселение вскоре вышло Руси боком, поскольку, оказавшись на ее землях, осмотревшись и сделав соответствующие выводы, хазары занялись тем, что умели делать лучше всего – выколачивать деньги с окружающих их людей. Они настолько ловко опутали своей паутиной Киев, что потребовалось грандиозное народное выступление, чтобы разорвать эту сеть и вышвырнуть незваных пришельцев с Русской земли.

Проиграв в честной борьбе, хазары перешли к подрывной деятельности, предприняв попытку проделать на Руси тот же самый трюк, что когда-то иудеям удалось проделать в самой Хазарии. То есть попытаться привить русскому кагану иудейскую веру. Раз нет силы, значит, надо действовать тонко. Издаля. Поэтому когда сын Святослава выбирал веру, то хазарские «мудрецы» пришли и к нему. «Се слышев жидове козарстии, приидоша к Володимеру» (Пискаревский летописец). Владимир не отказывал в беседе никому. Выбор, который ему предстояло сделать, был чрезвычайно важен. Что ж, хазарские иудеи так хазарские иудеи, почему бы князю и не послушать в научно-познавательных целях их россказни. Правитель Киева дал «добро», и агитаторы, несущие в массы идеи о пользе иудаизма, предстали перед его светлыми очами. Автор «Повести временных лет» блестяще описал дальнейшую дискуссию: «Слышали мы, что приходили болгары и христиане, уча тебя каждый своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого Бога Авраамова, Исаакова и Иаковля». И спросил Владимир: «Что у вас за закон?» Они же ответили: «Обрезаться, не есть свинины и заячины, соблюдать субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» Они же сказали: «В Иерусалиме». А он спросил: «Точно ли она там?» И ответили: «Разгневался Бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». Сказал на это Владимир: «Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны? Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?»

Владимир был умен. Знал князь, о чем говорил, поскольку недавно сам огнем и мечом прошелся по землям хазарских иудеев и вновь рассеял последователей иудаизма по миру, лишив их очередной обетованной земли. Простым на первый взгляд вопросом «А где земля ваша?» он срезал хазарских проповедников и поставил жирную точку в дискуссии, поскольку дальше горе-миссионеры только оправдывались.

Вот и все. Попытка хазар с помощью Владимира насадить свою веру на Руси потерпела крах, и они постепенно сходят с исторической сцены. И если князья Дир и Осколд освободили Киев от хазарской дани, а Олег Вещий отжал у них громадные славянские территории, то Святослав могучим ударом обрушил величественное здание каганата. А его сын сровнял некогда могучую державу с землей. Казалось бы, все ясно и понятно, но…

Дальше все как в детском стишке. «Вновь раздался грозный рык, и на «сцене» Лев возник». Да-да, Лев Рудольфович Прозоров, о котором мы столь неосмотрительно забыли, но он ничего не забыл. Сдвинув брови теремком и метая по периметру молнии из разгневанных очей, «ведущий историк языческой Руси» стал вещать о внешней политике князя Владимира Святославича. Он, как всегда, строг и непреклонен: «Ежегодные нападения на соседние народы. Вятичи, радимичи, ятвяги.

Что характерно, все – либо славяне, либо предельно близкие славянам балты, поклонявшиеся практически тем же божествам – Диву-Диевсу, Перуну-Перкуну, Велесу-Велсу, Ладе.

Я не в силах избавиться от впечатления, что Владимир (или Добрыня) тогда уже приучал своих бойцов видеть врагов в воинах, взывающих к Перуну, рубить заслоняющихся деревянными чурами стариков, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек».

Снова девки, снова красные и снова в слезах и стонах! Лев Рудольфович уже собаку на данной теме съел, применяя такой истасканный прием в дело и не в дело. Как только вздумается именитому литератору слезу из читателя выжать, так тут же на страницах его работ появляются стонущие, плачущие, кричащие и совершенно беспомощные русские девки. Так и хочется сказать: уймитесь, Лев Рудольфович! Оставьте девок в покое! Измочалили вы уже их своими россказнями.

Что больше всего поражает в данном абзаце, так это то, как умело «ведущий историк» включает двойные стандарты. Создается впечатление, что писатель в свое время в качестве почетного гостя присутствовал на заседаниях госдепартамента США и там научился этой гнусности. Ведь, по большому счету, Владимир на Востоке продолжает дело своего отца, и, как мы помним из летописных свидетельств, он даже дань на вятичей возложил такую же, как и Святослав. И что же получается – за одно и то же деяние отец и сын удостаиваются от писателя совершенно противоположных оценок! Что позволено Святославу, то не позволено Владимиру! Святославич заново собирает начавшее разваливаться после усобицы государство, приводит под власть Киева отпавшие славянские земли, но если за подобные деяния Игорю и Вещему Олегу Ледокол Язычества поет хвалу, то Владимира за то же самое кроет на чем свет стоит: «Начал с грабежа соседей, выбирая послабее и побогаче. Ятвяги, радимичи, вятичи, опять вятичи, ляхи… Что жертвы набегов были братьями по языку, крови, вере, его не волновало ничуть». Странно слышать причитания Ворона по поводу ятвягов, которые совершали на Русь набеги с завидной регулярностью. А причислять их к тем, кто «побогаче», можно только грибов нехороших объевшись. Ятвяги – богатое племя?! Жаль, они об этом не знали! Может, перестали бы ерундой заниматься да пограничные русские городки жечь. Ну а то, что Лев Рудольфович в эту компанию и ляхов записал, вообще не лезет ни в какие ворота. Барбара Брыльска вместе со всем польским кинематографом, Генрик Сенкевич, другие польские литераторы, «Болек и Лелик», в конце концов, все это прекрасно, и отмахиваться от этого нельзя. Но от фактов тоже не отмахнешься, они вещь упрямая. А говорят они о том, что именно ляхи-поляки на протяжении 1000 лет были злейшим и постоянным врагом сначала Древнерусского государства, затем Московской Руси и, наконец, России. Для солидности добавим сюда и войну с белополяками в 1920-м, а также деятельность Польши накануне Второй мировой войны. Мало кто знает, что ляхи приняли активное участие в разделе Чехословакии после Мюнхенского сговора и вместе с Германией урвали себе приличный кусок ее территории.

Оцените сами: обры, хазары, печенеги, половцы, монголы, Казанское и Крымское ханства – все они были для Руси врагами лютыми-смертельными, но в итоге исчезли, их просто смело ветром истории. А ляхи остались, с ними конфликт тлел постоянно, порой превращаясь в огромный костер ненависти и злобы, порой затихая. Они только и ждут момента, чтобы воспользоваться трудным положением сначала Руси, а потом России и ударить исподтишка. И желательно в спину. Потому и заявление Льва Рудольфовича по меньшей мере странно.

Ну да бог с этими ляхами, дальше идет разбор похода князя Владимира на Волжскую Болгарию. Для начала поборник славянского единения в мировом масштабе делает попытку записать волжских болгар в славяне, а затем устраивается на стульчике поудобнее и продолжает вещание: «После первых же стычек Добрыня подходит к Владимиру и заявляет: «Посмотрел я пленных, все в сапогах, эти дани платить не будут. Пойдем, поищем лапотников». Владимир соглашается – и заключает мир с болгарами».

После таких откровений поневоле задашься вопросом: доколе языческий Лев будет нести всякую околесицу, подгоняя любое историческое событие под свои нестандартные теории? Во всех летописях прописано, что Владимир болгар победил и заключил с ними почетный мир, но Прозоров этого видеть не желает. У него свой подход к истории.

Провозгласив здравицу в честь языческих князей, писатель вновь сосредотачивает свое внимание на ненавистном персонаже: «А их наследник выбирает врага побезопаснее, ищет в противники безответных «лапотников». Что тут еще скажешь?»

А что по этому поводу говорит народная мудрость? Помолчишь – за умного сойдешь!

Если следовать этой мудрости неукоснительно, то тогда у вас, гражданин писатель, совесть будет чище, а у нас работы меньше. А так каждый раз приходится разбираться с этой канителью по новой. В данный момент хотим обратить ваше внимание на одну странность. Из длинного перечня противников князя Владимира, приведенного Прозоровым, тех, на кого он ходил походами в начале правления, внезапно выпал один – хазары. Ход мыслей литератора понятен – каганат уничтожил его кумир Святослав, а значит, Владимиру побеждать и облагать данью было некого. У чуда-юда должен быть только один победитель! А отсюда и все остальное, поскольку, по понятиям автора, что-либо полезное содеять для Руси Владимир Святославич был просто не в состоянии. И уж тем более добить столь ненавистный сердцу Прозорова каганат.

Однако при этом хочется отметить тот факт, что сами легендарные князья относились к Хазарии с куда большим почтением, чем их ярый поклонник из XXI века. Недаром они носили титул каган, который за ними признавали правители других держав. Причем носили они его достаточно долго.

Первое упоминание о нем мы встречаем в «Бертинских анналах», где сказано, что в 838 году к императору Феофилу II прибыли послы, «которые утверждали, что их, то есть их народ, зовут Рос; по их словам, они были направлены к нему царем их, называемым хаканом, ради дружбы». Затем об этом говорит Ибн Русте: «Что же касается ар-Русийи… У них есть царь, называемый хакан русов». Император Византии Василий I называет князя Осколда «прегордым каганом северных скифов», тем самым признавая за ним этот титул. Митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати» вспоминает «великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава». А затем похвала «благоверьному кагану Ярославу, сыну Владимирю».

В Софийском соборе в Киеве есть граффити, датированное второй половиной XI века, в котором содержится просьба к Богу о помощи «кагану нашему».

Вряд ли бы князья огромного молодого государства приняли титул правителя той страны, которую презирали! Хазарский каганат был мировой державой, и это понимали все правители, чьи земли граничили с владениями Божественного кагана. Даже когда Хазария рухнула, память о ее величии осталась. Потому и приняли киевские князья титул своего восточного соседа.

Это понятно всем, кроме «ведущего историка языческой Руси».

Однообразие и предсказуемость его утверждений со временем утомляют. То, что язычники хорошие, а все остальные плохие, уже давно понятно всем, кто знаком с творчеством Прозорова. Ничего нового, судя по всему, он уже измыслить не в состоянии. Поэтому мы расстанемся с неугомонным Львом и посмотрим, сохранились ли в наших летописях какие-либо еще упоминания о хазарах. Такие сведения мы обнаруживаем. Итак…

Две рати застыли друг против друга на краю раскисшего поля. Моросил мелкий осенний дождь, по хмурому октябрьскому небу бежали обрывки туч, а резкие порывы ветра трепали десятки знамен и стягов, которые реяли над русскими полками. Здесь, на Нежатиной ниве, 30 октября 1078 года на одной стороне поля встали плечом к плечу дружины киевского князя Изяслава, его сына Ярополка, брата Всеволода и племянника Владимира Мономаха. А по другую сторону стояли полки его племянников – Бориса Вячеславовича и Олега Святославича.

Приз, который получал победитель, был поистине бесценен, поскольку на кону стояло Черниговское княжество. И с той и с другой стороны были собраны немалые силы, но для Олега и Бориса ситуация осложнялась тем, что нанятая ими половецкая орда еще не подошла. А вот их противники стянули все свои силы в кулак, и этот кулак грозил разнести вдребезги полки двоюродных братьев. Умница Олег все это прекрасно видел, а потому всячески отговаривал своего воинственного кузена от необдуманных шагов, предлагая решить дело с дядьями миром и выговорить себе достойный удел без пролитья крови. Но Бориса понесло, и он только скалился в ответ на разумные речи двоюродного брата: «Смотри, я готов и стану против всех»!

Это потом уже, когда итоги битвы станут всем известны, летописец задним числом впишет в свод свое суждение о князе Борисе и его поступках: «Похвалился он сильно, не ведая, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать, чтобы не хвалился сильный силою своею». Впрочем, не Борис Вячеславович первый и не он последний, кто забывал старинную русскую поговорку: «Не хвались на рать едучи». Князь рвался в бой, и Олегу, несмотря на все его старания, так и не удалось удержать своего родственника от неразумного шага. Как заметил Татищев: «И, так похвалясь, пошли на бой».

Князь Изяслав в окружении родичей наблюдал, как разворачивается вражеская тяжелая конница, как теснее сбивают ряды неприятельские пехотинцы, вот-вот готовясь пойти в атаку. Киевские дружинники готовы были достойно встретить этот удар и нанести в ответ свой. В островерхих шлемах, с червлеными щитами на левом плече, закованные в брони, молчаливые и насупленные, всадники ждали команды князя. Кони под ними переминались с ноги на ногу, иногда нетерпеливо встряхивая головами. Сам Изяслав сидел на коне подчеркнуто прямо и горделиво. Мелкий противный дождь холодными каплями брызгал в лицо, заставляя князя ежиться от сырости и холода. На бармице собрались капли, мешая князю сосредоточиться и немного раздражая. Быстрее бы уже начать. Он отер ладонью водный бисер и надел кольчужную рукавицу. Прежде чем дать последнюю команду, Изяслав еще раз окинул взором своих соратников – меченных шрамами, сечами испытанных, бедами проверенных. Такие не подведут. Отвлекаться больше было некогда. Время пришло. Было видно, как мелькнуло алое корзно Бориса, который выехал перед гриднями и, взмахнув мечом, повел дружину в атаку. Кони дружно ударили копытами в чавкающую грязь, начав медленно и тяжело брать разбег. Вытягиваясь в клин, они устремились на правое крыло великокняжеской рати.

Взметнулся над всадниками стяг Изяслава. Рев боевых рогов дружин Всеволода и его сына Владимира разорвал осенний воздух, и навстречу набирающему атакующую мощь клину двинулись закованные в броню переяславские гридни. С каждой минутой кони убыстряли свой бег, яростно хлопали на ветру княжеские стяги, а идущие в атаку бойцы опустили копья и прикрылись большими червлеными щитами.

Следом за конницей, увязая по щиколотку в грязи, оскальзываясь и матерясь, все больше отставая от своих главных сил, пошли в атаку пешие полки враждующих князей. Тысячи ратников, сжимая в руках боевые топоры, палицы, шестоперы и рогатины, ринулись навстречу друг другу. Две злые волны столкнулись на середине поля, и началась отчаянная рукопашная. Лязгало и гудело железо, трещало дерево, и только яростная ругань порой пробивалась сквозь весь этот невообразимый шум. От ударов раскалывались щиты, а копья, не сломленные в первой стычке, отбрасывались за ненадобностью, ибо только мешали рукопашной схватке. Теперь на поле боя царствовали кистень, булава, а то и засапожный нож. Десятки павших и раненых были моментально втоптаны в грязь озверевшими воинами, которые, кроме схватки и собственного врага, перестали что-либо замечать.

Конные дружины схлестнулись в жестокой рубке. Удача сразу же отвернулась от Олега и его воинства. В первой же сшибке от сильного копейного удара князь Борис вылетел из седла и тут же был затоптан копытами коней своих же, мчавшихся позади него, дружинников. Такой быстрой и нелепой смерти молодого князя никто из его людей не ожидал. Битва еще не успела начаться, а одна из сторон уже осталась без своего предводителя. Такого расклада Олег с воеводами даже предположить не могли! Дружинники растерялись, опешили, осадили коней и затоптались на месте. Ситуация сразу стала критической и могла обернуться полным крахом. Воеводы изо всех сил старались сплотить вокруг себя гридней, но им нужен был князь. Чтобы ободрил воинов и снова повел их в бой.

Что-то предпринимать нужно было немедленно. Малейшее промедление грозило катастрофой. Олег понимал, что гибель Бориса скажется самым негативным образом на ходе сражения. Противник и так сильнее, а после гибели брата шансы на победу стали вовсе минимальными. Войска долго не продержатся. Оставался единственный шанс. Небольшой, но и его надо было использовать. И Олег поскакал туда, где под напором перяславцев откатывалась назад дружина Бориса. Крича до хрипа и срывая горло, он сбросил с намокших от напряжения волос свой золоченый шлем и постарался привлечь к себе внимание отступающих гридней. Укрепив княжеский стяг, Олег показывал воинам, что князь есть и он рядом. Что он сражается вместе с ними, а значит, есть шанс на победу, есть ради чего драться. Он успел, да и действия воевод оказались своевременными. Отход удалось остановить, и сеча продолжилась с прежним остервенением. Теперь, когда князь видел, что воины погибшего Бориса будут рубиться до конца, он посчитал, что пришло время для нанесения решающего удара. Используя свой последний шанс, Олег Святославич решил всеми имеющимися в его распоряжении силами ударить по вражеской пехоте и, развалив ее строй, обратить в бегство. Если план удастся, то, пользуясь суматохой и неразберихой, на плечах бегущей пехоты навалиться на дружину Изяслава и разбить ее раньше, чем Всеволод и Владимир добьют гридней Бориса.

Потянув из ножен меч, Олег приказал трубить атаку, и монолитный строй его дружинников обрушился на пешее киевское воинство. Пехоте всегда тяжело противостоять тяжелой коннице, особенно профессиональной. Какое-то время ратники Изяслава сдерживали натиск, а затем начали отступать. Видя, что его пешая рать вот-вот побежит, Изяслав велел своему сыну Ярополку с киевскими гриднями обойти полки Олега и ударить им в тыл. Остановив своего рысака гнедой масти прямо посреди сечи, Изяслав тяжело спрыгнул с коня и, взяв в руки громоздкий боевой топор, который не каждому было по силам поднять, отправился в самую гущу сечи. Туда, где отчаянно напирала вражеская пешая рать.

Появление в первой шеренге бойцов самого киевского князя быстро изменило настроение воинов. Был Изяслав ростом высок, плечист, и силушкой бог его не обидел. Могучий, грузный, повадками похожий на медведя и гнувший руками подковы, он один мог изменить ситуацию на этом участке боя. Страшными ударами князь громоздил вокруг себя вражеские тела, с одного замаха раскалывая щиты и головы, разрубая шишаки да панцири, отсекая конечности. Жилы на его шее вздулись, а лицо стало багровым от напряжения, но он, не останавливаясь, не переводя дыхание, вел свою кровавую охоту. Олеговы ратники шарахались в разные стороны от такой машины для убийства. А исполин в забрызганных кровью и грязью доспехах, утробно рыча, упорно продвигался вперед, ведя в атаку своих бойцов. Смяв вражескую пехоту, пешая киевская рать врезалась в ряды конных дружинников Олега, и те подались назад. Теперь бой кипел всюду. Строй был потерян. Всадники и пешие воины смешались в общую свалку. Изяслав, увлеченный боем, глубоко вклинился в неприятельские построения. Он видел страх в глазах простых пешцев, видел, как они избегают встречи с ним лицом к лицу, очевидно понимая, что на этом поле он и есть сама смерть. Это была его охота. И Изяслав продолжал прокладывать свой кровавый путь, не зная ни усталости, ни жалости. Казалось, что нет на земле силы, способной остановить его, способной принять его вызов. Но тут один из вражеских всадников, в разодранной в клочья кольчуге, оставшийся без щита, но еще хранящий боевой пыл, подъехал к нему сзади и нанес короткий, сильный, стремительный удар копьем в плечо. Тяжелое обоюдоострое перо пробило панцирь, кольчугу и глубоко вошло в тело. Изяслав грузно рухнул лицом в вязкую холодную грязь. Рухнул, разбрызгивая по сторонам черные, как вороново крыло, комья и роняя наземь свой громадный боевой топор. Упал, чтобы уже никогда не подняться.

И натиск киевлян замедлился.

Но в этот момент в тыл полкам Олега ударили гридни Ярополка, а переяславцы Мономаха сумели наконец опрокинуть дружину Бориса и погнали ее прочь с поля. Вот тут воины Олега дрогнули. Дружинники стали разворачивать коней и убегать с места сражения, пехота какое-то время отбивалась, а затем, бросая оружие и стяги, также обратилась в бегство. Видя, что все кончено, Олег бросил в ножны свой окровавленный зазубренный меч и, уповая теперь лишь на резвость коня, покинул поле битвы. Разгром был полный, большая часть воинства мятежных братьев была перебита или попала в плен – «а прочие либо побиты, либо пленены» (В.Н. Татищев).

Пока победители скорбели по погибшему киевскому князю и делили добычу, Олег стрелой летел на юг, надеясь укрыться в Тмутаракани, где княжил его старший брат Роман Святославич: «и побежал Олег с небольшой дружиной, и едва спасся, убежав в Тмутаракань» («Повесть временных лет»). В Тмутаракани беглеца приняли со всевозможным почетом, и брат Роман сразу же обозначил перспективы их ближайшего будущего: оружие не складывать, мира с родичами не иметь, а поднять половцев и идти на Русь добывать себе удел. Хотя бы тот же Переяславль отобрать у Всеволода.

Сказано – сделано, и в 1079 году князь Роман во главе половецкой орды пришел к Переяславлю. Всеволод, который после битвы на Нежатиной ниве стал не только киевским князем, но и сумел наложить лапу на Чернигов, вызов принял. На выручку городу явились киевская и черниговская дружины, но Всеволод не хотел лить русскую кровь, а потому решил действовать хитростью. В «Повести временных лет» об этом написано кратко и емко: «Всеволод же стал у Переяславля и сотворил мир с половцами. И возвратился Роман с половцами назад, и убили его половцы, месяца августа во 2-й день. И доселе еще лежат кости его там, сына Святослава, внука Ярослава». Правда, Татищев существенно дополняет это известие, когда рассказывает о реакции князя Романа на действия союзных половцев: «Роман, видя то, озлобился на князей половецких, что его обманули, из чего учинилась между ними вражда, и половцы убили Романа августа 20-го дня, кости же его лежат и до сих пор там». Князя понять можно, а реакция его на происшедшее вполне естественная, поскольку союзники, мягко говоря, его просто продали. В ответ Роман, наверное, сказал ханам все, что он думает о них и их предках до последнего колена включительно, а те этого не стерпели. Князь погиб, а на Руси одним смутьяном стало меньше.

Но пострадал от своей несдержанности не только Роман. Все это вышло боком его брату Олегу, который в это время находился в Тмутаракани. И вот здесь на сцену выходят хазары. Вот что сообщает об этом «Повесть временных лет»: «А Олега хазары, захватив, отправили за море в Царьград. Всеволод же посадил в Тмутаракани посадником Ратибора». Вот так, коротко и ясно. Татищев же опять сообщает более подробную информацию: «А казары, озлобясь на Олега, брата его, поймали и свезли за море в Константинополь и отдали в заточение».

Вот как бывает – Роман озлобился на половцев, и те его убили, а хазары озлобились на Олега, налетели, повязали и отправили в неизвестном направлении. Если же говорить о хазарах, то это были, скорее всего, потомки тех, кто проживал в Тмутаракани еще до похода Святослава на Восток и, в отличие от своих многочисленных соплеменников, не ударились в бега, а остались на родине. С другой стороны, там однозначно проживали и потомки тех, что бежали в Тмутаракань из разрушенных воинами Владимира хазарских городов, спасаясь от мечей русов. Правда, в данный момент они являлись подданными тмутараканского князя, что и подтверждается информацией Татищева: «Сии казары, по-видимому, подданными были». Поэтому ничего удивительного в том, что в этом русском княжестве проживало достаточно много хазар, мы не видим. Государства нет, а народ остался!

Здесь мы имеем возможность наблюдать довольно интересный исторический парадокс. Дело в том, что, приняв иудаизм, хазары теперь невольно повторяли судьбу своих учителей-иудеев, которые в данный момент так же не имели своего государства, хотя и существовали как народ. Ведь, как мы помним, достаточно много хазар оказалось на Руси, где они и проживали до поры до времени. Воистину, с кем поведешься…

Но нас в данный момент интересует другой вопрос: почему хазары Тмутаракани так озлобились на Олега, что, повязав его по рукам и ногам, отправили в Константинополь? Что им за польза была от этого? И чью волю при этом они исполняли? Бытует версия о том, что это было сделано по приказу византийского императора. Ничего невероятного нет. Прецеденты, когда базилевсы вмешивались в жизнь Тмутараканского княжества, были. И самый показательный из них связан с судьбой князя Ростислава.

Он был сыном новгородского князя Владимира Ярославича, старшего сына мудрого Ярослава. Иоакимовская летопись дает ему такую характеристику: «Сей Ростислав был муж в воинстве храбрый, возрастом средний, лицом красивый, милостив убогим» (В. Татищев). «Бе бо Ростислав муж добр на рати, возрастом леп, лицем красен и милостив убогим и нищим» (Пискаревский летописец). О том же и «Повесть временных лет»: «Был Ростислав муж доблестный, воинственный, прекрасен сложением и красив лицом и милостив к убогим». Как говорится, ничего лишнего.

Судьба князя была сложной, поскольку его отец, Владимир, умер в 1052 году, так и не побывав на Киевском престоле. А соответственно этого права лишался и Ростислав вместе со своими потомками. Но это было еще полбеды. Молодой князь получил в удел Ростов и Суздаль и был этому рад, но в дальнейшем дядья, отняв у Ростислава этот удел, перевели его во Владимир-Волынский. По сообщению Иоакимовской летописи, князь, «не желая тем доволен быть», решает сам стать хозяином своей судьбы и бежит из своего удела в Тмутаракань, откуда и изгоняет своего двоюродного брата Глеба, сына Святослава Ярославича. Вот здесь, далеко от Киева, в окружении недружественных к Руси народов, Ростиславу есть где развернуться и найти применение своим многочисленным талантам.

Но это понимают и на Руси. Черниговский князь Святослав, отец изгнанного Глеба, собирает полки и идет на Тмутаракань. Однако Ростислав неожиданно уходит из города, и черниговская рать занимает Тмутаракань. Но вот что интересно – ни один летописец не упрекает Ростислава в трусости, все в один голос заявляют о том, что князь просто не желал проливать кровь родичей. Князь оставил столицу княжества «не потому, что испугался Святослава, но не желая против своего дяди оружия поднять» («Повесть временных лет»). «Ростислав вышел из города и удалился, не желая против стрыя своего оружия поднять» (Иоакимовская летопись). «Ростиславъ же выступи кроме из града, не убоявъся его, нь не хотя противу строю своему оружиа взяти» (Новгородская I летопись младшего извода). «Ростислав же отступи кроме града, не бояся его, но не хотя противу стрыеви своему оружия взяти» (Пискаревский летописец).

Случай довольно редкий в истории Древней Руси, когда один князь в борьбе за удел по моральным соображениям не вступает в вооруженную борьбу с претендентом. Но Ростислав был не только порядочным человеком, он был еще и прекрасным стратегом, поскольку понимал, что Святослав вечно сидеть в Тмутаракани не будет, у него и на Руси дел полно. В итоге все так и получилось – едва черниговский князь ушел, оставив Глеба в Тмутаракани, а Ростислав уже тут как тут. «Ростислав же, придя, снова выгнал Глеба, и пришел Глеб к отцу своему. Ростислав же сел в Тмутаракани» («Повесть временных лет»). Вот и все, и никакой крови.

И началась для Тмутаракани другая жизнь. Новый князь никуда из нее уходить не собирался, а решил сделать ее своей вотчиной, чтобы завещать детям и внукам. Ростислав понимал, каким злом является существующий на Руси порядок наследования уделов не по прямой линии, от отца к сыну, а от брата к брату. Поскольку сам с лихвой нахлебался этого счастья. Отсюда его действия и дальнейшие планы на будущее. Ведь как только Ростислав здесь закрепится окончательно, то никто и никогда его отсюда не выбьет, поскольку полкам от Руси до Тмутаракани топать и топать, а брать город долгой осадой тоже бессмысленно – нужен флот и масса времени. А это князья вряд ли себе могут позволить, поскольку в степях появился новый опасный враг – половцы.

Начал молодой правитель очень хорошо: «Ростислав, сын Владимиров, князь Владимира и Червени, брал дань от косогов и ясов и от иных стран» (В.Н. Татищев). Это подтверждается всеми летописными сводами. А значит, Ростислав совершает походы против этих народов, и походы победоносные, потому что просто так дань платить не будет никто. Князь действует молниеносно, по примеру своего великого предка Святослава, поскольку все это он успевает сделать в течение года. Причем действительно действует настолько успешно и делает столь солидный задел на будущее, что вызывает страх у могущественной Византии. А это дорогого стоит!

«Сего убоявшеся грецы», – сообщает Пискаревский летописец. Эту же информацию подтверждают все остальные летописные своды, которые ведут рассказ об этих драматических событиях. И это в самом начале правления, а что же будет дальше? А дальше вывод напрашивается простой: как только Ростислав почувствует себя достаточно сильным, он одним ударом прихлопнет все владения Империи в Крыму. И не поморщится. Пример князя Владимира Святославича, взявшего Херсонес у Ростислава перед глазами, а из Тмутаракани до этого форпоста Византии в Тавриде рукой подать.

Но силой ромеи ничего уже не могут с Ростиславом сделать, он уже слишком силен, и вооруженный конфликт с ним может привести к самым тяжелым последствиям для Империи в Крыму. В таком случае на первый план выходят хитрость и подлость.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.