Властитель Азии

Властитель Азии

После победы при Иссе политика Александра вошла во вторую фазу. Несмотря на то что у него была невыгодная позиция в теснине Александретты, Дарий не смог использовать свое преимущество, а его бегство посреди сражения должно было убедить Александра, что ему больше нечего опасаться этого врага. Более того, как видно из его речи, обращенной к полководцам перед осадой Тира, он верно рассчитал, что поражение Дария приведет к отходу персидского и финикийского флота из Эгейского моря и, следовательно, спартанский царь Агис не сможет получить поддержки, на которую рассчитывал. Поскольку это укрепляло его положение на родине, Исс помог сбросить Александру путы союза; теперь, какую бы политику он ни предложил по отношению к нему, он мог быть уверен, что у Антипатра хватит сил осуществить ее на практике. Сразу после битвы при Иссе Дарий впервые обратился к Александру, прося отпустить его мать, жену и детей, и именно тогда в своем ответе Александр назвал себя «владыкой Азии». Хотя до завоевания всей Азии ему было еще очень далеко, он уже тогда понял, что эта победа открыла ему путь, по которому он намеревался следовать, пока его могущество не перерастет в могущество гегемона союза и царя Македонии и не сделает его императором.

В Мемфисе коронация и последующее обожествление на шаг приблизили его к этой цели. Хотя в глазах его соратников коронация была простым актом подчинения египтян, такой мистически настроенный человек, как Александр, должно быть, рассматривал это как важный знак, и, что бы его ни заставило это сделать, он все же предпринял труднейший переход через Ливийскую пустыню для разговора с богом, который принял его как сына. Через несколько месяцев он одержал вторую свою победу над Дарием при Арбелах и занял Вавилон, где перво-наперво озаботился тем, чтобы выглядеть в глазах вавилонян мстителем за их богов[216].

В Вавилоне он радикально изменил свою политику. Его ранние завоевания можно описать как «оккупирование провинций» Персидской империи; в тех, которые находились западнее Тигра и где проживало неиранское население, он мог успешно играть роль освободителя. Восточнее лежала родина иранцев, люди там почитали персидскую монархию и идея освобождения не имела смысла. Психологическая война, которая приносила такой богатый урожай, оказалась здесь не действенной, и Александр столкнулся с серьезным внутренним сопротивлением. Его база находилась в 1500 милях от него, и, хотя он об этом не знал, ему предстояло пройти еще 2 тыс. миль до полного завоевания Персидской империи. Прежде его политика освобождения оккупированных провинций и умиротворения их граждан позволяла ему не рассеивать относительно небольшую армию; как долго мог он рассчитывать сохранять ее в провинциях, в которых местное население было лояльно по отношению к Дарию и не желало подчиняться? Кроме того, проиграй он хоть одно сражение к востоку от Тигра, весь его тыл мог поднять восстание. Пока иранские провинции оставались ему враждебны, он должен был бы оставлять сильные гарнизоны по пути своего продвижения вперед, а у него для этого не хватало войск. Что же тогда ему оставалось делать?

Его решение было удивительным. Поскольку он не мог больше привлечь на свою сторону народ, он решил привлечь на свою сторону правителей. Не с помощью взяток – персидским способом – и не потому, что у него не было золотых и серебряных слитков; и мы не знаем ни единого случая, когда он пользовался подкупом, – будучи царем Македонии и избранником Аммона, он считал это недостойным. Александр решил воспользоваться своими заслугами и трусостью Дария и вместо того, чтобы править единолично только с помощью победителей-македонцев, разделить власть и ответственность с побежденным врагом. Теперь он обращался не к народу, а к сатрапам, в чьих глазах Дарий был окончательно дискредитирован. Разве не выгодно для них признать его царем и сохранить свои сатрапии и не оставаться верными человеку, который дважды бросил свою армию и чья трусость уже лишила его короны? Он апеллировал к их собственным интересам.

Каким образом он мог провести в жизнь свою политику? Его гений подсказал способ. Мазей, бывший сатрап Сирии, который столь доблестно командовал правым персидским флангом в сражении при Арбелах, нашел приют в Вавилоне, и, когда Александр объявился там, Мазей приветствовал его как победителя. В глазах Аристотеля Мазей был варваром, и обращаться с ним следовало как с рабом. Но еще со времени беседы с философом Псаммоном в Египте Александр изменил свои взгляды, и, поскольку в его глазах мужество было величайшей доблестью, которым отмечались «знатные и лучшие», он предложил сатрапию в Вавилоне Мазею – который в свое время был его самым опасным врагом.

Это было гениальным решением, уникальным во всей истории войн. Многие полководцы переметнулись на сторону врага, многие были подкуплены или по принуждению служили победителю; но никогда прежде победитель не назначал на должность сражавшегося против него до конца противника, почти что на поле боя, чтобы получить единственную приемлемую гарантию победы: союз между победителем и побежденным, который, хотя бы теоретически, будет способствовать сохранению мира и в котором знатные и лучшие будут управлять совместно. Таким образом политика сотрудничества[217] должна была сменить политику освободительную; по мере продвижения Александра каждый сатрап, который последовал примеру Мазея и сдавался без боя, сохранял свою сатрапию, и со временем македонцы перестали замещать их.

Чтобы избежать опасностей, сопряженных с такой политикой, Александр, как, например, в Ливии, лишил персидских сатрапов военного контроля и вручил его македонцам[218], он продолжал назначать персов, пока не покорил Согдиану, после чего вновь обратился к македонцам. Причины этого понятны: стратегическая значимость этих назначений упала; он собирался покорять Индию, где не было персидских сатрапов, поэтому он либо назначал управлять провинциями македонца, либо входил в союз с индийскими раджами, например с Таксилом и Пором. Возвратившись из индийского похода, он обнаружил, что несколько персидских сатрапов воспользовались его отсутствием и злоупотребляли своей властью, таких он сместил; ко времени его смерти лишь три сатрапии управлялись персами. Хотя это говорит о том, что назначение персидских сатрапов не было столь успешным с административной точки зрения, как рассчитывал Александр, это не отменяет того факта, что стратегически это мера на время сработала. Она позволила Александру не отвлекать силы армии, необходимые для индийского похода, как и в случае с освободительной политикой, которая сохранила ему армию до прибытия на Тигр. После того как он переправился за Инд, не оставалось сомнений, что по мере продвижения его на восток все больше его людей будут заняты в гарнизонах и на линии коммуникаций, поэтому, когда он подошел к Биасу, у него оставалось слишком мало сил для успешного продвижения дальше в восточном направлении. Такая ситуация, несомненно, возникла бы и раньше, не проводи он политику освобождения и сотрудничества, и это лишь доказывает его мудрость.

Со смертью Дария характер войны изменился. До тех пор Александр был иноземным захватчиком; по праву завоевания он стал великим царем, и, хотя по понятным причинам он не принял этот титул, ему было ясно, что теперь иранцы – его подданные, а не враги. «Представлениям Александра, – пишет профессор Уилер, – о постоянном непрерывном завоевании противоречила необходимость держать какую-либо страну в подчинении силами армии… Именно эта идея, а не сила оружия, делает его подлинно великим» (Александр Великий. С. 480 и 476). Его империя не должна была стать ни греческой, ни македонской, ни азиатской, она должна была стать империей Александра. В этих представлениях не было и следа от идей Аристотеля, и он пошел гораздо дальше Исократа, который не мог себе представить сотрудничества Азии с греками. Они не соответствовали основной концепции эллинского мира, это был новый взгляд на мировое устройство.

После смерти Дария, следуя политике сотрудничества, которая до того выражалась лишь в сохранении системы сатрапий и назначении персов их правителями, Александр, чтобы выказать уважение своим новым подданным, принял персидский придворный этикет и стал носить персидское платье. Эти новшества возмутили многих старых воинов Филиппа. Они видели миссию Александра в том, чтобы присоединить Азию к македонским владениям; но когда они поняли, что он обходится с персами, как с освобожденными греками Малой Азии – то есть как с союзниками, – то пришли в такое негодование – вызвавшее гибель Филота, Пармениона, Клита и Каллисфена, – что это сорвало бы все планы менее решительного полководца. Слепые в своем невежестве, они не могли понять, что ни Греция, ни Македония не в состоянии восполнять потери армии, не говоря уже о том, чтобы поддерживать управление и обеспечивать все более возрастающие нужды гарнизонов и коммуникационных войск, а без них их завоевания невозможны. Они принадлежали старому миру, и неправильно было бы винить их за неспособность воспринять то новое, что было доступно и понятно одному Александру.

Кроме насущной нужды в смешанной армии, которую стали набирать после смерти Дария, двумя мощными инструментами в его политике сотрудничества служили города, которые он строил, и финансовая система, которую он ввел. Он понимал, что торговые отношения внутри империи были величайшим средством объединения, поскольку приводили к постоянным контактам людей, а вместе с обменом необходимыми товарами происходил обмен идеями. Города стали центрами торговли, поскольку в восточной половине Персидской империи их было мало. Он построил свои Александрии на оживленных торговых путях, и, кроме Александрии Египетской, которая была задумана как эмпорий, и Александретты, все они располагались к востоку от Тигра. Тарн назвал Александра «величайшим градостроителем его времени» (т. 1. С. 132), и многие из городов существуют и до сих пор.

Напрямую это не было связано с процессом эллинизации, которая стала побочным результатом развития городов при преемниках Александра. Хотя военные поселения Александра строились как стратегические, а не торговые центры, многие из них таковыми стали. Они также составили часть его системы смешанной колонизации, и, поскольку в них обычно стояли греческие гарнизоны наемников, они принимали к себе изгнанников и безработных, таким образом разрешалась проблема, которая была проклятием Греции со времени Пелопоннесских войн. Согласно Страбону (XI), восемь таких поселений были основаны в Бактрии и Согдиане; Юстин увеличивает их число до двенадцати (XI); Полибий говорит (Х), что кольцо греческих городов (в действительности военных поселений) было построено вокруг плодородных долин Экбатан, чтобы охранять царские табуны от варваров; а Курций пишет, что Александр построил шесть городов в Маргиане на Оксе между Гирканией и Бактрией. Было много и других, например Кандагар, но они либо не поименованы, либо местоположение их неизвестно.

Именно для развития торговли Александр наладил коммуникации между Индией и Персией и приказал построить крупные гавани и доки в Вавилоне и Патале. Он сделал Тигр более проходимым, обустроил гавани в Клазоменах и в Эретрах, он также проектировал строительство «новой Финикии» на берегу Персидского залива.

Чтобы облегчить товарообмен, Александр произвел революцию в системе финансов. Его завоевания предоставили ему около 200 тыс. талантов в слитках золота и серебра, большая часть которых не была отчеканена в монеты, поскольку Восток традиционно запасал драгоценные металлы на случай будущей нужды[219].

Однако гений Александра подсказывал ему, что отчеканенные и пущенные в обращение эти сокровища породят столько богатства, что будущее сможет позаботиться о себе само. После захвата казны в Персеполе он создал гражданскую финансовую службу, которую возглавил Гарпал[220], его имперский казначей, и наказал ему обратить слитки в монету, ввести ее в обращение в сатрапиях и собирать налоги не в товарах, а в денежном выражении. Чтобы установить единую денежную единицу, он соединил «десятичную» монету Персии (1 золотой дарик = 20 серебряным сиголам) с основанной на двенадцатиричном счислении монетой Филиппа II (1 золотой статир, аттический стандарт = 24 серебряным драхмам финикийского стандарта), приняв аттический стандарт, а затем стал чеканить их в серебре, «объявив статир равным 20 серебряным драхмам, которые, хоть и были легче сиголов, были приняты в Азии. Так он освободился от соперничества с афинской денежной единицей – однако не стал чеканить золотых монет, с которыми не выдержали бы соперничества монеты Филиппа, и обратил золотые дарики в слитки (там же. Т. 1. С. 130). Таким образом, единая денежная единица в значительной степени стимулировала торговлю, и Вилькен отмечает, что в короткое время тетрадрахма Александра должна обрести «самую высокую стоимость» (Александр Великий. С. 255).

Кроме того, поскольку имперская казна была в его личном распоряжении, Александр по своей инициативе, через подарки, пустил в обращение огромные суммы денег. 2 тыс. талантов он предоставил фессалийцам и союзникам; 20 тыс. талантов было выпущено, чтобы покрыть армейские долги, и 15 тыс. пошли на золотые венки полководцам; в Сузах массовые выплаты в качестве приданого были розданы восьмидесяти знатным персиянкам и 10 тыс. женщин из простонародья; 800 талантов было предоставлено Аристотелю для научных исследований и 10 тыс. стоили ему пышные похороны Гефестиона. «Из всех услуг, которые Александр оказал античному миру, – пишет профессор Райт, – установление валютной системы было величайшей; и развитие торговли, которое произошло после и вследствие этого, принесло эллинистической цивилизации невиданное материальное процветание» (Александр Великий. 1934. С. 156). Еще Атен во II в. писал: «Когда Александр привез из Азии сокровища, солнце благосостояния, по выражению Пиндара, в полную силу воссияло на небосклоне» (А т е н. Пирующие гимнософисты. VI).

Если Юстин прав, утверждая, что ко времени смерти Александра государственная казна оскудела до 50 тыс. талантов (XIII), тогда, с учетом того, что за семь лет сбора налогов[221] поступило 200 тыс. талантов, Александр должен был пустить в обращение денег на сумму 250 тыс. талантов последних семи лет своего правления.

После смерти Александра влияние его денежной экономической реформы особенно проявилось в Греции и Египте. В обеих странах (исключая Афины, где временами имели место значительные займы) денежная экономика прежде ограничивалась мелким ростовщичеством. Однако при преемниках Александра стали возникать банки, и вскоре в Египте они были в каждой деревне. Мистер М. Кэри пишет: «Эллинским банкам можно, вероятно, приписать значительный шаг вперед в технике, связанный с использованием расчетных книг, вместо расчетов наличными деньгами». Хотя банкиры и не использовали счета или чеки, «они пользовались банковскими переводами при выплате долгов на расстоянии». Далее Кэри пишет: «Период эллинизма отмечен переходом от местной экономики к мировой экономике» (История Греческого мира с 323 г. до н. э. по 146 г. до н. э. 1932. С. 301–302). Влияние банков на экономику иллюстрирует Адам Смит в «Богатстве наций». Он пишет, что слышал, будто «товарооборот в городе Глазго удвоился за пятнадцать лет со времени первого появления там банков и что вся торговля Шотландии стала вчетверо интенсивнее с открытием двух общественных банков в Эдинбурге» (т. I. С. 280).

Чеканку монеты из слитков Дария можно сравнить с тем, что Роберт Клайв сделал с лежавшими мертвым грузом сокровищами Индостана. Эффект последовал незамедлительно, и был ошеломляющим. До 1757 г. хлопковое производство в Англии был почти столь же примитивным, как и в Индии. Вдруг все изменилось. В 1760 г. появился снующий челнок; в 1764 г. – прядильная машина Харгривза; в 1768 г. ткацкий станок Картуайта. «Однако все эти машины, – пишет Брук Адамс, – являлись производными от убыстряющегося хода времени, а не торопили его. Сами по себе изобретения пассивны, многие из них оставались неиспользованными в течение веков, ожидая толчка, который вызовет их к жизни. Этот толчок всегда принимает образ обращаемой денежной массы, а не ценностей в слитках» (Закон развития и упадка цивилизаций. 1921. С. 314).

Тысячи греческих торговцев и ремесленников пришли в новый мир, ловя фортуну в новых греческих городах, которые росли как грибы после дождя. Таким образом, прежде разрозненные круги стали взаимодействовать все более тесно, образуя единый экономический цикл; и, когда Западное Средиземноморье было вовлечено в орбиту великих революционных перемен на Востоке, наконец сложилась мировая торговая система, охватившая весь обитаемый мир и распространявшаяся от Испании до Индии и от Центральной Азии до Китая. Ее развитие завершилось лишь в период Римской империи, но основой ее было завоевание Азии Александром (Александр Великий. С. 284).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.