Добыча для двух охотников

Добыча для двух охотников

«Однажды утром из Маргилана, покинув Танбана, явился Джахангир-мирза. Когда он прибыл, я находился в бане. Мы поздоровались. В это время пришел также и шейх Баязид, взволнованный, в полной растерянности. Мирза и Ибрахим-бек [один из военачальников Джахангира] говорили: «Шейха Баязида надо схватить, надо овладеть арком». И действительно, здравый расчет подсказывал это. Я сказал: «Мы заключили договор, как же мы его нарушим?» Шейх Баязид ушел в арк. На мосту следовало поставить человека, но мы не поставили на мост никого. Такая небрежность произошла вследствие неопытности. На рассвете явился Танбал с двумя или тремя тысячами вооруженных людей, перешел через мост и вступил в арк.

У меня и сначала было мало людей, а придя в Ахси, я к тому же разослал некоторых по крепостям, других отправил кого куда… В Ахси со мной было всего сто человек с небольшим. Выехав с этими людьми на конях, мы расставляли йигитов на концах улиц и собирали боевое снаряжение, когда шейх Баязид, Камбар Али и Мухаммед Дост прискакали от Танбала ради примирения. Поставив людей, назначенных для боя, на указанные им места, я отправился к усыпальнице моего отца и сел там, чтобы держать совет. Джахангира-мирзу я тоже позвал; Мухаммед Дост вернулся, шейх Баязид и Камбар Али-бек пришли. Усевшись на южном ай-ване[21] гробницы, мы советовались между собой, и вдруг оказалось, что Джахангир-мирза и Ибрахим

Чапук сговорились схватить этих людей. Джахангир-мирза сказал мне на ухо: «Их надо схватить», но я отвечал: «Не спеши! Дело сейчас зашло дальше того, чтобы их задерживать. Посмотрим, может быть, выйдет что-нибудь хорошее миром. Их ведь очень много, а нас так мало. К тому же они с такими силами находятся в арке, а мы, при нашей слабости, – в наружных укреплениях». Шейх Баязид и Камбар Али тоже присутствовали на этом совете. Джахангир-мирза сделал Ибрахим-беку знак головой, приказывая ему воздержаться от задуманного дела. Не знаю, понял ли его Ибрахим-бек наоборот или поступил так нарочно, однако он тотчас схватил шейха Баязида. Стоявшие там йигиты со всех сторон бросились на тех двоих и поволокли их. Говорить о мире и соглашении было уже поздно. Отдав обоих под стражу, мы выехали в бой.

Одну сторону города поручили Джахангиру-мирзе. Людей у мирзы было мало; я назначил часть своих молодцов ему в помощь. Сначала я поехал туда и расставил людей по местам для боя, потом отправился в другую часть города. Посреди города была ровная площадь. Оставив там отряд йигитов, я поехал дальше. На этих людей напал большой отряд конных и пеших, их согнали с площади и оттеснили в переулок. Я тотчас же погнал своего коня на врагов; они не могли устоять и опрометью побежали. Когда мы вытеснили их с улицы, пригнали на площадь и взялись за сабли, мою лошадь ранили в ногу стрелой. Лошадь упала на колени и сбросила меня на землю посреди врагов. Под Кахилем, моим оруженосцем, был довольно плохой конь. Спешившись, он подвел его ко мне. Я сел на его коня. Поставив там людей, я направился к другой улице. Султан Мухаммед Ваис, увидев, какая плохая у меня лошадь, спешился и подвел мне своего коня. Я сел на его коня. В это время Камбар Али, сын Касим-бека, раненый, прибыл от Джахангир-мирзы. Он сказал: «Некоторое время тому назад на Джахангира-мирзу напали и потеснили его. Джахангир-мирза ушел. Мы не знаем, что делать».

Тут явился Саид Касим, который находился в крепости Пап. Удивительно некстати он оттуда ушел! Будь в такое время у нас в руках столь неприступная крепость, было бы хорошо. Я сказал Ибрахим-беку: «Что же теперь делать?» У него была небольшая рана. Из-за этого ли, или от растерянности, он не мог дать толкового ответа. Я решил перейти мост, сломать его и направиться в сторону Андижана. Баба Ширзад проявил себя тут очень хорошо. Он сказал: «Прорвемся силой в ворота». Следуя словам Баба Ширзада, мы направились к воротам. Когда мы проезжали по улице, Саид Касим и Насир Дост рубились с Баки Хизом. Мы с Ибрахим-беком и Мирза Кули Кукулдашем были впереди других. Оказавшись у ворот, я увидел, что шейх Баязид в фарджии, надетой поверх рубахи, въезжает в ворота с тремя или четырьмя всадниками. Я натянул лук, пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, и едва не попал ему в шею. Очень хорошо выстрелил! Шейх Баязид поспешно въехал в ворота, и, повернув направо, помчался по улице. Мы бросились ему вслед. Мирза Кули Кукулдаш хватил одного пешего воина палицей; другой воин, когда Мирза Кули проезжал мимо, нацелил на Ибрахим-бека стрелу. Ибрахим-бек крикнул: «Хай! Хай!» – и проехал мимо; тот пехотинец почти в упор пустил мне стрелу под мышку. Стрела пробила двойной слой моей калмыцкой кольчуги; стрелок бросился бежать, я пустил стрелу ему в спину. В это время другой пеший воин бежал по валу; я выстрелил, целясь пригвоздить его шапку к зубцу стены. Шапка повисла, прибитая к зубцу; тюрбан обвился вокруг его руки, он пробежал дальше. Еще один боец, конный, проскакан мимо меня, направляясь к той улице, куда убежал шейх Баязид. Я кольнул его мечом в затылок. Он наклонился, падая, но оперся о стену и не упал. С большим трудом он убежал и спасся. Отогнав конных и пеших, которые были у ворот, мы захватили ворота.

Раздумывать было поздно, так как в арке находилось две-три тысячи вооруженных врагов, а наших во внешних укреплениях – сто или двести. К тому же молоко не успело бы еще вскипеть с тех пор, как Джахангира-мирзу побили и выгнали; половина моих людей ушла с ним. Несмотря на это, мы по неопытности остановились у ворот и послали к Джахангиру-мирзе человека: «Если он близко, пусть едет к нам – пойдем на врагов». Но дело зашло уже слишком далеко. Оттого ли, что конь Ибрахим-бека был слаб, или оттого, что он сам был ранен, но он сказал мне: «Мой конь выдохся!» У Мухаммеда Али Мубашира был нукер по имени Сулейман. При подобных трудных обстоятельствах, хотя никто его к этому не принуждал, он спешился и отдал своего коня Ибрахим-беку. Очень благородное дело совершил! Мы задержались у ворот, ожидая, пока воротится человек, которого послали к мирзе. Вернувшись, посланный сказал, что Джахангир-мирза уже давно ушел, так что стоять на месте ни к чему. Мы тоже двинулись; столь долго стоять и без того было неразумно.

Как только мы тронулись, множество людей в латах собрались и двинулись к нам. Когда мы перешли подъемный мост, враги подоспели к другому его концу. С нами оставалось человек двадцать – тридцать… Не время было медлить и задерживаться. Мы быстро помчались вперед. Люди врага неслись за нами во весь опор, сбивая наших с коней.

Неподалеку от Ахси есть местность, называемая Гумбаз-и-Чаман. Ибрахим-бек вдруг окликнул меня. Оглянувшись назад, я увидел, что один из телохранителей шейха Баязида настиг Ибрахим-бека. Я повернул коня. Хан Кули был подле меня. «Не время теперь поворачивать», – сказан он и, схватив моего коня за узду, потянул его вперед. Многих моих людей сбили с коней к тому времени, как мы достигли Санга».

(Неизвестно, случайно или намеренно они направились на север, к горной гряде, откуда брала исток небольшая речка Санг. Поднявшись вдоль ее русла по ущелью, беглецы могли чувствовать себя в безопасности и попытаться пробиться к Каменному городу, за стенами которого укрылись оба хана.)

«Мы двинулись вверх по реке Санг. К тому времени нас оставалось восемь человек. Насир Дост, Камбар Али, сын Касим-бека, Хан Кули, сын Баян Кули, Мирза Кули Кукулдаш, Шахим Насир, Абд-ал-Каддус, сын Сиди Кара, и Ходжа Хусейни. Восьмой был я. Вверх по реке мы нашли хорошую дорогу. Сухое русло реки находилось далеко от проезжей дороги. Поднявшись уединенной тропой по высохшему руслу и оставив реку по правую руку, мы попали в другое пересохшее русло. На следующий день ко времени предзакатной молитвы мы выбрались из русла реки в степь. В степи виднелось вдалеке что-то черное. Оставив людей в укрытии, я сам пешком поднялся на пригорок и стоял на страже, как вдруг на один из холмов позади нас взлетело вскачь несколько конных. Много их или мало, удостовериться не удалось. Мы сели в седла и пустились вперед. Преследователей было человек двадцать – двадцать пять, а нас – всего восемь. Если бы мы сразу точно узнали, сколько их, то схватились бы с ними, но мы думали, что за ними идут вплотную другие преследователи. Поэтому мы помчались дальше. Тем, кто спасается бегством, будь их и много, не под силу тягаться с немногими преследователями. Не зря говорят, что побежденному войску достаточно окрика «хай!».

Хан Кули сказал: «Так нельзя! Они схватят всех нас! Выберите двух хороших коней и скачите быстрей с Мирза Кули Кукулдашем. Может быть, вам удастся уйти». Он рассуждал разумно: если сражение проиграно, таким способом можно было бы спастись, но спешивать кого-то с коня и оставлять на милость врагов мне не хотелось. В конце концов преследователи один за одним отстали. Конь, на котором я ехал, ослабел. Хан Кули, спешившись, отдал мне своего коня; я перескочил на него прямо со спины своей лошади, а Хан Кули сел на моего коня. Между тем Насира Доста и Абд Каддуса, сына Сиди Кара, которые остались сзади, сбили с коней. Хан Кули тоже отстал, защищать его и оказывать ему помощь было некогда. Мы неслись дальше по воле наших коней… Лошадь Дост-бека тоже обессилела и отстала. Конь, что был подо мной, начал слабеть. Камбар Али спешился, отдал мне своего коня, пересел на моего и скоро отстал. Я и Мирза Кули Кукулдаш остались вдвоем; наши кони уже не могли скакать во весь опор, и мы трусили рысцой. Я сказал: «Если брошу тебя, куда пойду? Едем! Живые или мертвые – будем вместе». Я ехал и то и дело оглядывался на Мирзу Кули; наконец, Мирза Кули сказал: «Мой конь выбился из сил. Не расстраивайтесь из-за меня, поезжайте, может, вам удастся уйти». Я попал в тяжелое положение: Мирза Кули отстал, а я остался один.

Тут показалось двое врагов, Баба Сайрам и Банда Али. Они приближались ко мне; конь мой окончательно выбился из сил, а до гор было еще далеко. По пути мне попалась куча камней. Я подумал: «Конь притомился, до гор довольно далеко. Куда деваться? В колчане у меня еще оставалось штук двадцать стрел. Сойду с коня и стану стрелять с этой кучи камней, пока хватит стрел». Но тут мне пришло на ум, что, может, удастся добраться до холмов, а там я засуну за пояс несколько стрел и подымусь на гору. Я очень полагался на свое умение ходить по горам.

У моего коня уже не оставалось сил двигаться быстро; преследователи приблизились на расстояние полета стрелы. Жалея собственные стрелы, я не стрелял, а враги, остерегаясь, не подбирались ближе и двигались за мной на прежнем расстоянии.

На закате солнца я подъехал к холмам. Вдруг мои преследователи закричали: «Куда ты едешь? Джахангира-мирзу взяли в плен и увели, а Назир-мирза тоже у них в руках».

От этих слов меня охватило великое беспокойство: ведь если мы все попадем в руки к Танбалу, опасность будет очень велика. Я ничего не ответил и продолжал ехать, направляясь к холмам. Позади остался еще большой кусок дороги, и они снова завели разговор, но на сей раз говорили мягче, чем раньше. Сойдя с коня, они попытались вступить со мной в беседу. Не слушая их слов, я двигался дальше и, достигнув ущелья, двинулся вверх.

Я ехал до вечерней молитвы и, наконец, добрался до сканы величиною с дом. Я объехал скалу кругом; она была крутая, и конь не мог на нее взойти. А враги спешились и заговорили со мной еще мягче, с почтением и уважением повторяя: «Ночь темная, дороги нет, куда вы поедете?» Они клянись и уверяли: «Султан Ахмед-бек вознесет вас государем». Я сказал: «Мое сердце не спокойно и ехать к нему невозможно. Если вы хотите вовремя послужить мне, то другого такого случая не представится много лет. Выведите меня на дорогу, чтобы я мог отправиться к ханам, и я окажу вам больше милости, внимания и заботы, чем хочет ваше сердце. А если вы не хотите этого сделать, то возвращайтесь по дороге, по которой пришли, и пусть то, что меня ждет, свершится. Это тоже будет хорошая услуга».

Они сказали: «Лучше бы мы не приходили сюда, но раз уж мы пришли, как же мы можем бросить вас и вернуться? Если вы не пойдете с нами, мы должны вам служить, куда бы вы ни пошли».

Я потребовал: «Подтвердите правдивость ваших слов клятвой!»

Они подтвердили, поклявшись на Коране и дав крепкие клятвы.

Я сейчас же успокоился и сказал: «Мне указывали близ этого ущелья дорогу в широкую долину. Ведите меня к этой дороге».

Хотя они и дали клятву, но я не был вполне спокоен и велел им ехать впереди, а сам ехал сзади. Миновав один-два куруха, мы добрались до какого-то сая[22]. Я сказал: «Это не может быть дорога в широкую долину», но, желая меня обмануть, они скрыли правду. Мы ехали до полуночи и подъехали к другой реке; на сей раз они сказали: «Мы не заметили – дорога к широкой долине, видимо, осталась позади».

«Что же теперь делать?» – спросил я, и они ответили: «Близко впереди дорога в Гаву. По этой дороге поднимаются в Фиркат».

Они повели меня по этой дороге. Мы продолжали путь и попали к Карнанскому саю. Баба Сайрам сказал: «Вы постойте здесь, а я пойду осмотрю дорогу в Гаву и вернусь». Через некоторое время он воротился и сказал: «К этой дороге подъехало несколько человек в монгольских шапках, там не продраться».

Услышав эти слова, я растерялся: утро близко, я посреди дороги, и цель далеко. Я сказал: «Отведите меня куда-нибудь, где можно укрыться днем, а ночью, после того, как вы добудете корм для лошадей, проводите меня в Ходжент».

Один из них сказал: «Вон там, на холме, можно найти укрытие».

Банда Али был в Карнане смотрителем дорог. Он молвил: «Нашим коням и нам самим не обойтись без пищи; я пойду в Карнан и привезу, что смогу».

Мы повернули назад и двинулись к Карнану. В одном курухе от Карнана мы остановились. Банда Али ушел и долго отсутствовал. Занялась заря, а его все нет. Мы очень беспокоились. Уже рассвело, когда прискакал Банда Али. Корма коням он не нашел, привез только три лепешки. Мы сунули за пазуху по лепешке, поспешно повернули назад, поднялись на холм, привязали коней у сухого русла, взошли на пригорок и стали на страже, каждый с одной стороны.

Приближался полдень. Ахмед-соколятник с тремя спутниками проехал из Гавы в сторону Ахси. Я подумал: «Позовем Ахмеда, надаем ему обещаний и посулов и уговорим обменять их коней на наших. Ведь наши кони целые сутки были в стычках и даже корма для них не нашлось; они совсем выбились из сил». Но на сердце у меня было неспокойно: мы не могли довериться этим людям. Мы трое решили, что Ахмед со спутниками остановятся на ночь в Карнане. Как стемнеет, мы осторожно проберемся туда и уведем их коней.

Был полдень, когда вдалеке что-то сверкнуло на сбруе лошади. Сначала мы не могли сообразить, что это, а позже увидели, что то был Мухаммед Бакир-бек, который находился с нами в Ахси. В суматохе, которая сопровождала наш отъезд оттуда, он последовал той же дорогой и теперь блуждал в поисках укрытия».

Бабур, скорее всего, выяснил это позже. А в тот момент его отвлекли сопровождавшие его стражи.

«Банда Али и Баба Сайрам сказали: «Кони второй день не видели ни зернышка. Спустимся в долину и дадим им попастись».

Мы сели в седла, поехали в долину и пустили коней на траву. Было время предзакатной молитвы, когда проехал какой-то всадник; он поднялся на холм, где мы скрывались. Я узнан его: то был правитель Гавы – Кадир Берди. Я сказал: «Позовите Кадир Берди», его позвали, и он подъехал. Я поздоровался с ним, спросил, как его дела, сказал много милостивых и ласковых слов и надавал ему обещаний и посулов. Я послал его привезти веревку, багор, топор и все, что нужно для переправы через реку, а также корма коням и пищи для нас, если удастся, и коня тоже приказал привести. Мы сговорились, что к ночной молитве он явится на это самое место.

Было время вечерней молитвы, когда какой-то всадник проехал со стороны Карнана к Гаве. Я окликнул его: «Кто ты?» Он ответил невнятно. Это, вероятно, был тот самый Мухаммед Бакир-бек; с того места, где мы его видели в полдень, он перебирался в другое, чтобы спрятаться. Он так изменил свой голос, что я совершенно его не узнал, хотя он пробыл при мне несколько лет. Если бы мы его узнали и он бы присоединился к нам, было бы хорошо. Появление этого человека очень нас встревожило. Теперь мы не могли ждать до срока, о котором условились с Кадиром Берди, правителем Гавы. Банда Али сказал: «В пригородах Карнана есть уединенные сады, никто не заподозрит, что мы там. Поедем туда и пошлем за Кадиром Берди человека – пусть приезжает к нам».

С таким намерением мы сели на коней и поехали в пригород Карнана. Стояла зима, было очень холодно. Мои спутники где-то нашли и принесли старый овчинный тулуп. Я надел его. Потом мне подали чашку горячей мучной болтушки, я поел и удивительно хорошо подкрепился. Я спросил: «Человека к Кадиру Берди послали?» Ответили, что да, но на самом деле эти ничтожные людишки, сговорившись, послали вестника в Ахси, к Танбалу!

Мы нашли каменный дом и развели в очаге огонь; глаза мои ненадолго смежились. Эти людишки, лукавствуя, говорили мне: «Пока не получим известий от Кадира Берди, трогаться отсюда нельзя. Вокруг этого дома много других. Сады пустынны, никто не догадается, что мы там».

Около полуночи мы снова сели верхом и поехали в сад на окраине. Баба Сайрам караулил на крыше дома. Около полудня он спустился с крыши, пришел ко мне и сказал: «Прибыл Юсуф, смотритель дорог». Я очень встревожился и попросил: «Проведай, знает ли он про меня». Баба Сайрам вышел, поговорил с Юсуфом и, вернувшись, сказал: «Юсуф говорит, что у ворот Ахси ему встретился путник и сообщил, что государь в Карнане, в таком-то месте». Будто бы ничего никому не говоря, Юсуф запер этого человека в одном помещении вместе с казначеем Вали, который попал в плен во время боя, а сам прискакал сюда. Беки, добавил он, ничего не знают об этом.

Я спросил Баба Сайрама: «Что ты об этом думаешь?», он ответил: «Все эти люди – ваши слуги. Что они могут сделать? Вам надо идти с ними. Они объявят вас государем».

Я ответил: «Раз между нами были такие раздоры и стычки, как я могу на них положиться и пойти?»

Пока мы разговаривали, вдруг появился Юсуф, встал передо мной на колени и объявил: «Что мне скрывать! Султан Ахмед-бек ничего не знает, шейх Баязид-бек, проведав о вас, послал меня сюда».

Когда Юсуф сказал мне это, я впал в ужасное отчаяние: в мире нет ничего хуже страха за свою жизнь. Я закричал: «Скажи мне правду! Если дело обернется к худшему, я должен совершить предсмертное омовение!»

Юсуф принялся клясться и отрицать, но кто же мог поверить его клятвам? Я почувствовал в себе слабость, поднялся и пошел в дальний уголок сада. Я подумал и сказал себе: «Пусть человек проживет сто или даже тысячу лет, в конце концов, ему придется умереть».

На этих словах повествование Бабура, изгнанного повелителя Ферганы, неожиданно обрывается и возобновляется лишь после двухлетнего перерыва. На каком-то этапе скитаний недостающие страницы были утеряны, – возможно, выпали во время неудержимой скачки или просто забыты где-нибудь в шкафу, куда были положены на хранение.

Записи обрываются в самый напряженный момент! Переписчик текстов, составлявший персидский вариант записей, сделанных Бабуром на тюркском, добавляет на полях восклицание: «Да подарит мне Всевышний возможность узнать о последующих событиях этого года».

Другой копиист тюркского текста, как видно, решил сам приложить руку к спасению Бабура в его безнадежном положении. Согласно этой версии, Бабур уже приготовился умереть и подошел к ручью, чтобы совершить ритуальное омовение и прочитать молитву, после чего снова лег спать и увидел сон, в котором его спас Учитель Ахрари. Сон придал ему сил и, ободрившись, он проснулся и ускользнул от трех предателей, загнавших его в ловушку, – и тут же услышал, что к саду приближаются всадники, и увидел, как к нему через стену сада перебираются двое преданных ему людей. Свое появление они объяснили тем, что, находясь в Андижане, где укрывались оба хана, увидели похожий сон, из которого узнали, что «падишах Бабур в этот час находится в деревне под названием Карнан».

Такой вариант счастливого конца напоминает эпизод из «Сказок тысячи и одной ночи» и отличается соответствующим правдоподобием. Уж слишком вовремя появляются эти двое, да и ханы в тот момент находились вовсе не в Андижане, поэтому Бабур не мог вернуться туда в поисках безопасного убежища; к тому же прошло еще немало бурных лет, прежде чем он получил титул падишаха. Кстати, следует отметить, что в своем повествовании Тигр ни разу не упоминает о том, что он пытался оказать сопротивление предателям, или о том, что они покушались на жизнь представителя царского рода, – живым он был бы им гораздо полезнее. Проницательный исследователь Г. Беверидж добавляет, что, хотя интерполяция и составлена на тюркском, автор ее не думал на этом языке, в отличие от Бабура; кроме того, имена его предполагаемых спасителей ни разу не упоминаются в подлинном повествовании.

Каким же образом Бабуру удалось спастись? Сам он больше не возвращается к этому событию. Спустя два года оно представляется ему одним из множества острых моментов в его жизни. Однако в отчете о предшествующих днях мы, вероятно, можем найти какие-нибудь подсказки. Не следует забывать, что изгнанник провел практически без сна три дня и две ночи, не считая тех часов, когда он невольно погружался в дремоту. Должно быть, записи в своем дневнике он сделал уже после того, как Баба Сайрам и Банда Али оказались в его власти. Кроме того, вскоре он встретился со своим другом – неуловимым и вооруженным до зубов Мухаммедом Бакир-беком, встречи с которым так старательно избегали его стражи.

Нужно также принять во внимание, что Бабур не был настолько лишен всякой помощи, как ему должно было казаться в отчаянии. Его брат Джахангир не был захвачен в плен, как утверждали его стражи, а скрывался на берегах Сырдарьи вместе с людьми из окружения Бабура. Войско, возглавляемое обоими ханами, как раз поднималось на горный кряж, неподалеку от Карнана, и монгольские кочевники были вполне способны незаметно пройти через эту местность. К тому времени некоторым из них удалось добраться и до Ахси. Известие о том, что Бабур скрывается в Карнане, несомненно принесли в крепость именно они. Во всяком случае, вскоре он оказался на свободе и вместе с Мухаммедом Бакир-беком двинулся через один из горных перевалов по направлению к Каменному городу. Там он воссоединился с обоими ханами и участвовал в последнем сражении против Шейбани-хана недалеко от Ахси.

Происшедшее в июне 1503 года сражение, которого оба хана так старались избежать, решило судьбу Ферганы, а заодно и Бабура.

Шейбани-хан был готов к сражению. В соответствии с другими источниками, Шейбани повел своих узбеков на юг, к Темным горам, направляясь к городам тщеславного Хосров-шаха, но в это время его задержал находившийся в Андижане Танбал, попросивший помощи у вождя узбеков. Шейбани ответил немедленным согласием. Однако по дороге он завернул в Самарканд, – возможно, для того, чтобы прощупать почву. После этого он объявился у стен Ходжента, где осадил крошечный гарнизон Джахангира, однако никаких серьезных мер не предпринимал, дожидаясь, очевидно, пока ханы (теперь с ними был и Бабур) соберут новое войско и встанут лагерем в горах неподалеку от Ахси. Тогда Шейбани одним волчьим рывком зашел им в тыл, взял штурмом оставленный без защиты Каменный город и захватил остававшихся там представительниц царской семьи, включая многострадальную мать Бабура и мать обоих ханов. После этого воинственный Узбек стремительно повернул к востоку. Он обрушился на передовые отряды монголов, прежде чем они успели приготовиться к сражению, и в буквальном смысле развеял их по ветру, гулявшему в пустыне. Старший хан был захвачен в плен, а младший вернулся на родину, покидать которую ему явно не следовало, и предался скорби, от которой скончался. Ходили слухи, что Тигр, в ходе проигранного сражения командовавший отрядом, ушел в «страну моголов», но вскоре вновь появился в долине.

Махмуд, старший из ханов, остался в живых – по одной версии, Шейбани, склонный к драматическим сценам на публике, решил проявить милосердие, равно как и могущество победоносных узбеков. В воспевавшей его подвиги поэме «Шейба-нинаме»[23] об этом говорится прямо: «Я взял тебя в плен, – сказал узбек монголу, – но я не убью тебя. Однажды, в дни моей юности, ты оказал мне помощь. Теперь я дарую тебе свободу».

Махмуд получил свободу, но куда он мог направить свой путь? Конница Шейбани оттеснила уцелевших монголов к востоку, за хребты Тянь-Шаня, к сторожевым башням китайского императора. Все дороги между этими башнями и святилищами Бухары охранялись узбеками. Некоторое время, – как долго, неизвестно, – Махмуд блуждал по восточным областям. Униженный, он написал «прекрасное письмо» своей матери, находящейся в плену в Каменном городе, который был когда-то его счастливым обиталищем. Потом какие-то причины побудили Махмуда направиться на запад, в Ходжент, где он снова попал в плен. На этот раз его, вместе с сыновьями, включая старшего сына, с которым Бабур стоял на белом полотнище во время парада, ждала смерть. Шейбани-хан не присутствовал на казни, а лишь заметил потом, что только глупец может дважды помиловать врага.

В действительности, завоевывая новые страны, он не щадил никого, невзирая на титулы и общественное положение. Танбал оказал ему небольшую помощь при Ахси, но также быстро исчез со сцены.

Теперь Шейбани стал таким же неоспоримым властелином Ферганы, как и территорий на противоположном берегу реки. Он основал империю для своих кочевников и сам занял престол Тимура в полуразрушенном Самарканде. Одновременно ему удалось уничтожить большую часть потомков завоевателя. С его приходом вернулся кочевой образ жизни и скотоводство, вытеснившие городской уклад и развитое земледелие. Население забыло о занятиях в медресе и занялось обслуживанием узбекского войска.

Судя по всему, Шейбани больше не вспоминал о бежавшем Бабуре, лишившемся сил к сопротивлению и всех приближенных. Однако он распорядился, чтобы за неуловимым Бабуром и ходжой Макарамом была отряжена погоня. (К тому времени узбекские разведчики уже выследили оставшегося в живых сына Али Доста.) Энергичный ходжа бежал из тюрьмы в Каменном городе и изменил свою внешность, сбрив даже бороду. Ограниченный в передвижениях в силу своего возраста, он не смог уйти далеко и был схвачен по доносу осведомителя. Встретившись лицом к лицу с беглым праведником, Шейбани полюбопытствовал, что случилось с его бородой. Ученый ходжа ответил ему персидскими стихами: «Если светильник зажжен богом, тот, кто задует его, опалит себе бороду». После этого он был казнен.

Бабуру удалось спастись, но он пережил немало злоключений. Как видно, он бежал по тайным горным тропам, которые так хорошо знал. Однажды его заметили, но он успел скрыться за перевалом, который сразу после этого завалило снегом. Позднее он писал, что «провел около года среди гор, терпя великие бедствия».

Как ни странно, Шейбани освободил мать Бабура из заключения в женских покоях ханского дворца в

Каменном городе, где в то время лежала при смерти недоверчивая Исан Даулат. Узбек не был склонен к состраданию, но нередко проявлял великодушие, когда речь шла о женщинах. Он уже захватил в свой гарем мать царевича Али, затем Ханзаде, а также жену Махмуд-хана. Надеялся ли он, что выследить Бабура, чьей смерти он желал всей душой, окажется проще, если при нем будет находиться больная женщина? Ответ на этот вопрос исчез вместе с недостающими страницами дневника.

Этот год опустил занавес над мелкими стычками и триумфами Тимуридов в их бывших владениях. Закончилась неспокойная и яркая эпоха Омар Шейха и его братьев. От Самарканда, с течением времени еще более обветшавшего и заброшенного, осталась лишь былая слава.

Когда солнце вошло в знак Рака, в июне 1504 года, одинокий Тигр принял очередное неожиданное решение. Он жил в Белых горах, на южной границе знакомых земель, среди аймаков горных племен вместе со своей матерью и семьями наиболее преданных товарищей.

«Тогда мне на ум пришло, что нужно оставить Фергану и идти куда-нибудь, чем скитаться так, не имея где преклонить голову».

Решение далось ему нелегко. Целых десять лет он упорно боролся за право преклонить голову в землях своих предков. Много раз за эти годы он говорил о «нашей стране и нашем народе» и никогда не изменял своим убеждениям. Теперь же, впервые за все это время, он отвернулся от своей долины, реки и царственного Самарканда и исполнился решимости найти где-нибудь приют для оставшихся с ним людей. Такая решимость дает наиболее полное представление о характере Бабура – колебаний и двойственности он не допускал. К новой стране у него было всего одно требование: она не должна стать всего лишь горным убежищем, – через такие места он не раз проходил еще в самом начале своих скитаний, – в этой стране должна протекать река и стоять города, в которых можно разбить такие же сады, как в Самарканде.

Спустя двадцать пять лет он все же нашел такую страну, которой и стал управлять, – безопасную для всех его близких. В этой стране он начал строить свой город – там, где никогда не предполагал оказаться.

По иронии судьбы, его решение покинуть Фергану и превратиться в скитальца означало полный поворот в его жизни. В глубине души Бабур продолжал оставаться искателем приключений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.