5.2. Процессы диффузии и модернизации в первой половине XIX века

5.2. Процессы диффузии и модернизации в первой половине XIX века

Фундаментальные открытия в технической сфере сделали Англию центром распространяющегося культурного круга, который обычно называют «промышленной цивилизацией». Помимо машин и фабрик элементами этого культурного круга стали английские социальные традиции: парламентаризм, свобода частной собственности и частного предпринимательства – те общественные принципы, которые обычно называют либеральными ценностями. Вслед за либерализмом – по мере того как в Англии получали распространение новые социальные доктрины – заимствовались также радикальные и социалистические учения. Заимствовались и многие культурные достижения и традиции; все английское на долгое время вошло в моду.

Прежде всего, техническая революция в Англии породила стремление к перениманию английских технических новшеств. Вывоз машин из Англии был запрещен, однако они вывозились контрабандой. В 1771 году французский инспектор мануфактур Холпер привез из Англии прялку «Дженни» и, скопировав несколько экземпляров, разослал их по провинциям в качестве образцов. В 1785 году английские механики Вуд и Холл построили в Лувье первую французскую прядильную фабрику; в этом же году английский металлург Вилькинсон наладил на заводе в Нанте выплавку чугуна с использованием каменного угля. Революция и наполеоновские войны на время прервали процесс заимствований. В 1828 году при поддержке французского правительства близ Компьена была создана образцовая хлопкопрядильная фабрика с лучшими английскими машинами, и описание этой фабрики вместе с чертежами машин распространялось среди французских предпринимателей. К этому времени во Франции и Бельгии было налажено копирование станков по нелегально ввезенным английским образцам, и такие станки вывозились в другие страны, в частности, в Россию, однако копии были дорогими и плохого качества.[1071]

В России распространение английской техники было связано с деятельностью шотландского механика Чарлза Берда, который в 1792 году основал в Петербурге первый механический завод. На этом заводе до 1825 года было изготовлено 140 паровых машин, в том числе паровые машины (и токарные станки) для тульских оружейных заводов. Русское горное ведомство и горнозаводчики приложили немало усилий, чтобы постоянно получать сведения о новых конструкциях машин; для этой цели в Англию и в другие европейские страны регулярно отправляли способных инженеров. Англичане хранили в тайне чертежи машин, тем не менее в 1821 году гениальный механик Е. А. Черепанов, вернувшись из поездки в Англию, составил список из десяти аппаратов, которые он мог восстановить, не имея чертежей, по внешнему виду – в числе этих аппаратов была паровая машина и токарный станок. В 1834 году Е. А. Черепанов вместе с сыном построили первый русский паровоз.[1072]

С момента появления первых европейских железных дорог отношение к ним в России было неоднозначным. В 1830-х годах существовала придворная партия, скептически относившаяся к западным техническим новшествам. Министр финансов Е. Ф. Канкрин и главноуправляющий путей сообщения граф К. Ф. Толь утверждали, что строительство дорог обойдется слишком дорого и может привести к «уравнению сословий», поскольку сделает население «более подвижным». Учитывая военно-стратегические потребности, Николай I принял решение о постройке линии между Петербургом и Москвой, но, уступая консерваторам, отказался от строительства других дорог. Поскольку царь исходил из примата ведущей роли государства в регулировании экономики, то строительство Николаевской линии велось на государственные деньги. Консерватизм и недостаток государственных средств привели к тому, что масштабы строительства дорог в России были намного меньше, чем на Западе. В 1850 году Россия имела лишь 381 км железных дорог, в то время как Англия – более 10 тыс. километров.[1073]

Запрет на вывоз английских машин задержал промышленную революцию на континенте, и по оценке Дж. Голдстоуна, в середине XIX века Франция в развитии промышленности отставала от Англии на 30 лет, а Германия – на 40 лет. До отмены запрета в 1842 году машинное хлопкопрядение помимо Англии в значительных масштабах существовало только во Франции; в остальных европейских странах предприниматели использовали в основном дешевую английскую пряжу, которой они снабжали местных ручных ткачей. После 1842 года на континенте начался бум строительства хлопчатобумажных фабрик, причем большую роль играли английские фабриканты, которые предоставляли капиталы, машины и инженеров. В Англии к этому времени образовались значительные избыточные капиталы, которые искали своего применения; с другой стороны, англичан привлекали дешевизна рабочей силы и широкие возможности для сбыта продукции на континентальных рынках. Англичане строили не только фабрики, но и железные дороги: большинство железных дорог в тот период строилось английскими инженерами; все оборудование, паровозы и рельсы ввозились из Англии. Ввозился и капитал, в 1848 году одна треть капитала французских железнодорожных линий принадлежала англичанам.[1074]

В середине XIX века уровень модернизации стран Европы сравнительно с Англией был еще невысок. В 1850 году на хлопкопрядильных фабриках Англии имелось 21 млн. веретен, на фабриках Франции – 4,6 млн. веретен, в Австрии – 1,4 млн., в России – 1,1 млн., в Германии – 0,75 млн. Еще большим был разрыв в использовании паровых двигателей: в Англии на душу населения приходилось 33,3 л. с., во Франции – 2,6 л. с. В то время как в Англии в сельском хозяйстве было занято лишь 22 % населения, во Франции и Германии – более 60 %; континентальные страны еще оставались по преимуществу традиционными аграрными обществами.[1075] Тем не менее техническая модернизация и развитие промышленности постепенно приводили к изменениям в социальной структуре в том же направлении, что и в Англии. Прежде всего, расширилась и приобрела большую финансовую мощь торгово-промышленная буржуазия. Богатства буржуазии позволили ей претендовать на власть, и она начала наступление на монархию, требуя права на участие в управлении. Значительно вырос класс наемных рабочих, вскоре заявивший о своих интересах. Наконец, появилась интеллигенция – образованный средний класс, непосредственно связанный с распространением новой техники и новых знаний, и так же требовавший права на участие в управлении.

С одной стороны, эти социальные изменения были неизбежным следствием распространения английской техники и промышленной революции, но с другой стороны, они постоянно подпитывались диффузионным процессом, не ограничивавшимся областью техники и распространившимся на социальную сферу. Буржуазия стремилась к власти не только потому, что она стала богатой и сильной, но и потому, что ее побуждал к этому пример Англии. К тому же интересы английских капиталистов, вкладывавших свои средства на континенте, переплетались с интересами местных предпринимателей, и Англия зачастую оказывала прямую поддержку буржуазным партиям в других странах. Аналогично интеллигенция во многих странах (в том числе и в России) боролась за участие в управлении не только потому, что она многократно численно возросла, но и потому, что ее воодушевляли успехи английских радикалов – и английские радикалы (а иногда и правительство) оказывали ей определенную помощь.

Необходимо, однако, отметить, что процессы диффузии на Европейском континенте имели мирный характер: Англия, несмотря на промышленное могущество, не обладала достаточной военной силой, чтобы навязать свою волю и свою социальную систему европейским монархиям. Процесс диффузии в социальной сфере первоначально проявлялся в появлении политических группировок, боровшихся за установление конституционного строя по английскому образцу. В 1820-х во Франции сформировалась политическое объединение, члены которого называли себя «либералами» (это имя затем приняли и английские виги). Эта партия состояла преимущественно из богатых буржуа; она требовала предоставления гарантий политических свобод в рамках конституционной монархии, причем избирательные права должны были принадлежать (как в торийской Англии) узкому кругу богатых собственников. Один из лидеров либералов, известный историк Ф. Гизо, использовал свою кафедру в Сорбонне для пропаганды английского государственного строя и английской «славной революции» 1688 года.[1076]

Во Франции имелась и другая политическая группа, члены которой называли себя «независимыми». «Независимые» требовали широких избирательных прав и были близки по духу английским радикалам. Как отмечает Э. Хобсбаум, распространение радикальных движений на континенте (как и в Англии) было связано с ростом образованного класса, который не мог найти приложения своим силам в рамках «старого режима».[1077] Помимо радикалов во Франции существовали и социалисты; социалистическое учение Ш. Фурье появилось немногим позже учения Р. Оуэна и в некоторых отношениях представляло собой его развитие: коммуны Ш. Фурье (которые он называл «ассоциациями») были устроены сложнее, чем коммуны Р. Оуэна, и в них предполагалось вознаграждение в зависимости от вложенного капитала.

В России также появилась партия либералов-«западников», которая требовала введения гражданских свобод, независимого суда, представительного правления и местного самоуправления. Либералы выступали за отмену крепостного права – но на условиях, не ущемляющих имущественные интересы дворянства. Выразителями интересов этой фракции на страницах печати были известные университетские профессора К. Д. Кавелин и Б. Н. Чичерин. К. Д. Кавелин не скрывал, что он исходит из признания «необходимого неравенства людей», и утверждал, что «значение и влияние должны принадлежать не толпе, а образованнейшему и зажиточному сословию».[1078]

Либеральные группы конституционалистов существовали также в Испании и Италии, причем в Италии они приняли типичный для этой страны характер тайных союзов. Самым влиятельным из этих союзов было общество карбонариев; оно представляло собой иерархическую систему строго законспирированных ячеек, «вент». Карбонарии распространили свою сеть на армию и сделали ставку на военное восстание. В 1820 году либералы подняли военные восстания в Испании и Италии, но потерпели поражение в результате интервенции держав, входивших в «Священный союз». Англия пыталась противодействовать этой интервенции, и, не добившись успеха, вышла из «Священного союза».[1079]

После революций 1820 года общество карбонариев по итальянскому образцу было создано и во Франции, однако мятежи французских карбонариев были неудачны, и общество распалось на несколько тайных союзов. Когда в 1830 году король Карл X предпринял попытку абсолютистского переворота, тайные союзы возглавили восстание в Париже; рабочие и ремесленники, страдавшие от экономического кризиса, поддержали восставших, а многие офицеры, недовольные уменьшением жалования, перешли на сторону народа. В результате победы революции 1830 года была принята новая конституция, расширившая права Законодательного собрания; по этой конституции контингент избирателей, хотя и увеличился, но составлял лишь 2,2 % от взрослого мужского населения. Таким образом, программа либералов была отчасти реализована, и политическая система Франции приблизилась к политической системе торийской Англии. «Независимые» радикалы, однако, не были удовлетворены результатами революции, и их тайные общества продолжали инициировать восстания.[1080]

Одним из знаменитых вождей тайных обществ 1830-х годов был Огюст Бланки. Бланки заимствовал у карбонариев сопровождаемые страшными клятвами ритуалы посвящения, раздельное существование «вент», состоящих из 10 человек, из которых только руководитель был связан с вышестоящей «вентой», и так далее. Основанное Бланки «Общество времен года» вербовало членов среди озлобленных парижских безработных и ставило своей целью уничтожение «всякой аристократии». Главная идея Бланки состояла в том, чтобы с помощью небольшого, но хорошо организованного и подчиненного железной дисциплине тайного общества начать восстание – а затем к нему, само собой, присоединятся толпы голодающих парижских бедняков. Сигналом к восстанию должно было стать убийство короля Луи-Филиппа, и в июле 1835 года бланкисты совершили покушение на короля с помощью «адской машины» из нескольких десятков ружей; было убито и ранено сорок человек, но король уцелел, и выступление было отложено. В мае 1839 году шестьсот бойцов «Общества времен года» внезапно захватили парижскую ратушу; они бегали по окружающим улицам и призывали парижан присоединиться к восстанию, но не встретили той поддержки, на которую надеялись. Восстание было подавлено, однако тактическая идея Бланки – создание тайного общества, инициирующего восстание террористическими методами, была взята на вооружение многими революционерами. В политическом отношении бланкисты причисляли себя к коммунистам, но их программа была довольно расплывчатой. После победы революции они собирались установить «диктатуру Парижа», упразднить Национальное собрание, запретить буржуазную печать и некоторое время в целях «воспитания народа» править автократическими методами.[1081]

Одним из новых факторов социальных отношений первой половины XIX века был подъем национальных движений. Как полагает Э. Хобсбаум, национализм был следствием численного роста образованных элит. В прошлом малочисленные элиты владели международными языками, такими, как латынь и французский; с ростом элит появилась литература на национальных языках, и эти языки стали использоваться в университетах, в администрации, в судах и т. д. Этнический маркер разделил образованную элиту многонациональных монархий на национальные группы, и по мере обострения внутри-элитной конкуренции национализм стал одним из ее проявлений.[1082]

В XIX веке националисты были союзниками либералов и радикалов в борьбе с абсолютизмом. Оформившийся союз отразился в понятии «национально-освободительная борьба», которое включало в себя борьбу не только за национальное освобождение, но и за политические свободы. В качестве примеров либеральных теорий прав наций исследователи приводят идеи И. Г. Гердера, Дж. С. Милля, В. С. Соловьева, В. Вильсона, Т. Г. Масарика; в этом ряду особое место занимает Джузеппе Мадзини, бывший не только теоретиком, но и практиком национально-освободительной борьбы.[1083] Идеи и деятельность Дж. Мадзини иллюстрируют конкретный механизм действия диффузионного фактора; они раскрывают механизм революционного процесса, который имел международный характер и происходил не только в странах Западной Европы, но и в России.

С точки зрения идеологической преемственности, Дж. Мадзини был наследником карбонариев 1820-х годов; в молодости он был членом одной из карбонарских «вент». Программа карбонариев была сочетанием национализма и диффузионных либеральных идей, она ничего не обещала народу и не обращалась к нему за поддержкой. Дж. Мадзини научился у карбонариев искусству конспирации, умению организовывать «пятерки» и налаживать между ними связь с помощью шифров и симпатических чернил. Однако вскоре он понял, что заговоры в узком кругу революционеров обречены на провал, и для успеха борьбы надо привлечь к ней народ. Обстановка порожденных Сжатием малоземелья и нищеты итальянских крестьян внушала Дж. Мадзини уверенность, что народ всегда готов к восстанию, что ему не хватает лишь вождей. Таким образом, родилась теория «революционной инициативы» (или «хождения в народ»): образованная молодежь, прежние заговорщики-карбонарии должны были идти в народ и поднимать его на борьбу. «Почему… не идете, неся огненный крест (символ восстания – С. Н. ) из местности в местность, из деревни в деревню? Идите к простолюдинам, поднимайтесь в горы, присутствуйте при трапезе земледельца, посещайте мастерские ремесленников», – призывал Дж. Мадзини.[1084]

Чтобы поднять народ на борьбу, молодежь должна была обещать простолюдинам равноправие сословий и всеобщее избирательное право.[1085] Но Дж. Мадзини не обещал народу хлеб и землю. «Начало ее движения было непосредственное… – писал В. Г. Белинский о революционной буржуазии, – тогда она не отделяла своих интересов от интересов народа… ее ошибка была в том, что она подумала, что народ с правами может быть сыт и без хлеба».[1086] В 1831 году Дж. Мадзини создал из итальянских эмигрантов во Франции и Швейцарии организацию «Молодая Италия». Идея «революционной инициативы» завоевала популярность, и в 1834 году была создана «Молодая Европа», включавшая «Молодую Францию», «Молодую Германию», «Молодую Польшу» (в 1840-х годах появилась и «Молодая Венгрия», а в конце XIX века – «Молодая Босния», «Молодая Турция» и т. д.). Большую роль в революционной агитации играли личные качества Дж. Мадзини – он олицетворял образ вождя, пламенного революционера. «Когда он впервые появился в Марселе, – вспоминал один из сподвижников Дж. Мадзини, – с лицом бледным, аскетичным, но точно озаренным божьим светом, он увлекал своей вдохновенной речью, своим неотразимым энтузиазмом тех, кто его окружал». «Он тем более опасен, – говорилось в донесении полиции, – что неподкупен, фанатичен, готов на любую жертву».[1087] Этот образ позднее был воспроизведен в «Катехизисе революционера» С. Г. Нечаева и в романе Э. Л. Войнич «Овод»; он вдохновлял многих – в том числе и русских – революционеров.

После неудачи первого организованного им восстания Дж. Мадзини в 1837 году приехал в Лондон и при поддержке английских радикалов создал здесь базу для подготовки новых выступлений. В этот период своей деятельности итальянский революционер познакомился с идеями Р. Оуэна и Ш. Фурье о производственных ассоциациях и включил их в свою социальную программу; он писал также о необходимости введения прогрессивного налога и об ограничении права наследования. Однако главного требования крестьян – конфискации и раздела помещичьих земель – в программе Дж. Мадзини не было; он не мог идти на разрыв с либералами, имевшими сильные позиции в освободительном движении.[1088]

В период лондонской эмиграции Дж. Мадзини освоил новый метод революционной борьбы: руководство из заграничного центра посредством тайной шифрованной переписки, а так же ведение пропаганды в Италии с помощью издаваемого в заграничном центре журнала, который тайно доставлялся на полуостров. Таким образом, Дж. Мадзини первым создал инфраструктуру политической «революции извне», основанную на массовой печатной пропаганде, которая стала возможной после создания мощных печатных машин. Используя эти методы, в 1843–1844 годах Дж. Мадзини организовал три восстания в Италии, но все они закончились неудачно. Поднявшим красный флаг группам заговорщиков не удавалось увлечь за собой народ; их лозунги были непонятны для крестьян, думавших главным образом о земле. Между тем в Италии получило распространение умеренно-либеральное движение, его лозунгами были борьба с Австрией, объединение Италии и конституционная монархия с ограниченным представительством высших классов.[1089]

В 1846 году начался экономический спад, вызванный чередой неурожаев; в 1847 году во многих городах Италии прокатилась волна голодных бунтов и демонстраций. Эти события совпали с активизацией английской политики, Англия стремилась вытеснить из Италии австрийцев и – под лозунгом свободы торговли – захватить итальянский рынок. В сентябре 1847 года Пальмерстон отправил в Италию миссию лорда Минто, который, опираясь на военно-дипломатическую поддержку курсировавшего вдоль итальянских берегов английского флота, побуждал итальянские правительства пойти по пути либеральных реформ. Не без влияния со стороны миссии Минто в начале 1848 года в Палермо началось восстание сицилийских сепаратистов; в обстановке голода оно было поддержано населением, и неаполитанский король Фердинанд II был вынужден принять конституцию по образцу французской конституции 1830 года. Это вызвало цепную реакцию, под давлением народных манифестаций (и английской агитации) монархи северной Италии были вынуждены принять конституции, а затем объявить войну Австрии. Так начались европейские революции 1848 года.[1090]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.