Личность Чингис-хана

Личность Чингис-хана

…………………………………….

Поводырь убийц,

Кормивший смертью с острия меча

Растерзанный и падший мир.

Работник,

Оравший твердь копьем,

Дикарь,

С петель сорвавший

Дверь Европы,

был уродец.

Дмитрий Кедрин

«Поводырь убийц… оравший твердь копьем, дикарь, с петель сорвавший дверь Европы, был уродец». В этих строках, адресованных предводителю гуннов Аттиле, поэт как бы создает собирательный образ завоевателя, прославившегося массовыми убийствами и бессмысленной жестокостью. По контрасту со своим предшественником Чингис-хан не был низкорослым, кривоногим кочевником, наоборот, его отличала привлекательная внешность, он был рослым и сильным. Джузджани, который видел Чингис-хана в Хорасане уже немолодым, написал о нем: «Чингис-хан отличался высоким ростом и крепким телосложением. Имел кошачьи глаза».

Чжао Хун, возможно, лично не видел Чингис-хана, но оставил его описание с чужих слов, его свидетельство столь же важно, как и свидетельство Джузджани. Оба они были современниками Чингис-хана. Чжао Хун записал: «Что касается татарского владетеля Тэмучжина, то он высокого и величественного роста, с обширным лбом и длинной бородой. Личность воинственная и сильная» [Полное описание, с. 48]. Наконец, как свидетельствует Рашид-ад-дин, отец Чингис-хана и все потомки Есугай-баатура и Чингис-хана были рыжими и голубоглазыми. «Третий сын (Бартан-бахадура. – Е. К.) был Есугай-бахадур, который является отцом Чингис-хана. Племя кият-бурджигин происходит из его потомства. Значение бур-джигин – синеокий, и, как это ни странно, те потомки, которые до настоящего времени произошли от Есугэй-бахадура, его детей и уруга его, по большей части синеоки и рыжи» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 48]. Племянник Чингис-хана, сын его брата Хасара, Есунгу «был высокого роста, румян и имел продолговатое лицо и длинную бороду» [там же, с. 52].

На этих данных реконструировали свой образ Чингис-хана писатели, например, популярный у нас и за рубежом В.Г. Ян. «Махмуд Ялвач поднял голову. Он увидел строгое темное лицо с жесткой рыжей бородой. Две седые скрученные в узлы косы падали на широкие плечи. Из-под лакированной черной шапки с огромным изумрудом пристально всматривались зеленовато-желтые глаза» [Ян, с. 112]. И еще: «Он высокого роста, и, хотя ему уже больше шестидесяти, он еще очень силен. Тяжелыми шагами и неуклюжими ухватками он похож на медведя, хитростью – на лисицу, злобой – на змею, стремительностью – на барса, неутомимостью – на верблюда, щедростью к тем, кого хочет наградить, – на кровожадную тигрицу, ласкающую своих тигрят. У него высокий лоб, длинная узкая борода и желтые немигающие, как у кошки глаза» [Ян, с. 109].

Мы уже упоминали, что есть рациональное объяснение рыжеватости и светлоглазости борджигинов. Их прародительница Алан-Гоа была близка с киргизом, а древние киргизы, по описаниям источников и путешественников, отличалась этими признаками. Допуская это, тем не менее не следует вслед за В. Чивилихиным полагать Чингис-хана «не монголом» и относить его к неким «блондинам Азии» [Чивилихин, с. 169–170]. Сама Алан-Гоа была из племени куралас, которое, по информации Рашид-ад-дина, входило в число «тех настоящих монгольских народов, кои были на Эргунэ-Куне» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 1, с. 78]. Из этих же «настоящих монголов» было и племя олхонут, из которого была мать Чингис-хана Оэлун. Надо сказать и следующее: среди группы племен шивэй, из которых вышли древние монголы, известны хуантоу (букв, «желтоголовые») шивэй, и рыжеватость и светлоглазость, наблюдавшиеся в роду Чингис-хана, совсем необязательно могли происходить «с запада».

Многие авторы подчеркивают, что Чингис-хан был физически крепким человеком. Как полагает П. Рачневский, он, «наверное, находил удовольствие в сексе» [Рачневский, с. 145]; каждый год в государстве отыскивали красивых девушек и доставляли ему. Однако то, что Чингис-хан из каждого победоносного похода возвращался с женой, а в походах его сопровождали жены (например, Хулан – на запад, Есуй – в походе на Си Ся), не может рассматриваться как доказательство того, что Чингис-хан любил сексуальные утехи. Захват жен побежденных являлся признаком заключения политического союза и покорности (тангутская, чжурчжэньская жены) или выражением превосходства над победителем (жена найманского Таян-хана). Нет никаких сведений о том, что Чингис-хан был излишне пристрастен к прекрасному полу (12 тыс. красивых девушек, которых ему, по Джузджани, доставили в Западном походе [Раверти, II, с. 1007], тоже не довод, это была добыча), так же как мы не имеем сведений и о том, чтобы он страдал пороком чрезмерного пьянства. Хотя алкоголизм был в его роду, его сын Огодай был алкоголиком, «любил наслаждения и пил вино», а внук Каши «был большим любителем вина и постоянно пребывал в опьянении», «умер от порока – чрезмерного пьянства» [Рашид-ад-дин, т. II, с. 12].

Характеристики внешности Чингиса, которые встречаются в «Тайной истории», типа «во взгляде – огонь, а лицо – что заря», поэтико-мифологические и, возможно, носят сакральный характер, указывают на божественное, в нашем понимании, происхождение.

Охарактеризовать сущность личности Чингис-хана пытался еще Рашид-ад-дин в специальном разделе своего труда «Повествование о Чингис-хане, относительно его похвальных свойств, душевных качеств, о его избранных обычаях, о прекрасных притчах…». Чингис-хан исповедовал, по словам Рашид-ад-дина, общечеловеческую мудрость, ко времени Чингис-хана, кстати, хорошо разработанную в Китае. У народа, у которого сын не слушается отца, младшие братья – старших, «муж не полагается на свою жену, а жена не следует повелению мужа», «великие не защищают малых, а малые не принимают наставлений от старших», – «у такого народа воры, лжецы и всякие мошенники затмевали солнце на его собственном стойбище». Тот, кто умеет управлять семьей, сможет управлять и государством. «Каждый, кто в состоянии содержать в порядке свой дом, в состоянии содержать в порядке и целое владение», «каждый, кто может так, как это положено, выстроить в бою десять человек, достоин того, чтобы ему дали тысячу или туман». Каждый, вызванный к старшему, отвечает только на то, о чем его спрашивают; тот, кто произнес слово прежде вопроса, может быть и не услышан, «хорошо, если его услышат, в противном случае он будет ковать холодное железо». Хорошо служит тот, кто служит верно и преданно в любых условиях: «Добрым можно назвать только того коня, который хорошо идет и откормленным, и в полтеле, и одинаково идет, будучи истощенным». Начальником достоин быть тот, кто понимает нужды подчиненных, «который сам знает, что такое голод и жажда, и судит по этому о состоянии других» [там же, т. I, кн. 2, с. 259–262].

Все это верно, и сегодня неплохо было бы чаще следовать этому правилу и тем, кто служит, и тому, кому служат.

Чингис-хан полагал, что народами следует управлять с помощью наставлений (билик) и законов (яса).

Все эти общие соображения и методы управления призваны были сделать государство упорядоченным и сильным. Во имя чего? И это, может быть, основной вопрос, когда мы говорим об идеологии Чингис-хана и чингис-хановщине. «Неупорядоченные и безрассудные народы» подлежат подчинению и управлению ими. Он, Чингис-хан, призван сделать это высшими силами, и эти силы подают ему знаки своей милости. «Однажды в молодые годы Чингис-хан встал на рассвете, и в его чубе уже побелело несколько волосков. Приближенные задали ему вопрос: «О счастливый государь, возраст твой не достиг еще порога старости, почему же в твоем чубе появилась седина?» В ответ он сказал: «Так как всевышний Господь пожелал сделать меня главою и старейшиною туманов и тысяч и водрузил бунчук моего благоденствия, то он проявил на мне знак старости, который является знаком старшинства» [там же, с. 262].

Чингис-хан, хан волею Неба, говоря нашими словами, хан милостью Божией Во имя чего действует хан? Во имя того, чтобы члены его уруга, его мужские потомки и их семьи оделись «в затканные золотом одежды», чтобы они вкушали «вкусные и жирные яства», садились на красивых коней и обнимали «прекрасноликих жен». Столь же «красивую жизнь» должны получить те, кто служит хану. «Мои старания и намерения относительно стрелков и стражей, чернеющих словно дремучий лес, супруг, невесток и дочерей, алеющих и сверкающих, словно огонь, таковы: усладить их уста сладостью сахара своего благоволения и украсить их с головы до ног тканными золотом одеждами, посадить их на идущих покойным ходом меринов, напоить их чистой и вкусной водой, пожаловать для их скота хорошие травяные пастбища». Нет ни слова о том, что для этого надо работать. Все это следует взять у «неупорядоченных народов» силой, уничтожая непокорных, ибо «если мы отправляемся на охоту, то убиваем много изюбрей, а если мы выступаем в походы, то уничтожаем много врагов» [там же, с. 261, 263].

Это сравнение военного похода и охоты – не просто метафора. Как лес и степь полны добычи для удачливого охотника, так и окружающие народы – те же лес и степь, где при удачной «охоте» можно добыть все для той жизни, которую ты считаешь для себя идеальной. Хан и его войско, его «мужи» – это охотники, и «величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами; в том, чтобы сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов; в том, чтобы превратить животы его прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их разноцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы сосать!»

Можно спорить о том, является ли все это подлинными мыслями Чингис-хана. Но, по словам Рашид-ад-дина, все это «его (Чингис-хана) назидательный рассказ» и его образ мыслей и действий, устрашающий и пугающий, и не случайно Рашид-ад-дин кончает его словами: «Да будет мир над людьми мира!» [там же], ибо, какие бы оговорки мы ни допускали, прав был акад. Б.Я. Владимирцов, которого невозможно даже заподозрить в неуважении к монгольскому народу, что это была идеология разбойничьей шайки и ее главаря.

Л. Гамбис также писал: Чингис-хан «смотрел на оседлые страны – Китай, Иран, как на регионы – источники дохода своей семьи, своей знати и своего народа». По заключению того же Л. Гамбиса, Чингис-хан обладал характером «благородного человека» своей эпохи, если не принимать в расчет «мелочи» – «разрушения и убийства, которые он полагал необходимыми». А так это был человек, преданный друзьям, неумолимый к врагам, человек, который «всегда сохранял ясное понимание величия своей миссии, для которой, как он думал, «он был избран Небом», человек, умеренный в повседневной жизни. Он «унаследовал от своих предков простоту погонщика стад, терпение и хитрость охотника» [Гамбис, с. 5–6].

Историзма в оценке личности Чингис-хана требует и И. Рачневский: «Чингис-хан вошел в историю как беспощадный завоеватель. Его завоевательные походы принесли смерть и гибель бесчисленному количеству людей, уничтожили невосполнимые культурные ценности. Но было бы несправедливо судить Чингис-хана с высоты наших столетий. Его поступки определялись жестокими законами степи, которая не знала жалости к врагу. Его дела вершились в военной области. Своими успехами он был обязан не столько своим воинским дарованиям, сколько искусной политике и своим организаторским способностям» [Рачневский, с. Х-Х1]. Это не мешает автору цитаты отметить, что «его (Чингис-хана. – Е. К.) путь к власти пролегал по трупам» [там же, с. 141].

П. Рачневский отмечает те личные качества Чингис-хана, которые действительно характеризуют его положительно. Это чувство благодарности, например, к Сорган-Шира, спасшему ему, возможно, жизнь, когда он бежал из тайчиутского плена, или забота о детях павших соратников. «Чингис-хан повелел: «За то, что друг Хуилдар на брани живот свой положил, пусть получают сиротское пособие даже и потомки потомков его». Нарин-Тоорилу, сыну Чаган-гоа он сказал: «Твой отец, Чаган-гоа, пал в бою при Далан-Балчжутух от руки Чжамухи, пал, ревностно сражаясь перед моими очами. Пусть же теперь Тоорил, за службу своего отца, получает сиротское пособие» [Сокровенное сказание, с. 166]. Чингис доверял своим сподвижникам, например, Мухали, который в Китае был его личным представителем и в отдельные периоды был вторым после хана лицом в государстве. Он заботился о солдатах; Чан Чуню он говорил: «Я забочусь о моих солдатах, как о своих братьях».

На основании доступных источников трудно определить, отличался ли Чингис личной храбростью. В детстве, мальчишкой, он боялся собак. Будучи физически слабее братьев Хаса-ра и Бектера, он не в честном бою, а с помощью сильного, но, возможно, не очень умного Хасара застал врасплох и погубил безоружного Бектера. Молодой Темучжин не раз спасался бегством и не видел в этом позора. Но он же бросился отбивать угнанных у семьи меринов (правда, позднейшие источники утверждают, что Темучжин поехал не один, а с братом Хасаром) и вступил в драку с чжурки, когда те во время пира в Онон-ской дубраве ранили Бельгутая.

Чингис-хан, безусловно, был человеком незаурядного ума, хитрым и коварным политиком, знавшим людей, их слабости и умевшим использовать их в своих интересах. Сколько ловкости, хитрости и ума проявил он при побеге из тайчиутско-го плена! Мы не знаем, видимо, решающего этапа в карьере Чингиса, когда он, прожив полтора года с Чжамухой, оказался только благодаря своему уму и смекалке не главой аила, а ханом собственного улуса. Он сумел найти и выделить из своего окружения талантливых полководцев. Мухали, Боорчу, Субе-тай, Чжэбе, Чжочи и другие военачальники, выдвинутые им, приносили ему военные победы, и значительная часть полководческой славы Чингиса принадлежит по справедливости им.

Чингис-хан требовал верности подданных государю, слуг своему хану, и мы видели не раз, как он казнил тех, кто пытался перейти на его сторону и получить его милость выдачей своего господина. Как правило, эти люди не находили у него поддержки. Чингис-хан отличался недоверием, подозрительностью даже к близким людям. Мы знаем о его недоверии к Хасару, хотя, может быть, тот и давал ему поводы к этому, к Отчигину в его конфликте с шаманом Тэб-Тэнгри. Он с подозрением отнесся к Чжельме, который ходил в стан тайчиутов за кислым молоком, чтобы спасти раненого хана. Он ценил в людях способность говорить правду, простил Чжэбе, который признался в том, что это он стрелял и ранил его.

Мстительность и жестокость были чертами характера, во многом определявшими натуру Чингис-хана. П. Рачнев-ский пишет, что его мышление было «мышлением мстителя» [Рачневский, с. 137]. Он возвел месть в ранг государственной политики. «В то время, когда Чингис-хан предпринял поход во владения Хитая и выступил на войну против Алтан-хана, он один, согласно своему обыкновению, поднялся на вершину холма, развязал пояс и набросил его на шею, развязал завязки кафтана, встал на колени и сказал: «О, господь извечный, ты знаешь и ведаешь, что ветром, раздувшим смуту, был Алтан-хан и начало распре положил он. Он безвинно умертвил Укин-Баркака и Хамбакай-каана… я же домогаюсь их крови, лишь мстя им. Если ты считаешь мое мнение справедливым, ниспошли мне свыше в помощь силу!» С полнейшим смирением он вознес это моление; затем сел на коня и выступил. Благодаря своей правоте и верному намерению он одержал победу над Алтан-ханом… и его владения и его дети очутились во власти Чингис-хана» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 2, с. 263].

Считать это лишь рецидивом обязательности кровной мести, присущей первобытному мышлению, было бы, наверное, неверно. Давно уже правил не тот Алтан-хан, который убил его сородичей, более того, когда это было выгодно, Чингисхан дружил с ним и не отказался принять из рук Алтан-хана чин. Да и не случайно, замечает П. Рачневский, что при неудачах Чингис часто ищет убежища поближе к границам Цзинь. На совести Чингис-хана убийства из мести родичей Сача-беки и Тайчу, Алтана и Хучара, которые возвели его на ханский престол; он убил побратима Чжамуху, возможно, своего сына Чжочи.

Говорят, что все это были политические убийства. Это верно, просто чувство мести было возведено до высот внутренней и внешней политики Чингис-хана. Л.Н. Гумилев пишет: «После стольких преступлений, совершенных именно чжурчжэнями, ожесточение монголов объяснимо как психологическая реакция… При такой ситуации, сложившейся исторически, личные качества Чингис-хана не имели значения. Он повел свой народ на исконных, безжалостных врагов потому, что этого хотел весь народ, дети убитых и братья проданных в рабство. Да если бы он этого не сделал, так не быть ему ханом!» [Гумилев, Поиски, с. 189]. Откуда это? Где сведения о том, что войны с Цзинь хотел весь народ? Почему Чингис-хан, не начни он эту войну, не был бы ханом? Он стал им за пять лет до этого. «Война, конечно, – продолжает Л.Н. Гумилев, – дело страшное, но в классовом обществе она неизбежна, как единственный способ разрешения противоречий. Можно осуждать морально того, кто начал войну, но тогда виноваты чжурчжэни. А винить победителя, перенесшего поле сражения на территорию противника, бессмысленно и аморально. Тут, очевидно, доминирует не историческое прозрение, а пристрастие» [там же, с. 189].

Будем пристрастны. Именно Чингис возвел месть в культ, он спровоцировал и тщательно подготовил войну и вел ее предельно жестоко. Пристрастие не думать так, а думать и писать наоборот. Столь же пристрастно, как это делает Л.Н. Гумилев, объяснять нападения монголов убийством их послов. Речи нет, убивать послов нехорошо, но ведь известно, что требования, предъявляемые монгольскими послами, как правило, были провокационны и сводились к одному – или вы покоритесь, или война, а с ней смерть и разрушения.

Жестокость Чингис-хана из свойств его личности была возведена в разряд средств государственной политики. Чингис-хан сознательно применял жестокие методы ведения войны, предусматривающие широкое применение репрессий. Поголовное истребление населения многих городов и сел в целях устрашения противника было осознанным методом ведения войны, политикой Чингис-хана и его полководцев. «Это были уже не стихийные жестокости, – справедливо писал в предисловии к русскому переводу труда Рашид-ад-дина известный советский востоковед И.П. Петрушевский, – а целая система террора, провозглашаемая сверху и имевшая целью организованное истребление способных к сопротивлению элементов населения, запугивание мирных жителей и создание массовой паники в завоеванных странах» [Рашид-ад-дин, т. I, кн. 1, с. 32]. В мусульманских источниках зафиксировано около трех десятков случаев «всеобщей резни» при взятии городов. Но зачастую вырезали и все население окрестных селений. Пленные писцы подсчитывали число убитых. После резни в Мерве, например, этот ужасный подсчет продолжался тринадцать дней.

Чингис поддерживал подобные методы ведения войны, и есть сведения современников, что он гордился своей жестокостью. Джузджани приводит рассказ очевидца событий Вахид-ад-дина Бушенджи о том, как Чингис-хан хвастался в кругу приближенных тем, что перебил такое множество людей и потому его слава будет вечной. Бывший при этом Бушенджи резонно заметил:

– Если хан и его слуги перебьют всех людей, среди кого же будет жить его слава?

Чингис обозвал его глупцом и заявил:

– Государей в мире много. Я творил всеобщую резню и разрушение повсюду, куда ступали копыта коней войска Мухаммеда Огузского, хорезмшаха. А остальные народы, что находятся в странах других государей, сложат рассказы во славу мою! [там же, с. 33–34].

Прав Л.Н. Гумилев, когда пишет: «Жестокости, совершенные победоносными монголами, конечно, ужасны, но не менее ужасными были зверства чжурчжэней в Китае, сельджуков в Армении, крестоносцев в Прибалтике и Византии. Такова была эпоха» [Гумилев, Поиски, с. 397]. Это верно. Такова была эпоха. И все-таки Чингис-хан выделялся и в ту эпоху, и он не ошибся в том, что учиненную им резню народы помнят до сих пор. Есть мнения, что масштабы неоправданных убийств, совершенных по приказу Чингиса и его полководцев, устрашали и удивляли самих монголов[52]. «Находящаяся уже в «Сокровенном сказании» легенда о том, что Чингис-хан родился с комком запекшейся крови в руке, – писал В.В. Бартольд, – наглядно показывает, что количество крови, пролитой по повелению Чингис-хана, поражало и его монголов» [Бартольд, Владимирцов, с. 453]. Известно, что не одобрял массового террора старший сын Чингис-хана, Чжочи.

Чингис-хан был, безусловно, властолюбив. «Воля к власти, – пишет П. Рачневский, – преобладающая черта в характере Чингис-хана» [Рачневский, с. 140]. Хотя он во многом был обязан Ван-хану, это не помешало ему на пути к утверждению власти над Монголией погубить и улус Ван-хана, и его самого. Ван-хан, Чжамуха, Хучар не раз были его союзниками, но «мог ли он оставить их в живых, – задается вопросом П. Рачневский, – если видел в них соперников, вставших на пути его власти? Чингис полагал, что он всегда прав, призван к этому высшими силами» [там же, с. 141].

Эта убежденность как идеологическая основа монгольской державы стала как бы составной частью личности Чингис-хана; он был одержим этой верой, и, судя по всему, вполне искренне. Чингис верил или, точнее, с какого-то неясного для нас момента поверил, что власть над всем миром, именно над всем миром, дарована ему Вечным Небом. Все, кто не принимал эту доктрину, считались «булга ирген» – «мятежниками». Они выступали против социального порядка, установленного высшими силами. Война против «мятежников» была не только морально оправданной, но и необходимой. Хан получал от Вечного Неба силу – «кючу» и защиту – «ихе-экдэ». Благодать императора называлась «су», отсюда прилагательное «суту», «сутай» – «счастливый».

Многие исследователи не сомневаются в том, что идея ка-ганахана, избранного Небом или поставленного по воле Неба, испытала сильное влияние китайской концепции сына Неба. Чингис к концу жизни хорошо знал китайскую концепцию власти. Он, например, считал, что поражение Цзинь в войне с ним было предопределено Небом, покаравшим цзиньских государей за дурное поведение. Чан Чунь, объясняя свое учение Чингис-хану в 1222 г., говорил, что государи – это небесные существа, направленные Небом жить среди людей, и им предназначено вернуться на Небо. Елюй Чуцай, вручая в 1222 г. Чингис-хану составленный им календарь для монгольского государства, развивал идею о том, что только благодаря воле Неба Чингис-хан завоевал империю, столь великое дело не могло быть совершено силами обыкновенного человека. Почти все исследователи сходятся в том, что Чингис-хан уверовал в свое право завоевать Поднебесную, т. е. весь доступный и известный ему мир[53].

Его потомки и старались выполнить эту задачу. По мнению П. Рачневского, монгольская доктрина универсальной монархии отличалась от китайской тем, что целью китайской было подчинение покоренных китайской культуре, целью же монгольской – только завоевание. Можно согласиться с П. Рачневским и в том, что Чингис-хан не был врагом культуры вообще, его отличал сугубо практический подход к достижениям культуры. Он ценил письменность и ввел ее для нужд государства, так же как ремесло и продукты ремесла. Безжалостно уничтожалось лишь то, что в тот момент он и его окружение признавали для себя бесполезным. И многое в культуре народов было погублено безвозвратно.

Джувейни писал: «Всевышний отличил Чингис-хана умом и рассудком». Безусловно, Чингис-хан был не только кровавый завоеватель, но и выдающийся государственный деятель. Он создал монгольское государство, использовав традиционные для Центральной Азии формы и придав им определенный монгольский колорит. Он заимствовал все, что счел нужным, от соседей. Гонцы и правители с пайц-зой, ямская служба, строгое административное деление и прикрепление населения к месту работы и месту жительства – все это было введено при Чингис-хане. Яса гласила: «Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка, где он был сосчитан. Иначе да будет казнен он сам и начальник той (другой) части, который его принял» [О составе Великой Ясы, с. 54]. Гвардия и рекрутируемые из гвардии чиновники центрального аппарата управления великолепно справлялись со своими обязанностями. Возможно, никогда ни до ни после кочевые формы государственности не были так отточены, так совершенны, как в улусе Чингис-хана. Он если не создал лично, то освятил своим именем Ясу, которую Г.В. Вернадский, ее исследователь, считал «не кодифицированием норм обычного права», а «созданием новых норм права в соответствии с нуждами новой империи» [там же, с. 33].

«Положил он для каждого обстоятельства правило и для каждой вины установил кару, а как у племен татарских не было письма, повелел он, чтобы люди из уйгуров научили письму монгольских детей и те ясу и приказы записали они на свитки, и называются они Великой книгой Ясы. Лежит она в казне доверенных царевичей, и в какое время станет хан на трон садиться, или посадит на конь войско великое, или соберутся царевичи и станут советоваться о делах царства и их устроении – те свитки приносят и по ним кладут основу дел; построение ли войска или разрушение стран и городов по тому порядку выполняют» [там же, с. 49].

Чингис-хан был шаманист, он верил в колдовство, гадания, приметы. Он соприкасался с мировыми религиями – христианством, исламом, буддизмом, видимо, выслушал основы даосизма, но судя по всему, никакого особого интереса ни к одной из этих религий не проявил. Его вера, комплекс тех верований, который был присущ монголам его эпохи, можно условно назвать тэнгризмом, в широком смысле – поклонением Небу как верховному божеству и творцу всего сущего. Это был глубоко азиатский культ, присущий древним китайцам, тибетцам, всем кочевым государствам – предшественникам империи Чингис-хана. Культ Неба предполагал и культ Земли, но земля играла подчиненную роль. Во всяком случае, в эпоху Чингис-хана больше апеллировали к Небу, чем к Земле. Наличие «своей веры» делало Чингис-хана и его подданных – монголов достаточно безразличными к другим религиям. Отсюда веротерпимость монголов, в чем-то способствовавшая их воинским успехам.

Надо сказать, что у тех авторов, которые профессионально писали последние пятнадцать лет о Чингис-хане, есть любопытные и заслуживающие внимания характеристики личности Чингис-хана. Нам кажется, что было бы справедливо ознакомить с ними нашего читателя.

Итак, слово Л. Гамбису: «Он был человеком своей эпохи и был помечен той грубой средой, в которой он жил. В этом следует искать причины его безразличия к принесению в жертву человеческих жизней, поэтому он обладал мало развитой чувствительностью. Свои юные годы он начал с убийства своего сводного брата, который мог бы оспаривать его власть главы семьи. Без всяких колебаний он отбрасывал все то, что становилось на пути его безмерного честолюбия, потому что по сути своей он был холодный и расчетливый политик, который терпеливо действовал так, как будто право на его стороне. С чрезвычайной выдержкой он добивался реализации своих проектов, старался завершить дело так, чтобы не оставлять врага позади себя. Он не прощал измены данному слову. Однако сам действовал изворотливо и всегда хотел бы оставить право за собой, полагая, что его действиям покровительствует божественное начало. И терпел только тех, кто признавал его авторитет. Так же безжалостен он был, когда мстил за оскорбление и отвечал на вероломство. Молодым он вынужден был долгие годы ждать случая утвердить себя; когда он состарился, он всегда действовал быстро и реализовал огромные замыслы за короткое время. Он постоянно был осторожен и не искал приключений. Он был воздержан во всем, хотя и имел страсть к женщинам и крепким напиткам; он был щедр и всегда вознаграждал тех, кто заслужил. Он вершил великие дела и полностью наслаждался жизнью, ее спокойной радостью, без необузданных страстей, не думая о каком-то ее смысле. Он никогда не отправлялся в поход, не взяв с собой одной из своих жен…Он интересовался мыслями завоеванных людей, не отдавая предпочтения тем или другим, считая, что все правила морали хороши, и не считая, что какие-то из них лучше. Прежде всего он был практиком и великим организатором. Все в его жизни было распределено, даже в самые трудные минуты он никогда не терял спокойствия. Он умел связать людей со своей судьбой, и когда они начинали служить ему, они не хотели иметь другого господина. Таковы причины его успеха и его величия. Никогда ни один человек не достигал такой степени могущества, без всякого тщеславия» [Гамбис, с. 126–127]. Это писал француз, легко, изящно, не забыв про женщин и вино.

Предоставим слово немцу. «Личность Чингис-хана соединяет силу и страстность человеческой натуры с дисциплиной, которую диктует ей разум. В частной жизни он был сердечным другом, заботливым отцом, пекущимся о благополучии своей семьи и своих домашних, человеком обычного и простого нрава. Как правитель он был исполнен безмерного честолюбия, не боялся никаких средств для достижения своей цели, с безжалостной жестокостью подавлял малейшее сопротивление» [Рачневский, с. 148]. Это писал немец: сила, дисциплина, немного сентиментальности.

Автор хотел бы представить читателям в этой книге все основные известные нам факты из жизни Чингис-хана. Нам он представляется личностью незаурядной, на которую наложили жесткий отпечаток его тяжелые юные годы и та среда, в которой он рос и мужал. Талантливый государственный деятель; если не способный военачальник, то великолепный организатор армии, он был человеком карьеры, искренне считавшим, что избран для нее высшими силами. На пути к власти он не был разборчив в средствах, а приобретя эту власть, использовал ее в личных интересах и интересах своего уруга, своих мужских потомков и членов их семей. Его жестокость, возможно, объяснима средой, жизнью, шире – эпохой, когда действительно людей не жалели, но она была все-таки чрезмерной. Он считал, что цель оправдывает средства, и не ограничивал себя в выборе этих средств.

Положа руку на сердце мы не можем сказать, что он был любящим сыном, мужем и отцом. По-видимому, это оттого, что наши источники рисуют нам образ хана-правителя, а не человека. Любил ли он братьев? Кого вообще он любил, кроме своих нукеров, в которых ценил прежде всего преданность, а затем храбрость и силу. Он заботился о тех, кто служил ему, оказанных услуг не забывал и вознаграждал за службу и услуги. Он требовал беспрекословного подчинения и дисциплины. Выделял ли он среди своих подчиненных монголов, особенно в последний период жизни? Кажется, нет. Для него неважно было, к какому народу принадлежит тот, кто ему служит, лишь бы он служил хорошо ему и его делу. В этом он был чужд национальной ограниченности.

Чингис-хан был человеком подозрительным, как все правители, пришедшие к власти по трупам и сознающие, что те методы, которые они применяли к другим, могут быть применены и к ним самим. Мы не знаем примеров его мужества в зрелом возрасте, его умения владеть оружием. Воевать он доверял другим. Он создал идеал облеченного властью грабителя и следовал ему, не без основания полагая, что многие захотят следовать за ним. Он, безусловно, был опьянен властью и не знал ограничений в пользовании ею. Любил ли он свой народ? Неясно. Тогда не задавались, как правило, таким вопросом. Он требовал от народа службы и дисциплины, слепого повиновения его ханской воле и строго карал за упущения по службе и неповиновение.

Представьте себе этого седого, крепкого рыжеватого старика с плоским волевым лицом, с бородой, растущей в основном с подбородка, человека коварного и изворотливого, который одержим жаждой сокрушения власти соседних владетелей и возвеличения своего уруга. И этой идее подчинена вся его жизнь, по крайней мере с 1211 г. Он не увидел при своей жизни свержения своего главного соперника – императора Цзинь. Император Си Ся, видимо, был убит уже после его смерти. Его реальный приз – хорезм-шах Мухаммед. Мы так и не узнаем, утолил ли он лично свою жажду властолюбия. Можно согласиться с тем, что он был умерен в страстях, справедливо видя в них препятствие к успешному достижению цели. Если, как полагают, он был одержим некоторыми из них (пьянство, женщины) и ограничивал себя, это лишний пример наличия у этого человека твердой воли. Он не был, возможно, счастлив в детях и не без тревоги за судьбы своего уруга оставлял этот мир. Таков был Чингис-хан, хан карающий и вознаграждающий, видевший личное счастье в бесчестье и гибели поверженного врага.

Можно не согласиться и с такой характеристикой. Есть книги, есть основные источники, два из которых, «Тайная история» («Сокровенное сказание») и «Сборник летописей» Рашид-ад-дина, переведены на русский язык. Читатель сам может ознакомиться с ними и сделать свои выводы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.