«Народ господ» за работой

«Народ господ» за работой

На Восточном фронте происходит странный процесс. Германский генеральный штаб заявляет о постоянных победах, о все новых и новых наступлениях, а для немецких солдат все более неощутимыми становятся «победы»… Чем больше продвижение вперед, тем тяжелее становится положение и тем бесперспективнее конечная развязка. Где-то произошла какая-то большая, непоправимая ошибка — это уже чувствуют многие, в одинаковой мере «вверху» и «внизу».

И это относится не только к чисто военно-стратегической оценке обстановки, но и к будущему «использованию» оккупированных территорий. Наконец, крупные капиталистические заправилы германского империализма не для того осуществили новейший «дранг нах Остен», окрещенный «планом Барбаросса», чтобы кормить и снабжать всем население, а как раз наоборот, им были нужны здешние неисчерпаемые сырьевые ресурсы и рабочая сила.

Пресловутый имперский комиссар Украины Эрих Кох, которого впоследствии польский суд приговорил к смерти, это и заявляет в те дни в публичной речи, произнесенной в Киеве: «Мы — народ господ! Мы должны сознавать, что даже самый простой немецкий рабочий в тысячу раз ценнее с расовой и биологической точек зрения, чем здешнее население. Я выжму из этой страны даже последнюю каплю. Я не для того пришел сюда, чтобы раздавать благословение. Население должно работать, работать и снова только работать. Мы пришли сюда не для того, чтобы раздавать манну…»

Однако имперский комиссар оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг считал бы более целесообразным, если бы это выжимание происходило так, чтобы у русского населения оставалась работоспособность. Об этом он сразу же направляет памятную записку Гитлеру, который с целью «изучения» передает ее Гиммлеру. Однако вездесущего начальника СС не интересуют «экономические размышления» Розенберга. Поэтому он чернит Розенберга перед фюрером, затем созывает своих генералов и сообщает им свое мнение обо всем этом «свинстве Розенберга»: «Мне совершенно безразлично, как живут русские или чехи. Живут другие народы зажиточно или околевают с голоду — это интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам в качестве слуг в интересах защиты нашей собственной культуры. Свалятся ли от изнурения при рытье противотанкового рва десятки тысяч русских женщин — меня это интересует лишь с той точки зрения, будет ли готов противотанковый ров для Германии».

Одним словом, Гиммлер не разрешает влиять на себя и увести себя на «ложный путь», но чтобы предупредить дальнейшие «придирки» со стороны Розенберга, вызывает к себе заместителя начальника гестапо Мюллера, которому дает указание о «более скромных» методах.

Мюллер немедленно направляет циркуляр в подразделения лагерей, в котором предупреждает о том, что впредь «запрещается осуществлять казни в лагерях или в их непосредственных окрестностях. Если какой-нибудь из лагерей находится вдоль границы польского генерал-губернаторства, то военнопленных, подлежащих казни, нужно отвозить по возможности с целью осуществления казни на бывшую советскую территорию».

Хотя охрана пленных организована с истинно немецкой тщательностью, при таких перспективах побеги значительно увеличиваются, ведь военнопленным нечего терять. По инициативе ОКВ тогда появляется пресловутый приказ под условным наименованием «Кугель-Эрлас», который предписывает, как быть с теми, кто попытается бежать из этого ада.

«Всякого пленного офицера или сержанта, задержанного при бегстве — независимо от того, идет речь о побеге во время перевозки, об индивидуальном или массовом побеге, — нужно передавать СД с обозначением «III степень». О задержанных при бегстве нужно докладывать как о «бежавших и пропавших» армейским органам учета военнопленных. Также нужно обращаться и с их почтой, в случае заинтересованности Международного Красного Креста нужно давать точно такой же ответ. Полицейские органы передают задержанных беглецов в концентрационный лагерь Маутхаузен. Во время перевозки — но не по дороге к железнодорожной станции, если это может видеть общественность, — пленных нужно заковывать в кандалы. Командованию лагеря Маутхаузен нужно сообщить, что передача пленных происходит в рамках приказа «Кугель-Эрлас». ОКВ попросили предупредить лагеря военнопленных, находящихся в их ведении: в интересах маскировки задержанных беглецов снабжать направлением в Маутхаузен не непосредственно, а передавать их местным органам полиции для пересылки».

Удивительно, что об этом ужасном приказе об убийствах, в осуществлении которого в какой-либо форме участвуют почти все организации насилия, на Нюрнбергском процессе никто даже и знать не хотел. В том числе и сам Эрнст Кальтенбруннер, который после Гиммлера был самым могущественным человеком в главном имперском управлении безопасности и поэтому в силу необходимости должен был играть немалую роль в этом деле, что и выяснилось в ходе перекрестных допросов.

Вот несколько выдержек из процесса:

«ПРОКУРОР: В связи с концентрационным лагерем в Маутхаузене перед судом лежит документ, о котором мы бы хотели знать и ваши взгляды. Речь идет о пресловутом приказе «Кугель-Эрлас». Когда вы об этом получили сведения?

КАЛЬТЕНБРУННЕР: Сам я не знаком с этим приказом. Впервые я услышал о нем в конце 1944 года или в начале 1945-го от Фегелейна, бывшего офицером связи Гиммлера при Гитлере. Уже само название «Кугель-Эрлас» было для меня неизвестным, поэтому я спросил Фегелейна, что оно означает. Он ответил, что это условное наименование одного из приказов фюрера, который связан с определенным видом военнопленных, но больше, сказал он, он сам не знает. Я не удовлетворился этим разъяснением, поэтому еще в тот же день связался по телеграфу с Гиммлером и попросил его ознакомить меня с приказом «Кугель-Эрлас». Через несколько дней после этого по поручению Гиммлера у меня появился Мюллер и ознакомил меня с приказом, который, однако, исходил не от Гитлера, а от Гиммлера и в котором Гиммлер писал, что этим путем пересылает мне устное распоряжение Гитлера.

ПРОКУРОР: Прошу вас, отвечайте недвусмысленно: вы знаете так называемый приказ «Кугель-Эрлас» или нет?

КАЛЬТЕНБРУННЕР: Я уже сказал, что я этого приказа не знаю.

ПРОКУРОР: Вы давали предписание, которое дополняет этот приказ?

КАЛЬТЕНБРУННЕР: Не давал.

ЭЙМЕН: Были ли вы знакомы с Иозефом Нидермейером, подсудимый? С Иозефом Нидермейером?

КАЛЬТЕНБРУННЕР: Нет, не помню, чтобы я его знал.

ЭЙМЕН: Хорошо. Тогда, возможно, этот документ восстановит вашу память.

Абзац первый:

«С осени 1942 года и до мая 1945 года так называемые тюремные бараки в концентрационном лагере в Маутхаузене были под моим надзором».

Абзац второй:

«В начале декабря 1944 года так называемый «Кугель-Эрлас» был показан мне в политическом отделе концентрационного лагеря в Маутхаузене. Это были два приказа, и под каждым из них стояла подпись Кальтенбруннера».

У главного эксперта Гиммлера по убийствам даже не нашлось что сказать, поэтому он промолчал. Однако у отдельных старых членов офицерского корпуса вермахта этот циничный приказ об убийствах, попирающий международное право, как видно, не встречает должного понимания, поэтому 18 октября 1942 г. Гитлер вынужден отдать дополнительное распоряжение всем фронтовым штабам.

«За невыполнение этого приказа, — пишет Гитлер, — буду предавать военному трибуналу всех тех командиров и офицеров, которые прекратили выполнение этого приказа, или не сообщили его в подразделения, или же выполнили его способом, противоположным приказу». Генерал Йодль сразу же приложил к распоряжению Гитлера предписание о проведении приказа в жизнь, в котором, в частности, устанавливается: «Имена тех офицеров и унтер-офицеров, которые проявляют слабость, беспощадно нужно докладывать или в данном случае нужно немедленно привлекать их к строгой ответственности. Поскольку целесообразно задерживать отдельных беглецов-военнопленных для допроса, то они также подлежат расстрелу сразу после допроса».

При виде такой дьявольской злобы в человеке невольно возникает вопрос: неужели не нашлось ни одного человека, хотя бы среди военных руководителей, который — если уж и не из соображений человечности, то хотя бы из соображений лишь чисто международного права — протестовал бы против выполнения такого приказа. Нет, не нашлось. Даже в ходе самых тщательных розысков материалов Нюрнбергского процесса такого человека найти не удалось. Сам главнокомандующий сухопутных сил фельдмаршал Вильгельм Кейтель тоже дает жалкие ответы, когда в связи с этим он подвергается допросу на Нюрнбергском процессе. А именно:

«ПРОКУРОР: Разве вы тоже одобрили и нашли правильным приказ о расстрелах?

КЕЙТЕЛЬ: Я не мог ничего сказать против него, с одной стороны, боясь угрозы наказания, с другой стороны, потому, что и так я не смог бы его изменить без личного указания Гитлера.

ПРОКУРОР: Ну, и вы считали правильным этот приказ?

КЕЙТЕЛЬ: По своим внутренним убеждениям я не считал его правильным, но, после того как он был отдан, я не мог ему противиться.

ПРОКУРОР: Но ведь вы были фельдмаршалом, выросшим на традициях Блюхера, Гнейзенау и Мольтке. Как вы могли беспрекословно терпеть, чтобы молодых людей убивали одного за другим?

КЕЙТЕЛЬ: Причины, по которым я не выступил против приказа, я уже перечислил Сейчас я уже не могу изменить этого. Эти вещи произошли, и я знаком с их последствиями.

ПРОКУРОР: Вы были генерал-фельдмаршалом, Кессельринг, Мильх и другие — то же самое. Как оказалось возможным, что из вас, которые были в таких чинах и могли оглядываться на такие военные традиции, не нашлось никого, кто был бы достаточно храбр, для того чтобы выступить против убийств, выполненных с таким хладнокровием?

КЕЙТЕЛЬ: Я не выступил против. Большего в связи с этим сказать не могу, а от имени других делать здесь заявление не могу.

ПРОКУРОР: Ну, тогда перейдем к другому вопросу. Помните ли вы, что вы велели задерживать на Восточном фронте также французских солдат, воюющих на стороне русских? В связи с этим вы отдали следующее приказание, зачитываю: «Серьезное следствие против членов семей французов, воюющих на стороне Советов, которые могут находиться на территории оккупированной Франции, установило бы, что члены семей помогали известным лицам в бегстве из Франции. Нужно принять серьезные меры. Необходимые приготовления сделает ОКВ в сотрудничестве с соответствующим командующим во Франции и находящимися там подразделениями полиции и СС. Подпись: Кейтель». Вы можете вообразить что-нибудь ужаснее, чем выступать военным насилием против матери только потому, что она помогла своему сыну, чтобы он дрался на стороне союзников своей родины? Можно представить более гнусную мерзость?

КЕЙТЕЛЬ: Я много всякого могу себе представить, учитывая, что я сам потерял двух сыновей в этой войне.

ПРОКУРОР: Обвиняемый! Поймите, наконец, разницу между моим и вашим пониманием! Потерять детей на войне — это ужасная трагедия. Но выступить военным насилием против матери, сын которой желает сражаться на стороне союзников своей родины, — это гнусная мерзость! Не понимаете? Первое — ужасная трагедия, второе — гнусная мерзость, вершина жестокости. Это большая разница.

КЕЙТЕЛЬ: Я сожалею, что отдельных родственников сделали ответственными за преступления их: детей.

ПРОКУРОР: Я не желаю здесь терять время, чтобы глубже проанализировать суть вашего выражения «преступленье». Но я протестую против применения выражения и отклоняю его».