«Антисоветские элементы» и «группы риска»

«Антисоветские элементы» и «группы риска»

Убежденность Сталина и его соратников в существовании потенциальной «пятой колонны» опиралась на некоторые вполне реальные данные. Утверждение большевистского государства было результатом жестокой и длительной гражданской войны, которая в разные периоды приобретала разные формы, но фактически велась на протяжении нескольких десятилетий. По приблизительным подсчетам, только в 1930–1936 гг. разного рода репрессиям и преследованиям (арестам, осуждению, исключениям из партии, отправке в ссылку, раскулачиванию и т. д.) подверглись от 15 до 20 млн человек, примерно шестая часть взрослого населения страны[763]. С учетом тех, кто боролся против власти большевиков в предшествующий период, с учетом того, что члены семей всех этих категорий населения также нередко подвергались преследованиям, в число пострадавших от режима попадала огромная часть населения СССР. Не будет большим преувеличением утверждать, что общество было разделено на две примерно равновеликие части — социально и политически близких и чуждых большевикам. Причем в условиях постоянного наращивания репрессий грань между этими частями оставалась достаточно размытой.

Осознавая, что подобное положение и постоянное воспроизводство «чуждых» слоев населения несло угрозу социальной и политической стабильности, власти, как уже говорилось, предпринимали некоторые попытки для «примирения» с частью изгоев, особенно из числа молодежи. Вместе с тем наиболее действенным способом нейтрализации опасности, исходившей от «подозрительных» оставались полицейский контроль и репрессии. С этой целью в органах ОГПУ-НКВД велся учет таких слоев населения. Из статей историков, имеющих доступ к архивам ФСБ, можно узнать, что в 1939 г. (после завершения «большого террора») существовало 18 учетных категорий: бывшие дворяне; царские чиновники; купцы; полицейские; офицеры царской и белой армий; бывшие члены различных партий, враждебных большевикам (эсеры, меньшевики и т. д.); лица, исключенные из ВКП(б) за «антисоветскую деятельность»; «кулаки»; лица, ранее осужденные за контрреволюционные преступления, и члены их семей; ряд категорий, которые рассматривались как потенциальная база для сотрудничества с иностранными разведками: немцы, поляки, японцы, корейцы и представители других национальностей; репатрианты; лица, имевшие иностранное гражданство или контактировавшие с иностранцами; церковнослужители и члены религиозных организаций и т. д. Видимо, примерно такие же категории учитывались и в предыдущие годы. Кроме того, на учете милиции состояли уголовные преступники. Всего к марту 1941 г. на списочном учете «антисоветских элементов» состояли около 1 млн 263 тыс. человек[764]. Можно предположить, что в 1937 г., перед началом массовых операций эта цифра была больше. Картотеки ОГПУ-НКВД были важным инструментом политики террора. Периодически на их основании проводились репрессии против отдельных групп населения в отдельных регионах. В 1937–1938 гг. такие операции приобрели не только особую интенсивность, но обрушились одновременно на все категории «подозрительных». Целью чисток стала полное уничтожение или изоляция слоев населения, попадавших под учет органов НКВД.

Первым шагом на этом пути, как уже говорилось, была сплошная чистка бывших оппозиционеров. Аресты оппозиционеров нарастали стремительно: 631 человек в 1934 г., 3447 — в 1935 г., 23 279 — в 1936 г.[765] Начавшись с бывших оппозиционеров, многие из которых, покаявшись, работали в партийно-государственном аппарате, чистка вполне логично перешла на этот аппарат в целом. Причем эти кадровые перетряски сопровождались шумной пропагандистской кампанией антибюрократического характера, первые итоги которой подвел февральско-мартовский пленум 1937 г. В докладе на пленуме Сталин поставил задачу влить в ряды руководящих кадров «свежие силы, ждущие своего выдвижения»[766].

Старая кадровая гвардия не устраивала вождя по нескольким причинам. С особым подозрением Сталин относился к бывшим участникам разного рода оппозиций, которых оставалась немало на партийно-государственных постах среднего и низшего уровня. Накануне февральско-мартовского пленума 1937 г. в отделе руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), которым руководил Г. М. Маленков, были составлены специальные справки о номенклатурных работниках различных ведомств, состоявших ранее в оппозициях и в других партиях или имевших различные политические «колебания». Справки состояли из двух списков. В первый были занесены руководители, уже снятые с работы, исключенные из партии и арестованные. Во втором фиксировались политические грехи работников, которые пока оставались на своих должностях[767]. Большинство из тех, кто был перечислен во втором списке, вскоре были арестованы и расстреляны.

Сталин, несомненно, осознавал, что он не является непререкаемым авторитетом также и для тех большевиков со стажем, которые никогда не участвовали в оппозициях и верно следовали за вождем. Что бы ни говорили эти люди с трибун, как бы ни клялись они в верности, Сталин знал: старые партийцы хорошо помнят и о многочисленных провалах «генеральной линии» в 1930-е годы; и о том, что ленинское завещание в какой-то момент чуть было не погубило его политическую карьеру. Было время, когда партийные руководители имели все основания считать Сталина лишь первым среди равных. И хотя это время стремительно уходило в прошлое, Сталин подозрительно относился к соратникам, помнившим о «расцвете» внутрипартийной демократии. Тем более что влияние партийных функционеров, сократившись до минимума, не исчезло совсем.

За долгие годы работы старые кадры, и бывшие оппозиционеры, и сторонники Сталина, притерлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой. Сталин периодически тасовал колоду руководителей, перемещал секретарей обкомов, передвигал секретарей и заведующих отделами ЦК. Однако совершенно разбить установившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вокруг вождей разных уровней по принципу личной преданности, было невозможно. Переходя с одного места на другое, руководители перетаскивали «своих людей». По существу, в партийно-государственном аппарате формировались группировки, члены которых находились как бы в двойном подчинении: с одной стороны, служили верховному вождю (Сталину), а с другой — имели своих патронов в Политбюро или других руководящих инстанциях. Все эти группы были раздроблены. Мы пока не знаем ни одного случая их сколько-нибудь серьезного противодействия единоличной власти Сталина. Однако существование таких неформальных структур вызывало у Сталина подозрения.

Особенно откровенно эти подозрения проявились в заключительном слове Сталина на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. «Люди иногда подбираются не по политическому и деловому принципу, а с точки зрения личного знакомства, личной преданности, приятельских отношений, вообще по признакам обывательского характера», — говорил Сталин. В качестве объектов примерной критики он избрал секретарей ЦК компартии Казахстана Л. И. Мирзояна и Ярославского обкома А. Р. Вайнова. Первый, по словам Сталина, перетащил с собой в Казахстан из Азербайджана и Уральской области, где он раньше работал, 30–40 своих людей и расставил их на ответственные посты. Второй, переведенный из Донбасса в Ярославль, также забрал группу своих чиновников. Причину недовольства такой практикой Сталин высказал откровенно: «Что значит таскать за собой целую группу приятелей?[…] Это значит, что ты получил некоторую независимость от местных организаций и, если хотите, некоторую независимость от ЦК. У него своя группа, у меня своя группа, они мне лично преданы»[768].

Открыто выступая против группировок, построенных по принципу личной преданности патрону, Сталин имел в виду не только секретарей местных партийных организаций. Подобную угрозу Сталин, судя по всему, видел во всех сколько-нибудь организованных структурах. Особой критике за ведомственность и противопоставление групповых интересов государственным подвергался Наркомат тяжелой промышленности и его руководитель Орджоникидзе. Специально на пленуме обсуждался вопрос о «вредительстве» в армии и НКВД и необходимости продолжения чистки в этих могущественных ведомствах.

Не слишком высокого мнения Сталин был и о деловых качествах старых руководителей. В середине февраля 1937 г. Г. М. Маленков направил Сталину справку, в которой были собраны сведения, необходимые для выступления вождя на февральско-мартовском пленуме. Судя по докладу Сталина, он действительно ознакомился с запиской Маленкова и воспользовался некоторыми ее данными и выводами. Из записки, в частности, следовало, что среди секретарей обкомов высшее образование имели 15,7 %, а низшее 70,4 %, у секретарей окружкомов эти показатели составляли соответственно 16,1 и 77,4 %, секретарей горкомов — 9,7 и 60,6 %, секретарей райкомов — 12,1 и 80,3 % и т. д.[769] В докладе на пленуме, словно отводя обвинения в разгроме квалифицированных кадров, Сталин заявил: «У нынешних вредителей нет никаких технических преимуществ по отношению к нашим людям. Наоборот, технически наши люди более подготовлены». Сила вредителей, утверждал Сталин, состоит только «в обладании партийным билетом»[770]. Похоже, что такого мнения Сталин был о старых большевиках как особом сословии в целом. Старые кадры, по мнению Сталина, утрачивали свои революционные качества и склонялись к спокойной, мещанской жизни. Обличению «настроений беспечности и самодовольства», «атмосферы парадных торжеств и взаимных приветствий», которая «размагничивает людей и толкает их на то, чтобы почить на лаврах»[771], была посвящена значительная часть выступлений Сталина на февральско-мартовском пленуме.

В вину старым руководителям были поставлены также многочисленные злоупотребления властью. По мере нарастания новой волны террора в печати усиливалась антибюрократическая пропагандистская кампания. Многие руководители обвинялись в нарушении законов, в перерождении, бездушном отношении к людям, в подавлении критики, поощрении подхалимов и создании местных культов. Все эти мотивы получили дальнейшее развитие на февраль — ско-мартовском пленуме. Особой критике подверглись на пленуме секретари Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) Б. П. Шеболдаев и Киевского обкома П. П. Постышев[772], в том числе за поощрение подхалимства и создание собственных культов. Однако в той или иной мере аналогичные претензии были предъявлены руководителям почти всех крупнейших организаций. Один из ближайших помощников Сталина, редактор «Правды» Л. 3. Мехлис, посвятил критике секретарей обкомов практически все свое выступление. Используя многочисленные примеры из публикаций местных газет, он обрушился на процветающее «подхалимство и вождизм». В Горьковском крае, говорил Мехлис, издавалась газета «За выполнение указаний тов. Прамнэка», причем крайком прекратил ее издание только после резкой критики со страниц «Правды». Газета «Челябинский рабочий» напечатала рапорт, который заканчивался словами: «Да здравствует руководитель челябинских большевиков тов. Рындин!». В поощрении местничества и подхалимства Мехлис обвинил секретаря Свердловского обкома И. Д. Кабакова и других[773].

Как правило, подвергшиеся критике руководители со временем объявлялись врагами народа. На них списывалась вся ответственность за предыдущие беззакония, насилие, экономические провалы, небывалые тяготы народной жизни.

Лучшим способом укрепления режима, судя по всему, Сталин считал выдвижение молодых руководителей. Они были лучше образованы, энергичны, свободны от комплекса революционных заслуг и ответственности за преступления и насилия периода «великого перелома». Их жизненный опыт и быстрая карьера служили лучшей гарантией преданности вождю. Именно из его рук они получили должности, именно с ним связывали надежды на дальнейшую успешную карьеру. Причем ситуация складывалась таким образом, что ротация кадров в конце 1930-х годов становилась не просто реально возможной, но и необходимой. Специально изучавшая этот вопрос Ш. Фитцпатрик показала, что массовое выдвижение и подготовка новых «пролетарских кадров» в конце 1920-х — начале 1930-х годов создало «потенциальную проблему: выдвиженцы, более квалифицированные, чем старые кадры, были в среднем всего на десять лет моложе их. При естественном ходе вещей они, вероятно, должны были ждать долгие годы, прежде чем получить руководящие должности»[774]. Судя по выступлению Сталина на февральско-мартовском пленуме, он осознавал эту проблему: «Людей способных, людей талантливых у нас десятки тысяч. Надо только их знать и вовремя выдвигать, чтобы они не перестаивали на старом месте и не начинали гнить»[775].

Конечно, для выдвижения новых чиновников, вовсе не обязательно было убивать старых. Но, как любой диктатор, Сталин предпочитал уничтожать обиженных соратников, подозревая, что в критический момент они способны объединиться и припомнить вождю старые обиды. Опальные руководители не уходили при Сталине на пенсию, и это заставляло тех, кому посчастливилось уцелеть, с двойной энергией и старанием доказать свою необходимость и преданность.

Хотя репрессии в значительной мере затронули советскую «номенклатуру», подавляющее большинство жертв собственно «большого террора», массовых операций, проводившихся в августе 1937 — ноябре 1938 г., составляли рядовые граждане страны, прежде всего те, кто входил в различные категории «подозрительных». Признаки подготовки этого перехода от арестов оппозиционеров и «номенклатурных» кадров к репрессиям против более широкого круга «групп риска» проявились, по крайней мере, с начала 1937 г.

Особую проблему для руководства страны с середины 1930-х годов, как уже говорилось в предыдущей главе, составляли бывшие «раскулаченные». Часть из них бежала из своих деревень в период сплошной коллективизации начала 1930-х годов в города и на стройки. Часть попала в ссылку и оставалась в ней, поскольку власти всеми силами препятствовали освобождению «кулаков». Часть бежала из ссылки и оседала на промышленных предприятиях. Некоторое время власти сквозь пальцы смотрели на этот процесс, так как в промышленности наблюдался дефицит рабочих рук. Некоторые из крестьян, в свое время бежавшие от «раскулачивания», выждав, возвращались в родные места и даже заявляли права на конфискованное имущество. Кое-где им удавалось не только возвратить часть имущества, но и восстановить свое прежнее влияние в деревенском обществе, познавшем прелести руководства новых советских мироедов. Все это создавало в деревне новый клубок противоречий: между государством и восстановленными в правах «кулаками», между «кулаками» и новыми деревенскими начальниками, многие из которых отличились в свое время на поприще «раскулачивания», между «кулаками» и колхозниками, владевшими их собственностью и т. д.[776]

В 1937 г. все более отчетливым становилось намерение властей разрубить этот «кулацкий» узел при помощи террора. На февраль-ско-мартовском пленуме речь шла исключительно о репрессиях против «кулаков». Секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. И. Эйхе заявил на пленуме, что среди большого количества сосланных в свое время «кулаков» в крае осталась «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу […]»[777]. Секретарь Свердловского обкома И. Д. Кабаков жаловался, что период бурного промышленного строительства в годы первой пятилетки, совпавший с массовым раскулачиванием, «открыл большие щели для притока» на предприятия в города «чуждых элементов»[778]. Об опасности, которую якобы представляли «кулаки», вернувшиеся из заключения и ссылки, говорил также секретарь партийной организации Туркмении Я. А. Попок: «Большое количество кулаков прошло через Соловки и другие лагеря и сейчас в качестве “честных” тружеников возвращаются обратно, требуют наделения их землей, предъявляют всякие требования, идут в колхоз и требуют приема в колхозы»[779] Как показали последующие события, бывшие «кулаки» были первостепенной целью карательных акций 1937–1938 гг.

При обсуждении на пленуме вопросов подготовки к выборам на основе новой Конституции особенно много говорилось об угрозе, которую якобы представляют для советской власти миллионы верующих и особенно активисты и руководители церковных организаций. Руководитель «Союза воинствующих безбожников» Е. М. Ярославский, например, заявил, что в СССР насчитывалось около 39 тыс. зарегистрированных религиозных сообществ (примерно около одного миллиона активистов), которые он охарактеризовал как «организацию для подготовки антисоветских выборов по всей стране». Помимо зарегистрированных, признал Ярославский, существует большое количество подпольных сект. Очень большим, как показали итоги переписи населения 1937 г., было общее количество верующих в стране. Ярославский не привел итоговые данные переписи (ссылаясь на их отсутствие), но в качестве примера назвал цифры по двум районам Саратовской области: Черкасскому — 78,9 % и Баландинскому — 52,2 % верующих среди населения. «А ведь есть районы еще похуже, т. е. с еще большим числом верующих», — заявил Ярославский[780]. Большое количество председателей колхозов, по словам Ярославского, являлись одновременно церковными старостами[781].

Словно соревнуясь, выступавшие на пленуме партийные функционеры указывали все новые адреса для чисток. Секретарь ЦК компартии Грузии Л. П. Берия сообщил, что только за последний год в республику вернулось из ссылки около полутора тысяч «бывших членов антисоветских партий — меньшевиков, дашнаков, мусаватистов». «За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остается врагами советской власти, является лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу […] Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами», — заявил Берия[782]. Секретарь Восточно-Сибирского крайкома партии М. О. Разумов утверждал, что с троцкистами на почве совместного шпионажа в пользу Японии смыкаются «бурятские буржуазные националисты»[783]. Секретарь Московской партийной организации Н. С. Хрущев жаловался, что в столицу, желая затеряться в большом городе, «пролезают» со всей страны множество людей, «у которых что-нибудь да есть», «пролезают не только люди меченные, но и те, до которых еще не добрались […] Сюда также устремляются исключенные из партии люди»[784] и т. д.

Упоминание Хрущевым исключенных из партии не было случайным. Как показывают документы, высшее руководство было действительно озабочено наличием слишком большого количества бывших коммунистов, исключенных из ВКП(б) в ходе многочисленных чисток. Внимание Сталина на этот факт в очередной раз обратил Маленков в справке от 15 февраля 1937 г. «Особо следует отметить, — говорилось в ней, — что в настоящее время в стране насчитывается свыше 1 500 000 бывших членов и кандидатов в члены партии, исключенных и механически выбывших в разное время, начиная с 1922 г. На многих предприятиях сосредоточено значительное количество бывших коммунистов, причем иногда оно превышает численный состав парторганизаций, работающих на этих предприятиях». Например, на Коломенском паровозостроительном заводе, говорилось в справке, на 1408 коммунистов приходилось 2000 бывших членов партии, на заводе «Красное Сормово» это соотношение составляло 2200 и 550, на Московском шарикоподшипниковом заводе — 1084 и 452 и т. д.[785] Сталин обратил внимание на этот сигнал. В заключительном слове на февральско-мартовском пленуме 1937 г., приведя ряд цифр из записки Маленкова об исключениях из партии, он заявил: «Вот, все эти безобразия, которые вы допустили, все это вода на мельницу наших врагов […] Все это создает обстановку для того, чтобы умножать резервы для врагов»[786].

Постепенно чистка охватывала все более широкие слои «подозрительных». В марте 1937 г. был издан приказ НКВД, который предусматривал завести персональный учет всех иностранцев, принятых в гражданство СССР с 1 января 1936 г.[787] 29 марта 1937 г. Политбюро приняло решение об увольнении из рядов РККА всех лиц командно-начальствующего состава, которые были исключены из партии по политическим мотивам, и послать их на работу в хозяйственные наркоматы[788]. Это решение было предвестником новой масштабной чистки армии в связи с фабрикацией в апреле-мае 1937 г. дела о «военно-троцкистском заговоре» в РККА[789]

8 апреля 1937 г. Ежов направил Сталину записку о высоком уровне уголовной преступности. «Основным контингентом, совершающим дерзкие уголовные преступления (грабежи, разбои, убийства, квалифицированные кражи) являются ранее судимые, в большинстве случаев недавно освобожденные из лагерей и мест заключения», — говорилось в записке. Сталин отчеркнул этот абзац карандашом[790]. Однако меры предложенные Ежовым (более активное трудоустройство освобожденных уголовников, осуждение злостных преступников в лагерях на дополнительные сроки), судя по всему, не поддержал. Скорее всего, Сталин посчитал такие шаги недостаточными. Несколько месяцев спустя уголовники стали одной из целей массовой операции, т. е. подлежали сплошной изоляции или уничтожению. Как показывают последние работы на эту тему, борьба против усиливавшейся преступности была одним из источников, питавшим политику массовых репрессий[791].

20 мая 1937 г. Маленков направил Сталину записку, в которой предлагал отменить относительно простой порядок регистрации религиозных объединений. Маленков утверждал, что благодаря существующим законам, «мы сами создали широко разветвленную, враждебную советской власти, легальную организацию». Он писал, что всего по СССР насчитывается свыше 600 тыс. человек, входящих в так называемые «двадцатки»[792], и что «за последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников». Сталин посчитал нужным разослать эту записку членам Политбюро для ознакомления. Ее получил также Н. И. Ежов. В ответ 2 июня Ежов послал Сталину свою записку, в которой горячо поддержал Маленкова. «Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах антисоветской работы легально существующие «церковные двадцатки» как готовые организационные формы и как прикрытие», — писал Ежов[793].

К середине 1937 г. наметилась тенденция фабрикации дел, в которых «заговоры» бывших оппозиционеров и «номенклатурных» работников соединялись с «заговорами» более широких слоев «антисоветских элементов». Политическое закрепление этот курс получил на пленуме ЦК ВКП(б), проходившем с 23 по 29 июня 1937 г. Санкционировав исключение из партии и арест сразу более 30 членов и кандидатов ЦК ВКП(б), пленум заслушал также доклад Ежова о результатах борьбы с «врагами». Помимо известных дел о троцкистах и «правых», о заговоре в армии и НКВД Ежов назвал новые цели, свидетельствующие о распространении террора за пределы круга бывших оппозиционеров и партии. По утверждениям Ежова, в Азово-Черноморском крае «право-троцкистская группа» во главе с первым секретарем крайкома Б. П. Шеболаевым объединилась с «антисоветскими казачьими и партизанско-повстанческими формированиями», руководители Оренбургской области возглавляли «антисоветскую казачью организацию», «организация правых» в Западной Сибири включала в себя «партизанско-повстанческие кадры среди спецпере-селенцев»[794].

«Заговор» в Западной Сибири был одним из наиболее громких дел такого рода. По указанию Ежова руководство краевого управления НКВД выбило из арестованных ссыльных дворян, офицеров царской армии и членов партии эсеров «показания» о существовании в Западной Сибири разветвленной «организации», включавшую в себя кадетов, монархистов, эсеров, а также «повстанческую периферию правых и троцкистов» из числа спецпереселенцев-«ку-лаков», в большом количестве депортированных в край еще в начале 1930-х годов. «Организация» якобы имела связи с «зарубежными контрреволюционными центрами». За день до начала пленума ЦК, 22 июня, Ежов переслал Сталину обобщающую записку начальника УНКВД по Западной Сибири С. Н. Миронова, в которой ставился вопрос о проведении массовой операции, охватывающей несколько тысяч человек, в том числе «кулаков», в труднодоступных спецпе-реселенческих районах на Севере. Учитывая масштабы и технические трудности проведения операции, прежде всего недостаток мест заключения, Миронов просил образовать в крае внесудебную «тройку», наделенную правом вынесения приговоров к расстрелу. Ежов поддержал эту просьбу[795].

28 июня 1937 г., еще во время работы пленума, Политбюро приняло это предложение НКВД. Постановление Политбюро «О вскрытой в Западной Сибири контрреволюционной повстанческой организации среди высланных кулаков» предписывало расстрелять всех «активистов повстанческой организации», а для ускоренного рассмотрения их дел создать «тройку» в составе начальника управления НКВД по Западной Сибири, прокурора края и секретаря крайкома партии[796]. Таким образом, началось воссоздание «троек», ранее уже опробованных как механизм реализации массовых репрессивных акций. Важно, что формулировки постановления Политбюро практически игнорировали материалы НКВД о «заговоре» офицеров, эсеров и др. Акцент был сделан именно на «повстанчестве» спецпереселенцев-«кулаков». Это был явный сигнал того, что высшее руководство страны приняло решение сделать центром следующей фазы чистки именно «кулаков».

Наличие такого намерения подтвердилось через несколько дней. 2 июля 1937 г. постановлением «Об антисоветских элементах» Политбюро санкционировало рассылку секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следующей телеграммы: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы, были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке»[797].

Как ясно следует из этой директивы, первоначально целью первой массовой операции были «кулаки» и уголовники. Однако в последующие дни руководство страны приняло решение распространить эту операцию на более широкий круг «антисоветских элементов», состоящих на учете в НКВД, фактически провести тотальную чистку всех «подозрительных». В первоначальной форме это намерение было озвучено на совещании начальников управлений НКВД республик и областей, которое созвали в Москве 16 июля. Судя по свидетельствам участников этого совещания, которые по деталям собраны исследователями (стенограмма совещания не велась), Ежов не только дал указания об активизации подготовки операции против кулаков, но ориентировал на массовые аресты и других категорий «подозрительных». Установка делалась на тотальную чистку, проводимую широким фронтом без соблюдения элементарных процессуальных норм. Как свидетельствовали участники совещания, Ежов заявил, что «в связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно», что «если во время этой операции будет расстреляна лишняя тысяча людей — беды в этом особой нет». На этом же совещании руководителям местных органов НКВД фактически было дано официальное разрешение применять пытки[798].

Указания, данные на совещании 16 июля, вряд ли были индивидуальной инициативой Ежова. Скорее всего, они отражали настроения Сталина, который в эти дни продумывал план сплошной чистки «учетных категорий». Свидетельством эскалации террора в направлении именно такой чистки являлись решения, принятые параллельно с подготовкой операции против «кулаков». Так, 24 июля 1937 г. было издано директивное указание НКВД о специальной чистке личного состава водопроводных станций, бактериологических станций, научно-исследовательских институтов и лабораторий, занимающихся микробиологией. Немедленному аресту подлежали следующие категории сотрудников этих учреждений: все иностранные подданные, бывшие иностранцы, принявшие советское гражданство, лица, связанные с заграницей, «активные антисоветские элементы»[799] По инициативе Сталина 25 июля 1937 г. Ежов подписал оперативный приказ наркома внутренних дел СССР № 00439, в котором намечалось проведение арестов граждан Германии, работающих (или работавших ранее) на советских оборонных предприятиях и на железнодорожном транспорте[800].

Решающим документом, определившим поворот к политике тотального уничтожения или изоляции «раз и на всегда» всех «антисоветских элементов» был приказ наркома внутренних дел № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов», утвержденный Политбюро 30 июля 1937 г. От директивы 2 июля, которая дала старт подготовке этого приказа, он отличался рядом принципиально новых позиций, отражавших эволюцию планов высшего советского руководства в предшествующие несколько недель. Если директива от 2 июля нацеливала на выявление, расстрелы и высылку только «кулаков» и уголовников, то в приказе № 00447 речь шла о расстрелах и арестах самого широкого круга «учетных категорий». Соответственно менялись и санкции — вместо расстрелов и высылки приказ предусматривал расстрелы и заключения в лагеря. Сталинская политика профилактических чисток достигла своего апогея, государственный террор, никогда не бывший «малым» стал по настоящему «большим».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.