Наступление Антанты в первой половине 1917 г

Наступление Антанты в первой половине 1917 г

Как подсказывал здравый смысл, в 1917 г. главные оборонительные сражения должны были произойти на Западе, хотя на Востоке тоже шли горячие бои. ОКХ следовало переместиться ближе к Западному фронту. Я предложил развернуть новую штаб-квартиру в Спа или в Кройцнахе. После некоторых дебатов от Спа отказались и остановили свой выбор на Кройцнахе из-за его выгодного расположения: через него проходили почти все линии связи с фронтом, а гостиницы и пансионы располагали хорошими возможностями для размещения штабного персонала. В итоге ставка главного командования сухопутных войск обосновалась в Кройцнахе, Мюнстере-на-Штейне и Бингене.

Когда именно начнется решительное наступление Антанты, сказать было пока трудно. На Востоке ожидать чего-либо серьезного до апреля 1917 г. не стоило. В 1916 г. русские начали широкое наступление в марте, тогда погодные условия и состояние дорог серьезно мешали продвижению. Поэтому они вряд ли захотят повторить ошибку. Не исключалось, что Антанта на западе повременит до тех пор. Однако ситуация на Сомме была настолько напряженной, что следовало быть готовым ко всему.

Общая обстановка на Западе диктовала необходимость оттянуть, насколько возможно, начало военных действий и дать нашим подводникам время проявить себя в полной мере.

Одновременно следовало путем сокращения линии фронта уплотнить оборону и вывести достаточно частей в резерв. Во Франции и Бельгии нашим 154-м дивизиям противостояло около 190 дивизий противника большей численности; для позиций значительной протяженности слишком неблагоприятное соотношение сил. Кроме того, мы стремились выявить участки фронта, свободные от угрозы вражеского нападения, чтобы иметь возможность использовать в этих местах немецкие дивизии, потрепанные в предшествовавших боях и нуждавшиеся в относительной передышке.

По этим соображениям одновременно с началом 1 февраля неограниченной подводной войны было принято решение отвести войска во Франции с Нуайонского выступа на линию Зигфрида, которая к началу марта должна была войти в строй, и осуществить ранее подготовленные меры по разрушениям в 15-километровой предпольной полосе. Их провела под кодовым названием «Альберих» группа армий кронпринца Рупрехта в соответствии с заранее составленным графиком работ, рассчитанных на пять недель. В любой момент в случае угрозы вражеского нападения работы можно было прервать и приступить к отводу войск. Главное было – избегать столкновений, успеть вывезти военное имущество и важное сырье, уничтожить населенные пункты, дороги, мосты, колодцы, чтобы затруднить противнику возможность за короткое время закрепиться на новом месте. Отравлять колодцы было запрещено.

Решение об отводе войск далось очень непросто. Оно косвенно содержало в себе признание нашей слабости, которое должно было воодушевить противника и отрицательно повлиять на настроение наших солдат. Но поскольку этот шаг диктовался военной необходимостью, выбора у нас не было. 4 февраля кайзер отдал приказ о реализации плана «Альберих».

И он был выполнен в полном объеме. Из освобождаемого района вывезли многие произведения искусства, хранившиеся в соответствии с положениями Гаагской конвенции на занятой территории. Уничтожение движимого и недвижимого имущества местных жителей достойно сожаления, но то была вынужденная мера. Большинство населения мы эвакуировали на восток, хотя в некоторых городах и населенных пунктах (Нуайон, Хам, Несле и др.) небольшую часть оставили, снабдив продовольствием. При этом мы преследовали двоякую цель: во-первых, лишить противника дополнительных рабочих рук и, во-вторых, навязать ему как можно больше людей, нуждающихся в заботе и обеспечении.

Общий планомерный отход начался 16 марта и был выполнен за короткий срок в несколько промежуточных этапов.

ОКХ старалось не ввязываться в драку и дать войскам время укрепиться на линии Зигфрида до подхода превосходящих сил противника.

Войска Антанты следовали за нашими отступающими частями по пятам и хотели представить этот наш стратегический маневр как свой крупный успех. Однако благодаря предварительной умелой и убедительной обработке общественного мнения через прессу им это не удалось. Да и на самом деле ни о каком успехе Антанты в данном случае не могло быть и речи. Отход продемонстрировал великолепную выучку командиров и солдат и явился блестящим свидетельством вдумчивой и скрупулезной работы германского Генерального штаба.

Наши новые оборонительные рубежи были надежнее и крепче прежних растянутых позиций. Тактические замыслы противника оказались сорванными. Наступать в предусмотренных направлениях он уже не мог. Местность, по которой мы прошли, превратилась в безжизненную пустыню. Прежде чем на ней воевать, требовалось многое восстановить и построить. А потому противник расположил перед нашим новым фронтом лишь незначительные силы. Это позволило нам тоже вывести с передовой несколько дивизий. Цель, к которой мы стремились, реализуя план «Альберих» и отходя к линии Зигфрида, была достигнута. Наш уход с Нуайонского выступа полностью себя оправдал.

Нам пришлось примириться с тем, что за опустошительные разрушения и угон местного населения страны Антанты вновь назвали нас гуннами и пустили в ход против нас все средства пропаганды. Это было их право. Мы действовали в соответствии с правом войны. Все наши меры диктовались военной необходимостью, хотя мы и стремились, насколько возможно, проявлять гуманность. Мы считали себя слишком великими и благородными, чтобы злонамеренными действиями и неоправданной жестокостью причинить кому-либо ненужные страдания. Так поступали мы повсюду. Мы были беспощадны только в тех случаях, когда дело касалось шпионажа, подрывавшего нашу военную мощь и безопасность.

Существенно улучшилась и расстановка сил на новом рубеже. Группа армий кронпринца Рупрехта в составе 4-й, 6-й, 1-й и 2-й армий занимала полосу обороны от Ла-Манша до Ла-Фер; группа армий кронпринца Германского расположилась далее до реки Орн, восточнее Вердена. От Вердена и до швейцарской границы разместились войска группы армий генерал-фельдмаршала Альбрехта герцога Вюртембергского (армейские группы «А», «Б» и «В»), которые существенно укрепили Эльзас-Лотарингский фронт.

Благодаря маневру «Альберих» немецкие войска обрели два лишних месяца для отдыха и обучения. Однако в группе армий кронпринца Рупрехта все еще имелись чрезвычайно утомленные дивизии. Сказывались последствия сражений 1916 г., усиливших естественную психологическую усталость, которая всегда возникает при затяжных оборонительных сражениях, изматывающих тело и душу.

Тем временем военная подготовка шла полным ходом. Недавно сформированные части до тех пор использовались или на относительно спокойных фронтах, или же еще вовсе не нюхали пороха. В Бельгию, например, прибыли дивизии из Румынии. Кроме того, ОКХ заменило некоторые дивизии на Западе более боеспособными частями, переброшенными с Восточного фронта, сознательно ослабив последний.

Интенсивно обустраивались передовые окопы. Высвободившиеся после перехода на линию Зигфрида рабочие руки сосредоточили за линией фронта на наиболее подверженных опасности участках, где требовалось быстрыми темпами усовершенствовать систему оборонительных линий второго эшелона. Заметно улучшилось обеспечение войск всем необходимым. За счет снизившегося расходования боеприпасов удалось создать солидные запасы снарядов и патронов, вполне достаточные, чтобы выдержать не слишком затянувшиеся сражения. Постепенно «программа Гинденбурга» начала приносить свои плоды. Можно было надеяться на дальнейшие поставки боеприпасов.

Тем временем на Востоке произошло событие огромной важности. Поощряемая Антантой революция в марте свергла царя. Власть захватило правительство яркой социалистической окраски. Трудно сказать, зачем Антанте понадобилось прибегать именно к революции; одно не вызывало сомнений: она рассчитывала извлечь определенную пользу для собственных планов ведения войны или, по крайней мере, постараться спасти то, что еще можно было спасти. И Антанта действовала без промедления; царя, начавшего войну по ее наущению, следовало убрать. Когда дело касалось победы любой ценой, все средства годились. Их пустили бы в ход и в том случае, если бы Штюрмер в 1916 г. проявил готовность вступить в переговоры о сепаратном мире.

Революция ярко высветила истинное положение вещей в России. Российское общество и его вооруженные силы насквозь прогнили, иначе революция была бы невозможна. Армия и там была частью народа и тоже с ним едина. Как часто я мечтал о русской революции, которая существенно облегчила бы нам жизнь; и вот она свершилась, совершенно внезапно, и у меня с души свалился тяжелый камень, сразу стало легче дышать. А что она позднее перекинется и к нам, об этом я тогда и подумать не мог.

Насколько в итоге на Востоке разрядится обстановка, предположить в тот момент было невозможно; приходилось считаться и с вероятными атаками. Однако революция означала безусловное ослабление Антанты из-за неизбежного снижения боеспособности русской армии и, следовательно, существенное улучшение нашего чрезвычайно трудного положения. Было хорошо уже то, что на первых порах изменившаяся на Востоке ситуация позволяла сберечь людей, боеприпасы и другое военное имущество. Мы также смогли заменить измотанные боями дивизии на Западе свежими войсками, взятыми с Восточного фронта. Целесообразно было средствами пропаганды распространять в русской военной среде идею заключения мира с Германией.

Заранее учитывать в своих стратегических замыслах в качестве непременной составляющей такие события, как русская революция, не имеет права ни один серьезный полководец. Но когда она стала реальностью, я уже мог полагаться на этот фактор в своем военном планировании.

Итак, повторяю, наше общее положение заметно улучшилось, и я с уверенностью смотрел навстречу предстоящим сражениям на Западе.

Неограниченная подводная война давала хорошие результаты, они превзошли все ожидания и предварительные расчеты адмиралтейства. Чувствительные потери морского торгового тоннажа и большого количества важных военных грузов давали себя знать. Газета «Экономист» 7 сентября 1918 г. назвала весну 1917 г. самым критическим и опасным периодом, который Англия пережила с начала этой войны. Оценку подтвердил и американский адмирал Симс. Государства Антанты были вынуждены задействовать на морских театрах войны все больше живой силы и техники, ранее использовавшихся на суше.

5 апреля 1917 г. США заявили, что находятся с нами в состоянии войны. Этот шаг Америки был обусловлен развалом России, нашими успехами в подводной войне, желанием участвовать в создании средств противолодочной защиты. А дипломатические отношения Америка разорвала с Германией еще 3 февраля.

Присоединение Соединенных Штатов к лагерю наших врагов вовсе не было для меня сюрпризом. Я вполне ожидал, что такое случится и без неограниченной подводной войны, если мы начнем явно одерживать верх.

В мирное время Америка мало интересовалась Германией и теперь воспринимала ее сквозь очки вражеской пропаганды. Американские граждане с немецкими корнями не имели влияния в стране. На определенные размышления наводил уже ответ президента Вильсона на письмо германского кайзера осенью 1914 г., в котором монарх взывал к чувству справедливости американцев в связи с распространявшимися слухами о немецких жестокостях в Бельгии. Экономические интересы все теснее сближали Соединенные Штаты с государствами Тройственного согласия. Англия уступила США свое место финансового мирового центра. Американцы предоставили крупные займы странам Антанты, и их поражение привело бы к значительным денежным потерям.

Позиция Соединенных Штатов в вопросе снабжения боеприпасами не оставляла никаких сомнений относительно одностороннего толкования собственного нейтралитета. Открытое нарушение Англией норм международного права на море стало возможным лишь при попустительстве Америки. На одном из совещаний в министерстве иностранных дел за несколько лет до войны мне говорили, что США в случае вооруженного конфликта в Европе останутся на нейтральных позициях, и мы твердо рассчитывали на неограниченные поставки боеприпасов через Голландию.

И в самом деле, в своих нотах 30 марта и 5 ноября 1915 г. американское правительство выразило протест против произвола англичан на море.

Англия в категорической форме отвергла обе претензии, и правительство Соединенных Штатов смирилось с подобным ответом. По собственному признанию американской администрации, США на протяжении почти двух лет проводили в отношении Германии далеко не нейтральную политику. От попустительства нашим врагам к открытому переходу в их лагерь оставалось сделать лишь маленький шажок. Использовав в качестве предлога нашу неограниченную подводную войну, Америка вмешалась в конфликт в критический для Антанты момент.

В 1917 г. события стали развиваться по иному, чем ожидалось, сценарию. Западный фронт держался, подводная война не принесла победы, а вот Россия окончательно рассыпалась. На Восточном фронте возникла странная ситуация – ни мира, ни войны. Появилась реальная возможность (о которой до осени 1917 г. и не мечталось) добиться в 1918 г. окончательной победы путем организации мощного наступления на суше при условии, что немецкий подводный флот к тому времени причинит торговому флоту противника большие потери, которые помешают быстрой переброске американских воинских подкреплений в континентальную Европу и серьезно нарушат морские перевозки стран Антанты. Как уверял главный морской штаб, осуществить такое было им вполне по силам.

В середине апреля ОКХ ожидало крупные вражеские наступления во Франции, на Итальянском фронте и в Македонии. Мне часто приходилось выезжать из Кройцнаха, куда мы перебрались в конце февраля, на Западный фронт, где я подробно обсуждал с командным составом групп армий, армий и – на наиболее опасных участках – корпусов складывавшуюся обстановку и выслушивал мнения коллег по вопросам стратегии и тактики.

Группы армий кронпринцев Рупрехта и Германского получили пополнение свежими дивизиями, артиллерией и боеприпасами, а также были снабжены всем необходимым для успешной обороны. Я старался в меру своих сил удовлетворять справедливые требования.

В начале апреля я уже не сомневался в скором наступлении англичан у Арраса. Я попросил командующего группой армий подтянуть к полю предстоящего сражения находившуюся в резерве 6-ю армию. Последние октябрьские и декабрьские бои у Вердена подтвердили старую истину: резервы следовало держать поближе к месту боев. В плане «активной обороны» было поэтому предусмотрено сосредоточение во втором эшелоне ряда полнокровных дивизий, которым предстояло атаковать и отбросить на исходные позиции вражеские войска, прорвавшиеся через передние оборонительные рубежи.

Дивизии второго и третьего эшелонов 6-й германской армии хотя и продвинулись вперед, но все же 8 апреля были еще слишком удалены от передовых траншей. 9 апреля после короткой, но мощной артиллерийской подготовки противник нанес сильный танковый удар по обе стороны реки Скарп. Наша оборона оказалась прорванной в нескольких местах, защищавшие ее дивизии понесли чувствительные потери. Уже в первой половине дня врагу удалось добраться до наших артиллерийских позиций и занять высоты, господствовавшие над местностью в направлении Востока. Контратаковать противника было нечем: резервные дивизии еще не подошли. Мы сумели перебросить на автомашинах к месту прорыва лишь отдельные части. Сложилась угрожающая ситуация, чрезвычайно опасная для всего фронта, продолжи противник свое наступление. Однако англичане довольствовались достигнутым и в этот день дальше уже не пошли.

9 апреля я встретил в Кройцнахе свой день рождения в подавленном настроении: похоже, не оправдалась уверенность, с которой я ожидал этого наступления. Неужели наши усилия и заботы последних месяцев оказались напрасными? Неужели содержавшиеся в наставлении «Оборонительное сражение» правила были неверными? И если да, то как же быть теперь?

Я пригласил к себе офицеров из частей, принявших на себя основные удары, переговорил по телефону с непосредственными участниками боев и пришел к выводу: директивы ОКХ были правильными. Но их соответствующее применение целиком и полностью зависело от мастерства командиров на местах.

10 апреля и в последующие дни положение оставалось по-прежнему критическим. Не так-то просто залатать брешь в обороне шириной 12–15 и глубиной 6 и более километров. Учитывая потери в живой силе, артиллерийских установках и расход боеприпасов, неизбежные при прорыве подобного масштаба, для этого требуется немало усилий и средств.

10 апреля англичане ввели в прорыв дополнительные войска и попытались продвинуться в южном направлении, но ихоказалось все-таки недостаточно. Большие бои происходили 23 и 28 апреля и 3 мая. В перерывах не утихали ожесточенные схватки местного значения. Мы успешно контратаковали на отдельных участках фронта, но кое-где должны были уступить противнику небольшие клочки территории.

В сражениях у Арраса было уже израсходовано значительное количество резервных войск и военного имущества всех видов, когда 16 апреля французы перешли в наступление в районе реки Эны и в Шампани.

По замыслу французского генерала Нивеля, уже в первые дни наступления следовало прорвать германский фронт между Вайли и Реймсом и затем, развивая успех, ударом восточнее Реймса в направлении реки Сюипп расширить брешь и расшатать немецкую оборону на 70-километровом участке фронта!

Нажим от Арраса на Дуэ и прорыв от Реймса через Ретель в направлении Мезьера имел целью глубокий охват линии Зигфрида, строительство которой обнаружили летчики противника, совершавшие многочисленные полеты над ней. Антанта намеревалась до основания потрясти весь наш фронт вплоть до морского побережья. Главную задачу выполняли при этом французские войска, действовавшие против группы армий кронпринца Германского.

Эта группа армий, а также 7-я и 3-я немецкие армии со всей тщательностью подготовились к обороне. Однако, не замечая характерных приготовлений к атаке, они не хотели верить в возможность наступления. Лишь постепенно войска настроились на предстоящую жестокую схватку.

После многодневной артиллерийской подготовки французы ранним утром 16 апреля нанесли концентрированный удар между Реймсом и Вайли и на склонах гребня Шмен-де-Дам прорвали в нескольких местах наши позиции, вынудив нас с большими потерями отступить до самых высот. В конце концов немецкие части прочно закрепились на крутых склонах хребта, ниспадающих к северу в глубокую долину реки Эллет. Между Винтербергом и Эной противник продвинулся в сопровождении танков до Живекорта, где и был остановлен подоспевшей резервной дивизией. К востоку от Эны немецкие части прочно удерживали свои оборонительные рубежи. 17 и 18 апреля враг возобновил атаки, но добиться успеха не смог.

Тем временем развернулось наступление в Шампани в направлении Моронвиллера, и французам удалось занять господствующие высоты. Но когда они попытались спуститься по северному склону, то были встречены мощным артиллерийским огнем и остановились. Предпринятая нами попытка вернуть утраченные позиции на высотах оказалась неудачной. Это была весьма чувствительная потеря: с этих высот отлично просматривалась вся местность к северу на большую глубину. Поделать было ничего нельзя, пришлось пока с потерей смириться.

Критический момент апрельского сражения был преодолен. Французская пехота, наступавшая сомкнутыми рядами, понесла чрезвычайно тяжелые потери. В мае генерал Нивель вновь попытался достичь успеха как на Эне, так и в Шампани. К тому времени мы улучшили и еще больше укрепили наши траншеи и вновь отбили все атаки со значительными для противника потерями в живой силе.

Французское наступление провалилось, захлебнувшись в собственной крови. И хотя во Франции его отпраздновали как победу, в стране царило уныние. В июле военный министр публично признал неудачу с наступлением, стоившим Франции огромного числа убитых и раненых.

Таким образом, благодаря стойкости и самоотверженности солдат и офицеров группы армий кронпринца Германского ожидавшаяся французами победа обернулась для них сокрушительным поражением. С напряжением всех сил мы добились грандиозного успеха и доказали свое превосходство над врагом в боевой выучке.

После серьезных неудач в апреле и мае и резкого ослабления России Англия и Франция оказались перед лицом совершенно новой ситуации. И они решили осуществить еще одно широкомасштабное наступление, чтобы уже в 1917 г. победоносно закончить войну или, по крайней мере, создать надежные предпосылки для ее благополучного завершения в 1918 г. Основной удар намечалось нанести под Ипром с целью уничтожения баз германских подводных лодок на побережье Фландрии и обеспечения тем самым безопасности транспортировки свежих воинских частей из Соединенных Штатов во Францию в 1918 г.

Во второй половине мая французские войска заметно снизили свою активность. В некоторых частях произошли солдатские бунты, в народе росло недовольство войной. И все-таки мне приходилось считаться с возможностью возобновления боевых действий. В районе Арраса продолжали сражаться англичане, правда, не с тем размахом, как в свое время на Сомме, но все же достаточно упорно.

В начале июня противник проявил лихорадочную деятельность южнее Ипра, напротив вклинившегося в неприятельские линии германского выступа у возвышенности Витсхае. С тактической точки зрения позиция немецких частей на данном выступе была весьма неблагоприятной. Высказывались мнения: выступ оставить и выпрямить фронт. Однако армейское командование полагало, что в состоянии его удержать. И смогло бы, если бы англичане предварительно не произвели многочисленные подкопы под немецкие оборонительные укрепления и не взорвали их мощными фугасами, расчистив путь своей многочисленной пехоте и артиллерии. 7 июня противник прорвал наши позиции и германским частям пришлось отойти. Мощный артиллерийский заградительный огонь не позволил ввести в бой резервы и восстановить положение. Дорого нам обошлось 7 июня. Прошло много дней, прежде чем фронт здесь опять стабилизировался. Англичане прекратили наступление. По всей видимости, они только хотели улучшить свои исходные позиции для последующей великой битвы за Фландрию.

А пока англичане возобновили бои на прежнем поле сражения в районе Арраса. Атаковали они и у Ланса. То были схватки, направленные на истощение наших сил и, кроме того, имевшие целью отвлечь наше внимание от Ипра.

Несмотря на ожесточенный характер боев в первой половине июня за выступ у Витсхае и в других местах английского фронта, обстановка на Западе с мая по июль месяц позволила нам, хотя бы частично, пополнить передовые части и накопить достаточно резервов. Словом, наши войска на Западе находились в полной боевой готовности, тогда как на Востоке наметились крутые перемены.

Что мы и предвидели: революция серьезно подорвала боеспособность русской армии. Мысль о мире, как видно, обрела в России популярность. Между тем население и войска воспринимали свое новое правительство весьма неоднозначно. В отдельных местах русские солдаты вели себя по отношению к нам довольно дружелюбно, мы охотно отвечали тем же. На других участках Восточного фронта противник проявлял определенную готовность к действию, но мы старались и здесь избегать столкновений.

Общая военная обстановка в апреле, мае и июне не позволяла осуществлять крупные операции на Востоке; кроме того, высшее руководство Германии опасалось, что наше наступление может остановить процесс разложения России. Идя навстречу пожеланиям рейхсканцлера, ОКХ временно запретило всякую активность на Восточном фронте.

В связи с принятыми Керенским в мае жесткими мерами появилась опасность, что русская армия вновь окрепнет. Англия, Франция и Соединенные Штаты не жалели сил ради достижеения этой цели. На совещаниях в главной ставке Верховного командования неоднократно говорилось о том, что, быть может, лучше не пассивно созерцать происходящее, а организовать на Востоке имеющимися там в наличии дивизиями – перебросив с Запада еще несколько крупных соединений – решительное наступление и разгромить ослабленные русские войска. Я выступил против подобных предложений, хотя положение на Западе существенно улучшилось. Не хотел мешать даже призрачной возможности заключения сепаратного мира, хотя и с военной точки зрения подобные предложения представлялись вполне разумными: ведь всякая революция влияет разлагающе на боеспособность войск. Однако в справедливости собственных суждений меня заставило усомниться успешное наступление русских в Галиции, начатое 1 июля. Оно и положило конец неприятному выжиданию на Востоке. Теперь уже ничто не сдерживало свободу действий ОКХ.

Русское наступление было спланировано с размахом. Осуществлять его намечалось с Рижского плацдарма, у города Двинска, у озера Нарочь, в районе Сморгони и по всей Восточной Галиции, от Тернополя до Карпат. Основной удар наносился на юге.

Германскому главному командованию на Востоке об этих намерениях стало известно еще в конце июня: о них сообщали многочисленные перебежчики. Были приняты все необходимые оборонительные меры. Для предполагаемого контрудара требовались дополнительные силы. С этой целью перебросили с Запада шесть дивизий, выкроить больше не представлялось возможным.

Наиболее подходящим местом для нанесения контрудара считался участок Зборов – долина реки Сирет в Восточной Галиции. Отсюда можно было охватить развернутые фронтом на юг русские войска. ОКХ дало свое согласие на реализацию этого плана.

1 июля, после мощной артиллерийской подготовки, русские густыми волнами поднялись в атаку. На участках фронта, занятых австрийскими войсками, противник, прорвав оборону, имел успех. Русские продвинулись в район южнее Днестра и заняли Калуш. В полосе действий немецких воинских частей противник в ходе ожесточенных боев был остановлен. Складывалась довольно опасная ситуация, необходимо было срочно укрепить австрийские позиции. И нужно отдать должное командованию на Востоке, что оно, несмотря на все трудности, сумело осуществить встречный удар севернее Зборова и нашло в себе силы продолжить операцию в соответствии с планом. Правда, из-за плохих погодных условий контрудар пришлось отложить до 19 июля. В этот самый день в германском рейхстаге обсуждалась резолюция о мире. В результате наступления германских дивизий в позиции русских образовалась брешь шириной 20 километров и глубиной 15 километров. Эту блестящую победу германского оружия депутаты рейхстага назвали вдохновляющим событием.

В последующие дни мы продолжали продвигаться вперед, русский фронт стал распадаться, и тактическое наступление превратилось в стратегическую операцию широкого масштаба, распространяясь далее на юг вплоть до Буковины. Русские войска в беспорядке отступали, их поразила бацилла революции. 2 и 3 августа мы с боями заняли Збруч, Черновцы и Кимполунг. На этом закончилась операция, начавшаяся 19 июля. Бои в Румынии носили сугубо местный характер.

Как и осенью 1916 г., в последнем наступлении немецкие войска показали себя с лучшей стороны, с радостью освободившись от тягот и пут нудной окопной войны. Австрийские войска, невзирая на солидную помощь с нашей стороны, продемонстрировали наглядно, что с пугающей быстротой теряют боевой дух.

Широкая наступательная операция Антанты, в начале лета 1917 г. призванная раз и навсегда покончить с Германией, постепенно затихла. Русская революция помешала скоординированным действиям на Западе и Востоке. Россия не смогла участвовать в совместном англо-франко-итальянском наступлении, а когда русские двинулись вперед, ее западные союзники к тому времени уже выдохлись. Хотя и не без труда и потерь, мы на Западе выстояли, а на Востоке даже преуспели. Военное поражение России сделалось очевидным всему миру.

Минули шесть месяцев подводной войны. Ее количественные результаты впечатляли, но она не достигла главной цели. У меня, правда, еще теплилась надежда, что предсказания главного морского штаба в ближайшее время все-таки реализуются. Но начал мучить вопрос: сможем ли мы построить столько подводных лодок, сколько их требуется? Во всяком случае, в условиях напряженной обстановки на фронте ОКХ не могло высвободить из сухопутных войск большое число специалистов для ВМС или им в угоду перекроить «программу Гинденбурга».

Пользуясь благоприятными обстоятельствами, созданными русской революцией, мы сумели упорным трудом и решительными мерами несколько разрядить напряженную военную ситуацию. При отсутствии единой воли как в Германии, так и в Австро-Венгрии переворот в России, хозяйственные неурядицы и возросшее влияние вражеской пропаганды усиливали факторы, снижавшие боеспособность обоих союзнических государств и сводившие на нет военные успехи. С этого момента надежда Антанты на внутренний развал в стане противника постоянно получала новую пищу. Все это очень затрудняло достижение мира путем переговоров и отдаляло время окончания вооруженного конфликта.

Рейхсканцлер фон Бетман и граф Чернин находились под сильным впечатлением от русской революции. Оба опасались, что нечто подобное может произойти и в их странах, и, принимая важные решения, постоянно думали об этом. Им следовало крепить силу духа народа, как мы укрепляли боеспособность войск в ходе ожесточенных схваток с врагом. Но их политика сводилась к неизменным уступкам внутреннему давлению; они перестали руководить народом. Оба государственных деятеля не заметили, какой непоправимый вред они нанесли своим поведением объединительным усилиям двух стран, а значит, и всей военной кампании. Оказавшись волею судьбы в чрезвычайно ответственный момент во главе своих народов, оба они не проявили волевых качеств, соответствовавших серьезности обстоятельств. Нужно было вести тяжелые бои и на внутреннем фронте. Графу Чернину приходилось труднее, имея дело со смешением многих наций. Господину фон Бетману было легче, необходимо было лишь поступать так, как того требовали характер войны и наше положение, учитывая стремление врагов уничтожить Германию. Ему следовало не заигрывать с практически недостижимой идеей примирения путем переговоров, а сплачивать народ, указать ему цели и задачи и дать войскам все, что мы просили. Нужно было вновь и вновь доходчиво разъяснять немцам, за что они сражаются, и раскрывать суть истинных намерений противника. И подавляющее большинство немцев опять, как и в 1914 г., пошло бы за ним. Но не желающих слушать дельные советы хватало во все времена.

В первых числах апреля 1917 г. германского кайзера посетил в Хомбурге император Карл в сопровождении графа Чернина и генерала фон Арца. Туда же вызвали рейхсканцлера, генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга и меня.

Пока их величества и главы правительств совещались, мы, т. е. генерал фон Арц, генерал-фельдмаршал фон Гинденбург и я, обсуждали сложившуюся военную обстановку и пришли в итоге к выводу: положение серьезное, но вовсе не безнадежное.

Генерал фон Арц поддержал это мнение и в отношении оборонительных рубежей, удерживаемых австрийскими войсками, но добавил, что из-за нехватки стратегического сырья и значительной убыли в живой силе армия двуединой монархии сможет воевать только до зимы. Вместе с тем никто из нас не сомневался в необходимости пока продолжать войну со всей энергией. Как сложится обстановка к зиме, предсказать было невозможно.

В полдень в 12.00 состоялись переговоры с участием рейхсканцлера, графа Чернина, генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга, генерала фон Арца и меня. Перед началом рейхсканцлер спросил меня, не считаю ли я, что настало время выступить с предложением о мире. Ответить я мог только так: Антанта уже приготовилась к решающей битве, а потому, на мой взгляд, сейчас для подобных инициатив с военной точки зрения момент неподходящий. Больше этот вопрос не затрагивался. Граф Чернин предложил для скорейшего достижения мира передать французам Эльзас-Лотарингию. Австро-Венгрия, мол, со своей стороны, согласится на присоединение Галиции к Польше и на объединение последней с Германией. На этом наш разговор прервался: рейхсканцлера и графа Чернина вызвали к обоим монархам.

За завтраком в частной беседе граф Чернин поделился со мной своими соображениями. У меня не было причин таиться, и я прямо высказал графу, что я думаю по поводу его предложений. Его польский проект показался мне весьма сомнительным: как отнесется к нему Польша? Как это отразится на наших восточных землях? Весь этот план удивил меня тем более, что польская политика Австро-Венгрии в Варшаве нисколько не учитывала интересы Германии. В этом проекте все было неопределенно, кроме передачи Эльзас-Лотарингии французам, о чем, по моему мнению, пока мы не побеждены, не могло быть и речи. Всякий народ, потерявший чувство самоуважения и собственного достоинства, непременно гибнет. Эльзас-Лотарингия – немецкая земля, и для нас дело чести защищать свои владения до последней капли крови; с этим были согласны все политические партии, за исключением независимых социал-демократов. Если бы какое-либо правительство и ОКХ проигнорировали это непреложное правило, то были бы сметены возмущенными народными массами. Уступка Эльзас-Лотарингии была бы недвусмысленным свидетельством нашей слабости, которое противоречило бы фактам. Антанта, безусловно, оценила бы подобные проекты как откровенное признание нашего военного поражения и непременно увеличила бы свои требования к ним.

Об отторжении Галиции от Австро-Венгрии граф Чернин разговора не возобновлял. Однако вскоре он с большим рвением и довольно ловко выступил в защиту австрийско-польского плана решения проблемы, разоблачив истинные намерения Австро-Венгрии. Мы с генерал-фельдмаршалом не без основания опасались, что это решение подорвет союзнические отношения, создаст прямую угрозу немецким восточным землям и насущным интересам Германии. Польша станет претендовать на исконно германскую территорию, а прусские поляки – ей подыгрывать, венское правительство волей-неволей превратится в ходатая этих желаний, что в конце концов приведет к конфликту между Германией и Австро-Венгрией.

Тема скорейшего мира часто обсуждалась в Австро-Венгрии. Теперь нам известно, что император Карл обращался к странам Антанты с предложением сепаратного мира. В русле этой идеи он в середине апреля в письме его величеству кайзеру рассуждал о заключении мира с большими, если потребуется, уступками со стороны Четверного союза. Это письмо и другие похожие послания кайзер передал рейхсканцлеру для ответа. Нам с генерал-фельдмаршалом, а также начальнику главного морского штаба, как военным специалистам, поручалось дать экспертную оценку содержавшихся в посланиях предложений. На этот раз наши мнения полностью совпали с точкой зрения рейхсканцлера.

Как указал в своем ответе рейхсканцлер, учитывая большие надежды, которые связывают страны Антанты с предстоящим наступлением, добиться у них согласия на заключение мира можно только путем капитуляции. Такой мир немецкий народ, дескать, не поймет и не примет. Тем более что ситуация в России нам благоприятствует. Сильные антивоенные настроения в этой стране, возможно, позволят начать мирные переговоры, которые проложат дорогу к всеобщему миру. Такова была официальная реакция германского правительства на письмо императора Карла.

А граф Чернин и в последующем не упускал случая затронуть проблему мира. По-прежнему выступая за германские уступки Франции, он тем не менее так и не смог представить доказательства наличия у государств Тройственного согласия готовности пойти на мировую или обрисовать хотя бы в общих чертах приемлемый путь к прекращению враждебных действий. Разумеется, он бы наверняка это сделал, если бы такой путь в самом деле существовал и граф его обнаружил.

В своей речи, произнесенной 11 декабря 1918 г., граф Чернин много говорил о вопросах войны и мира, скорее желая убедить слушателей в том, что он еще раньше предвидел надвигавшуюся беду. Удобная позиция. Пессимисты часто сходят за мудрецов: когда действительно случается какое-то несчастье, на них взирают как на провидцев. Толпа превозносит их – и себя – до небес: ведь они все заранее предвидели. А если ничего ужасного не происходит, пессимисты и толпа еще больше радуются. И тем и другим всегда хорошо. Людям действия приходится хуже: их признают лишь в том случае, если им сопутствует успех. Тогда и они в почете. Но когда вместо успеха приходит беда, толпа без всякой жалости забрасывает людей действия камнями. Пессимисты и толпа никогда не спрашивают себя, что они сами сделали для предотвращения несчастья. Ожидать это от нерассуждающей массы бесполезно. Меня, однако, очень удивило, что и граф Чернин избрал для своего оправдания столь неблаговидный прием. Лучше бы ему честно признаться самому себе и всему миру, что лично он предпринял в ситуации, в которой оказался, чтобы предотвратить поражение в войне и уберечь собственную страну и своих союзников от обрушившихся на них несчастья и позора.

К сожалению, граф Чернин не удосужился информировать нас раньше о фактах, которые стали известны мне только из его речи. Он, в частности, заявил: «В разное время у нас были контакты с представителями Антанты, однако, к сожалению, дело не доходило до выработки конкретных условий. Нам никогда не говорили, что Германия сможет сохранить свои довоенные владения… Наоборот, постоянно повторяя о своем желании уничтожить Германию, Антанта буквально вынудила нас вести оборонительную войну на стороне Германии и существенно ограничила наше политическое влияние в Берлине».

Эти слова, сказанные раньше, заставили бы замолчать наших поборников примирения и вновь окрылили бы немцев на подвиги ради спасения отчизны.

Но граф Чернин промолчал, взвалив на себя огромную ответственность. Или, быть может, он все-таки сообщил рейхсканцлеру, и тот не счел нужным известить население о намерениях врага? Немецкий народ имеет право знать правду.

Однако не только в Берлине, как полагал граф Чернин, но и в Вене не было ни одного государственного деятеля соответствующего грандиозным задачам этой войны и способного совместно с военным руководством добиться победы над врагом.

Люди, занимавшие высокие должности в правительстве, не верили в победу, не знали, как достичь мира, и тем не менее упорно оставались на своих постах.

Я весьма болезненно воспринял события весны и лета 1917 г. в Германии, отразившиеся на вопросах ведения войны и мира. Оглядываясь назад, можно утверждать: наше падение, несомненно, началось с момента революции в России. С одной стороны, правительство опасалось повторения похожего развития событий у нас, а с другой – его мучило сознание неспособности укрепить в широких массах слабеющую по многим причинам волю к победе. Как полагали многие, со свержением самодержавия в России реализована главная цель войны.

7 апреля появился указ его величества, касавшийся избирательного права в Пруссии. Я узнал о нем из газетных публикаций. Ни кайзер, ни рейхсканцлер фон Бетман никогда не обсуждали со мной вопросы внутренней политики. Я и не стремился к подобным разговорам: внутренние проблемы мало меня трогали.

Связь между изданием указа об избирательных правах и русской революцией была очевидной, и это наводило на тревожные мысли. Если действительно возникла необходимость изменить избирательное право – что, несомненно, назрело, – то следовало это сделать еще до войны или, по крайней мере, в августе 1914 г., когда правительство еще было сильным и свободным от влияния внешних факторов. Теперь же руководство, принимая что-то, должно было бы всякий раз задаваться вопросом: а как это отразится на настроении населения в государствах наших противников? Во время войны и внутренние дела необходимо решать с учетом возможной реакции неприятеля. Указы от 7 апреля и 11 июля показали врагу наши слабые места и явились свидетельством страха перед революцией. Где дымит, там – с точки зрения противника – если не горит, то наверняка тлеет. Значит, при определенных обстоятельствах может и пламя вспыхнуть, и переворот произойдет! Следовательно, нужно держаться во что бы то ни стало и вести подрывную работу до тех пор, пока в Германии не вспыхнет мятеж и не создадутся благоприятные предпосылки для ее уничтожения.

Апрельский указ восприняли внутри страны так же, как и за ее пределами. Почувствовав слабость правительства, враждебные элементы приободрились и сделались более настойчивыми в своих требованиях. Забастовки второй половины апреля были их ответом на уступку правительства; забастовки обнаружили абсолютно безразличное отношение к судьбе солдат, сражавшихся на фронтах. Надежды правительства на успокоительное воздействие указа не оправдались. Время для этого было уже упущено, да и само правительство оказалось слишком слабым, чтобы предложить что-то поновее и посущественнее.

С тревогой думал я о предвыборной борьбе в период военных действий. Она неизбежно должна была отрицательно повлиять на нашу боеспособность. Кроме того, проведение выборов в тот момент означало, по моему мнению, несправедливое пренебрежение интересами фронтовых солдат, которые, по существовавшим правилам, не могли голосовать. Как сторонники, так и противники избирательного права вовсю использовали мое имя в своих партийных спорах, хотя я по данному вопросу никогда не высказывался, о чем я неоднократно говорил и нашим министрам; лично мне виделось решение проблемы избирательного права на чисто деловой основе, которую и Бисмарк считал самой подходящей.

Другие события, и особенно заседание рейхстага 27 февраля, т. е. еще до русской революции, наглядно продемонстрировали всему свету нашу неуклонно слабеющую волю к сопротивлению. Все глубже проникала в сознание немецкого народа мысль о примирении воюющих сторон. При этом полностью игнорировалось неприкрытое стремление противника уничтожить Германию. Особенно рьяно эту идею пропагандировали граждане, не без основания опасавшиеся, что наша победа поставит под угрозу их далеко идущие планы на политическом поприще. А в это время правительство безучастно взирало на то, как контроль над государственными делами все больше переходил – нет, не к немецкому народу, а что значительно хуже – к кучке беспринципных людей, и в прошлом и в настоящем вечно критикующих, но ничего не созидающих.

С растущей тревогой ОКХ наблюдало за сменой приоритетов у руководства страной, а именно – в Берлине, что волей-неволей должно было отрицательно повлиять на общее настроение немцев в тылу и на фронте. А это представлялось тем более нежелательным ввиду непоколебимой решимости вражеских государств довести войну до победного конца. Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург неоднократно высказывал его величеству свою озабоченность недостаточной поддержкой усилий ОКХ рейхсканцлером. Еще чаще мы оба обращались к кайзеру с просьбой помочь укрепить боевой дух нации.

В своем послании рейхсканцлеру от 19 июля 1917 г. генерал-фельдмаршал вновь указал на то, что свои надежды на окончательную победу наши противники связывают с развалом Германии изнутри.

«Укрепление нашей внутренней мощи, – писал он, – скорее всего, убедит наших противников в бесполезности продолжения войны вплоть до самоуничтожения. И напротив, громкие жалобы по поводу несбывшихся надежд, на переутомление, откровенная демонстрация страстного желания мира, неосторожно высказанное мнение о невозможности пережить еще одну зимнюю кампанию только приведут к затягиванию вооруженного конфликта».

Текст ответного письма рейхсканцлера свидетельствовал о его подавленности. Он мыслил иначе, чем мы, и не видел выхода из сложившейся ситуации.

Степень упадка боевого духа особенно наглядно проявилась во время заседания главного комитета рейхстага 6 июля. После совершенно неожиданной для нас речи депутата Эрцбергера, в которой он заявил о полной бесперспективности неограниченной подводной войны и отрицал саму возможность нашей победы в этой войне, настроение в рейхстаге упало до абсолютного нуля. Стало предельно ясно, куда нас занесло и где мы находимся. Нужно было не безучастно взирать на происходящее, а что-то срочно предпринять для укрепления боевого духа и сплочения нации, иначе нас ожидало немедленное поражение.

Военный министр целиком разделял нашу точку зрения о вредном влиянии берлинских событий на наше положение на фронте и считал необходимым, чтобы генерал-фельдмаршал фон Гинденбург переговорил по всем волновавшим нас вопросам с кайзером. Уже 6 июля мы с генерал-фельдмаршалом поспешили в Берлин. Его величество, однако, считал события в столице исключительно внутренним делом, не затрагивающим вооруженные силы. Поэтому наше пребывание в Берлине прошло безрезультатно. Вечером того же дня мы вернулись в Кройцнах.

Тем временем ситуация в Берлине обострялась. 8 июля рейхсканцлер одобрил проект резолюции о мире, представленный партийным большинством в рейхстаге, и одновременно пообещал депутатам провести выборы в прусский парламент в соответствии с положениями закона о выборах в рейхстаг. И то и другое, безусловно, еще больше укрепило решимость противника учинить Германии разгром. В полдень 10 июля рейхсканцлер был вынужден подать прошение об отставке, которое 11 июля было отклонено.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.