В эргастерии (Б. П. Селецкий)

В эргастерии

(Б. П. Селецкий)

Далеко позади остался один из «Кругов» — так афиняне называли рабские рынки. Только что купленный лидиец Алиатт шагал за маленьким словоохотливым афинянином, управляющим большой рабской мастерской — эргастерием.

Прошли афинскую площадь — Колон — с рабочей биржей, где с утра толклись желавшие наняться на работу грузчики, матросы, ремесленники и сельскохозяйственные рабочие. Тут были и свободные, и рабы, их даже нельзя было отличить друг от друга: и те и другие одеты в короткие до колен хитоны — рубахи с одним рукавом, подпоясанные поясом. На всех сандалии или башмаки со шнуровкой. Все одинаково шумят и ругаются на языке предместий, языке рабочего люда, который с трудом может понять приезжий.

Сюда приходят наниматели и уводят с собой рабов, посланных хозяевами на заработки, а иногда и целые группы рабов. Алиатту давно хотелось побывать в Афинах — богатейшем торговом и ремесленном городе того времени. И вот теперь он попал сюда, но попал рабом. Никогда не думал Алиатт, что будет рабом. В родном городе он слыл знаменитым кузнецом. Случайно попал он в рабство: приехал в приморское местечко Малой Азии по торговым делам и был захвачен пиратами. Прощай дом, семья, родная страна, прощай мастерская, приносившая немалый доход…

Несмотря на печальные мысли, Алиатт зорко поглядывал вокруг. На улицах много лавок. Чуть ли не в каждом доме в задних помещениях — мастерская, а в передних, выходящих на улицу, — лавка… Вот лавка сапожника. За хорошие башмаки он выручает десять драхм за пару. Работают у него 13 рабов. Такому сапожнику можно жить неплохо. Вот булочная. Всю ночь туда с мельниц подвозили муку, всю ночь потные полуголые рабы вращали тяжелые жернова, а в булочной у пылающих печей без устали суетился с десяток рабов. Пекли славившийся повсюду в Греции афинский хлеб. Торопились поспеть к утру. Утром в булочную придут торговки и закупят товар, чтобы продавать его потом в разнос на рынке. Много мастерских шорников, ювелиров, лавочек брадобреев, парфюмеров. И всюду, несмотря на войну со Спартой, толпы покупателей. В парикмахерских и лавках, торгующих ароматными маслами, весь день толкутся афинские щеголи — нужно завиться и постричь бороду по последней моде, приобрести только что прибывшие из далекой Аравии редкие благовония.

В шорных лавках знатные афиняне покупают седла, сбрую. Не пустуют и лавки ювелиров. Всюду шум, давка.

— Теперь направо! — голос сопровождавшего оторвал Алиатта от его наблюдений. — Теперь уже недолго — скоро придем. Это — Керамик, предместье Афин.

И действительно, вид улицы изменился. Здесь живет ремесленная беднота. Жалкие лачуги — четыре шага в ширину и пять в длину. Стены деревянные или из мелкого камня, скрепленного глиной. Часто задней стены нет вовсе, а вместо нее скала, к которой пристроен дом. Наверху чердак с приставной лестницей. Видно, что и на чердаке живут, очевидно, он сдан в наем какому-то бедняку. Домишки внутри разделены на две половины: в одной — вместе лавка и мастерская, в другой — жилье хозяев. Вместо пола сглаженная каменистая почва.

Здесь в предместьях работают кузнецы, гончары, оружейники, литейщики, плотники, столяры, ламповщики, валяльщики сукон.

Немало здесь рабов, которых хозяин отпустил на заработки. У них тоже свои маленькие мастерские. Многие из этих ремесленников работают на скупщиков. Скупщики дают им сырье, а после по дешевке скупают у них готовые изделия.

У мелкого ремесленника рабов, конечно, нет, ему помогают жена и дети. Доход его 1–2 драхмы в день — меньше, чем богатый афинянин тратит на содержание пары рабов.

Такой бедняк даже во сне думает, где достать четыре обола[30], чтобы завтра лечь спать, поужинав черствым хлебом или ячневой кашей, пучком салата или парой луковиц.

Попав в Керамик, Алиатт шел осторожно: то и дело приходилось глядеть себе под ноги. Отбросы и нечистоты здесь выкидывали прямо на улицу.

— Это все мелочь, — говорил меж тем афинянин, указывая на окружающие лачуги, — здесь, в Афинах, имеются и крупные мастерские. Взять хотя бы Клеона, Анита, Навзикида, Пантената или нашего хозяина. У них по нескольку десятков рабов, не считая свободных мастеров.

Большие мастерские, где трудятся рабы, дают много дохода. Мелкие ремесленники разоряются. Труд рабов выгоднее, дешевле…

Управляющий привел Алиатта к большому двору с широким низким зданием посредине, из глубины которого доносились тяжелые удары кузнечных молотов. Во дворе всюду лежали дрова, груды древесного угля и руды.

Первое, что увидел новый раб в мастерской, был наказанный человек. Руки и ноги провинившегося плотно охватывала тяжелая деревянная колода, закрытая на замок, и на шею было надето деревянное ярмо. Искаженное лицо несчастного без слов говорило о безмерных муках.

— Ага! Наш Кариец опять попал в колодку, — спокойно заметил управляющий, подходя к наказанному, — что он натворил?

Подбежавший надсмотрщик объяснил, что раб испортил сегодня подряд четыре клинка.

Управляющий заявил, что привел с собой опытного лидийского кузнеца, и приказал поставить вновь приобретенного раба к сыродутному горну.

Алиатт уверенно подошел к большой, в рост человека, круглой печи из камней, обмазанных глиной.

Снизу в печь были вмазаны трубки из обожженной глины, на них надевались кожаные мехи.

Два голых раба, обливаясь потом, работали мехами, нагнетая в печь воздух. Такую печь наполняли чистым крупным древесным углем и железной рудой, смешанной с речным песком и промытой в воде золой. Уголь и руду загружали послойно — слой угля, слой руды и так дальше. На дно печи клали дрова для растопки. Наполнив горн, сразу же закрывали верх каменным сводом с отверстием для воздуха и начинали работать мехами. Варить железо в те времена было искусством. Вначале надо было сильно вдувать воздух, чтобы разжечь угли, но потом следовало работать медленней, иначе железо станет слишком хрупким и будет крошиться под ударами молота. Нельзя и слишком слабо нагнетать воздух: тогда варка не удастся. Только по времени да по горячему воздуху, который шел из отверстия в печном своде, мог узнать опытный мастер, готово ли железо.

Алиатт пощупал печной свод, понюхал горячий воздух, дрожавший над ним… «Готово!» По его приказу рабы бросили мехи и железными ломиками отвалили большой, вмазанный в нижнюю часть горна камень. Из печи пахнуло обжигающим жаром.

Алиатт, надев кожаные рукавицы, запустил в печь полутораметровые клещи, затрещала опаленная жаром борода, отросшая за то время, что он был на пиратском корабле. Отворачивая лицо, Алиатт пошарил клещами в огнедышащей печи и вытащил крицу — черную губчатую глыбу железа величиной с детскую голову.

В древности железо не могли довести до жидкого состояния, так как температура древних горнов была слишком низка. Его вынимали из горна не в жидком, а в твердом состоянии. Пористые куски железа напоминали по форме круглые хлебы.

Обычно железо добывали там, где имелась руда. В Аттике этим занимались в Лаврионе, близ знаменитых серебряных рудников. В город привозили уже готовые крицы. До войны лучшее железо покупали в Лаконии. Но теперь, когда вся Аттика была в руках спартанцев и готовые железные крицы приходилось возить на кораблях с острова Эвбеи, некоторые хозяева мастерских предпочитали ввозить более дешевую руду и ставить горны в самом городе.

Алиатт, поднатужившись, поставил раскаленную крицу на наковальню и кивнул подручным. Они поняли его без слов и, схватив тяжелые молоты, начали уплотнять, «осаживать», раскаленную крицу. Под их могучими ударами крица стала круглой. Затем прокованное железо разрубили зубилом, проверяя качество металла. Подошедший надсмотрщик одобрительно кивнул головой: «Хорошо! Лучше не надо!»

Тем временем двое мальчиков-рабов торопливо продували и прочищали железными прутьями глиняные трубки мехов, чистили и заново наполняли горн. Нужно торопиться. За день печь дает всего две крицы. Если делать из такой крицы одни топоры, их получится только пять штук…

Поодаль, во дворе, стояло десяток с лишним горнов, но этого было мало: государство, ведущее упорную войну, требовало все больше металла, и владельцы расширяли свои мастерские.

Алиатт показал себя умелым мастером, и надсмотрщик поручил ему продолжать варку железа. Работа около печи оставляла достаточно свободного времени у наблюдавшего за горном мастера. Поэтому Алиатт сумел осмотреть здание большой кузнечной мастерской. Всего в эргастерии работало до 30 рабов. Одни, как сам Алиатт, варили во дворе железо, другие внутри здания ковали различные железные изделия: топоры, серпы, лемехи плугов, гвозди, но больше всего — клинки мечей и наконечники копий. Работа спорилась.

Кузнец-мастер в кожаном переднике клещами держит раскаленный докрасна кусок металла и, постукивая маленьким молоточком, указывает молотобойцам, куда бить. Молотобойцы, огромные, почерневшие от пота, со вздувшимися шарами мускулов, поднимают и опускают тяжелые молоты. Наковальня гудит от богатырских ударов.

Другие мастера закаляют клинки. Закалка — сложное мастерство. Нужно не перекалить изделие в кузнечном горне, но нельзя и опустить его слишком рано в холодную воду… Многое зависит от воды, в которую опускают металл после нагрева. Одни клинки закаляют в стоячей, другие — в проточной воде. Нельзя передержать клинок в воде: хороший мастер должен точно знать, сколько времени нужно держать в ней то или иное изделие. Очень тонкие железные вещи обыкновенно закаляют в оливковом масле — вода придает им чрезмерную хрупкость. Многие мастера работают у тисков, с помощью однорядно насеченных[31] напильников изготовляя разные мелкие предметы, главным образом ключи и замки.

Возвращаясь к своему горну, Алиатт почувствовал, что ему неловко идти: маленький острый камешек попал в башмак. Алиатт наклонился, чтобы вынуть его. При этом он укрылся за один из соседних горнов, чтобы надсмотрщик не рассердился, что он бродит по мастерской и бездельничает. Внезапно Алиатт услышал необычный разговор, который заставил его задержаться, укрывшись за горном. Разговаривали два раба, работавшие у мехов.

— Не придется ли нам отложить задуманное, — говорил один, — бедный Кариец вряд ли сможет скоро оправиться…

— Пустяки, Геракл! — отвечал другой, — его ведь не били… просто сунули в колодку и все… нужно спешить: теперь последние темные ночи — в полнолуние не убежишь.

— Тише, не кричи, — прервал его другой. Они помолчали. Спустя некоторое время тот, которого звали Гераклом, снова заговорил:

— Слушай, Сириец! Правда ли, что спартанцы обещают свободу тем афинским рабам, которые перебегут к ним?

Сириец вздохнул:

— Только б добраться до Декелей, до спартанского лагеря… ты ведь знаешь — много рабов убежало туда…

— А что с нами будет, если афиняне победят? — опасливо спросил Геракл.

— Тогда мы уйдем из Декелей. Но только афинянам не победить. Как бы не так, — насмешливо протянул собеседник. — Вся Аттика в руках спартанцев. Афиняне даже носа не смеют высунуть за городские стены… Нет, после сицилийского поражения могущество Афин пошло на убыль. Разве ты не слышал, что союзники один за другим покидают афинян?

С радостным чувством слушал Алиатт этот разговор. Все-таки судьба — владычица людей и богов — благосклонна к нему. В первый же день она посылает ему надежду на бегство и надежных товарищей. Не раздумывая, Алиатт поднялся из-за горна и направился к говорившим.

Оба они побледнели, это было видно даже сквозь сажу, покрывавшую их закопченные лица, и с ужасом уставились на него. Огромный Геракл, прозванный так, очевидно, за свой богатырский рост и великолепную мускулатуру, инстинктивно поднял тяжелый молот для удара. Алиатт бесстрашно подошел к ним.

— Друзья! — сказал он тихо. — Я случайно слышал ваш разговор…

— Что же, доноси, если сможешь! — прорычал Геракл, угрожающе замахиваясь молотом.

— Не торопись! — ответил Алиатт, быстро перехватывая его руку. — Я не доносчик. Я просто хочу, чтобы вы взяли меня с собой. Я здесь новый человек, Афин не знаю, и мне трудно бежать одному. Возьмите меня, я буду вам верным товарищем…

— Придется его взять, — вмешался Сириец, оценивший положение быстрее своего могучего друга. — Если его не взять, он выдаст нас. Лишний человек нам не помешает. Особенно, если он смел и решителен: Карийца-то ведь придется оставить…

— Ну, нет! — возразил Геракл. — Карийца я не брошу, хотя бы мне пришлось тащить его на плечах. Тебя еще здесь не было, когда мы вместе задумали бежать…

— Надсмотрщик глядит сюда! — испуганно пробормотал Сириец. — Не услышал ли он что-нибудь?

— Ну что ты! — усмехнулся Алиатт. — Разве можно услышать что-нибудь в таком грохоте. Здесь и себя-то не слышишь…

— Иди, иди прочь! — замахал на него руками Сириец. — Не нужно, чтобы он обращал на нас внимание. Поговорим в обед.

— Хорошо, — коротко сказал Алиатт и, круто повернувшись, направился к своему горну. Он работал, не помня себя от радости, и не заметил, как наступил вечер и пришло время обеда.

В Греции обедали вечером. По древним обычаям, вновь купленного Алиатта в первый день должны были накормить особо, лучше других. Но время военное, а хозяин скуповат. Поэтому Алиатту пришлось наравне с остальными рабами довольствоваться ячменной кашицей, соленой рыбой и двумя головками чеснока. За едой Сириец шепнул ему, чтобы на ночь он постарался устроиться рядом с Гераклом. После обеда рабов отвели на ночлег: мужчин — в подвал, женщин — наверх, на чердак.

Как было условлено, Алиатт нашел Геракла и устроился с ним рядом.

— Делай вид, что спишь, и жди, когда другие заснут, — прошептал Геракл…

Томительно долго тянулось время. То в одном, то в другом углу раздавался громкий храп. Наконец все, утомленные тяжелой работой, уснули. Только в правом углу слышны были вздохи и стоны наказанного Карийца.

— Поднимайся! — услышал Алиатт тихий шепот Геракла. — Иди к выходу и постарайся не разбудить никого. А я пойду к Карийцу…

Осторожно, чтобы не задеть спящих вповалку на соломе людей, Алиатт пробирался к двери. Ощупывая стену, чтобы найти дверь, он внезапно натолкнулся на чье-то плечо и замер в испуге.

— Это ты, Геракл? — услышал он тихий шепот Сирийца…

— Геракл пошел за Карийцем, — ответил Алиатт.

Они замолчали, напряженно прислушиваясь.

Наконец появился Геракл с Карийцем. Геракл достал что-то из-за пояса рубахи и долю возился с дверью.

— Ну-ка, ты, новичок, берись… помоги!.. — послышался сдержанный шепот Геракла. Алиатт понял, что обращаются к нему.

Он нащупал рукоять короткого ломика, который Геракл старался просунуть в узкую щель между дверью и косяком.

— Нажимай крепче, только не резко, чтобы но было шума, — объяснял Геракл. — У них там засов на двери сделан непрочно, да я его еще давно попортил… Сломать его нетрудно: только бы не загремел…

— Ну, молодец, — похвалил богатырь Алиатта, когда дверь, наконец, была открыта. — Руки у тебя, как клещи. Я уже думал — одному придется справляться! Кариец после сегодняшней колодки еле руками шевелит, а этот слабоват для такого дела.

Он кивнул в сторону Сирийца.

Темными улицами они добрались до высокой стены. Дождались, когда по ее гребню прошел очередной дозор и, цепляясь за выступы, — стена была сложена неровно, на скорую руку, в кладке часто попадались даже надгробные памятники, — забрались наверх.

Геракл и Алиатт помогали Карийцу. Сириец лез вперед, указывая дорогу. В тот момент, когда он уже прикрепил заранее припасенную веревку к одному из зубцов и спустил ее вниз с внешней стороны, на гребне стены раздались тяжелые шаги, звон оружия и показался тусклый свет фонаря. Часовой обходил порученный ему участок стены.

— Вот и попались! — упавшим голосом прошептал Сириец.

— Погоди хныкать! — ответил Геракл.

— Алиатт, бери ломик и — за мной! — Геракл с неожиданной для своего огромного тела легкостью бесшумно скользнул навстречу часовому. Алиатт, сжимая ломик, последовал за ним.

— Кто идет? — крикнул часовой и осекся. Фонарь упал, послышался хрип и приглушенная возня.

Когда Алиатт подоспел на помощь, часовой лежал неподвижно, а Геракл стоял наклонившись над ним. Алиатт, неизвестно зачем, тоже наклонился над телом и потрогал жилу на виске. Она не билась.

— Да чего там! Готов! — прохрипел Геракл.

Внизу, под стеной, пробираясь через колючие кустарники, Алиатт последний раз взглянул на огромный город, где он был рабом всего один день. Впереди — свобода!