Лекция 4 ПРЕДВЕСТИЕ КАТАСТРОФЫ

Лекция 4

ПРЕДВЕСТИЕ КАТАСТРОФЫ

«ПРИДОША ЯЗЫЦИ НЕЗНАЕМИ»: БИТВА НА КАЛКЕ В ДРЕВНЕРУССКИХ ЛЕТОПИСЯХ

В 1223 г. Русь столкнулась с новым опасным врагом: к границам славянских земель вплотную подошли монгольские отряды. Первые древнерусские упоминания о них связаны с описанием разгрома русско-половецкого войска на реке Калка. Событие это, несомненно, произвело большое впечатление на современников: трудно найти летописные памятники, описывающие события второй четверти XIII в., которые бы обошли вниманием битву на Калке. Наиболее ранние повести об этом сражении сохранились в Новгородской первой, Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Пространная редакция, возникшая на их основе, а также включившая внелетописные тексты (скажем, рассказ об Александре Поповиче и 70 храбрах), была создана приблизительно только в начале XV в. Она читается в Тверском сборнике, Московском своде конца XV в., а также Софийской первой и Никоновской летописях. Краткий ее вариант сохранился в составе Рогожского летописца, Новгородской четвертой летописи и др.[155].

Даже самые ранние рассказы об интересующем нас событии (при всей их схожести) заметно разнятся. Так, в Лаврентьевской летописи читаем:

«…Того же лета [6731/1223]. Явишася языци ихже никтоже добре ясно не весть: кто суть и отколе изидоша, и что языкъ ихъ, и которого племени суть и что вера ихъ. И зовуть я Татары а инии глаголют Таумены, а друзии Печенези. Ини глаголют яко се суть о нихже Мефодии Патомьскыи епископ сведетельствует яко си суть ишли ис пустыня Етриевьскы суще межю востоком и севером. Тако бо Мефодии рече яко къ скончанью временъ явитися тем яже загна Гедеонъ и попленять всю землю от востока до Ефранта и от Тигръ до Понетьскаго моря кроме Ефиопья. Бог же единъ весть ихъ кто суть и отколе изидоша. Премудрые мужи ведять я добре кто книгы разумно умееть. Мы же их не вемы: кто суть, но сде вписахом о них памати ради Русских князии беды, яже бысть от них. И мы слышахом яко многы страны поплениша: Ясы, Обезы, Касогы, и Половець безбожных множество избиша. А инехъ загнаша и тако измроша оубиваеми гневом Божьимь и Пречистыя Его Матери. Много бо зла створиша ти оканнии Половци Рускои земли. Того ради всемилостливый Бог хотя погубити и наказати безбожныя сыны Измаиловы Куманы яко да отмьстять кровь хрестьянскую. Еже и бысть над ними безаконьными. Проидоша бо ти Таурмению всю страну Куманьску и придоша близь Руси, идеже зовется валъ Половечьскыи. Т слышавше я Русстии князи Мстиславъ Кыевьскыи, и Мстиславъ Торопичскыи, и Черниговьскыи и прочии князи, здумаша итии на ня мняще яко ти поидут к ним и послашася в Володимерь к великому князю Юргю сыну Всеволожю, прося помочи у него. Он же посла к ним благочтиваго князя Василька сыновца своего, Костянтиновича с Ростовци. И не оутяну Василко прити к ним в Русь. А князи Русстии идоша и бишася с ними. И побежени быша от них. И мало ихъ избы от смерти. Ихже остави судъ жити то ти оубежаша. А прочии избьени быша: Мьстиславъ старыи добрыи князь ту оубьєнъ бысть, и другыи Мстиславъ, и инех князии 7 избьено бысть а боляръ и прочих вои много множество. Глаголют бо тако яко Кыянъ одинех изгыбло на полку том. 10 тысяч. И бысть плачь и туга в Руси, и по всеи земли слышавшимсию беду се же ся зло сключи месяца мая въ 30. на память святого мученика Еремиа. Се же слышавъ Василко приключьшееся в Руси възвратися от Чернигова схраненъ Богомь и силою креста честнаго, и молтвою отца своего Костянтина, и стрыя своего Георгия, и вниде в свои Ростовъ славя Бога и святую Богородицу»[156].

Несколько по-иному то же событие выглядит в Новгродской первой летописи:

В лето 6732<…> по грехомъ нашимъ, придоша языци незнаеми, их же добре никто же не весть, кто суть и отколе изидоша, и что языкъ ихъ, и котораго племене суть, и что вера ихъ; а зовуть я Татары, а инии глаголють Таурмены, а друзии Печенези; инии же глаголють, яко се суть, о них же Мефодии, Патомьскыи епископъ, съведетельствуеть, яко си суть ишли ис пустыня Етриевьскыя, суще межи въстокомь и северомъ. Тако бо Мефодии глаголеть, яко скончанию временъ явитися темъ, яже загна Гедеонъ, и попленять всю земьлю от въстокъ до Ефранта и от Тигръ до Поньскаго моря, кроме Ефиопия. Богъ единъ весть, кто суть и отколе изидоша; премудрии мужи ведять я добре, кто книгы разумееть; мы же ихъ не вемы, кто суть; нъ сде въписахомъ о нихъ памяти ради рускыхъ князь и беды, яже бысть от нихъ имъ. Слышахомъ бо, яко многы страны поплениша, Ясы, Обезы, Касогы, и Половьчь безбожьныхъ множьство избиша, а инехъ загнаша, и тако измроша убиваеми гневомь божиемь и пречистыя его матере; много бо зла створиша ти оканьнии Половчи Русьскои земли, того ради всемилостивыи богъ хотя погубити безбожныя сыны Измаиловы Куманы, яко да отмьстять кръвь крестьяньску, еже и бысть над ними безаконьными.

Проидоша бо ти Таурмени всю страну Куманьску и придоша близъ Руси, идеже зоветься валъ Половьчьскы. И прибегоша оканьнии Половчи, избьеныхъ избытъкъ, Котянь с ынеми князи, а Данилъ Кобяковиць и Гюрги убьена быста, с нимь множьство Половьчь; сь же Котянь бе тьсть Мьстиславу Галицьскому. И приде съ поклономь съ князи Половьцьскыми къ зяти въ Галичь къ Мьстиславу и къ всемъ княземъ русьскымъ, и дары принесе многы: кони и вельблуды и буволы и девкы, и одариша князь русьскыхъ, а рекуче тако: «нашю землю днесь отъяли, а ваша заутро възята будеть»; и възмолися Котянь зяти своему. Мьстислав же поця молитися княземъ русьскымъ, братьи своеи, рекя тако: «оже мы, братье, симъ не поможемъ, тъ си имуть придатися к нимъ, тъ онемъ больши будеть сила». И тако думавъше много о собе, яшася по путь, и поклона деля и молбы князь. половьчьскыхъ. И начаша вое пристраивати, кожьдо свою власть; и поидоша, съвъкупивъше землю всю Русскую противу Татаромъ, и быша на Днепре на Зарубе. Тъгда же уведавъше Татари, оже идуть русстии князи противу имъ, и прислаша послы, къ русскымъ княземъ: «се слышимъ оже идете противу насъ, послушавше Половьць; а мы вашеи земли не заяхомъ, ни городъ вашихъ, ни селъ вашихъ, ни на васъ придохомъ, нъ придохомъ богомь пущени на холопы и на конюси свое на поганыя Половче; а вы възмите с нами миръ; аже выбежать къ вамъ, а биите ихъ оттоле, а товары емлите к собе: занеже слышахомъ, яко и вамъ много зла створиша; того же деля и мы биемъ». Того же русстии князи не послушаша, нъ послы избиша, а сами поидоша противу имъ; и не дошьдъше Ольшья, Вперёднепре. И прислаша к нимъ второе послы Татари, рекуще тако: «а есте послушали Половьчь, а по/л.98./слы наша есте избили, а идете противу нас, тъ вы поидите; а мы васъ не заяли, да всемъ богъ»; и отпустиша прочь послы ихъ. Тъгъда же Мьстислав перебродяся Днепрь, преиде в 1000 вои на сторожи татарьскыя, и победи я, а прокъ ихъ въбеже съ воеводою своимь Гемябегомь въ курганъ Половьчьскыи, и ту имъ не бы мочи, и погребоша воеводу своего Гемябега жива въ земли, хотяще животъ его ублюсти; и ту и налезоша, испросивъше Половьци у Мбстислава, и убиша и. Слышавъше же то князи русстии, поидоша за Днепрь и поидоша вси въкупе, по нихъ же идоша 9 днии, и заидоша за Калакъ реку, и послаша въ сторожихъ Яруна с Половьци, а сами станомь сташа ту. /л.98об./ Тъгда же Ярунъ съступися с ними, хотя битися, и побегоша не успевъше ничтоже Половци назадъ, и потъпташа бежаще станы русскыхъ князь, не успеша бо исполчитися противу имъ; и съмятошася вся, и бысть сеця зла и люта. Мьстиславъ же, Кыевьскыи князь, видя се зло, не движеся съ места никамо же; сталъ бо бе на горе надъ рекою надъ Калкомь, бе бо место то камянисто, и ту угоши городъ около себе въ колехъ, и бися с ними из города того по 3 дни. Ини же Татари поидоша по русскыхъ князихъ, бьюче до Днепря; а у города того оста 2 воеводе Цьгырканъ и Тешюканъ на Мьстислава и на зяти его на Андрея и на Ольксандра Дубровьцьскаго: бе ста бо 2 князя съ Мьстиславом. Ту же и бродници съ Татары быша, и воевода Плоскына, и тъ оканьныи воевода целовавъ крестъ честьныи къ Мьстиславу и къ обема князема, око ихъ не избити, нъ пустити ихъ на искупъ, и сълга оканьныи: преда ихъ, извязавъ, Татаромъ; а городъ възяшь, и люди исекоша, и ту костью падоша; а князи имъше, издавиша, подъкладъше подъ дъскы, а сами верху седоша обедати, и тако животъ ихъ концяша. А иныхъ князь до Днепре гоняче, убиша 6: Святослава Яневьскаго, Изяслава Ингворовиця, Святослава Шюмьскаго, Мьстислава Церниговьскаго съ сыномь, Гюргя Невежьскаго. Тъгда же Мьстислав Мьстислалиць переже перебе гъ Днепрь, отрея от берега лодье, да не идуть Татари по нихъ, а самъ одвд убежа; а прочии вои десятыи приде кождо въ свояси; а иныхъ Половци побиша ис коня, а иного ис порта. И тако за грехы наша богъ въложи недоумение въ нас, и погыбе много бещисла людии; и бысть въпль и плачь и печяль по городомъ и по селомъ. Си же злоба сътворися месяця маия въ 31, на святого Еремья. Татари же възвратишася от рекы Днепря; и не съведаемъ, откуду суть пришли и кде ся деша опять: богъ весть, отколе приде на нас за грехы наша[157]

Наконец, в Ипатьевской летописи повесть о Калкской битве имеет следующий вид:

«…В лето 6732. Приде неслыханая рать, безбожнии Моавитяне, рекомы и Татаръве, придоша на землю Половецькоую. Половцемь же ставшимъ Юрьгии Кончакович бе болиише всихъ Половецьне може стати противоу лицю их бегающи же емоу. И мнози избьени быша до рекы Днепра. Татаром же возвратившися идоша в вежа своя. Прибегшимъ же Половцемь в Роускоую землю глаголющимъ же имъ Роускимъ княземь: Аще не поможета намъ мы ныне исечени быхомъ, а вы наоутрее исечени боудете.

Бывшю же светоу всих князеи во граде Кыеве створиша светъ сице: Лоуче ны бы есть прияти я на чюжеи земле, нежели на своеи. Тогда бо беахоуть Мьстиславъ Романовичь в Кыеве, а Мьстиславъ в Козельске и в Чернигове, а Мьстиславъ Мьстиславичь в Галиче. То бо беахоу стареишины в Роускои земли Юрья же князя великого Соуждальского не бы в томъ свете. Се же паки млади князи Данилъ Романовичь, Михаилъ Всеволодичь, Всеволодъ Мьстиславичь Кыевьскыи инии мнозии (мнозии) князи. Тогда же великыи князь Половецкыи крестися Басты. Василка же не бе бе бо в Володимере млад.

Оттоудоу же придоша месяца априля и придо к реце Днепроу ко островоу Вар?жькомоу. И приеха тоу к ннмъ вся земля Половецкая и Черьниговцемь приехавшимъ и Кияномъ и Смолняномъ, инемь странам всянамъ по соухоу же Днепръ перешедшимъ, яко же покрыти воде быти от множества людии. А Галичане и Вол(ы)нци киждо со своими князьми, а Коуряне и Троубчяне и Поутивлици, и киждо со своими князьми придоша коньми. А выгонци Галичькыя придоша по Днепроу и воиидоша в море бе бо лодеи тысяща, и воидоша во Днепръ, и возведоша порогы и сташа оу рекы Хорьтице на бродоу оу Протолчи, бе бо с ними Домамеричь Юрьг?и и Держикраи Володиславичь.

Пришедши же вести во станы яко пришли соуть видетъ оляд?и Роускыхъ. Слышавъ же Даиилъ Романовичь и гна вседъ на конь видети невиданьноя рати. И соущии с ними коньници, и инии мнозии князи с нимь гнаша видити невиденое рати. Онем же отшедшимъ Юрьги же имъ сказываше яко: Стрелци соуть. Инии же молвяхоуть яко: Простии людье соуть поущеи Половець. Юрьги же Домамиричь молвяшеть: Ратници соуть и добрая вои.

Приехавъше же сказаша Мьстиславоу Юрьиги же все сказа. И рекшимъ молодымъ княземь: Мьстиславе, и дроугии Мьстиславе не стоита. поидемь противоу имъ. Переидоша же вси князи Мьстиславъ и дроугии Мьстиславъ Черниговьскыи рекоу Днепръ инии князи пр?доша, и поидоша в поле Половецкое, переидоша же Днепръ во день во вторникъ. И оусретоша Татареве полкы Роускыя. Стрелци же Роускыи победиша, и и гнаша в поле далеце секоуще. И взяша скоты ихъ, а со стады оутекоша, яко всимъ воемъ нанолнитися скота.

Оттоудоу же идоша 8 дней до рекы Калкы стретоша и сторожьеве Татарьскыи. Сторожемъ же бившимъся с ними, и оубьенъ бысть Иванъ Дмитреевичь, иная два с нимъ. Татаром же отехавшимъ.

На прочьне реце Калъке оустретоша и Тотарове Половецкыя полкы Роускыя. Мьстиславъ же Мьстиславличь повеле впередъ переити рекоу Калкоу Данилови с полкы, инемь полкомъ с нимъ, а самъ но немь переиде еха же самъ во стороже. Видившоу же емоу полкъ Татарьскыя приехавъ рече: Вороужитеся. Мьстиславоу же и дроугомоу Мьстиславоу седящема во станоу не ведоущема. Мьстиславъ же не поведа има зависти ради бе бо котора велика межю има.

Съразившимся полкомъ на место. Данилъ же выеха на передъ и Семьюнъ Олюевичь, и Василко Гавриловичь поткоша в полкы Тотарьскыя. Василкови же сбоденоу бывшю, а самомоу Данилоу боденоу бывшю в перси младъства ради и боуести не чюяше ранъ бывшихъ на телеси его бе бо возрастомъ 18 летъ бе бо силенъ. Данилови же крепко борющисz избивающи Тотары. Видивъ то Мьстиславъ. Немыи мневъ яко Данилъ сбоденъ бысть потче и сам в не бе бо моужь и тъ крепокъ, понеже оужика сын Романоу от племени Володимеря прирокомъ Маномаха. Бе бо великоу любовь имея ко отцу его. Емоу же пороучивше по смерти свою волость, дая князю Данилови.

Татаром же бегающимъ Данилови же избивающи ихъ своимъ полкомъ, и Олгови Коурьскомоу крепко бившимся инемъ полкомъ сразившимся с ними. Грехъ ради нашихъ Роускимъ полкомъ побеженымъ бывш?мъ. Данилъ видивъ яко крепцеиши брань належить в ратных стрельцемъ ихъ стреляющимъ крепце обрати конь свои на бегъ оустремления ради противныхъ. Бежащю же емоу и вжада воды. Нивъ почюти раноу на телеси своемь: во брани не позна ея крепости ради моужьства возраста своего, бе бо дерзъ и храборъ от главы и до ногоу его, не бе на немь порока.

Бысть победа на вс? князи Роускыя, тако же не бывало никогда же. Татаром же победившимъ Роусьскыя князя за прегрешение крестньяское пришедшимъ и дошедшимъ до Новагорода Святополчьского. Не ведающим же Роуси льсти ихъ исходяхоу противоу имъ со кресты. Они же избиша ихъ всих.

Ожидая Бог покаяния крестьяньскаго и обрати и воспzть на землю восточноую. И воеваша землю Таногоустьскоу и на ины страны. Тогда же и Чаногизъ кано ихъ Таногоуты оубьенъ бысть. Их же прельстивше и последи же льстию погоубиша, иные же страны ратми наипаче лестью погоубиша»[158].

ОПИСАНИЕ БИТВЫ НА КАЛКЕ В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Именно эта тексты повести легли в основу практически всех научных реконструкций первой встречи русских отрядов с монголами. При этом чаще всего дело ограничивается более или менее подробным пересказом летописной повести обычно сводного: те или иные детали летописного изложения, избранного в качестве основы историографического нарратива, дополняются живописными деталями, заимствованными из других как правило, поздних и не заслуживающих доверия летописных сводов. Характерным образчиком такого рода является, скажем, описание Калкской битвы С. М. Соловьевым:

«…В 1224 году двое полководцев Чингисхановых, Джебе и Субут, прошли обычные ворота кочевников между Каспийским морем и Уральскими горами, попленили ясов, обезов и вошли в землю Половецкую.

Половцы вышли к ним навстречу с сильнейшим ханом своим Юрием Кончаковичем, но были поражены и принуждены бежать к русским границам, к Днепру. Хан их Котян, тесть Мстислава галицкого, стал умолять зятя своего и других князей русских о помощи, не жалея даров им, роздал много коней, верблюдов, буйволов, невольниц; он говорил князьям:…Нашу землю нынче отняли татары, а вашу завтра возьмут, защитите нас; если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы завтра. Князья съехались в Киеве на совет; здесь было трое старших: Мстислав Романович киевский, Мстислав Святославич черниговский, Мстислав Мстиславич галицкий, из младших были Даниил Романович Волынский, Всеволод Мстиславич, сын князя киевского, Михаил Всеволодович племянник черниговского. Мстислав галицкий стал упрашивать братью помочь половцам, он говорил:…Если мы, братья, не поможем им, то они предадутся татарам, и тогда у них будет еще больше силы. После долгих совещаний князья наконец согласились идти на татар; они говорили:…Лучше нам принять их на чужой земле, чем на своей.

Татары, узнавши о походе русских князей, прислали сказать им:…Слышали мы, что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили; пришли мы попущением Божиим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев, а с вами нам нет войны; если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда и добро их себе берите; слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их отсюда бьем. В ответ русские князья велели перебить татарских послов и шли дальше; когда они стояли на Днепре, не доходя Олешья, пришли к ним новые послы от татар и сказали:…Если вы послушались половцев, послов наших перебили и все идете против нас, то ступайте, пусть нас Бог рассудит, а мы вас ничем не трогаем. На этот раз князья отпустили послов живыми. Когда собрались все полки русские и половецкие, то Мстислав Удалой с 1000 человек перешел Днепр, ударил на татарских сторожей и обратил их в бегство; татары хотели скрыться в половецком кургане, но и тут им не было помощи, не удалось им спрятать и воеводу своего Гемябека; русские нашли его и выдали половцам на смерть. Услыхав о разбитии неприятельских сторожей, все русские князья переправились за Днепр, и вот им дали знать, что пришли татары осматривать русские лодки; Даниил Романович с другими князьями и воеводами сел тотчас на коня и поскакал посмотреть новых врагов; каждый судил о них по-своему: одни говорили, что они хорошие стрельцы, другие, что хуже и половцев, но галицкий воевода Юрий Домамерич утверждал, что татары добрые ратники. Когда Даниил с товарищами возвратились с этими вестями о татарах, то молодые князья стали говорить старым:…Нечего здесь стоять, пойдем на них. Старшие послушались, и все полки русские перешли Днепр; стрельцы русские встретили татар на половецком поле, победили их, гнали далеко в степи, отняли стада, с которыми и возвратились назад к полкам своим. Отсюда восемь дней шло войско до реки Калки, где было новое дело с татарскими сторожами, после которого татары отъехали прочь, а Мстислав галицкий велел Даниилу Романовичу с некоторыми полками перейти реку, за ними перешло и остальное войско и расположилось станом, пославши в сторожах Яруна с половцами. Удалой выехал также из стана, посмотрел на татар, возвратившись, велел поскорее вооружаться своим полкам, тогда как другие два Мстислава сидели спокойно в стане, ничего не зная: Удалой не сказал им ни слова из зависти, потому что, говорит летописец, между ними была большая распря.

Битва началась 16 июня; Даниил Романович выехал наперед, первый схватился с татарами, получил рану в грудь, но не чувствовал ее по молодости и пылу: ему было тогда 18 лет; и был он очень силен, смел и храбр, от головы до ног не было на нем порока. Увидавши Даниила в опасности, дядя его Мстислав Немой луцкий бросился к нему на выручку; уже татары обратили тыл перед Даниилом с одной стороны и пред Олегом курским с другой, когда половцы и здесь, как почти везде, побежали пред врагами и потоптали станы русских князей, которые по милости Мстислава Удалого не успели еще ополчиться. Это решило дело в пользу татар: Даниил, видя, что последние одолевают, оборотил коня, прискакал к реке, стал пить и тут только почувствовал на себе рану. Между тем русские потерпели повсюду совершенное поражение, какого, по словам летописца, не бывало от начала Русской земли.

Мстислав киевский с зятем своим Андреем и Александром дубровицким, видя беду, не двинулся с места, стоял он на горе над рекою Калкою; место было каменистое, русские огородили его кольем и три дня отбивались из этого укрепления от татар, которых оставалось тут два отряда с воеводами Чегирканом и Ташуканом, потому что другие татары бросились в погоню к Днепру за остальными русскими князьями. Половцы дали победу татарам, другая варварская сбродная толпа докончила их дело, погубив Мстислава киевского: с татарами были бродники с воеводою своим Плоскинею; последний поцеловал крест Мстиславу и другим князьям, что если они сдадутся, то татары не убьют их, но отпустят на выкуп; князья поверили, сдались и были задавлены татары подложили их под доски, на которые сели обедать.

Шестеро других князей погибло в бегстве к Днепру, и между ними князь Мстислав черниговский с сыном; кроме князей, погиб знаменитый богатырь Александр Попович с семьюдесятью собратьями.

Василько ростовский, посланный дядею Юрием на помощь к южным князьям, услыхал в Чернигове о Калкской битве и возвратился назад. Мстиславу Галицкому с остальными князьями удалось переправиться за Днепр, после чего он велел жечь и рубить лодки, отталкивать их от берега, боясь татарской погони; но татары, дошедши до Новгорода Святополчского, возвратились назад к востоку; жители городов и сел русских, лежавших на пути, выходили к ним навстречу со крестами, но были все убиваемы; погибло бесчисленное множество людей, говорит летописец, вопли и вздохи раздавались по всем городам и волостям. Не знаем, продолжает летописец, откуда приходили на нас эти злые татары Таурмени и куда опять делись? Некоторые толковали, что это, должно быть, те нечистые народы, которых некогда Гедеон загнал в пустыню и которые пред концом мира должны явиться и попленить все страны»[159].

При этом летописные рассуждения о происхождении татар принимаются историками как непосредственная фиксация летописцем представлений его современников. Таково, например, завершение рассказа о Калкской битве у Н. М. Карамзина:

«…Россия отдохнула: грозная туча как внезапно явилась над ея пределами, так внезапно и сокрылась…Кого Бог во гневе Своем насылал на землю Русскую? говорил народ в удивлении:…откуда приходили сии ужасные иноплеменники? Куда ушли? Известно одному Небу и людям искусным в книжном учении. Селения, опустошенные Татарами на восточных берегах Днепра, еще дымились в развалинах; отцы, матери, друзья, оплакивали убитых; но легкомысленный народ совершенно успокоился, ибо минувшее зло казалось ему последним»[160].

И в этом пассаже нетрудно рассмотреть буквальный пересказ летописи: ее текст понят чуть ли не как стенографическая запись разговоров, которые велись в русских землях после внезапного исчезновения иноплеменников.

Почти так же, хотя и менее подробно, рассказывается о битве на Калке и в Очерках истории СССР, на несколько десятилетий определивших генеральную линию развития советской исторической науки. Пожалуй, единственным существенным отклонением от приведенных выше текстов здесь стали концептуальные уточнения. Так, пересказав речь Мстислава Удатного перед князьями, автор соответствующего раздела (А. Ю. Якубовский) добавляет от себя:

«…Но некоторые русские князья мало думали о судьбах Руси, их больше интересовали внутриполитические распри. Поэтому далеко не все князья откликнулись на призыв Удалого… В поход двинулись киевские, галицкие, смоленские, волынские и другие русские полки, а также половцы. Войско было значительным по размерам, но феодально-раздробленным по организации: не было единого командира, каждый князь сражался сам по себе, а любой феодал мог по своей воле покинуть поле боя. Это привело к роковым последствиям… Произошло кровопролитное сражение, в котором междоусобная вражда князей и трусость половцев помешала русским войскам, несмотря на их доблесть, одержать победу… Татары, было, двинулись вверх по Днепру, но, не доходя до Переяславля, повернули обратно. Их силы были подорваны битвой на Калке, на обратном пути они понесли серьезное поражение от волжских болгар. Через степи нынешнего Казахстана монголы вернулись в…коренной юрт, т. е. в Монголию»[161].

Но и при таком подходе текст летописи представляется неким подобием протокольной записи. Так, начиная свой рассказ о битве на Калке, Б. Д. Греков пишет:

«…Первая встреча русских и половецких дружин с ханским войском произошла в 1223 г. на реке Калке. До этого времени русские ничего не знали о татарах. Какое впечатление произвели татары на русских, лучше всего выразил в своем произведении летописец… [следует прямая цитата из начальной части приведенного выше текста НIЛ].

Летописец передает здесь только слухи и толки. Точного он решительно ничего сказать не может, скромно исключая себя из среды…премудрых мужей, разумеющих книги, и отводя себе роль простого протоколиста бедственного события.

Но и протокол этот интересен, так как запротоколированное событие было очень крупным. Согласно русским летописным данным, дело представляется в следующем виде»[162].

Затем следует уже знакомый нам объединенный пересказ летописных сообщений, сопровождающийся рассуждениями о чисто феодальной организации объединенных русско-половецких сил, ставшей главной причиной поражения, нанесенного татарами. Любопытно, что здесь протокольное понимание летописного текста присутствует буквально. Описание событий, происшедших на берегу Калки в 1223 г., завершается выводом:

«…Казалось бы, что русские князья должны были из этого первого столкновения с татарским войском извлечь для себя урок на будущее, но они этого не сделали и не могли сделать, поскольку не могли при данных условиях преодолеть феодальную разобщенность, противоречивость интересов феодальных владетелей, делавшую неизбежными бесконечные бессмысленные войны, не прекращавшиеся даже тогда, когда внешний враг находился в стране. Общественные элементы, которые могли бы положить конец этому положению вещей, были еще слишком слабы»[163].

Порой на первый план выступают именно концептуальные построения того или иного автора, в то время как само летописное сообщение (заметим попутно, произвольно выбранное!) становится своеобразным фоном для развития исследователем своих идей. Ярким примером такого рода могут быть рассуждения Л. Н. Гумилева:

«…На Дону монголы обрели союзников. Это был этнос бродников… Благодаря помощи бродников монголы ударили по половецким тылам и разгромили Юрия Кончаковича, а хана Котяна, тестя Мстислава Удалого, отогнали за Днепр.

Половцы стали умолять русских князей о помощи. Хотя у Руси не было повода для войны против монголов и, более того, те прислали посольство с мирными предложениями, князья, собравшись…на снем (совет), решили выступить в защиту половцев и убили послов.

Остальное было описано неоднократно: русско-половецкое войско численностью около 80 тыс. ратников преследовало отступавших монголов до р. Калки, вынудило их принять бой, было наголову разбито, после чего монголы пошли на восток, но при переправе через Волгу потерпели поражение от болгар. Немногие смогли вырваться из окружения и вернуться домой. Разведка боем дорого стоила монголам.

Причины поражения русско-половецкого войска также выяснены. Оказывается, у русских не было общего командования, потому что три Мстислава Галицкий (Удалой), Черниговский и Киевский находились в такой ссоре, что не могли заставить себя действовать сообща. Затем отмечена нестойкость половцев, кстати давно известная. Наконец, в предательстве обвинен атаман бродников Плоскиня, уговоривший Мстислава Киевского сдаться монголам, чтобы те его выпустили за выкуп. Допустим, князь выкупился бы, а его воины, у которых денег не было?! Что стало бы с ними? Их бы непременно убили, что в действительности и произошло.

Но для характеристики фазы этногенеза важны детали, на которые не было обращено должного внимания. Об убийстве послов историки, кроме Г. В. Вернадского, упоминают мимоходом, точно это мелочь, не заслуживающая внимания. А ведь это подлое преступление, гостеубийство, предательство доверившегося! И нет никаких оснований считать мирные предложения монголов дипломатическим трюком. Русские земли, покрытые густым лесом, были монголам не нужны, а русские, как оседлый народ, не могли угрожать коренному монгольскому улусу, т. е. были для монголов безопасны. Опасны были половцы союзники меркитов и других противников Чингиса. Поэтому монголы искренне хотели мира с русскими, но после предательского убийства и неспровоцированного нападения мир стал невозможен»[164].

При всех достоинствах такого использования летописного текста, оно имеет, по крайней мере, один явный недостаток: в рассказе, который рождается под пером историка, решающая роль принадлежит селекции материала, осознанно или неосознанно произведенной исследователем. Достаточно вспомнить опущенные факты, чтобы усомниться в полученных выводах…

В данном случае, во-первых, можно, допустим, привести рас-

сказ Ибн-ал-Асира (Изз-ад-дина Абу-ль-Хасан Али). В своей Полной истории, доведенной до 1231 г. и опирающейся на письменные источники, рассказы очевидцев, а также на собственные наблюдения, арабский историк современник первых завоевательных походов монгольских ханов в частности пишет:

«…О том, что они [татары] сделали с аланами и кипчаками. Перебравшись через Ширванское ущелье, татары двинулись по этим областям, в которых много народов, в том числе аланы, лезгины и (разные) тюркские племена. Они [татары] ограбили и перебили много лезгин, которые были (отчасти) мусульмане и (отчасти) неверные. Нападая на жителей этой страны, мимо которых проходили, они прибыли к аланам, народу многочисленному, к которому уже дошло известие о них. Они [аланы] употребили все свое старание, собрали у себя толпу кипчаков и сразились с ними [татарами]. Ни одна из обеих сторон не одержала верха над другою. Тогда татары послали кипчакам сказать: “Мы и вы одного рода, а эти алане не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд, сколько хотите; оставьте нас с ними”. Уладилось дело между ними на деньгах, которые они принесут, на одеждах и пр.; они [татары] действительно принесли им то, что было выговорено, и кипчаки оставили их [алан]. Тогда татары напали на алан, произвели между ними избиение, бесчинствовали, грабили, забрали пленных и пошли на кипчаков, которые спокойно разошлись на основании мира, заключенного между ними, и узнали о них только тогда, когда те нагрянули на них и вторгнулись в землю их. Тут стали они [татары] нападать на них раз за разом и отобрали у них вдвое против того, что (сами) им принесли. Услышав эту весть, жившие вдали кипчаки бежали без всякого боя и удалились; одни укрылись в болотах, другие в горах, а иные ушли в страну русских»[165].

Как видим, мирные предложения монголов половцам, вопреки мнению Л. Н. Гумилева (и, добавим, ожиданиям самих кипчаков), оказались как раз-таки дипломатическим трюком. Так что никаких оснований полагаться на искренность ордынцев в нашем случае, видимо, нет.

Во-вторых, многочисленные источники, в том числе и те, которые вышли, так сказать, из недр Монгольской империи, а следовательно, вполне лояльные монголам, неоднократно сообщают о покорении оседлых народов, которые как и Русь явно не могли представлять какой бы то ни было угрозы коренному монгольскому улусу. Тем не менее они тоже были завоеваны:

Итак, приступив к завоеванию областей Ирака, они [монголы] сперва взяли [города] Хар и Семнан, а оттуда пришли к городу Рею

и произвели избиения и грабеж. Потом они отправились в Кум, перебили там поголовно всех взрослых, а малолетних забрали в плен. Оттуда они пошли в Хамадан, (правитель которого) сейид Медж-ад-дин Ала-ад-дауле изъявил покорность, прислал подарки верховыми животными и одеждами и принял шихне [монгольского управляющего]. Затем, услышав, что в Седаасе собрался большой отряд воинов султана во главе с Битикином Салахи и Кучбука-ханом, они [монголы] двинулись оттуда [из Хамадана] против них и уничтожили всех. Оттуда они пришли в Зендежан, произвели резню вдвое большую, чем в других городах, и никого в той стране не оставили (в живых), затем отправились в Казвин, вступили с казвинцами в жестокий бой и взяли город. <… В большинстве местностей и земель области Ирак они [монголы] произвели еще большие избиения и грабежи. <… В том же году… они [монголы] отправились в Азербайджан, совершая по прежнему обыкновению избиения и грабеж во всяком месте, которое попадалось на пути[166].

Полагаю, приведенных примеров вполне достаточно, чтобы концепция Л. Н. Гумилева оказалась менее доказательной, чем это могло представляться на первый взгляд. Но дело не только (а может быть, и не столько) в этом. Самое главное при таком подходе к источнику теряется значительная часть той самой информации о прошлом, которая интересует историка в первую очередь. В частности, из сферы внимания исследователя выпадает чрезвычайно важный аспект: как сам летописец (а следовательно, и его «актуальные» потенциальные читатели) воспринимал и понимал происходящее!

Чтобы разобраться в этих вопросах, обратимся сначала к истории приведенных летописных текстов.

ИСТОРИЯ РАННИХ ЛЕТОПИСНЫХ ТЕКСТОВ О СОБЫТИЯХ 1223 г.

Итак, приведенные выше рассказы о событиях, произошедших на Калке в 1223 г., самые ранние. При этом каждая из летописей содержит значительное количество оригинальной, независимой друг от друга информации. Вместе с тем часть информации кочует из рассказа в рассказ. Все совпадения и разночтения этих текстов должны получить текстологическое объяснение. Без такого анализа использование информации источников волей-неволей сведется к произвольному заимствованию того или иного сообщения (либо его части, какой-нибудь детали описания), необходимого для подтверждения концепции того или иного исследователя (или, напротив, для опровержения построений оппонента). К сожалению, пренебрежение к подобным текстологическим обоснованиям, а иногда и прямое улучшение источников путем реконструкции их первоначального вида (если реальный текст историку непонятен либо не соответствует его представлениям о том, как это должно было быть на самом деле) не является исключением в практике работы даже вполне авторитетных исследователей (см. Приложение 2: «Источниковедческие уроки Петра Бориславовича»).

История текстов Повести о битве на Калке теснейшим образом связана с литературной судьбой содержащих это произведение летописных памятников.

По мнению большинства исследователей, повесть, читающаяся в составе Лаврентьевской летописи, имеет ростовское происхождение. Так, по мнению А. В. Эммаусского,

«изучаемая статья Лавр.[167] была составлена первоначально в Ростове под живым непосредственным впечатлением от событий 1223 г.»[168].

Более осторожны в оценках Д. С. Лихачев, М. Б. Свердлов и другие исследователи, полагающие, что летописная статья

«…представляет собой ростовскую обработку первоначального южнорусского известия»[169].

Близкую точку зрения высказывал и М. Д. Приселков, развивавший наблюдения А. А. Шахматова. В целом, его выводы свелись к следующему:

«…Лаврентьевская летопись на пространстве от 1193 г. и до 1239 г. едва ли не труднейшая для анализа часть этой летописи… Начиная с 1206 г… идет ряд летописных записей, связанных с личностью и судьбой Константина Всеволодовича… а после его смерти в 1218 г. продолжающихся как летописание его сыновей… <…> Этот Константинов Летописец, потом становящийся Летописцем ростовским, идет в составе известий этой части Лаврентьевской летописи как непрерывная и сильнейшая струя. <…> После смерти Константина этот Летописец имеет продолжение как Летописец ростовских князей, сыновей Константина, хотя и ведется при епископской кафедре города Ростова.

Другая струя в материале текста Лаврентьевской летописи от 1206 до 1239 г. должна быть отнесена к великокняжескому владимирскому своду Юрия Всеволодовича. Она отчетливо выступает для нас сразу же после описания смерти Всеволода (под 1212 г.), тянется до описания смерти Юрия Всеволодовича в 1237 г. и оканчивается некрологом Юрию, помещаемым теперь под 1239 г. и связываемым с описанием перенесения тела Юрия из Ростова во Владимир. К сожалению, этот великокняжеский владимирский Летописец князя Юрия использован для материала текста Лаврентьевской летописи 12061239 гг. далеко не с той полнотой, как Ростовский летописец Константина и его сыновей, а с явными сокращениями изложения, в виде выборок, всегда уступая в случаях столкновения в руках сводчика двух версий в описании одного и того же события версии этого великокняжеского юрьева Летописца и версии Летописца ростовского Константина последней версии. Причем в 1228 г. во Владимире при составлении великокняжеского свода был привлечен Летописец Переяславля Русского»[170].

Итак, судя по всему, рассказ о событиях 1223 г., сохранившийся в Лаврентьевской летописи, был создан в Переяславле Русском между 1223 и 1228 гг., откуда в составе переяславского Летописца попал во Владимирскую великокняжескую летопись 1228 г., а уже оттуда в руки составителя ростовской летописи. Последний переработал текст повести, включив в нее рассказ о действиях своего князя Василька Константиновича, реально в битве не участвовавшего.

Исследователи давно обратили внимание на сходство начальной части (до слов: проидоша бо ти Таурмению всю страну Куманьску и придоша близ Руси, идеже зовется вал Половечскыи) летописных статей Лаврентьевской и Новгородской первой летописей, посвященных описанию битвы на Калке[171]. Речь в ней (как и в уже известной нам истории с половцами) идет, в первую очередь, о происхождении татар в контексте эсхатологической этнографии Мефодия Патарского. Кстати, здесь же сообщается об избиении татарами множества безбожных половцев.

Причины такого совпадения могут быть самые разные.

Прежде всего, напрашивается вывод об общем источнике. В качестве такового А. А. Шахматов называл гипотетический По-лихрон начала XIV в.[172] (реальность существования которого другими исследователями была подвергнута сомнению). В. Л. Комарович полагал, что наиболее обстоятельный рассказ о первом нашествии татар на Русскую землю и битве на Калке был составлен в Рязани. По мнению исследователя, текст, наиболее близкий к его первоначальному виду, читается в Новгородской первой летописи,

«…которая из старшего рязанского свода извлекла версию, еще не подвергшуюся ростовской переработке, какую находим в Лавр.»[173].

Практически этот же вывод повторил Д. С. Лихачев. Отметив отсутствие в данной части Новгородской первой летописи следов ростовского и владимиро-суздальского летописания и не исключив при этом влияния рязанского источника, он предположил, что совпадения могли быть результатом обращения к гипотетическому Летописцу Переяславля Русского. При этом подчеркивалось, что рассказ Новгородской первой летописи

«…более полный и лучше сохранился, чем подвергшийся значительному сокращению в Ростове рассказ Лавр.»

Здесь, по мнению исследователя,

«…мы имеем наиболее полную и точную передачу впечатлений южнорусского летописца, работавшего между 1223 и 1228 гг.»[174].

Рассуждая об указанных совпадениях, Я. С. Лурье писал:

«…Видимо, общий источник Лавр. и Новгородской I не был новгородским… Может быть, это, действительно, следы рязанского летописания, которые искал В. Л. Комарович?»

И добавлял:

«…Очевидно, что при недостатке данных вопрос об этом дополнительном источнике остается пока открытым»[175].

С другой стороны, общий отрывок может являться более поздней вставкой. В свое время И. У. Будовниц высказал предположение, что

«…вводное рассуждение о татарах как о народе, предвещающем…конец мира, было вставлено во владимирскую [Лаврентьевскую] и новгородскую [первую] летописи значительно позднее битвы на Калке, когда и северная Русь сделалась добычей кровожадных завоевателей. Ибо о каком…конце света может быть речь в 1223 г., когда произошел всего лишь обыкновенный набег… [Вскоре] все успокоились, причем высказывалось даже удовлетворение, что их [татар] руками были поражены…безбожные половцы»[176].

Следует обратить внимание, что это едва ли не единственный исследователь, подчеркнувший, что в отрывке идет речь именно о Конце Света. Другой вопрос, что он не считал возможным отнести появление эсхатологически окрашенного текста к периоду до Батыева нашествия. Однако в данном случае И. У. Будовниц, видимо, просто высказывал общепринятое представление о том, что и когда могло быть, а чего быть не могло без специального анализа, так сказать, духа текстов, современных самому событию или достаточно близких ему по времени.

Как бы то ни было, сравнение интересующей нас повести в Лаврентьевской и Новгородской первой летописях дает некоторые основания для относительной датировки текстов. В статье 6731/1223 г. Лаврентьевской летописи сообщается о сохранении Божьим промыслом князя Василька Константиновича от зла (так характеризуется битва, в которой он не принял участия). Трудно предположить, что в подобном тоне мог писать человек, знавший о гибели князя от рук поганых в 1237 г. Поэтому, скорее всего, лаврентьевский отрывок о происхождении татар появился до нашествия Батыя. До 1237 г. попал в один из сводов, предшествовавших Лаврентьевской летописи, и рассказ о битве на Калке. До этой даты он был вставлен и в Новгородскую первую летопись. Результатом подобных рассуждений стал вывод В. Н. Рудакова:

«…При ближайшем рассмотрении оказывается, что рассказ Лавр, несет в себе гораздо больше следов серьезной редакторской правки, нежели рассказ HIЛ: об этом свидетельствуют и лаконичность повествования Лавр., являющаяся, скорее, результатом краткого пересказа какого-то более объемного предшествующего текста; и наличие резких переходов от одной темы к другой не случайно рассказ Лавр, сравнительно легко поддается…расслоению на отдельные сюжеты; и, наконец, явные вставки о ростовском князе Васильке Константиновиче, отсутствующие в НIЛ и напрямую не относящиеся к событиям, реально произошедшим на Калке. Кроме того, рассказ НIЛ, в отличие от Лавр., носит более законченный характер: начинаясь с рассуждений о происхождении татар, об их пришествии…за грехи наши, он заключается авторской ремаркой на ту же тему. Автор же Лавр., начиная повествование с отрывка о происхождении татар и о их появлении…к скончанию времен, завершает свой рассказ на вполне мажорной и довольно отвлеченной от начального сюжета теме чудесного избавления князя Василька. Таким образом, общий для обеих повестей отрывок в случае с НIЛ оказывается более уместным, чем в Лавр. Указанное чтение в НIЛ является одним из проявлений рефлексии автора по поводу произошедшего разгрома русских войск. Идеи, заключенные в этом отрывке, находят развитие и в других частях летописного рассказа. Наличие подобного вступления в соответствующей статье Лавр, в контексте дальнейшего повествования носит, скорее, искусственный, рудиментарный характер: присутствие в тексте указанного отрывка не дает практически никакой дополнительной информации ни о татарах, ни об отношении к ним летописца, ни о характере произошедших событий, более того не соответствует общей идее повествования. Отрывок, по объему занимающий ровно половину всей летописной статьи Лавр., оказывается воистину…оторванным от последующего повествования. Исходя из вышеперечисленного, представляется правильным рассматривать вступление о происхождении татар в качестве органичной части именно рассказа НIЛ, а не Лавр.»[177].

Наиболее полный отчет о битве на Калке дошел в составе Ипатьевской летописи[178]. Однако именно в вопросе о происхождении этой версии точки зрения исследователей радикально расходятся. Как отметил В. К. Романов,

«…противоречивые мнения исследователей не позволяют установить памятник, впервые включивший в свой текст данную статью о битве, впоследствии отразившуюся в Ипат.»[179]

Время создания разбираемой редакции повести, по его мнению,

«…следует относить ко второй половине 40-х первой половине или середине 50-х гг. XIII в.»[180].

Текст соответствующей статьи отразил галицко-волынский источник, соединенный с источником киевским, созданным, вероятно, вскоре после битвы. В то же время, по мнению В. К. Романова,

«…последний этап летописной работы над повествованием о битве, помещенном в Ипат., приходится уже на вторую половину XIII в.»[181].

Для нас во всех этих наблюдениях важнее всего то, что независимость рассказа Ипатьевской летописи от сообщений других источников не вызывает никаких сомнений.

* * *

Итак, первые рассказы о битве на Калке, отразившиеся в Новгородской первой и Лаврентьевской летописях, были составлены, видимо, во второй половине 20-х первой половине 30-х гг. XIII в. Редакция же, отразившаяся в Ипатьевской летописи, возникла двумя-тремя десятилетиями позже. Во всяком случае, указанные тексты появились не позже конца XIII самого начала XIV в.: соответствующая часть Синодального списка Новгородской первой летописи (старший извод) написана почерком XIII в.[182], а рассказ, находящийся в Лаврентьевском списке, судя по всему, достаточно точно передает текст свода 1305 г.[183]. Что же касается интересующего нас текста Ипатьевской летописи, то он, как установил А. Н. Ужанков, был составлен в 60-е гг. XIII в.[184]. Таким образом, рубеж XIII–XIV вв. является terminus ante quem для текстов, которые мы рассматриваем в данной лекции.

ИСТОЧНИКИ СМЫСЛА ЛЕТОПИСНЫХ СООБЩЕНИЙ О БИТВЕ НА КАЛКЕ

Однако решение вопроса об истории летописных текстов еще не позволяет вопреки широко распространенному убеждению понять сами эти тексты. Результаты текстологического анализа лишь создают необходимые условия, фундамент для того, чтобы как можно ближе подойти к самому автору источника, чтобы интерпретация самих этих текстов не превратилась в произвольное, сугубо субъективное толкование, устраивающее данного исследователя (и, естественно, его читателей). Пожалуй, только в текстологии можно найти опору для верифицируемого комментария, перевода исходного текста на язык современной культуры, на ныне общепринятый (если он, конечно, есть) код исторического исследования.