ЭПИЛОГ. ЗАКАТ НАД БАМБУКОВОЙ РОЩЕЙ
ЭПИЛОГ. ЗАКАТ НАД БАМБУКОВОЙ РОЩЕЙ
В предыдущих главах были описаны обычаи, верования и факторы, игравшие наибольшую роль в сексуальной деятельности китайцев.
Инь и Ян существуют тысячелетиями; необходимость достижения гармонии, объединения в Высшем Блаженстве Завершения в наше время столь же насущны и важны для человеческого счастья, как были тогда. Древняя терминология может измениться или пребывать в процессе изменения, но многие из традиций будут по-прежнему сопротивляться тому, что в современном мире считается прогрессом.
Нигде это не проявляется с такой очевидностью, как во врожденном восприятии китайцами иностранцев. То, что континентальный Китай с его четвертью населения Земли принял идеологию всечеловеческого братства и равенства, мало сказалось, как представляется, на свойственном китайцам чувстве особенности и даже превосходства.
Иностранцы делятся на Сырых варваров (белые) и Испеченных варваров (цветные), кажутся призрачными из-за своей белизны, дикими из-за волосатости и устрашающими из-за своих размеров. В какие бы контакты с этими варварами Китай ни вступал в прошлом, это неизменно заканчивалось мучениями, унижениями и предательством. Предрассудки насчет характера и нравов жителей Запада порождались всей историей Китая, богатой событиями.
Для подавляющего большинства китайцев, не исключая и тех, кто живет за рубежом, их культура, общество и нравственный облик — это то, что они создали для самих себя и поэтому наиболее для них подходящее. Пища, воспитание, язык, искусство, сколь бы сложными и архаичными они ни казались со стороны, все это оправдано хотя бы тем, что люди предпочитают их до сих пор. И многое из этого сохраняется вопреки действию революционных сил в их собственной стране и несмотря на соблазнительный материализм западного мира.
Если утверждение о целостности китайцев как народа справедливо, то это не обязательно относится к их общественным институтам. Приведем в качестве примера, быть может самого распространенного, один такой институт — брак. В традиционном браке двое людей, которых он лично касался в первую очередь, были практически отстранены как от выбора себе пары, так и от самой подготовительной процедуры. Родители, родственники и свахи устраивали все вплоть до того момента, когда чету провожали в спальню. Советовались с предсказателями судьбы, изучали знаки и календарные даты, которые могли благоприятствовать браку либо разрушить его, жена могла быть одной из многих супруг, и никогда другим она не представлялась большим, чем воспитательницей детей и женщиной, которая ведает домашними делами мужа. По существу и по закону она являлась собственностью своего мужа, и хотя сама она никогда не имела права развестись с ним, существовало семь причин[69], по которым тот мог выгнать ее из дома или отправить обратно к родителям.
Новые законы о браке, принятые в континентальном Китае, полностью изменили этот порядок. В «Законе о браке» (Пекин, 1950) необходимость покончить с феодальной системой прошлого воплощена в формулировках самого закона: «Новая система открывает путь для становления всеобъемлющих новых отношений, основанных на свободном выборе вступающих в брак, единобрачии, равных правах мужчин и женщин и охране законных интересов женщин и детей. Старые феодальные традиции запрещали вдовам вновь выходить замуж. Многие молодые вдовы принимали смерть от рук своих братьев и родителей, потому что опасались опозорить свои семьи повторным браком».
Статьи закона начинаются так: «Уничтожается феодальная система брака, основывавшаяся на господстве мужчины над женщиной, запрещается двоеженство, взятие наложниц, принятие в семью девочек в качестве невест для сыновей, вымогательство денег или подарков в связи с вступлением в брак; запрещается также препятствовать вдовам свободно вступать в брак, вступление в брак разрешается мужчинам по достижении 20-летнего, женщинам — 18-летнего возраста»[70].
У тех зарубежных китайцев, что уверенно приспосабливаются к обществу, в котором они поселились, институты могут существенно отличаться от тех, что были им свойственны в прежние годы. Но все же многое из того, что характерно только для них — система поведения, прочные семейные связи, расовые черты сходства, — остается неизменным. Иные обстоятельства, в которых оказались зарубежные китайцы, способствовали увеличению межнациональных браков, хотя и в несравненно меньшей степени, чем между другими расовыми группами, а также некоторой социальной ассимиляции. Подобное смешение с варварами сопровождается определенным ощущением снисходительности со стороны части китайцев, а нижеследующие заметки из «Дневника Цзэн Година» (Пекин, 1932) иллюстрируют отношение Господина Ян к Госпожам Инь с Запада:
«Нам, китайским мужчинам, западная женщина кажется чрезвычайно сладострастной. У нее крупные конечности и большая грудь, ее глаза бывают разного цвета, круглые. Смеется она открыто и свободно. Всякий раз, когда западная женщина начинает смеяться, мне кажется, что это приглашение в спальню. Но наиболее заметно она отличается от наших женщин своим крепким телосложением. С ней не нужно обращаться с излишней деликатностью, не нужно держать ее в руках, словно хрупкую куклу. Когда европейская женщина манит к себе своими большими глазами, когда выражение ее лица становится столь развязным, что лицо китайской женщины просто не может с ним сравниться, кто из нас, мужчин, сможет остаться равнодушным к такой вопиющей сексуальности? Есть еще и такое чудо, как ее волосы. Это вся гамма цветов и форм: прямые и кудрявые, волнистые и пушистые. Крайне возбуждающая особенность.
Но есть у западных женщин две черты, которые вряд ли понравятся китайскому мужчине. Естественность ее запаха — это как раз то, чего следует ожидать от Сырых Варваров, и никакое количество мыла или духов не может перевить его.
Во-вторых, лобковые волосы многих западных женщин кажутся весьма грубыми по сравнению с волосами китаянок. Это напоминает езду на голой спине верблюда или осла, жесткой и шершавой. А иногда отдельные волоски простираются вверх до пупка, а вниз до колен».
Все же, несмотря на чувствительность к определенным физическим особенностям западной женщины и деликатность, которую китаец во многих случаях проявлял к своим соотечественницам, Господин Ян и прочие любовники — драконы прошлого вели себя в спальне, как представляется, с такой прямотой, которую можно расценить лишь как эгоизм. В сексуальных пособиях и «подушечных книгах», придворных и простонародных сочинениях во все века Гармония между Инь и Ян, связанные с ней приемы и обычаи изображаются как действия, допускавшие и освящавшие господство мужчины над своей партнершей.
Это в наибольшей степени проявляется в относительном недостатке описаний любовной игры. Упор делался на скорейшем штурме и занятии Яшмового Павильона. Отождествление секса со сражениями, мужского члена — с «оружием», «копьем» или «дубинкой», установка на «тысячу толчков, быстро следующих один за другим» — все эти и другие особенности традиционного китайского «искусства любви» заставляют полагать, что социальные роли партнеров попросту воспроизводились во время занятий любовью, а женщина воспринимала «нападение на Яшмовый Павильон» как еще один знак ее неизменной униженности.
Стихотворение из «Книги Песен» гласит:
Коль сыновья народятся, то спать
Пусть их с почетом кладут на кровать,
Каждого в пышный оденут наряд,
Яшмовый жезл как игрушку дарят.
Громок их плач… Заблестит наконец
Их наконечников яркий багрец —
Примут уделы и царский дворец.
Если ж тебе народят дочерей,
Спать на земле уложи их скорей,
Пусть их в пеленки закутает мать,
В руки им дай черепицу играть,
Зла и добра им вершить не дано,
Пищу варить им да квасить вино,
Мать и отца не заставить страдать[71].
Столь же велики были, думается, различия и в спальне. Мужчина предполагал, что восполняет постоянную утрату семени тем, что впитывает женскую сущность Инь — секрецию, которую, как считалось, источает первичная жизненная сила Великой Матери, или Земли-Матки. При том количестве существенных соображений и верований, сопряженных с половым сношением, неудивительно, что романтические и эстетические чувства должны были считаться гораздо менее важными.
Если попытаться подытожить те черты сексуального поведения, которые были наиболее характерны для китайца, на первое место следует поставить отождествление полового акта с высшим строем великих космических сил. В момент оргазма мужчина и женщина вливались во всеобщий Космос и достигали кратковременного соединения с великой общностью природы и бытия. Это, в свою очередь, стимулировало увлеченность физическими свойствами половых органов и выделявшимися из них секретами, поскольку существовала необходимость понять, освоить и оценить их в космических терминах. На этой почве выросла богатая традиция сексуальных пособий и «подушечных книг» вместе с замечательным разнообразием афродизиаков, приспособлений и упражнений, а также эротическая литература, которая неминуемо кажется одной большой хвалебной песнью размерам и мощи Нефритового Стебля, радостям и гостеприимству Павильона Удовольствий.
Тем не менее зафиксированная китайскими учеными и писателями история сексуальных обычаев содержит лишь те аспекты, которые соответствуют традиционным представлениям о многозначительности и достоинстве, а более заурядные и менее красочные настроения и моменты любви не заслуживали, очевидно, внимания потомков. Разумеется, в эротических романах сугубо романтическим и более человеческим чувствам любовников Инь и Ян вряд ли позволяли портить жадный аппетит читателя, предвкушающего смакование более крутых поворотов повествования.
Позвольте поэтому завершить рассказ о сексе в Китае на высокой романтической ноте, а именно — поэмой Г. Картера Стента «Обмахивание могилы» (1871). В основе ее сюжета — похороны, а строчки ее можно вообразить своего рода венком из добрых и простых чувств, возложенным на могилы Господина Ян и Госпожи Инь, навечно упокоившихся друг с другом в Бамбуковой Роще.
Весна царила в воздухе, объятом
Сладчайшим и целебным ароматом.
Цвели, обнявшись, персики со сливами,
Как женихи с невестами счастливыми.
Жасмина пена, ивы трепетанье
Прекрасны были в солнечном сиянье.
Однажды мистер Ван в начале мая
Прогуливался садом, размышляя
О пробудившихся деревьях и цветах,
Вдаль с ветром уносясь в своих мечтах,
Встречал в саду он близких и друзей,
Что к предкам шли с поклажею своей,
И каждый путник нужный нес предмет
Для тех, кто уж покинул этот свет[72].
Так Ван гулял, покуда не набрел
На скромный холм, где пышный мох расцвел..
И возле одинокой той могилы
Такая дума Вана посетила:
«Что жизни суета? — Все труд напрасный!
О одиночество, одно лишь ты прекрасно!»
Но вдруг услышал он печальные рыданья,
И вздохи, и глухие причитанья.
Хотел он удалиться быстро прочь,
Но передумал и решил помочь.
Пробрался потихоньку Ван поближе
И вдруг воскликнул: «Боже, что я вижу!»
Молоденькая дама близ могилы
Стояла на коленях в позе милой.
Две «золотые лилии» прелестных
И траур на красотке неизвестной,
А веер быстро вьется над могилой, —
Такая странность Вана удивила.
К чему старается с усердием рабыни
Над холмиком прекрасная богиня?
Ван тихо кашлянул и голову склонил,
Такой вопрос он к даме обратил:
«О, госпожа! Мне это очень странно,
К чему Вы машете над мертвым беспрестанно?»
С испугом вскинула на Вана дама взгляд,
Лишь на минуту прекратив чудной обряд.
Поклоном низким Вану отвечала
И над могилой снова замахала.
Но внешность Вана ей была приятна,
Он был одет красиво и опрятно.
И сердце милой женщины смягчилось,
Учтиво к незнакомцу обратилась:
«Мой господин, пока Вы не уйдете,
Послушайте меня — вы все поймете».
Мой муж, увы, покинул этот свет,
Но перед смертью взял с меня обет —
Я обвенчаться не могу ни с кем,
Пока земля ни высохнет совсем
На одинокой мужниной могиле —
Недавно мы его похоронили.
И каждый день рыдаю здесь одна,
Ведь клятве, данной мужу, я верна.
Но я так одинока. Может быть,
Смогу я веером могилу осушить.
«О, госпожа! — ответил Ван.
— И у меня есть веер!
Я вам помочь решительно намерен.
Покойных уважать — наш долг святой,
Хоть мы не властны над своей судьбой».
Ван в магии немного понимал
И шутку простенькую с веером сыграл.
Минуты не прошло, как холм иссох —
У дамы вырвался восторга робкий вздох.
И молвил Ван: «Исполнена причуда
Супруга Вашего, уйдем теперь отсюда!»
Деревья вешние над кладбищем склонились,
Вдвоем они с могилы удалились.