Эмпатия — психологическая интерпретация
Эмпатия — психологическая интерпретация
В чем состоит наиболее существенный момент историко-этнологического исследования? В том, чтобы обнаружить в культуре, в психологии народа некие неизменные блоки — этнические константы, которые будут проявляться в самых разных “одеждах”, прикрытые самыми различными ценностными обоснованиями в любых модификациях этнической культуры. Сложность здесь, как мы видели, состоит в том, что какие-то общественные институты, веками связанные с культурой данного народа, могут вовсе не являться для него существенно значимыми, а то, на чем держится весь каркас культуры, проявляется в различные эпохи в столь разнообразных формах, что разглядеть за ними общее действительно мудрено. Какого-то универсального алгоритма, который позволял бы нам высчитывать эти структурообразующие блоки (этнические константы), нет. Те области, в которых этнические константы проявляют себя наиболее отчетливо, у каждого народа совершенно различны.
Но как же подступиться к изучению культуры, если мы не можем определить ту ниточку, потянув за которую можно постепенно вскрыть эти базисные культурные элементы? Мы знает только, что они внутри каждой культуры стабильны. Мы знаем также, что они, определяя собой разнообразие различных культур, в каждой конкретной из них абсолютно индивидуальны. И нам не остается ничего другого, кроме как, положившись на свою интуицию, сделать первый шаг — поискать в культуре то, что действительно индивидуально. Ведь то, что индивидуально для этой культуры, для нас будет неожиданно и странно.
Конечно, не все, что нам может показаться странным, имеет отношение к структурообразующим элементам культуры, но то, что имеет к ним отношение, безусловно покажется нам странным. Не потому, что оно само по себе глупо, алогично (хотя в быту оно часто показалось бы именно таковым), а потому, что оно — другое, такое, чего вообще нет в нашей культуре. Это другое мы не сразу сможем определить, мы только почувствуем его. Назвать сможем потом, когда, переворачивая страницу за страницей истории народа, мы будем искать, и не находя, понимать, что ошиблись, находя же — давать название.
Для анализа используется самый разнообразный исторический материал: исследования ученых этнографов, записки путешественников, заметки бытописателей, фольклорные и художественные тексты, этносоциологические исследования, газетные и журнальные статьи, официальные документы, историческая и общественно-политическая литература и т. д. Если есть возможность непосредственного общения с представителями изучаемого этноса, главное внимание уделялось их рассказам, шуткам, реакциям на различные ситуации, оговоркам, цепочкам рассуждений, аргументам, используемым ими в спорах, объяснениям различных явлений, собственного поведения и т. п., а также наблюдениям за отношениями в семье, с сослуживцами, с соплеменниками и иноплеменниками.
При этом первоначально идет хаотичный набор разноплановой информации. Он продолжался до тех пор, пока исследователь не сталкивается с фактами в жизни этноса, абсолютно необъяснимыми, если исходить из его собственной картины мира, с тем в поведении и реакциях членов этноса, логика чего мне была совершенно непонятна. Именно эти черты в поведении, оценках, реакциях, которые представителю иного этноса кажутся "странными", дают для исследователя богатый материал и являются той ниточкой, потянув за которую, можно постепенно раскрыть и реконструировать традиционное сознание этноса.
Следующим этапом исследования является объяснение этих странностей.
Так, задавшись целью выделить неизменные элементы в финской этнической культуре, мы беремся за изучение быта, обычаев этого народа, организации его жизни. Некоторые вещи нам не могут не показаться удивительными. Прежде всего это относится к тому, как финны осваивали территорию своей страны. Ведь русские тоже селились на северных землях со сходным климатом и почвой, на землях, для освоения которых требуются значительные затраты труда. Но они селились обычно группами и принимались за обработку целины, постоянно поддерживая и подстраховывая друг друга: часто работы выполнялись коллективно. Финн селится на новой земле всегда в одиночку, точнее своей небольшой семьей и не рассчитывал на чью-либо поддержку, принимаясь за борьбу с природой.
В главе 2 мы изложили несколько сюжетов, в которых продемонстрировали именно “странные”, казалось бы необъяснимые аспекты истории различных народов.
Кроме того, как мы уже говорили, на одни и те же события различные народы реагируют по-разному. Поэтому большой интерес представляет изучение процессов интенсивного межкультурного взаимодействия, когда этнос постоянно вынужден давать свою интерпретация внешним воздействиям и отвечать на них, проявляя свои наиболее существенные этнокультурные особенности. Мы прослеживаем тогда цепочку мелких кризисов в жизни этноса и “вылавливаем” элементы его способа действия, повторяющиеся постоянно. С этой точки зрения мы рассмотрели в сюжете 21 (глава 21) русско-армянские конфликты, которые имели повторяющуюся структуру. А если люди упорно повторяют некоторые действия, каждый раз приводящие к неприятным для них последствиям, значит действовать так для них столь же естественно, как дышать. Любой другой способ действия кажется им несуразным, странным.
Подобные ситуации интересны для исследователя еще тем, что их анализ поневоле получается сравнительным: этносы действую разным образом, поведение друг друга им кажется странным — мы имеем дело именно с тем материалом, которые и нужно изучать, чтобы выделить этнические константы.
В каждом случае при попытке объяснить “странности” в большей или меньшей мере, используется метод эмпатии, сочувствия, проникновение во внутреннюю логику других людей, улавливания значений, которые они вкладывают в слова, и смыслов, которыми они оперируют. Как писал Карл Роджерс, "эмпатическое понимание заключается в проникновении в чужой мир, умении релевантно войти в феноменологическое поле другого человека, внутрь его личного мира значений…".[732] В процессе работы исследователь начинает угадывать реакцию представителей данного этноса на ту или иную ситуацию, учится сам воспроизводить логику рассуждения представителей данного этноса, короче, видит мир их глазами. Он строит в своем сознании модель мира, которая приблизительно соответствует той, которую имеют члены изучаемого этноса.
Антрополог Эдвард Холл писал, что "нет другого пути познания культуры, кроме как изучать ее, как учат язык".[733] Может быть, здесь более подходит сравнение с настройкой музыкального инструмента. Антрополог настраивает самого себя так, чтобы быть способным воспроизводить тона чужой культуры. Критерием понимания культуры Холл считал умение видеть разницу между событием А и событием Б данной культуры, которая незаметна для внешнего наблюдателя, но очевидна для всех без исключения носителей данной культуры, даже если они не в состоянии объяснить, в чем заключается эта разница. То есть критерием понимания культуры является способность к распознаванию событий в любом их внешнем проявлении. Так, человек понимает речь на своем языке, даже если у говорящего нет зубов.
Метод эмпатии (даже если он так не назывался) был популярен в этнологии всегда. Так, еще основоположник функционализма Бронислав Малиновский писал: “антрополог должен уловить точку зрения туземца, его отношение, осознать его видение и его мир… Исследователь, занятый полевой работой должен научиться думать, видеть, чувствовать, а иногда и вести себя как представитель данной культуры. Это не означает что мы просто должны понять мир другого человека посредством общения. Посредством этнографического диалога мы создать мир общий с ним. Чтобы воспринять эту форму человеческого понимания необходим период вживания в среду данного народа. Этот опыт является как бы инициацией этнографа.”[734] Аналогичные мысли высказывали такие известные этнографы как Иоханес Фабиан, Деннис Тодлок, Джеймс Клиффорд, Филипп Бокк.
С началом 1970-х годов в этнологических методах произошли серьезные изменения: включенное наблюдение стало замещаться наблюдающим участием — что подразумевало гораздо более значительное включение исследователя в исследуемую этническую систему. Применяя метод включенного наблюдения, этнограф стремиться одновременно и эмоционально контактировать с участниками, и бесстрастно наблюдать за их жизнью. На сегодняшний день опубликовано уже множество работ, в которых так или иначе описывается опыт личной встречи с культурой.
Объектом изучения становится личность антрополога, изучающего другие культуры. Так антрополог У. Краке пишет: изучаем ли мы статистические данные, или материальную культуру, или любую другую объективную информацию — неизбежно впитываем содержание культуры в свою собственную личность. Полевая работа этнографа есть, в конечном счете, межличностное взаимодействие, и он участвует в этом взаимодействии вполне, сколь бы он не хотел сохранить роль просто исследователя. Культура конструируется этнографом из его опыта этих отношений: инаковость культуры — это то, что этнограф воспринимает как отличное от его собственного прошлого опыта, часто в качестве несистематизированного интуитивного понимания, так что он не может еще эксплицитно выделить имеющиеся различия. [735]
Впрочем метод эмпатии в этнографии (как и в истории) следует рассматривать как вспомогательный. Так антрополог Пол Рабинов писал: “когда мы оканчиваем университет, мы знаем, что антропология — это опыт включения в культуру и мы не станем антропологами, пока не приобретем этот опыт. Но когда мы возвращаемся после полевых исследований, мы понимаем, что антропология — это вовсе не тот опыт, который мы приобрели, а те объективные данные, которые мы получили благодаря включению в культуру.”[736]
Это заключение можно в целом отнести и к исследованию историческому материалу. Элементы эмпатии, что практически общепризнано, являются необходимым элементом работы этнографа. Вряд ли можно сомневаться, что метод эмпатии, в качестве вспомогательного, был бы полезен и для историка, и для социолога. Поскольку интерпретативный метод в этнологии предполагает рассмотрение культуры в качестве культурного текста, в этом случае нет принципиальной разницы, рассматривается ли так какая-либо современная исследователю культура или культура прошлых веков.
И в том, и в другом случае наработанный исследователем материал присутствует в его сознании вовсе не в форме готовых информационных блоков и даже далеко не весь осознается. Проблема здесь совсем в другом. Стремясь объяснить “странности” в изучаемой культуре, этнолог постепенно приобретает навык воспроизводить логику, присущую представителям изучаемого этноса по любому конкретному поводу.
То, что исследователь делает, фиксируя результаты своей работы на бумаге, оказывается в конечном счете интроспекцией. Он наблюдает за своими реакциями, научившись сам реагировать так же, как и члены данного этноса.
Практически работу можно считать законченной, когда исследователь может угадывать реакцию этноса на те или иные внешние обстоятельства: предположить тип институций, возникающих в тех или иных условиях, охарактеризовать кризисные реакции (чем они провоцируются и как протекают), определить чувства и действия, вызванные теми или иными внешними событиями (например, угадать какие аргументы будут приводиться для объяснения и оправдания своих действий перед такой-то аудиторией, в таких-то обстоятельствах, то есть каков будет "образ для других" у данного этноса в тот или иной период его существования). Такие эксперименты трудны тем, что исследователь не имеет ответа, известного заранее; представители данного этноса сами не знают своей будущей реакции.
Таким образом, проверяется не знание предмета, а умение мыслить в данной логике, и отсутствие серьезных ошибок в "предсказаниях" дает, на наш взгляд, исследователю право браться за объяснение фактов из прошлой жизни этноса.
Опыт, приобретенный с помощью эмпатии, практически никогда не становится предметом фиксации и специального научного исследования. Во-первых, по причинам этического характера: ведь антрополог имеет дело не с отвлеченной схемой, а с живым содержанием этнического сознания, которое, будучи выставленным на всеобщее обозрение, может причинить представителям данного этноса боль или быть воспринято ими как оскорбление. Во-вторых, потому что, говоря словами Э. Холла, "почти невозможно передать свое понимание [содержания культуры] тому, кто не пережил того же опыта".[737]
Однако этот опыт помогает понимать тот материал, который является непосредственным объектом исследования (главным образом письменные источники), и придает уверенности при их интерпретации.
Надо заметить, что подобный метод необходимо применять и при изучении собственной истории. Причем это возможно только после определенного опыта изучения чужих культур, иначе исследователь видеть собственную культуру со стороны, наблюдать за своими соотечественниками (да и за собой) как за "туземцами", так же поражаясь "нелогичности" их (и своих) реакций, которые раньше казались единственно возможными, и, таким образом, выделять их (и свои) этнокультурные комплексы.
Впрочем, очевидно, что метод эмпатии приемлем не для каждого исследователя. Поэтому мы должны поставить следующий вопрос: нет ли более формализованного способа описания этнических констант. Вряд ли мы можем утверждать, что способны представить читателям подобный метод в готовом виде, но поразмышлять над его теоретическими основами было бы плодотворно. Если мы сами пользовались главным образом теми приемами, которые описаны в начале этой книги, то есть методами эмпатии, когда исследователь, по существу, использует самого себя в качестве рабочего инструмента, то из этого не следует, что мы считаем данный подход наилучшим и единственно возможным.