«Учиться тюремному делу настоящим образом»: гений Сталина и традиции русской каторги

«Учиться тюремному делу настоящим образом»: гений Сталина и традиции русской каторги

Критикуя политику Сталина и его подручных в области исполнения наказаний, чрезвычайно важно обратить внимание на некоторые обстоятельства, без правильной оценки которых мы рискуем повторить уже распространённые ошибки и заблуждения.

Так, из предыдущей главы у читателя может создаться превратное представление о том, будто бы идеи исправления преступников трудом, равно как и использования арестантов на «великих стройках» были впервые рождены в головах пламенных большевиков и ими же воплощены в жизнь. На самом деле речь идёт, можно сказать, о продолжении вековых традиций русской верховной власти. Большевикам не надо было ничего выдумывать. Они просто творчески переосмыслили и развили опыт царского правительства.

Это замечание чрезвычайно важно потому, что в последнее время многие авторы-обличители советских мест лишения свободы пытаются навязать обывателю абсолютно ложный взгляд на вещи. В результате искажается картина реальных событий, что приводит к неверным выводам и оценкам.

В качестве наиболее яркого примера подобного тенденциозного подхода сошлёмся на роман «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Напомним, что пишет Александр Исаевич об идее исправления осуждённых: «В старой России существовал (а на Западе и существует) неверный взгляд на воров как на неисправимых, как на постоянных преступников («костяк преступности»)». Слово «неверный», разумеется, использовано в смысле ироническом. И далее Солженицын проводит мысль о том, что «исправление» «социально близких» уголовников является изобретением большевиков. Изобретена эта теория якобы для того, чтобы, опираясь на «блатных», унижать, эксплуатировать и в конечном счёте уничтожать «контриков» — арестантов, репрессированных по политическим мотивам.

Подобное утверждение не соответствует истине. И на Западе, и в России идеи исправления закоренелых преступников имеют глубокие корни. Иначе и быть не может, поскольку эти идеи основаны на христианских принципах мировосприятия. Любой человек греховен по природе своей. За его душу идёт постоянная борьба между дьяволом и Богом. Божьи заповеди люди преступают по искушению сатаны. Провозглашая мысль о возможности исправить преступника, церковь исходила из того, что в противном случае человечеству придётся признать всесилие дьявола. А это уже само по себе является страшной ересью. На ранних стадиях христианства вплоть до средневековья и Возрождения исправление человека, находящегося во власти лукавого, часто связывалось с экзорсизмом (изгнанием нечистого). Правда, в отношении уголовников (грабителей, воров, убийц и пр.) предпочитались преимущественно карательные меры: колесование, четвертование, костёр, отсечение головы или отдельных частей тела — несмотря на требования религии быть терпимыми к «заблудшим овцам» (вспомним хотя бы притчу о Христе и блуднице или Нагорную проповедь Сына Божьего).

Однако уже в XVIII–XIX веках европейская цивилизация мало-помалу начинает проводить в жизнь принципы гуманного отношения к людям, преступившим закон, и последовательно осуществлять попытки перевоспитания закоренелых уголовников. Поначалу это происходит на религиозной основе.

Создаются специальные общества, цель которых — способствовать нравственному возрождению узников. В России такая организация — «Попечительное о тюрьмах общество» — возникла в 1819 году по образу и подобию Британского библейского общества с разрешения и под покровительством императора Александра I. Целью общества было наставление арестантов в правилах христианского благочестия и доброй нравственности. Правда, толку от таких наставлений было мало, поскольку попечители не касались в своей деятельности режима содержания, устройства тюрем, пенитенциарного законодательства и проч. Профессор М. Гернет пишет по этому поводу: «Создавалось совершенно нелепое положение: нравственное воздействие должно было оказываться на людей, сидевших в тюрьмах на шейных цепях, вделанных в тюремные стены, с кандалами, колодками и рогатками» («История царской тюрьмы», т. 1).

Когда в 1877 году при Государственном совете стала действовать комиссия по тюремным преобразованиям, краеугольным камнем тюремной реформы по-прежнему оставался именно принцип исправления преступников. Для этого была разработана целая градация исправительных наказаний: арестантские отделения, смирительные дома, рабочие дома, тюрьмы. Причём первые три вида наказания предполагали обязательное использование заключённых на различного рода работах. В арестантских отделениях «сидельцы» подразделялись на отряды испытуемых и исправляющихся. Пребывание в отряде исправляющихся в течение десяти месяцев засчитывалось за один год отбывания наказания и давало возможность досрочного освобождения.

Правда, после 1861 года в результате падения крепостного права в России кривая преступности резко поползла вверх. Как метко заметил Ленин: «На смену оседлому, забитому, приросшему к своей деревне, верившему попам, боявшемуся «начальства» крепостному крестьянину вырастало новое поколение крестьян, побывавших в отхожих промыслах, в городах, научившихся кой-чему из горького опыта бродящей жизни…» («Пятидесятилетие падения крепостного права»). Деревенские мужики и парни оказались очень прилежными учениками не только на фабриках и заводах, но и в многочисленных «ямах» и «малинах». Что заставило царское правительство тут же приступить к преобразованию уголовного законодательства и отдать предпочтение карательным мерам наказания, то есть каторге. Да и срок исправительных наказаний (разумеется, с обязательной трудотерапией) увеличился до пяти лет.

Однако к началу XX века, особенно во втором его десятилетии, учение об исправлении заключённых в России набирает всё большую силу. Одним из столпов теории исправления стал профессор С. В. Познышев. Правда, в отличие от «кремлёвских мечтателей», старорежимный профессор под исправлением подразумевал «не превращение порочного человека в добродетельного, что недостижимо по средствам наказания, а лишь некоторое изменение к лучшему психической конституции наказуемого, его характера, достаточное для предупреждения рецидива… Тюрьма должна исправлять; это значит, что подвершегося её режиму человека она должна выпустить настолько изменившимся, социально годным, чтобы он был способным жить непреступно, честным трудом» («Очерки тюрьмоведения»).

Таким образом, большевики не были первооткрывателями в деле перевоспитания и исправления преступников. Добавим к сказанному, что на Западе идеи перевоспитания преступников, особенно в XX веке, были и остаются главенствующими в системе исполнения наказаний (нынешнее исправление уголовников основывается на идеях так называемой филадельфийской школы перевоспитания осуждённых, созданной в 30-е годы XX века).

Конечно, говоря об «исправлении трудом», следует помнить, что труд бывает разным. Тот же Солженицын пишет:

Что же до мысли, что осмысленный (и уж конечно не изнурительный) труд помогает преступнику исправиться, то она известна была, когда ещё и Маркс не родился, и в российском тюремном управлении тоже практиковалась ещё в прошлом веке. П. Курлов, одно время начальник тюремного управления, свидетельствует: в 1907 году арестантские работы широко организованы; их изделия отличаются дешевизной, занимают производительное время арестантов и снабжают их при выходе из тюрьмы денежными средствами и ремесленными познаниями. («Архипелаг ГУЛАГ»).

Таким образом, Солженицын как бы подчёркивает различие между трудом в местах лишения свободы в царской России и в советском ГУЛАГе, где труд был рабским, изнурительным и направленным на постепенное уничтожение заключённого.

Но подобное сравнение по меньшей мере некорректно. Для начала хотя бы потому, что, говоря о царских тюрьмах, автор оперирует словами начальника тюремного управления, говоря же о советских — воспоминаниями арестантов. С таким же успехом он мог бы некритически цитировать тюремных начальников советского периода — и арестантов царской каторги. То-то «объективная» картина получилась бы!

Что касается возможности арестантов заработать «денежные средства» и приобрести «ремесленные познания», то это, конечно, миф. Так, например, судя по отчёту Варшавского губернского тюремного инспектора, арестантами в тюрьмах губернии за 1898 году было заработано 22 тыс. 611 руб. 24 коп. при общей численности арестантов 19 тыс. 164 чел. То есть за год — чуть больше рубля на брата! Учтём, что самим «сидельцам» доставалось от 10 до 30 процентов заработка, остальное шло государству и тюрьме. Более того: фактически развитие квалифицированного труда в среде арестантов ни государством, ни администрацией тюрем не приветствовалось, поскольку — как формулируется это в соответствующих документах тюремного ведомства чрезмерное развитие ремесленных производств может привести к такому положению, что тюрьма может стать конкурентом частнособственнического производства.

Именно каторжный труд определял характер мест лишения свободы до революции. Тех самых мест, о которых секретарь Великобританского Говардского общества в начале XX века писал в послании на имя начальника Главного тюремного управления России:

Позвольте мне… выразить надежду, что Русское Правительство примет какие-либо меры к тому, чтоб его тюремная система не навлекла бы как ныне (выделено мною. — А.С.) на Ваше Государство стыд и позор перед всем цивилизованным миром. (Цит. по М. Детков. «Наказание в царской России»).

Другими словами, и до создания большевистского ГУЛАГа в русских тюрьмах и на каторге (несмотря на все теории исправления преступников) процветали произвол, грубость, всевластие администрации, взгляд на арестанта как на животное, с которым можно делать всё, что заблагорассудится. Подтверждением служат воспоминания бывших каторжан, заключённых и ссыльных того времени.

Освоение новых земель, возведение «великих строек» руками арестантов — всё это являлось официально узаконенной политикой царского правительства. Причём эта политика проводилась в жизнь в самых разных формах — в зависимости от времени и обстоятельств. Так, долгое время чрезвычайно популярной и даже преимущественной формой наказания была ссылка. Она рассматривалась как средство колонизации огромных территорий России, как возможность использовать дармовую силу в отдалённых местностях империи и, конечно же, как способ физического избавления от опасных для государства лиц.

В 1761–1765 годах огромное количество ссыльных было брошено на заселение Барабинской степи и на строительство дороги между Тобольском и Иркутском. Здесь погибли от непосильного труда и невыносимых условий жизни тысячи людей.

Произвол властей и бесправие ссыльных проявились и в начале XIX века при заселении Нижнеудинского округа. Каждый шаг ссыльных и их семей был до мелочей регламентирован. Надзор за соблюдением всех предписаний осуществлялся настолько жестоко, что в этих местах господствовали страх и ужас, ссыльные были фактически на положении рабов.

Ссыльнокаторжный, закованный в ручные и ножные кандалы.

К середине XIX века таких поселенцев в Сибири насчитывалось более 200 тысяч, и каждый год прибавлялось до 18 тысяч. Удаляя людей из мест постоянного жительства, выбрасывая их в Сибирь без прав и средств к существованию, правительство ставило их на грань гибели. Оно не оказывало практически никакой помощи поселенцам. Цель была одна: пусть вымрет большая часть — но самые сильные и терпеливые выживут и освоят земли! Нужно будет больше — сошлём столько, сколько необходимо! Так что на смертность ссыльнопоселенцев никто никакого внимания не обращал. Больше тревожили побеги, за которые виновные жестоко карались.

Поселения прекрасно служили и для личного обогащения администрации. Только один из смотрителей Нижнеудинского поселения, некто Лоскутов, до 1819 года нажил на эксплуатации труда ссыльных… 100 тысяч рублей (сумма по тем временам чуть ли не астрономическая)!

Мы даже не будем вспоминать о привлечении арестантов к строительству железных дорог (например, Амурской — с 1910 по 1916 годы). Достаточно уже того, что именно в царской России существовала каторжная система наказаний с её рабским трудом и бесправием «сидельцев». Это позорное пятно дикого варварства (вкупе с накопленным опытом освоения новых земель ссыльными поселенцами) и послужило прообразом Архипелага ГУЛАГ. Так что лагеря придумал не Френкель, не Берман и вообще не большевики. Лагеря — это творческое развитие опыта царской каторги. Это — историческая российская традиция (в виде ли самодержавия, вождизма, тоталитарного социализма), порождённая психологией восточного деспотизма. Имея у себя под рукой десятки миллионов послушных людей и огромные пространства, подлежащие покорению и освоению, властитель привыкает легко швыряться жизнями подданных для осуществления «великих идей». Если же не хватает добровольцев, людей гонят насильно. При этом государство одновременно решает задачу устрашения преступников — и достижения экономического прогресса!

Заметим, что карательному уклону в царской России при этом неизменно отдавалось предпочтение. Например, в середине XIX века ссылка теряет свой приоритет перед другими видами наказания. Один из чиновников пишет в докладной записке:

Она была наказанием весьма тяжким, когда ей предшествовали мучительные телесные казни, утомительное следование по этапу, в кандалах…, и когда затем, по малой ещё населённости Сибири, водворённый в ней преступник должен был отыскивать пропитание почти в безлюдной местности. Но с отменою телесных казней, с введением усовершенствованного способа перевозки арестантов по железным дорогам, на пароходах и лошадях, и с умножавшимся в последнее время населением Сибири, ссылка туда очень приблизилась к простому поселению, (цит. по М. Детков. «Наказание в царской России»).

Ну разве уже здесь мы не находим сталинского, гулаговского подхода?! Прежде всего экономически уже нецелесообразно использовать ссыльных (население Сибири умножилось). И главное — какая тоска по кандалам, кнуту, голоду! Как не хотелось ещё в то время отказываться от такого чудесного наследства! (Да и не отказывались. Отказывались от ссылки, расширяли каторгу).

Экскурс в тюремно-каторжную историю государства российского заставляет нас сделать неизбежный вывод: огромное разветвлённое древо сталинского ГУЛАГа корнями своими уходит в «проклятое царское прошлое». «Заслуга» Великого Вождя заключается в том, что он сумел органично объединить исправительное и карательное начала дореволюционной уголовно-исполнительной системы. Блестящая мысль, будто бы каторжный труд способствует нравственному перерождению преступника — это, конечно, шедевр, до которого не в состоянии были додуматься старорежимные столпы тюрьмоведения…