Жизнь диктует свои «законы»

Жизнь диктует свои «законы»

Наконец, третий источник «воровского закона» — это осмысление новой «аристократией» уголовного мира окружающей действительности, реальных перемен в жизни, соответствующая реакция на них и закрепление сформированного мировоззрения в «правилах» и «понятиях».

К числу постулатов «закона», выработанных профессиональными преступниками в начале 30-х годов, относятся:

— обряд приёма в «масть» «законных воров» — так называемое «коронование» («крещение»);

— постулат об «избранности» «воров», об их неподсудности уголовникам и арестантам, стоящим ниже на иерархической лестнице;

— способы осуществления безраздельной власти «блатных» (правила проведения «воровских» сходок, «толковищ», «правилок»; «воровские ксивы», требования которых обязательны для исполнения каждым уголовником и арестантом, и проч.);

— нормы наказания провинившихся «воров», уголовников и арестантов, не признающих власти «воров», процедура развенчания провинившихся «воров», а также обряд отхода «вора» от активной преступной деятельности;

— нормы поведения и отличительные черты представителей «блатного мира» (наколки, жаргон, манера одеваться и пр.);

— обязательное требование к «честному вору» иметь несколько судимостей и время от времени попадать в места лишения свободы (по «закону», настоящий вор должен встретить смерть на тюремных нарах);

— негативное отношение к бандитам, убийцам, хулиганам, насильникам;

— положительное отношение к Советской власти.

О подоплёке некоторых названных «статей» «воровского кодекса» мы уже говорили в предыдущем очерке («Жиганы против уркаганов»): например, о категорическом осуждении бандитов, насильников и убийц.

Об отношении «воровского мира» к хулиганам — разговор особый.

Ещё в середине — конце 20-х годов «босяки» и «уркаганы» не имели особых претензий к «хулиганскому сословию». В известной песне тех лет про подлую Мурку, которая «снюхалась» с чекистами, пелось:

Ярко светит месяц, тихо спит малина,

А в малине собрался совет:

Это уркаганы, злые хулиганы,

Собирали местный комитет…

Как мы видим, между «уркаганами» и «хулиганами» безвестный автор не видит никакой разницы, отождествляя одних с другими.

Это подтверждает и старая уголовная песня про «девочку-жиганку», где тоже воры и хулиганы полностью отождествляются:

Хулиганы все носят фуражки,

На фуражках у них ремешки,

Они носят пальто нараспашку,

А в карманах — стальные ножи.

Я, жиганка, фасон не теряю,

Юбку-клёш по колено ношу,

С хулиганами часто бываю,

Хулиганов я очень люблю.

И теперь я с вором, с хулиганом,

Куда хочешь, туда и пойду, —

Заработаю денег задаром,

С хулиганами вместе пропью.

Идентификация прослеживается даже в деталях: в той самой фуражке с ремешком — «капитанке», которая в начале 30-х (именно к этому периоду относится песня) считалась атрибутом «воровской» моды.

Действительно, хулиганство в конце 20-х — начале 30-х годов процветало. Процветало, несмотря на победные реляции милицейских начальников.

Так, в 1927 году начальник Донского краевого административного управления рапортовал по случаю десятилетия Донской милиции:

…Бич недавнего прошлого — хулиганство общими усилиями советской общественности и всего государственного аппарата как массовое явление изжито и в настоящее время наблюдается в сравнительно незначительных размерах.

Однако на самом деле хулиганство не сокращалось. Более того, оно переместилось на центральные улицы — «вышло в центр», как в то время писали газеты. Приведём цитату из ростовской газеты «Молот» от 29 октября 1929 года:

Хулиган вышел на Садовую (Большая Садовая — центральная улица Ростова-на-Дону. — А. С.). У него есть здесь несколько излюбленных мест, где он чувствует себя, как рыба в воде, и во всю ширь проявляет свою натуру.

Это у закрытого Нового собора, к которому примыкает Новый базар с его шумной и грязной «толкучкой». Сад при Соборе, при благосклонном попустительстве милиции, абонирован исключительно ими. Здесь распивают водку, здесь идёт делёж «хабара», здесь игра в орлянку и в карты, здесь они отдыхают после трудов, занимаются туалетом.

— Пройти нельзя, чтобы тебя не затронули, не выругали. Кражи совершаются на глазах у всех. Публика терроризирована хулиганами, всегда готовыми пустить «финку» в бок, — пишут 12 рабочих с завода «Жесть-Вестен»…» («Хулиган выходит на улицу»).

В то время слова «хулиган», «беспризорник», «босяк» были практически синонимами. Потому-то преступный мир и не воспринимал хулиганов как нечто инородное.

Однако уже к середине 30-х первый куплет из песни о Мурке (где упоминалось об «уркаганах-хулиганах») исчезает. Нередко её начинают уже со второго, со слов «Речь держала баба, звали её Мурка» (где и в честь чего она держала речь, становится абсолютно непонятным). Почему же вдруг «злые хулиганы» впали в такую немилость у «воров»?

Оказывается, презрение и ненависть к «бакланам» (так нынче называют хулиганов на уголовном сленге) тоже имеют под собой политическую основу.

Именно в 30-е годы хулиганам стали активно приписывать «политику». С этим поневоле пришлось считаться и «честным ворам» (начиналось все, впрочем, ещё в середине 20-х — вспомним «чубаровское дело» и «Союз советских хулиганов» есаула Дубинина).

Показателен в этом смысле ленинградский процесс по делу братьев Шемогайловых — хулиганов, которые терроризировали Невскую заставу. Мотивировка обвинения этих явных «бакланов» звучала следующим образом:

«Деятельность хулиганов была направлена к тому, чтобы запугать лучших ударников, к тому, чтобы подорвать дисциплину на нашем социалистическом предприятии, чтобы как можно больше навредить делу социалистического строительства» (выделено мною. — А.С.).

То есть банальное, пусть и грубое, нарушение общественного порядка превращается… в подрыв устоев социализма!

Уже с 1936 года борьба с хулиганством как с «классово чуждым явлением» предписывается Уставом ВЛКСМ каждому комсомольцу. Идеи борьбы с «политическим хулиганством» активно пропагандировались в массах. Так, если оскорбление словом или действием наносилось стахановцу, виновный привлекался к уголовной ответственности не за хулиганство, а за «контрреволюционную агитацию и пропаганду». Драка же с передовиком производства вообще рассматривалась как попытка террористического акта.

В печально известном 1937-м году все хулиганские дела стали проходить по 58-й статье — «контрреволюционные преступления».

Интересный факт приводит в своём исследовании доктор исторических наук Наталья Лебина:

Очень любопытен и показателен один документ — выдержка из протокола собрания комсомольской организации завода имени К. Ворошилова. В 1937 году в числе исключённых из комсомола был юноша, поплатившийся комсомольским билетом, как зафиксировано в источнике, «за нецензурное ругательство в адрес портрета Ленина, упавшего на него». В том же документе имелась приписка: «Материалы надо передать в органы НКВД. Брань в адрес наших вождей и брань вообще — дело политическое». Можно не сомневаться, что сквернослова сослали в лагерь, как политического преступника. («Лёнька Пантелеев — сыщиков гроза»).

Идейные мотивы приписывались и хулиганским группировкам. Дошло до того, что в 1937–1938 годах в Ленинграде не было возбуждено ни одного дела по фактам группового хулиганства: все они проходили по статье 58 пункт 2 — участие в контрреволюционной организации!

Разумеется, «благородный воровской мир», состоявший из «социально близких» Советской власти людей, поспешил откреститься от «контриков». «Хулигана и боксёра гони подальше от костёра» — так звучала возникшая в то время блатная поговорка. Презрение к «бакланам» стало одной из «традиций» «воров», «бродяг» и вообще всех «честных пацанов».

Современная им действительность вынудила «честных воров» и к созданию специального обряда-посвящения в криминальную «элиту».

Такой шаг был реакцией на вторжение в верхи криминального мира чужаков — как «белых» «жиганов», так и многочисленных «красных» отщепенцев, в результате чего здорово пошатнулись позиции уголовной «аристократии», которые пришлось восстанавливать при помощи кровавых разборок. Чтобы подобная ситуация не повторилась в дальнейшем, необходим был жёсткий отбор в ряды криминальной «воровской» «элиты» и чёткие принципы этого отбора. Для решения этих задач и была предназначена процедура «коронования».

Ни один преступник не мог считаться «вором», не пройдя обряда такого посвящения. Это был как бы вступительный экзамен для приёма в касту избранных. Причём здесь существовал режим наибольшего благоприятствования для «потомственных» преступников, то есть для тех, чьи отцы, матери, братья также были уголовниками либо окунулся в «блатную жизнь» с малых лет. (Любопытно, что уже здесь мы наблюдаем явное противоречие: если «блатному» запрещено иметь семью и детей, как же можно говорить о «потомственных» преступниках? Видимо, на первых порах этот пункт мыслился как временный: ведь в преступном сообществе старой России не было запрета на семью, и у многих «уркаганов» прежнего покроя дети имелись…).

Справедливо замечал по этому поводу Варлам Шаламов:

…Этим подземным миром правят потомственные воры — те, у которых старшие родственники — отцы, деды или хотя бы дяди, старшие братья были уркаганами: те, которые выросли с раннего детства в блатных традициях, в блатном ожесточении ко всему миру; те, которые не могут променять своего положения на другое по понятным причинам, те, чья «жульническая кровь» не вызывает сомнения в своей чистоте.

Потомственные воры и составляют правящее ядро уголовного мира, именно им принадлежит решающий голос во всех суждениях «правилок», этих «судов чести» блатарей…

Для того чтобы быть «хорошим», настоящим вором, нужно вором родиться; только тем, кто с самых юных лет связан с ворами, и притом с «хорошими, известными ворами», кто прошёл полностью многолетнюю науку тюрьмы, кражи и блатного воспитания, достаётся решать важные вопросы блатной жизни. («Жульническая кровь»).

Это утверждение прекрасно иллюстрирует эпизод из автобиографического романа Михаила Дёмина «Блатной», где молодой босяк Гундосый поучает сына репрессированного военного, как лучше втереться к «блатным»:

— Пошли на малину! Кстати, познакомлю тебя кое с кем… На всякий случай, давай договоримся заранее: ты из воровской семьи. Вырос в притоне. Мать — шлюха. Отец — босяк, из старорежимных, из тех, которых раньше звали «серыми»… Сын босяка — это красиво! Это звучит!

Тот же Дёмин коротко, но достаточно ясно описывает процедуру «возведения в закон»:

Так я вошёл в блатное общество!

Приняли меня здесь вполне благосклонно (сын босяка — это красиво!) и сходу зачислили в разряд «пацанов» — так на жаргоне именуется молодёжь, ещё не обретшая мастерства и не достигшая подобающего положения.

По сути дела «пацан» — то же самое, что и комсомолец. Перейти из этой категории в другую, высшую, не так-то просто. Необходимо иметь определённый стаж, незапятнанную репутацию, а также рекомендации от взрослых урок.

Процедура «возведения в закон» ничем почти не отличается от стандартных правил приёма в партию… Происходит это, как водится, на общем собрании (на толковище). Представший перед обществом «пацан» рассказывает вкратце свою биографию, перечисляет всевозможные дела и подвиги, причём каждое из этих дел подвергается коллективному обсуждению. И если блатные сходятся в оценке и оценка эта положительна — поднимается кто-нибудь из авторитетных урок, из членов ЦК. И завершает толковище ритуальной фразой:

— Смотрите, урки, хорошо смотрите! Помните — приговор обжалованию не подлежит.

Впоследствии это произошло и со мной (на Кавказе, в городе Грозном — среди местных майданников).

К рассказу Дёмина следует добавить несколько существенных штрихов. Первый: на «толковище» могут присутствовать и имеют право голоса только «воры», и никто другой! Здесь не место даже самым серьёзным уголовникам из «полуцвета» (так в прежнее время называлась «воровская пристяжь» — те, кого нынче именуют «козырными фраерами», или «жуликами»). Кроме того, если кто-то из присутствующих «законников» знает за претендентом на «воровское звание» какие-либо грешки («косяки») и промолчит, — позже с него за это спросят наряду с «пацаном», скрывшим своё неблаговидное прошлое.

Таких серьёзных экзаменов на звание старый преступный мир не знал. В них просто не было необходимости…