13. Таинственный Виткевич

13. Таинственный Виткевич

Осенью 1837 года путешествующий по удаленным пограничным областям Персии молодой английский младший офицер был поражен, увидев далеко перед собой в степи отряд одетых в форму казаков, движущийся к афганской границе. Было совершенно ясно, что они надеются проникнуть в страну незамеченными: застигнутые на бивуаке у ручья, о причинах своего нахождения в этих диких местах они отвечали уклончиво и неохотно. Лейтенанту Генри Роулинсону, политическому советнику службы сэра Джона Макнейла в Тегеране, стало совершенно ясно, что пришли они сюда не с добром, хотя, с чем именно, он точно сказать не мог.

«Их офицер, — сообщал он, — был молодым человеком изящного телосложения, с прекрасным цветом лица, яркими глазами и очень живым взглядом». Когда англичанин подъехал поближе и вежливо откозырял, русский встал и поклонился. Однако ничего не сказал, явно ожидая, что гость заговорит первым. Роулинсон сначала обратился к нему по-французски — этим языком чаще всего пользовались европейцы на Востоке, но русский только покачал головой. Роулинсон попробовал заговорить по-английски, а затем и по-персидски, но безуспешно. Наконец русский заговорил на тюркском, который Роулинсон знал только поверхностно. «Я знал его достаточно, — писал он позднее, — чтобы вести простой разговор, но недостаточно, чтобы удовлетворить свое любопытство. Было совершенно ясно, что именно этого хотел мой собеседник».

Русский сказал Роулинсону, что везет подарки царя Николая новому шаху Персии, который только что унаследовал трон покойного отца после семейной борьбы за власть. Это казалось достаточно правдоподобным, так как именно в этот момент шах находился на расстоянии дневного перехода: он выступил во главе своей армии, чтобы осадить Герат. Фактически сам Роулинсон направлялся в лагерь шаха, везя с собой послания Макнейла. Однако рассказ русского офицера его не убедил, он подозревал, что тот со своим отрядом, возможно, направляется в Кабул. Роулинсон понимал, что если это действительно так, то в Лондоне и Калькутте, где Афганистан рассматривали как неотъемлемую часть сферы британских интересов, поднимется переполох. Если это было так, то граф Симонич уже начал вмешиваться в дела страны, используя шаха как прикрытие. Ведь в Тегеране ни для кого не было секретом, что именно он уговаривал шаха двинуться на Герат и вырвать его из рук Камрана, что Персия давно уже собиралась сделать. Правда, Макнейла граф заверял, что делает все, что в его силах, чтобы шаха удержать.

Выкурив с казаками и их офицером пару трубок, Роулинсон распрощался с ними и поспешил своей дорогой, решив выяснить, в чем на самом деле заключается их игра. Добравшись в тот же вечер до лагеря шаха, Роулинсон тотчас попросил о встрече с ним. Препровожденный в шахский шатер, он рассказал о встрече с русскими, которые якобы везли царские дары. «Везут подарки для меня?» — изумился шах и заверил Роулинсона, что скорее они не имеют никакого отношения к нему, а предназначены для Дост Мохаммеда в Кабуле. Действительно, по просьбе Симонича он разрешил казакам безопасный проход по своим владениям. Все это совпадало с рассказом русского офицера. Теперь Роулинсон понял, что получил сведения необычайной важности, и собрался как можно скорее вернуться с ними в Тегеран.

Именно в этот момент русский отряд прибыл в персидский лагерь, еще не зная, что Роулинсон узнал о них всю правду. Обратившись к Роулинсону на великолепном французском, офицер их представился капитаном Яном Виткевичем из оренбургского гарнизона. Извинившись за свою прежнюю холодность и уклончивость, он объяснил, что считал неблагоразумным быть слишком откровенным или фамильярным с чужестранцем, встреченным в пустыне. Теперь он попытался исправиться, проявляя к англичанину особую сердечность. Эта случайная встреча в сердце страны на поле Большой Игры стала первой такой встречей между игроками с обеих сторон. В большинстве случаев конфликты развивались скрыто, противники встречались редко, если встречались вообще. Однако эта конкретная встреча имела непредвиденные и далеко идущие последствия, ведь она помогла предотвратить одну из самых ужасных катастроф, когда либо случавшихся с британской армией.

Сэр Генри Роулинсон (1810-1895), британский ястреб и стратег Большой Игры. В 1837 году младшим офицером совершил рекордную скачку, доставив известие о вступлении в Афганистан секретной русской миссии.

Чтобы попасть в лагерь шаха, лейтенант Роулинсон уже одолел 700 миль от Тегерана, показав почти рекордное время — 150 часов. Теперь, двигаясь днем и ночью, ему предстояло проделать примерно то же самое в обратном направлении и добраться со своими новостями до британской миссии к 1 ноября. Когда предупреждение Макнейла о том, что русские начали действовать, попало в Лондон и Калькутту, оно ужасно всех перепугало. Дело было не только в том, что антирусские настроения там и так уже достигли высшего накала, но и в том, что выяснилось: за походом шаха на Герат стоит Симонич. Если Герат попадет в руки персов, русские получат важный и опасный плацдарм в Западном Афганистане. Но случайное открытие Роулинсона показало, что интересы Санкт-Петербурга в Афганистане не ограничиваются только Гератом, каким бы угрожающим ни было это само по себе. Неожиданно в опасности оказался и Кабул. Если контакты Виткевича с Дост Мохаммедом пройдут успешно, русские смогут одним эффектным прыжком одолеть барьер из пустынь, гор и враждебных племен, лежащий между ними и Британской Индией.

Впрочем, власти в Лондоне и Калькутте могли успокоить себя, по крайней мере, одним доводом за неимением прочих. Скорее по счастливой случайности, чем по чьему-то предвидению, именно в тот момент у них на месте оказался исключительно способный человек. Если кто-то и мог противостоять капитану Виткевичу и рассчитывать испортить его игру (что и требовалось), то был им именно капитан Александр Бернс, находившийся тогда в Кабуле при дворе Дост Мохаммеда.

Сэр Александр Бернс (1805-1841) в афганской одежде. Был забит насмерть толпой фанатиков в Кабуле.

* * *

Со времен падения великой империи Дюррани, основанной Ахмад Шахом в середине восемнадцатого века, Афганистан находился в центре интенсивной и непрекращавшейся борьбы за власть. В то время Камран дал обет восстановить владения своей семьи, свергнув Дост Мохаммеда в Кабуле, а персы, как мы уже видели, предприняли попытку вернуть когда-то им принадлежавшую восточную провинцию. В самом деле, в обмен на Герат шах даже предложил помочь Камрану свергнуть Дост Мохаммеда и захватить афганский трон, но его предложение было отвернуто. Со своей стороны Дост Мохаммед поклялся не только вернуть Афганистану его былую славу и величие, но и немедленно отобрать у Ранжит Сингха богатую и плодородную провинцию Пешавар, которую тот захватил, пока он был занят другими делами. Несмотря на предупреждение Бернса, что англичане связаны с Ранжит Сингхом договором, Дост Мохаммед все еще продолжал надеяться на их помощь против Ранжит Сингха.

Возможно, имея все это в виду, в октябре 1835 года Дост Мохаммед сделал русским секретное предложение, оставшееся неизвестным англичанам. Царь Николай, чье беспокойство по поводу действий англичан в Афганистане, не говоря уже о прочих регионах Центральной Азии, все возрастало, немедленно отправил в Кабул Виткевича. Тот должен был выяснить, что конкретно предлагает Дост Мохаммед, и установить с ним дружеские связи. Тем временем Дост Мохаммед узнал, что в Индию назначен новый генерал-губернатор лорд Окленд, и поспешил вновь обратиться к нему с просьбой помочь в возвращении Пешавара. Но в то время Камран и Дост Мохаммед были не единственными претендентами на власть в Афганистане. В изгнании в Британской Индии существовал еще и шах Шуджах, который плел из Ладхианы бесконечные интриги против Дост Мохаммеда, отобравшего у него трон. Однако его перспективы вернуться к власти представлялись весьма далекими. Незадолго до этого он потерпел сокрушительное поражение от Дост Мохаммеда, хотя сам лично возглавил 22-тысячную армию вторжения, наступавшую на Кандагар. Как говорили, шах Шуджах бежал с поля битвы одним из первых.

Такова была в двух словах ситуация, когда 20 сентября 1837 года Бернс с триумфом вернулся в Кабул. При виде вернувшегося старого друга Дост Мохаммед пришел в восторг. Бернса усадили на спину слона и таким образом доставили в отведенное ему жилище в величественной крепости Бала Хиссар неподалеку от дворца Дост Мохаммеда. Но афганский владыка стремился, как только позволит дипломатический этикет, поскорее вернуться к серьезным делам. Речь шла скорее о политике, чем о торговле, и самым важным для него было то, чего больше всего боялось руководство Ост-Индской компании. Дело в том, что Дост Мохаммед уже знал, а Бернс еще нет, что Виткевич с казаками в пути. Пожалуй, он искренне больше хотел союза с англичанами — его ближайшими соседями, чем с русскими, жившими слишком далеко, чтобы из этого можно было извлечь практическую пользу. С другой стороны, если англичане колебались в вопросе предоставления ему помощи, в которой он нуждался, то прибытие русских могло помочь одолеть их сомнения. В любом случае стратегия его, как и любого другого владыки, сводилась к тому, что все средства хороши.

Между тем с возвращением Бернса в Кабул в нашей истории появляется новый герой. Это весьма любопытная личность по имени Чарльз Мессон — странствующий антиквар, увлеченный историей Центральной Азии, который уже несколько лет скитался по Персии и Афганистану в поисках монет и прочих древностей. Передвигаясь обычно пешком, временами без копейки денег и в лохмотьях, он изучил регион, как никто из европейцев. Мессон утверждал, что он американец из Кентукки, но, как выяснил британский политический агент в Аадхиане капитан Клод Уэйд, был он никаким не американцем, а простым дезертиром из армии компании, и звали его Джеймс Льюис. Летом 1833 года он появился в афганской столице и поселился в армянском квартале неподалеку от Бала Хиссара.

В то время Ост-Индская компания использовала сеть агентов, известных как «поставщики новостей», чтобы получать разведывательную информацию по политическим и экономическим вопросам из отдельных отдаленных областей, где не было европейских представителей. Зачастую ими были индийские торговцы. Их информация редко представляла какую-то ценность, так как большей частью состояла из непроверенных базарных слухов. Но когда Уэйд обнаружил, что Чарльз Мессон бывает в Кабуле, он понял, что тот может стать ценным источником информации из жизненно важного региона. Уэйд знал его как человека весьма трезвого и критичного ума, способного отсеять правду от простых слухов. Единственная проблема заключалась в том, что дезертирство из рядов вооруженных сил компании означало смертный приговор. Пришлось договориться, что Мессон получит официальное помилование и ему даже установят небольшое жалованье, если он будет регулярно поставлять новости из Кабула, одновременно продолжая свои археологические и исторические изыскания.

Проявилась ли между этими двумя людьми своеобразная ревность или что-то еще, никто никогда не узнает, но, похоже, Мессон активно невзлюбил Бернса. В книге, написанной после смерти Бернса, Мессон обвиняет его во всем, что было сделано не так. Возможно, эта антипатия была взаимной, ведь Бернс не мог не знать, что Мессон дезертировал из армии компании. Столь чувствительный человек, как Мессон, вполне мог почувствовать его неодобрение. В своем отчете о собственной миссии Бернс упоминает Мессона только вскользь, хотя в те критические недели эти двое должны были проводить вместе немало времени. Однако так уж получилось, что последнее слово осталось за Мессоном.

Была ли критика Мессона в адрес Бернса верна или нет, но миссия с самого начала была обречена на провал. Лорд Окленд был решительно против каких-либо дел с Дост Мохаммедом, так как это могло вызвать недовольство Ранжит Сингха. Если бы пришлось выбирать между этими двумя, то выбор следовало остановить на последнем. Англичане уже удержали Ранжит Сингха от захвата части Синда, и теперь пытаться убедить его вернуть Пешавар его заклятому врагу Дост Мохаммеду было бы не просто бесполезно, но и опасно. Бернс предложил компромисс — тайно пообещать Дост Мохаммеду Пешавар после кончины Ранжит Сингха, ждать которой оставалось уже недолго. Но это предложение отверг генерал-губернатор, который в принципе был против подобных сделок. Не прошло и предложение Дост Мохаммеда в обмен на возвращение Пешавара отправить одного из его собственных сыновей ко двору Ранжит Сингха в качестве дипломатического заложника, хотя такая практика на Востоке была не так уж необычна.

20 января 1838 года после длительных переговоров генерал-губернатор лично написал Дост Мохаммеду, рассеяв любые остававшиеся у того надежды использовать англичан для давления на Ранжит Сингха, и посоветовал ему отказаться от всяких мыслей о возвращении Пешавара. Вместо того Окленд предложил ему помириться с правителем сикхов. «Благодаря благородству своего характера, — писал генерал-губернатор, — и его отношению к своему давнему союзу с британским правительством, магараджа Ранжит Сингх согласился с моим пожеланием прекратить борьбу и установить спокойствие». Письмо едва ли могло быть более оскорбительным или более тщательно рассчитанным на то, чтобы уязвить гордость Дост Мохаммеда. Но самое худшее было еще впереди.

Теперь, когда лорд Окленд узнал, что в Кабул направляется капитан Виткевич (фактически тот только что туда прибыл), он счел нужным предупредить афганского правителя, что если тот будет вести какие-то дела с русскими без его личного предварительного одобрения, англичане не будут считать себя связанными каким-либо обязательствами по сдерживанию армий Ранжит Сингха. В том случае, если письмо все же не будет понято до конца, несчастному Бернсу предстояло разъяснить его Дост Мохаммеду устно. Если тот вступит в любой союз с русскими или с любой другой державой, которая рассматривается как враждебная британским интересам, тогда он будет силой свергнут со своего трона. Когда содержимое письма стало известно, в Кабуле оно вызвало возмущение. Сам Бернс чувствовал себя глубоко потрясенным бескомпромиссным тоном послания, которое фактически вырвало из-под него всякую почву. Обращаясь к Дост Мохаммеду, как к непослушному школяру, и указывая ему, с кем можно иметь дело, а с кем нет, взамен Окленд не предлагал ничего, кроме туманных разглагольствований о доброй воле англичан. Однако, несмотря на свой гнев, Дост Мохаммед сумел сдержаться, видимо, все еще надеясь склонить англичан на свою сторону. В конце концов, он держал в рукаве еще одну карту — русскую.

* * *

Будучи по происхождению человеком совсем иного круга, капитан Ян Виткевич обладал тем не менее многими личными качествами, общими с Бернсом, Роулинсоном и Конолли. Родившись в аристократической литовской семье, он еще студентом оказался вовлеченным в антироссийское движение сопротивления в Польше. Смертной казни он избежал лишь благодаря юному возрасту, но вместо этого в 17 лет был сослан в Сибирь простым солдатом. Чтобы заполнить долгие скучные месяцы, он взялся за изучение языков Центральной Азии, и очень скоро его лингвистические и другие способности привлекли внимание старших офицеров оренбургского гарнизона. Его должным образом произвели в лейтенанты и широко использовали для сбора разведывательной информации среди мусульманских племен в приграничных районах. Наконец русский главнокомандующий в Оренбурге генерал Перовский забрал его в свой личный штаб и гордо заявлял, что бывший диссидент Виткевич знает о здешних местах больше, чем любой офицер.

Когда подошло время выбирать эмиссара для деликатной миссии по доставке в Кабул царских даров и его ответа на письмо Дост Мохаммеда, трудно было выбрать другого человека. После получения в Петербурге инструкций лично от министра иностранных дел графа Нессельроде Виткевич отправился в Тегеран, где прошел у Симонича самый последний инструктаж. Его пребывание в Тегеране было настолько засекречено, что даже сэр Джон Макнейл, внимательно следивший за всеми действиями русских в городе, так ничего и не узнал. Только по несчастной случайности Роулинсон наткнулся на русского офицера с казачьим эскортом и поднял тревогу. В результате, по словам одного русского историка, отряду пришлось отбивать нападения местных кочевников, которых, как он утверждает, натравили на них англичане. Впрочем, никаких доказательств этого он не приводит. Правда это или нет, но когда Виткевич в канун Рождества 1837 года прибыл в Кабул, его английский соперник Александр Бернс встретил его в высшей степени доброжелательно, строго в стиле Большой Игры. Видимо, желая познакомиться поближе и составить свое мнение, Бернс немедленно пригласил русского присоединиться к его рождественскому ужину.

Виткевич произвел хорошее впечатление на Бернса, который нашел его «вполне джентльменом, приятным, интеллигентным и хорошо информированным». В дополнение к языкам Центральной Азии русский бегло говорил по-турецки, по-персидски и по-французски. Бернс был несколько удивлен, узнав, что Виткевич уже трижды побывал в Бухаре, тогда как он — всего лишь раз. Однако это давало им обоим возможность говорить о многом, кроме того деликатного вопроса, из-за которого оба они находились в Кабуле. Судьба сложилась так, что эта встреча оказалась единственной, хотя при более счастливых обстоятельствах Бернсу явно хотелось бы побольше видеться со столь необыкновенным человеком. Но, как он объяснил, это было невозможно, «иначе относительное положение двух наших стран было бы в этой части Азии понято неправильно». Вместо того оба соперничающих претендента на внимание Дост Мохаммеда в течение грядущих критических недель внимательно следили друг за другом.

Когда Виткевич только прибыл в Кабул, Дост Мохаммед еще не получил ультиматум лорда Окленда, и звезда Бернса еще очень высоко сияла на небосклоне Бала Хиссар. Русского офицера приняли холодно и без особых церемоний, о чем его заранее предупреждал Симонич. Действительно, сначала его содержали фактически под домашним арестом, и Дост Мохаммед даже консультировался с Бернсом относительно достоверности его верительных грамот. Он спрашивал, действительно ли Виткевич был послан царем и является ли письмо русского императора подлинным. Он даже послал это письмо на квартиру Бернса, чтобы тот его проверил, несомненно, понимая, что копия письма менее чем через час будет на пути к лорду Окленду в Калькутту. Именно в этот момент, как утверждал позднее Мессон, Бернс совершил кардинальную ошибку, позволив честности победить целесообразность.

Убежденный, что письмо, оказавшееся гораздо большим, чем простое послание доброй воли, было действительно от царя Николая, Бернс именно так и сказал Дост Мохаммеду. С другой стороны, Мессон был убежден, что это подделка, составленная либо Симоничем, либо самим Виткевичем для придания русской миссии большего веса в ее соперничестве с англичанами. Когда Бернс указал на внушительного вида русскую императорскую печать на письме, Мессон отправил слугу на базар, чтобы тот купил пачку русского сахара, «на дне которой, — как он утверждал, — мы обнаружили точно такую же печать». Но тогда, добавляет Мессон, было уже поздно. Бернс пренебрег своим единственным шансом обезоружить соперника, не позволив афганцам, как сардонически замечает Мессон, «воспользоваться выгодой своих сомнений».

После получения ультиматума Окленда все начало меняться. Хотя официально Дост Мохаммед продолжал относиться к русской миссии прохладно, Бернс понимал, что его собственная позиция с каждым днем все слабеет, а положение Виткевича становится все более многообещающим. В Кабуле даже шепотом говорили, что Виткевич предлагал от имени Дост Мохаммеда отправиться к Ранжит Сингху, тогда как Бернс столкнулся с незавидной задачей потребовать по настоянию лорда Окленда, чтобы его старый друг направил правителю сикхов формальный отказ от своих притязаний на Пешавар. Если рассматривать Мессона как надежного свидетеля, то Бернс был в тот момент в глубоком отчаянии от того, что видел, как Индия не в состоянии понять долгосрочную ценность дружбы Дост Мохаммеда. Но ни он, ни Мессон не знали, что у генерал-губернатора и его советников уже созревали насчет Афганистана совсем другие планы и что ни в одном из них Дост Мохаммед не фигурирует.

21 апреля 1838 года ставки были сделаны. Вместо того чтобы отправить Виткевича обратно, как настаивал Окленд, Дост Мохаммед со всеми мыслимыми знаками уважения и дружбы принял русского в своем дворце за стенами крепости Бала Хиссар. Виткевич, который был готов пообещать афганцам луну с неба, лишь бы вытеснить из Кабула англичан, переиграл соперника, просто дождавшись нужного момента. Теперь Бернсу оставалось только покинуть Кабул и доложить своим шефам в Индии о том, что он расценивал как неудачу своей миссии. 27 апреля после прощальной аудиенции у Дост Мохаммеда, где обе стороны выразили глубокие личные сожаления и где афганец настаивал, что его уважение к британскому другу останется неизменным независимо от случившегося, Бернс и его спутники уехали домой. В следующий раз он вернется в афганскую столицу уже при совершенно иных обстоятельствах.

Но если в тот момент казалось, что в Кабуле Виткевич выиграл, то по всему Афганистану происки русских такого успеха не имели. Несмотря на заверения, данные шаху Симоничем, после многих недель напряженных боев Герат упорно отказывался капитулировать. Было одно обстоятельство, которого граф не учел. Незадолго до того, как персы осадили город, в него проскользнул переодетый молодой английский младший офицер, который и занялся организацией его обороны.