XIX. Декабристы и «психоз крови» у русской интеллигенции
XIX. Декабристы и «психоз крови» у русской интеллигенции
От декабристов в русскую политическую жизнь вошло страшное наследие — «психоз крови».
«Откуда, когда и как психоз крови внедрился в русскую жизнь? Психоз, который вырос на почве идей всеобщего блага и интегральной справедливости?» — задает вопрос Н. Былов в напечатанной несколько лет назад в «Нашей Стране» статье и дает на этот вопрос следующий верный ответ: «Историческая тропа приводит нас к декабристам. Они были под гипнозом французской гильотины; они сговаривались убить всю царскую семью без остатка; они сурово осуждали революции неаполитанскую и испанскую за то, что там венценосцы не были истреблены. В своей «Русской Правде» Постель развивал планы вырубки «под корень» всего мыслящего слоя России. Церковь шла целиком на слом. Все это — во имя создания чего-то всеблагого, идеального…».
Декабристы заложили и новое: кровь во имя неведомого, туманного будущего. Вот эта-то традиция нас и интересует. Она очень быстро дает себя знать после декабристов. Кружок «петрашевцев» принято понимать как нечто весьма безобидное, где молодые люди обсуждали теории Фурье, обсуждали головоломные вопросы, к какой «трудовой фаланстере» отнести почтенных граждан, на долю которых выпадет повинность чистить уборные. Разумеется, если поставить им в вину только то, что они восхищались психопатом Фурье, то приговор над ними (повешение, в последний момент, когда они стояли под виселицей, замененное каторгой) выглядит неслыханно жестоким.
Умалчивается одно обстоятельство: петрашевцы на своих собраниях обсуждали еще и убийство царя. А этот факт переиначивает все дело.
Достоевский, бывший в числе петрашевцев и приговоренный к повешению, показал нам своей жизнью и творчеством, что этот суд он принял, как заслуженный, и через этот суд отделался от бесов, разъедавших его в молодости.
Достоевский победил бесов в себе, но в русской жизни они никак побежденными не оказались. Каждый новый «вклад в революционную мысль», был вместе с тем и вкладом в психоз крови. Исключение можно сделать только для одного Герцена — он был настолько духовно одарен, что догматическая гнусь не могла его целиком заесть. Все другие пророки подполья шли навстречу гнуси бодро и безоговорочно.
Чернышевский (в 1853 г.) пишет: «…меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики, ни резня». В окончательном виде «Катехизис революционера», как он был назван, составил в 80-х годах Нечаев и никто дальше, — ни Ленин, ни Дзержинский, ни Сталин — ничего нового уже не сказали. Нечаев писал, что все средства — ложь, вымогательство, провокация, воровство и убийство не только не должны смущать революционера, но абсолютно необходимы и всячески его украшают. Это и есть революционная доблесть. Всем известно, что фабулой для «Бесов» Достоевского послужил именно процесс Нечаева, который убил своего приятеля, когда тот возымел дерзость в чем-то не согласиться с «вождем» — Нечаевым».
Но оставим пророков и перейдем к «малым». Как там обстояло дело? Увы, черные пророки всегда находили послушное и восторженное стадо».
«Я дошла до того, что бредила эшафотом», оставляет письменный след Л. Г. Шелгунова («Любовь людей шестидесятых годов» Т. А. Богданович, изд. «Академия»). Шелгунова со своими двумя мужьями принадлежала к окружению Чернышевского, но на ней явственно чувствуется гипноз, т. н. великой французской революции. «Этот месяц, проведенный в Париже, совершенно одурманил меня», — сообщает Шелгунова в 1856 году. «Я дошла до того, что бредила эшафотом». По-видимому, посещение мест казней и осмотр «священных гильотин» производили на молодую барыньку приятное опьяняющее действие».[28]