ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ.

- 2 марта во Пскове. - Одиночество Государя Императора. - Утренний чай. Утренний доклад генерала Рузского. - Чтение записи разговора Рузского с Родзянко. - Беседа о возможности отречения. - Циркулярная телеграмма Алексеева. - Конец доклада. - Беседа Рузского с Воейковым. - Надломленный морально Государь. - Прогулка. - Завтрак. - Настроение свиты против Рузского. - Адмирал Нилов. - Новости в Штабе из Ставки. - Телеграмма Государю от Алексеева с просьбами об отречении. - Просьбы об отречении В. К. Николая Николаевича, Брусилова и Эверта. - Подготовка Рузского к докладу. - Генералы Савич и Юрий Данилов. - Генералы Рузский, Данилов и Савич у Государя. - Чтение Государем ходатайств об отречении. - Мнение генерала Рузского. - Мнение генералов Данилова и Савич. - Решение Государя отречься. - Генерал Воейков. Граф Фредерикс. - Вручение телеграммы для Алексеева и Родзянко. - Конец аудиенции. - Известие о приезде депутатов Гучкова и Шульгина. - Задержание отправки телеграмм Родзянко и Алексееву. - Сообщение в Ставку и Родзянко. Свита против отречения. - Требование от Рузского телеграмм об отречении. Рузский у Государя. - Лейб-хирург Федоров у Государя. - Решение Государя отказаться от престола и за сына. - Прогулка. - Ненормальное спокойствие. Чай. - Просьба генерала Сахарова об отречении. Возмущение свиты против генералов. - Обед. - Телеграмма Алексеева с просьбами Родзянко. - Просьба адмирала Непенина об отречении. - Присылка из Ставки проекта манифеста об отречении.

Ночь с 1 на 2 марта Государь провел почти без сна.

Лишь в шестом часу Его Величество написал телеграмму Царице. Затем долго молился. Перецеловал образки. Целовал фотографию наследника. Государь был очень одинок. В самые трудные, трагические дни его жизни около него не было ни одного близкого человека. Свита - это не близкие. Правда, среди нее есть друзья детства - Кира Нарышкин, и Валя Долгорукий, но с ними Государь не говорит о делах. Хороший и честный граф Фредерикс трогателен по своей преданности и по любви, но он очень стар, и минутами впадает в детство. Нилов очень изменился, он так не любит Ее Величество... Только с Воейковым можно говорить о делах, но близости душевной нет и к нему.

Единственный близкий человек-друг Царица - далеко. Уже три дня как от нее нет никаких известий. Что с ней, с детьми?

За утренним чаем в столовой сидело несколько младших лиц свиты. Вполголоса говорили о том, что делается. Никто ничего не знал определенного. Высказывали предположение о том, когда же тронется поезд к Царскому. Всех интриговал разговор Рузского с Родзянко.

Вышел Государь Император. Его Величество был бледен. Видимо устал. Как всегда спокоен и приветлив. Выпив чаю и выкурив папироску, Государь сказал, что ожидает генерала Рузского с докладом и удалился.

В 10 часов появился генерал Рузский и сейчас же был принят Государем. Сильно волнуясь, но, стараясь казаться спокойным, генерал доложил, что говорил с Родзянко и, "стиснув зубы", как рассказывал позже, положил перед Его Величеством ленту разговора, наклеенную на нескольких листах. Ленту жуткую своей грубой откровенностью. Государь медленно внимательно прочел все листы. Затем встал и подошел в раздумье к окну. Встал и Рузский. Постояв с минуту, Государь вернулся к столу, сел и предложил генералу занять стул. Государь стал спокойно говорить об отречении.

Он говорил, что рожден для несчастья, что приносит несчастье России, что уже вчера понял, что манифест о даровании ответственного министерства не поможет. - Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов, сказал Государь, - но я опасаюсь, что народ этого не поймет.

Мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования. Меня обвинят казаки, что я бросил фронт... Государь стал расспрашивать подробности разговора с Родзянко. Стал как бы вслух обдумывать решение. Рузский высказал предположение что, может быть, манифест, и поможет. Предлагал подождать мнения Алексеева, но предупредил какой разговор вел Лукомский. В это время Рузскому подали циркулярную телеграмму Алексеева No 1872, Рузский прочел ее вслух.

- Что же вы думаете, Николай Владимирович? - спросил Государь.

- Вопрос так важен и так ужасен, что я прошу разрешения Вашего Величества обдумать эту депешу раньше, чем отвечать. Депеша циркулярная. Посмотрим, что скажут главнокомандующие остальных фронтов. Тогда выяснится вся обстановка, так ответил Рузский. Государь встал, пристально и грустно взглянул на Рузского и сказал: - "Да и мне надо подумать".

Подав затем руку, Государь просил Рузского зайти после завтрака. Рузский просил разрешения не быть на высочайшем завтраке в виду срочных дел и просил разрешить явиться на доклад с генералом Даниловым и Савичем. Государь разрешил и просил подождать на платформе Воейкова. Воейкову же повелел поговорить с Рузским. Рузский и Воейков стали ходить по платформе. Рузский рассказал об образовании в Петрограде Временного Правительства, об аресте прежних министров и предупредил что телеграмму Его Величества об ответственном министерстве он, по изменившимся обстоятельствам, не отправил Родзянке. Сказал, что сейчас единственный выход из положения - это отречение, что это мнение всех главнокомандующих. Затем генералы расстались. Рузский поехал в штаб, Воейков пошел к Государю.

- Когда я вернулся к Его Величеству, - писал позже Воейков, - меня поразило изменение, происшедшее за такой короткий период времени в выражении Его лица. Казалось, что он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе.

Воейков доложил о разговоре и только.

***

Перед завтраком Государь гулял по платформе. Завтрак прошел обычно. Приглашенных не было. Свита уже узнала о разговоре Рузского с Родзянко и об отозвании генерала Иванова. Настроение было подавленное. Недружелюбие к Рузскому увеличилось. Теперь уже не только адмирал Нилов, но и многие другие смотрели на генерала как на врага Государя. После завтрака адмирал Нилов громко заявлял у себя в купе, что Рузского надо арестовать и расстрелять. Что Ставка предала Государя. Позже передавали, что, будто бы, Нилов ходил к Государю и просил разрешения арестовать Рузского, но, будто бы, Государь ласково успокоил адмирала и просил не волноваться. Говорили, что после этого адмирал замкнулся у себя в купе и ни на что более не реагировал.

Адмирал Нилов также прямо и честно смотрел на совершающееся, как и адмирал Русин.

Между тем в штабе было получено сообщение из Ставки ,,о прибытии Конвоя Его Величества в полном составе в Государственную Думу с разрешения своих офицеров, и о просьбе депутатов конвоя арестовать тех офицеров, кои отказались принять участие в восстании; о желании Государыни Императрицы переговорить с председателем Исполнительного Комитета Гос. Думы и, наконец, о желании Вел. Кн. Кирилла Владимировича прибыть лично в Гос. Думу, чтобы вступить в переговоры с Исполнительным Комитетом".

Генерал Клембовский передавал это лично и прибавил:

"В Москве по всему городу происходят митинги, но стрельбы нет.

Генералу Мрозовскому предложено подчиниться Временному Правительству. В Петрограде арестованы: Штюрмер, Добровольский, Беляев, Войновский-Кригер, Горемыкин, Дубровин, два помощника градоначальника, Климович. Исполнительный комитет Гос. Думы обратился с воззванием к населению возить хлеб, все продукты на станции железных дорог для продовольствия армии и крупных городов. Петроград разделен на районы, в которые назначены районные комиссары.

Представители армии и флота признали власть Исп. Ко-мит. Гос. Думы впредь до образования постоянного правительства".

Все это Клембовский просил доложить Рузскому для доклада Его Величеству.

Сведения о Великом Князе и Конвое Его Величества произвели в штабе большую сенсацию.

В 2 часа 30 минут в Штабе Главкосева был закончен прием следующей телеграммы генерала Алексеева на имя Его Величества:

ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ.

"Всеподданнейше представляю Вашему Императорскому Величеству полученные мною на имя Вашего Императорского Величества телеграммы:

От Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА.

"Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает ПРИНЯТИЕ СВЕРХМЕРЫ. Я, как верноподданный, считаю, по долгу присяги и по духу присяги, необходимым КОЛЕНОПРЕКЛОНЕННО МОЛИТЬ Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему. Осенив себя крестным знамением, ПЕРЕДАЙТЕ ЕМУ ВАШЕ НАСЛЕДИЕ. ДРУГОГО ВЫХОДА НЕТ. Как никогда в жизни, с особо горячею молитвою молю Бога подкрепить и направить вас. Генерал-адъютант НИКОЛАЙ."

От генерал-адъютанта БРУСИЛОВА.

"Прошу вас доложить Государю Императору мою всеподданнейшую просьбу, основанную на моей, любви и преданности к Родине и царскому престолу, что в данную минуту ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСХОД, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадет, - ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ПРЕСТОЛА в пользу Государя Наследника Цесаревича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Другого исхода нет, но необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен, иначе он повлечет за собою неисчислимое катастрофическое последствие. Этим актом будет спасена и сама династия, в лице законного наследника. Генерал-адъютант БРУСИЛОВ".

От генерал-адъютанта ЭВЕРТА.

Ваше Императорское Величество! Начальник штаба Вашего Величества передал мне обстановку, создавшуюся в Петрограде, Царском Селе, Балтийском море и Москве и результат переговоров генерал-адъютанта Рузского с председателем Гос. Думы. Ваше Величество, на армию в настоящем ее составе рассчитывать при подавлении внутренних беспорядков нельзя. Ее можно удержать лишь именем спасения России от несомненного порабощения злейшим врагом родины при невозможности вести дальнейшую борьбу. Я принимаю все меры к тому, чтобы сведения о настоящем положении дел в столицах не проникали в армию, дабы оберечь ее от несомненных волнений. Средств прекратить революцию в столицах нет никаких. Необходимо немедленное решение, которое могло бы привести к прекращению беспорядков и к сохранению армии для борьбы против врага. При создавшейся обстановке, не находя иного выхода, безгранично преданный Вашему Величеству верноподданный умоляет Ваше Величество, во имя спасения родины и династии, ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ, СОГЛАСОВАННОЕ С ЗАЯВЛЕНИЕМ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ, выраженным им генерал-адъютанту Рузскому, как единственное, видимо способное, прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии. Генерал-адъютант ЭВЕРТ".

"Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, УМОЛЯЮ БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО ПРИНЯТЬ РЕШЕНИЕ, КОТОРОЕ ГОСПОДЬ БОГ ВНУШИТ ВАМ. Промедление грозит гибелью России. Пока армию удастся спасти от проникновения болезни, охватившей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, ручаться за сохранение дальнейшее высшей дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России, развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите родину и, ради ее целости, независимости, ради достижения победы, соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжкого положения. Ожидаю повелений."

2 марта 1917 г. 1878. Генерал-адъютант АЛЕКСЕЕВ.

Телеграмма из Ставки произвела в Штабе большую сенсацию. Особенно телеграмма Великого Князя. Генерал Рузский внимательно ознакомился с нею и со всеми переданными в штаб новостями, которые Ставка просила доложить Его Величеству. Личное мнение Рузского совпадало с мнением других главнокомандующих. Генералы штаба разделяли его.

За завтраком Рузский сказал генералам Данилову и Савичу, что они поедут с ним на доклад к Его Величеству.

- Я вижу, - сказал Рузский, - что Государь мне не верит. Сейчас, после обеда, поедем к нему втроем.

Пускай он помимо меня еще выслушает вас". Рузский знал, что они поддержат его.

Генерал Юрий Данилов был хорошо известен Государю по старой Ставке. Знал Государь и генерала Савича. Савич был начальником снабжения фронта. Некогда он состоял начальником штаба Корпуса жандармов, был другом дворцового коменданта Дедюлина и от последнего Государь слышал много хорошего про Савича. В Корпусе жандармов Савич прославился, как правдивый, прямой и резкий до грубости человек. Немного позже, в 2 ч. 30 м. генералы Рузский, Данилов и Савич входили в салон вагона-столовой царского поезда.

О том, как происходила та знаменитая аудиенция, я слышал позже от генералов Данилова и Савича. Я привожу описание аудиенции, как она изображена генералом Савичем и помещена в "Русской Летописи" No 3. "Приехали на вокзал около двух с половиной часов дня 2 марта и все трое немедленно были приняты Государем в салон-вагоне, столовой Императорского поезда. Кроме Государя и их, никого не было и все двери были закрыты плотно".

"Государь сначала стоял, потом сел и предложил всем сесть, а оба генерала все время стояли навытяжку. Государь курил и предложил курить остальным. Рузский курил, а генералы не курили, несмотря на повторное предложение Государя".

"Рузский сначала предложил для прочтения Государю полученные телеграммы, а затем обрисовал обстановку, сказав, что для спасения России, династии сейчас выход, один - отречение его от престола в пользу наследника. Государь ответил: - "Но я не знаю, хочет ли этого вся Россия". Рузский доложил: - "Ваше Величество, заниматься сейчас анкетой обстановка не представляет возможности, но события несутся с такой быстротой и так ухудшают положение, что всякое промедление грозит неисчислимыми бедствиями. Я вас прошу выслушать мнение моих помощников, они оба в высшей степени самостоятельные и притом прямые люди".

Это последнее предложение с некоторыми вариациями Рузский повторил один или два раза. Государь повернулся к генералам и, смотря на них, заявил: "Хорошо, но только я прошу откровенного мнения".

Все очень сильно волновались. Государь и Рузский очень много курили. Несмотря на сильное волнение, Государь отлично владел собою.

- Первый говорил генерал Данилов о том, что Государь не может сомневаться в его верноподданнических чувствах (Государь его знал хорошо), но выше всего долг перед родиной и желание спасти отечество от позора, приняв унизительные предложения от желающего нас покорить ужасного врага и сохранить династию. Он не видит другого выхода из создавшегося тяжкого положения, кроме принятия предложения Государственной Думы".

Государь, обратясь к другому генералу, спросил: - "А вы такого же мнения?"

Генерал этот (С. С. Савич) страшно волновался. Приступ рыданий сдавливал его горло. Он ответил:

- Ваше Императорское Величество, Вы меня не знаете, но вы слышали обо мне отзывы от человека, которому вы верили.

Государь: - Кто это?

Генерал: - Я говорю о генерале Дедюлине.

Государь: - О, да.

Генерал чувствовал, что он не в силах больше говорить, так как он сейчас разрыдается, поэтому он поспешил кончить: - Я человек прямой и потому я вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов.

Наступило общее молчание, длившееся одну-две минуты.

Государь сказал: - Я решился. Я отказываюсь от престола, - и перекрестился. Перекрестились и генералы. Обратясь к Рузскому, Государь сказал: - Благодарю вас за доблестную и верную службу и поцеловал его. Затем Государь ушел к себе в вагон. ("Русская Летопись").

Рассказывая приведенное выше мне лично, генерал С. С. Савич, которого я давно и хорошо знал, прибавил лишь, что перед тем как спросить мнение генерала Рузского и двух других генералов, Государь долго и внимательно читал все телеграммы Алексеева и Главнокомандующих армиями, а также все телеграммы со сведениями о Петрограде.

Государь, видимо, был очень задет сведениями о своем Конвое, о приходе в Госуд. Думу Его Конвоя и В. К. Кирилла Владимировича. Когда же Государь выслушал личное мнение Рузского и мнения обоих генералов, - Он тихо отошел к окну, смотрел в окно.

Прошло минуты две ужасной, тягостной тишины. Вдруг Государь обернулся и как-то особенно странно произнес:

"Я решился. Я отказываюсь от престола". Перекрестился.

Странное было у него лицо. Как ошеломленные, остались в салоне генералы. Вошел взволнованный генерал Воейков с вопросом что случилось. Ему отвечали неохотно и недружелюбно. Рузский упрекнул его за прошлое, но в это время пришел граф Фредерикс и Воейков ушел.

Совершенно расстроенный и взволнованный граф Фредерикс сказал, что Государь сообщил ему о случившемся и спросил его мнения. Но он не решается что-либо советовать, не зная их мнения. Генералы стали объяснить графу, что было доложено Его Величеству.

Выслушав, граф сказал: - Никогда не ожидал, что доживу до такого ужасного конца. Вот что бывает, когда переживешь самого себя..." В это время пришел Государь и передал телеграмму для Родзянко и, сказав, что пойдет писать телеграмму для Алексеева, - удалился. Рузский прочел телеграмму и, заметив, что в ней пропущено про В. К. Михаила Александровича, просил доложить это Его Величеству. Граф взял телеграмму и пошел к Государю.

Через несколько минут Государь принес и вручил Рузскому две телеграммы. В одной, адресованной для председателя Г. Думы, значилось: "Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России.

Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего Михаила Александровича". НИКОЛАЙ.

Другая телеграмма на имя генерала Алексеева гласила:

"Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России, я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. НИКОЛАЙ".

Передав телеграммы, Государь попрощался с генералами и прошел в свой вагон. Генералы, распрощавшись с министром двора, удалились.

Было около 4 часов дня.

***

Никто из свиты, кроме графа Фредерикса и генерала Воейкова, не знал о случившемся. В ожидании узнать что-либо о происходившем у Государя докладе, несколько человек сидели в купе Федорова. Вдруг, появившийся внезапно в дверях граф Фредерикс произнес по-французски - "А знаете, Император отрекся". Все вскочили. К дверям подбежали остальные из свиты. За министром стоял Воейков. Посыпались вопросы: что, как, каким образом, почему. Все были взволнованы, одному из присутствовавших сделалось дурно. Кто-то почти истерически кричал, как мог Государь сделать это, не посоветовавшись со свитой, почему, почему говорил об этом только с генералами. Все по-разному протестовали и просили графа идти к Его Величеству и умолять переменить решение. Когда же граф сказал, что Государь уже отдал о том телеграммы генералу Рузскому, все стали просить графа уговорить Государя взять обратно телеграммы. Растерявшийся граф отправился к Государю и, вернувшись, сказал Воейкову: - "Пойди, тебя требует Государь".

Воейков поспешил к Государю. На вопросы генерала как то случилось, взволнованный Государь ответил - "Что мне оставалось делать, когда мне все изменили. Первый Николаша. Читайте", - и протянул Воейкову телеграммы. Теперь снова взволнованный уже докладом Фредерикса о просьбе свиты и под влиянием убеждений Воейкова, Государь приказал передать генералу Нарышкину, чтобы он взял у Рузского телеграммы и принес их Его Величеству.

Нарышкин пошел в вагон к Рузскому, но вернулся растерянный и передал, что Рузский телеграммы не отдал, а сказал, что он сам принесет их Его Величеству. Телеграмму Родзянко уже стали передавать по телеграфу и обещали снять с аппарата. Вскоре Рузский прошел к Государю, где находился Фредерикс. Рузский доложил Его Величеству, что во Псков едут к Его Величеству делегаты от Государственной Думы - Гучков и Шульгин. Генерал заверил Государя, что, до переговоров Его Величества с делегатами, он телеграмм отправлять не будет и они остались у Рузского. Он предложил переговорить с делегатами до представления их Его Величеству; Государь соизволил согласиться и Рузский распорядился, чтобы, по прибытии делегатов, их провели в вагон Рузского.

Стали ждать делегатов.

***

Свита волновалась. Граф Фредерикс плакал. Были слезы на глазах и других, особенно расстроен был С. П. Федоров. Все хотели, чтобы Государь взял назад отречение. Федоров пошел к Государю и вот какой произошел у них разговор, как передавал мне лично Сергей Петрович летом 1918 года.

На слова удивления по поводу отречения, Государь сказал. - "Вы знаете, Сергей Петрович, что я человек - "тэрр а тэрр". Это было сказано по-французски. Я, конечно, не смотрел на Распутина, как на святого, но то, что он нам предсказывал - обычно сбывалось. Он предсказал, что если Наследник проживет до 17 лет, то он совершенно выздоровеет. Правда ли это? Будет наследник здоров или нет?" Сергей Петрович отвечал, что чудес в природе не бывает.

Наука же говорит о болезни Наследника следующее: "Может быть Его Высочество проживет и дольше, чем мы с вами, Ваше Величество, но может и умереть каждую минуту от самой простой незначительной случайности. Таково свойство его болезни".

Государь стал говорить, как он будет жить с Наследником после отречения. Сергей Петрович высказал сомнение, чтобы новое правительство согласилось на оставление Алексея Николаевича в семье Государя и высказал предположение, что, по всему вероятию, ему придется жить в семье регента - В. К. Михаила Александровича. Государь выразил крайнее удивление, что это может случиться и затем решительно заявил, что он никогда не отдаст своего сына в руки супруги Великого Князя, причем выразился о ней очень резко.

На этом разговор и окончился. Расстроенный, с глазами красными от слез, Сергей Петрович вернулся в свой вагон и сказал кое-что из своей беседы с Государем и о его твердом решении отречься. Но самому С. П. Федорову было уже ясно, что Государь откажется от престола и за сына, чего свите, конечно, он не счел возможным сообщить.

***

После ухода лейб-хирурга Федорова, Государь пригласил к себе графа Фредерикса. Выйдя от Государя, граф передал генералу Нарышкину приказание взять у Рузского телеграммы об отречении и вернуть их Его Величеству. Нарышкин пошел и на этот раз принес телеграммы и вручил их Государю.

В этот период времени у Государя Императора стало созревать решение отказаться от престола и за своего сына, почему Государь так категорически потребовал вновь вернуть ему его телеграммы.

Безнадежное в смысле выздоровления состояние здоровья Наследника, в чем его откровенно убедил С. П. Федоров, а затем и боязнь лишиться сына и передать его в чужие руки побудили Государя отказаться от престола и за Алексея Николаевича.

Перед чаем Государь вышел прогуляться с флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским. Государь казался спокойным, точно ничего особенного не произошло. Его Величество приветливо отвечал тем, кто отдавал Ему честь. Так приветливо и даже с улыбкой приложил Государь руку к папахе, отвечая генералу Дубенскому, который стоял на подножке своего вагона. Дубенский знал уже об отречении и потому спокойствие Государя необычайно поразило его. Он не мог понять этой необыкновенной, сверхчеловеческой выдержки. Эта выдержка поразила тогда и Федорова, она поразила и генералов-отступников. Взволнованный Дубенский даже склонен был видеть тогда что-то вроде легкомыслия.

В 5 часов вся свита собралась к чаю. Государь пришел раньше некоторых. Государь был ровный и спокойный, как всегда. Поддерживался обычный, ничего незначащий разговор, который всем казался тягостным и неестественным.

Стараясь прочитать что-либо на лице Государя, флигель-адъютант Мордвинов писал позже: "Только по его глазам, печальным, задумчивым, как-то сосредоточенным да по нервному движению, когда он доставал папиросу, можно было чувствовать, насколько у него тяжело на душе." После чаю Государь удалился к себе в вагон.

***

Его Величеству была принесена от генерала Рузского запоздалая телеграмма генерала Сахарова, по адресу Рузского, следующего содержания: "Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя, Государственной Думы Вам на высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласить главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем Гос. Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных Целей.

Я уверен, что армии фронта непоколебимо встали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом, является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы. 2 марта. No 03317. Генерал Сахаров".

***

Свита, после чаю, сгруппировалась около Воейкова. По рукам передавали телеграммы главнокомандующих. Была ясна руководящая роль генерала Алексеева. Возмущались поведением Вел. Кн. Николая Николаевича. Бранили генералов и были безусловно правы.

Может быть и хорошие боевые начальники, эти генералы, плохо разбираясь в делах внутренней политики и внутреннего управления государством, дерзнули оказать давление на монарха и, играя на войне, играя на его чувстве военного человека, в сущности, заставили его отречься от престола. Дальнейшее показало всю несуразность, весь вред поддержанного ими государственного переворота, переворота, в сущности, ими произведенного. Произведенного с красноречивыми коленопреклонениями, рыданиями и мольбами.

И свита негодовала.

Припоминали все интриги, сплетавшиеся против Государя, в среде Вел. Кн. Николая Николаевича. Припоминали опутывание генералов либеральными политиканами, разъезжавшими по фронтам. Припоминали всё. Результаты налицо.

Наши генералы, так часто кокетничающие словами "я солдат", забыли эти замечательные простые слова, именно, в тот момент, когда должны были сказать мы можем дать советы по вопросу наступать или отступать, но по вопросу отречения благоволите обратиться в Сенат, Государственный Совет - мы не компетентны, мы "солдаты".

Они не только не ответили так на вопрос об отречении, они имели смелость поднять этот вопрос, который был совершенно вне их компетенции, выше их политического разума. И лица свиты были правы, что горячились и не находили слов, чтобы достаточно заклеймить поведение генералов. Алексеева считали главным виновником происходящего.

Не менее сильное возбуждение и негодование царило и среди старших чинов поезда Литера Б. Особенно горячился генерал Дубенский. Со слезами на глазах он повторял привязавшуюся к нему фразу: "как же так, никого не спросить и сдать, как сдают эскадрон!" Кто-то упрекнул его, что это он посоветовал ехать к Рузскому. Дубенский растерянно разводил руками и говорил: "ошибся, надо было ехать в гвардию, в Особую армию, тогда бы эти господа - "Черное войско" не посмели сделать то, что они сделали".

И слова "измена" и "предательство" передавались по обоим поездам и сочетались в различных комбинациях и вариациях.

Как утопающий хватается за соломинку, так кто-то из свиты надумал, что, может быть, ожидаемые делегаты, Гучков и Шульгин сдут с какими-нибудь иными предложениями. Может быть, при помощи их, можно будет изменить решение об отречении. И растерявшиеся люди решили искать спасения для монарха у тех, которые ехали его свергать. И свита решила перехватить делегатов, не допустить их переговорить с Рузским и привести прямо к Его Величеству. Испросили санкции у Государя и дежурный флигель-адъютант Мордвинов стал караулить приход поезда с делегатами.

***

А в то время, как свита мечтала, как спасти Государя от отречения, предатели уже праздновали победу.

В 16 ч. 30 м. генерал Данилов телеграфировал генералу Алексееву:

"Около 19 часов сегодня Его Величество примет члена Гос. Совета Гучкова и члена Гос. Думы Шульгина, выехавших экстренным поездом из Петрограда.

Государь Император, в длительной беседе с генерал-адъютантом Рузским, в присутствии моем и генерала Савича, выразил, что нет той жертвы, которую Его Величество не принес бы для истинного блага Родины.

Телеграмма Ваша и главнокомандующих были все доложены. 2 марта 16 ч. 30 м. No 1230/Б. Данилов".

Эта телеграмма была из Ставки передана Брусилову в 17 ч. 40 м., Эверту - в 18 ч. 5 м., Сахарову - в 18 ч. 45 м. и Янушкевичу для Вел. Кн. Николая Николаевича в 18 ч. 40 м.

Генерал Алексеев поручил генералу Лукомскому и церемониймейстеру Н. А. Базили составить проект манифеста об отречении и передал его Данилову в 17 ч. 40 м. при телеграмме:

"Сообщаю проект выработанного манифеста на тот случай, если бы Государь Император соизволил принять решение и одобрить изложенный манифест. 2 марта. 1896. Генерал-адъютант Алексеев".

Такова была энергия и предупредительность Ставки в деле отречения Государя Императора.

***

Обед прошел в тягостной обстановке. Говорили о том, что совершенно никого не интересовало. Посторонних не было.

В девятом часу Государю была вручена телеграмма от генерала Алексеева, который представлял Государю полученную им от Родзянко телеграмму. Родзянко, игнорируя Верховную власть, сообщал Алексееву об образовании Временного правительства во главе с князем Львовым.

"Войска, - писал Родзянко, - подчинились новому правительству, не исключая состоящих в войсках и находящихся в Петрограде лиц Императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть."

Родзянко, как председатель Временного Комитета Гос. Думы, от имени Комитета, просил о назначении на должность командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта Корнилова, "как доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения".

Генерал Алексеев писал:

"Всеподданейше докладываю эту телеграмму и испрашиваю разрешения Вашего Императорского Величества исполнить ее во имя того, что в исполнении этого пожелания может заключаться начало успокоения столицы и водворения порядка в частях войск, составляющих гарнизон Петрограда и окрестных пунктов.

Вместе с тем, прошу разрешения отозвать генерал-адъютанта Иванова в Могилев. 2 марта 1917 г. 1890. Генерал-адъютант Алексеев."

Государь Император положил резолюцию:

"Исполнить".

О том, что Государь соизволил на назначение Корнилова и на отозвание Иванова, немедленно же были даны телеграммы Рузского - Родзянке и Данилова Алексееву.

Около 9 часов вечера Государю подали следующую телеграмму командующего Балтийским флотом, посланную адмиралу Русину и ген. Рузскому:

"С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю еще надежды его удержать. Всеподданейше присоединяюсь к ходатайствам Вел. Кн. Николая Николаевича и главнокомандующих фронтами о немедленном принятии решения, формулированного председателем Гос. Думы. Если решение не будет принято в течение ближайших часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей родины. 21 ч. 40 м. 2 марта. Вице-адмирал Непенин."

Непенин был известен Государю, как крепкий и выдающийся морской начальник. Его телеграмма не могла не произвести большего впечатления. Спустя сорок часов, адмирал был убит в Свеаборге по списку, составленному немцами. То были последние капли чаши горечи, испитой Государем еще до приезда Гучкова с Шульгиным. Государь так любил флот.

Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак, на циркулярную телеграмму номер 1872 из Ставки, не прислал ответа. Видимо, он думал так же, как адмирал Русин. Морской министр Григорович считался больным и хранил молчание.

А свита, волнуясь, ждала приезда делегатов, надеясь перехватить их и не дать им сговориться с генералом Рузским.