30 От Анноатока до Упернавика

Тысячу сто миль по суше и морю. В Эта. К лежбищам моржей. Эскимосские трагедии и комедии. Рекордный переход через залив Мелвилл. Первые известия с проходящих судов. Затмение солнца. На юг пароходом «Годхааб»

ВАнноатоке я провел несколько приятных дней в компании мистера Уитни. Тем временем эскимосы все до единого отправились на юг, к лежбищам моржей в Нуерке.[175] Кулутингва шел с большой собачьей упряжкой. Мне представилась возможность добраться до датских поселений. Я только и мечтал о том, чтобы добраться до дома. Кулутингва был рад услужить мне. Он охранял мои запасы в 1908 г., когда подошел «Рузвельт». Его вынудили отдать ключи от моего ящичного домика. Он также занимался устройством складов продовольствия для нас, разыскивал нас на американском берегу. Пири, сочинив байку о «вспомогательном складе доктора Кука», сместил Кулутингва с поста сторожа моих запасов и запретил ему, а также Морфи, Причарду и Уитни оказывать нам какую-либо помощь, если в таковой возникнет необходимость. Кулутингва щедро заплатили за то, чтобы он предал мои интересы (заплатили по приказанию мистера Пирииз моих же запасов), однако, подобно Бартлетту и Уитни, а позднее и Причарду, эскимос осудил Пири за его нечестные действия. Когда я просил его присоединиться ко мне в долгом путешествии до Упернавика, он сказал: «Пири аннути» (Пири будет взбешен). За мой же счет Кулутингва находился теперь на службе у Пири. Но я настоял на том, чтобы он служил мне, и он согласился. Затем мы начали готовиться к путешествию на юг.

Я отправился в Эта в сопровождении Уитни, и Морфи с ворчанием предоставил мне скудный запас продовольствия на одну неделю в обмен на мою расписку. Эта расписка была позднее опубликована Пири и представлена как доказательство того, что будто бы украденное было возвращено мне.

В Эта годом раньше капитан Бернье — командир северной экспедиции, организованной канадским правительством, — оставил под присмотром Уитни большой склад. Там были продовольствие, новое снаряжение, товары для торговли и новая одежда, которую миссис Кук отправила мне с канадской экспедицией. С этим запасом необходимого я завершил свои приготовления для возвращения в лоно цивилизации.

К счастью, эти запасы были оставлены на попечение мистера Уитни. В последующие месяцы Морфи несколько раз угрожал забрать их, однако чувство справедливости, присущее Уитни, воспрепятствовало дальнейшему разгулу стяжательства.

Недружелюбное поведение Пири по отношению к Свердрупу и другим исследователям в данном случае было скопировано его представителем. Капитан Бернье направлялся на американское побережье Арктики, чтобы исследовать его и закрепить за Канадой земли, лежащие к западу.[176] Ему были нужны помощники из числа местного населения. В Эта проживали потомки эскимосских эмигрантов из той самой земли, которую Бернье намеревался исследовать. Эти люди очень хотели вернуться в страну своих отцов и могли бы послужить Бернье великолепными проводниками. Морфи вызвался заручиться согласием эскимосов. Он отправился на берег якобы для поиска проводников, однако на самом деле ни единому эскимосу даже не сообщил о предложении Бернье. Вернувшись, он сказал Бернье, что никто не пойдет с ним. Позднее он похвалялся Уитни и Причарду, как ловко он обманул капитана Бернье. Случилось ли это по указанию Пири?

Чтобы быстрее попасть домой, я решил, что лучше сначала добраться до датских поселений в Гренландии, в 700 милях южнее, а оттуда возвращаться в Америку первым попавшимся пароходом. Из Упернавика почта доставляется на эскимосских лодках в Уманак, который напрямую связан с Европой правительственными пароходами. Совершив путешествие до Уманака, а затем пересев на быстроходный лайнер, идущий в Америку, я рассчитывал достичь Нью-Йорка в первых числах июля.

Мистер Уитни ожидал прибытия своего судна «Эрика», чтобы уехать из Гренландии в августе. Добравшись до Гудзонова залива, он рассчитывал попасть в Нью-Йорк в октябре. Хотя это был бы самый легкий и безопасный путь, тем не менее другим маршрутом я надеялся добраться до Нью-Йорка на четыре месяца раньше «Эрики».

Путешествие из Эта в Упернавик — это 700 миль, путь такой же долгий и трудный, как и путешествие к Северному полюсу. Я знал, что этот путь обязательно будет связан с риском. Меня ожидали восхождения на горные вершины и ледники, переправы через полыньи. В конце сезона, когда лед становится подвижным, когда выпадает снег, а иногда и дождь и начинается слякоть, приходится волочить нарты.

Мистер Уитни, понимая, что мне предстоит трудный путь, предложил позаботиться о моих инструментах, записных книжках и флаге и забрать их с собой на юг на своем судне. Я знал, что если во время путешествия я потеряю продовольствие, оно может быть восполнено охотой. Инструменты, потерянные на леднике или упавшие в открытое море, уже нельзя ничем заменить. Более того, мои инструменты уже сделали свое дело. Таблицы поправок, заметки и другие данные были не нужны мне: все мои обсервации были выполнены в сокращенном виде, приведены в нормальное состояние, а поправки представляли ценность только на случай возможного пересчета в будущем. Вот почему я не взял эти материалы с собой. Я всегда храню таблицы поправок вместе с инструментами.

В ящике, который я вручил Уитни, были упакованы: один французский секстан, одна буссоль (алюминиевая, со съемным азимутальным кругом), один искусственный горизонт в тонкой металлической оправе, регулируемый спиртовыми уровнями и винтами, один барометр-анероид в алюминиевом корпусе, один алюминиевый ящик с максимальным и минимальным спиртовыми термометрами, прочие термометры, а также один жидкостный компас. Все эти инструменты были со мной в путешествии.

Кроме этого Уитни были оставлены другие инструменты, которыми я пользовался на исходной базе. Там были документы и инструментальные поправки, показания приборов, сравнительные таблицы и другие заметки, небольшой дневник (в основном разрозненные листы), в котором были записаны кое-какие полевые отсчеты инструментов и метеорологические данные. Все это было упаковано в один ящик для хранения инструментов. По особой просьбе Уитни я оставил ему флаг.

В дополнение я оставил под ответственность Уитни несколько больших ящиков с одеждой и припасами, которые мне послала миссис Кук, а также этнологические коллекции, меха и образцы минералов. В одном из этих ящиков были упакованы ящики с инструментами и записи.

Позднее планы мистера Уитни изменились.[177] Его судно «Эрика» не появилось. Когда прибыл Пири, Уитни договорился с ним вернуться в лоно цивилизации на его «Рузвельте». Как я узнал позже, по прибытии «Рузвельта» мистер Уитни взял из моих упакованных ящиков инструменты и упаковал их в свой чемодан. Однако ему запретили взять мои вещи, и соответственно все они были оставлены на берегу на милость природы и эскимосов далекой Гренландии. С тех пор у меня не было возможности узнать об их судьбе, я не знаю, что произошло с ними.

Во время путешествия из Анноатока в Эта я почти не делал записей. Насколько помнится, я уехал из Анноатока на третьей неделе апреля. Прощаясь с Уитни, я обещал послать ему собак и проводников для его предполагаемой охотничьей экспедиции. Я обещал также раздобыть ему меха для пошива зимней одежды, потому что в соответствии с автократическими методами Пири Уитни был лишен привилегии торговать от своего имени и в своих интересах. Ему не разрешалось собирать охотничьи трофеи или скупать совершенно необходимые ему меха. Ему даже не позволили нанимать проводников и приобретать собак, несмотря на его страстное желание заняться большой охотой. Все это я должен был устроить для Уитни в поселениях, расположенных южнее.

Когда мы преодолели ледник Хрустальный Дворец в бухте Зонтаг, нас накрыл ужасный ураган, который буквально похоронил нас в сугробах. Спустившись к морю, мы вступили в царство полярного лета и его радостей.

Двигаясь вдоль Нуерке, мы наткнулись на большое поселение из снежных домиков. Все его жители занимались весенней охотой на моржей. Было добыто много животных, и охотники от чрезмерного насыщения пребывали в состоянии опьянения. Мы тоже насытились до предела и предались увеселениям.

Мои парни находились здесь же, и главной темой разговоров было наше путешествие на Северный полюс.

Соединившись со своим народом, Авела и Этукишук рассказывали о своем замечательном путешествии. Конечно, у них не было вполне определенного представления о том, где именно мы побывали, однако они все же рассказывали о необычном путешествии длиной в семь лун, о том, как они достигли места, где не было ни зверей, ни людей, никакой жизни вообще, о том, как они тащились по далеким морям, там, где солнце не опускается ночью за горизонт, об охоте без ловушек, силков, пружинных капканов и стрел. Таковы были их непосредственные впечатления.

Теперь мне известно, что эскимосы рассказывали своим соплеменникам о том, как они пришли к таинственному «Большому гвоздю», который, конечно, значил для них меньше, чем все трудности пути и уникальные методы охоты.

Между собой эскимосы пользуются всевозможными интимными методами передачи информации. Этими методами, полными скрытого смысла, не может овладеть ни один чужестранец. Самое большее, что доступно для понимания белых людей, — это простейшие фразы, с помощью которых эскимосы выражают свои мысли в общем. Это частично объясняет ненадежность свидетельских показаний, которые белым удается получить от них. Необходимо также учитывать то обстоятельство, что эскимосы — эти простые, бесхитростные люди — обладают прямо-таки врожденной деликатностью. Они стараются ответить на любой вопрос собеседника так, чтобы сделать ему приятное, то есть так, как это, по их разумению, может ему понравиться. У всех индейских народов желание доставить удовольствие собеседнику развито значительно сильнее, чем чувство истины. Например, когда моих эскимосов спрашивали о моем путешествии, они отвечали, что я не уходил за пределы видимости земли. Их ответы объясняются частично тем, что я давал им такие пояснения, а частично этой подобострастностью. Беседуя между собой о достижении «Большого гвоздя», они говорили то, что позднее повторили мистеру Пири, — мол, они провели всего несколько дней вне пределов видимости земли. Это заблуждение, вызванное миражами, и я его с добрыми намерениями поддерживал в них, чтобы избежать паники. Целыми неделями нас окутывал густой туман, когда не было видно ни зги. Эскимосы повсюду расспрашивали нас об этом. Почему мистер Пири «зажал» эту важную информацию? Мы путешествовали и разбивали лагеря на льду в течение «семи лун». Почему этот факт был тоже «опущен»? Мы достигли места, где солнце висит над горизонтом круглые сутки, места, где почти не ощущалось разницы в высоте солнца днем или ночью, места, где эскимосы утратили присущее им чувство ориентации. Почему это игнорировалось тоже?

Выйдя из Нуерке, мы пересекли пролив Марчисон, следуя вдоль разводий, где в полном разгаре шла охота на моржей. Оттуда мы направились к восточной оконечности острова Нортумберленд. Наша партия стала многочисленнее. Добрая половина эскимосов захотела присоединиться к нам и посетить поселения добрых и любезных датчан в Южной Гренландии. Однако приближался зимний сезон, и мы должны были следовать форсированными маршами, а так как большой нартовый поезд всегда препятствует быстрому продвижению, я сократил количество людей в партии и менял ее состав по мере того, как более опытные люди предлагали свои услуги.

Неподалеку от Итиблю мы поднялись на синие склоны ледника и, нащупывая опасную тропу вдоль кромки отвесных утесов, взошли до самых облаков, где увязли в глубоких снежных сугробах. Там в течение суток мы сражались с глубокими снегами, и только ветер указывал нам направление движения. Спустившись вниз из этой области вечного тумана и метелей, мы оказались на берегу моря в проливе Буз. Отсюда, хорошенько отдохнув, по великолепному льду при хорошей погоде мы вошли в пролив Вольстенхольм. В Умануи была настоящая ассамблея эскимосов. Мы отдохнули там, подкормились, готовясь к длительному опасному переходу, который нам предстояло совершить.

В этой местности зимовала Датская этнографическая фольклорная экспедиция под руководством ныне покойного Мюлиуса Эриксена. Их форсированный переход на север оказался настолько стремительным, что они не сумели взять с собой много самого необходимого. Однако эскимосы с присущей им щедростью снабдили датчан мясом и жиром, которые помогли им продержаться зиму.

В благодарность за эту бескорыстную помощь датчане позднее послали специальное судно с подарками, которые предназначались для распределения среди этих добродушных эскимосов, помогавших Эриксену. Когда датчане ушли, появился Пири. Он отобрал из подарков все, что ему понравилось, лишив, таким образом, эскимосов заслуженного вознаграждения. Какое право имел мистер Пири забирать подарки? Датчане, которые с тех пор учредили там миссию, проводя в жизнь политику охраны и заботы об эскимосах,[178] до сего дня дожидаются ответа на этот вопрос.

Отсюда мы направились к мысу Йорк. Миа, Ангадлу и Иокоти я принял в постоянный состав нашей партии, все члены которой, что меня изумило, были довольно враждебно настроены к мистеру Пири. Все их разговоры были пронизаны горьким критицизмом по поводу того, как людей лишили мехов и кости, как целую партию людей оставили умирать от холода и голода в Форте-Конгер;[179] как у мыса Сэбин многие умерли от болезни, которую занесли к ним, как мистеру Дедрику не разрешили спасти их; как многие были оторваны от дома и отправлены в Нью-Йорк, где умерли от варварского обращения; как «Железный камень» — их единственный источник железа, драгоценное наследие всего народа — был украден в той местности, к которой мы сейчас приближались, и так далее — длинная цепь упреков и обвинений. Однако в то время вся эта горечь, излитая эскимосами, казалось, смягчала мое собственное возмущение, и во мне зародилось чувство всепрощения к Пири. В конце концов, думалось мне, я добился успеха, не пора ли положить конец разногласиям и постараться представить жизнь в лучшем свете?

Я впервые задумался о своем возвращении домой. До сих пор все мои помыслы были заняты предвкушением встречи с семьей, однако теперь меня заинтересовало, как отнесутся ко мне люди. В самых необузданных взлетах своей фантазии я никогда не мечтал пробудить у мировой общественности интерес к полюсу. Я снова хочу подчеркнуть, что любые предпринятые мной действия доказывают несостоятельность обвинений в том, что я заранее планировал обмануть весь мир. Люди стремились к Северному полюсу годами, но ни одна экспедиция не вызывала всеобщего интереса.

Миллионы долларов, сотни человеческих жизней были принесены в жертву. Ради достижения этой цели противоборствовали многие великие нации. Я верил, что цель может быть достигнута более простыми средствами, без человеческих жертв, без финансовой помощи сильных мира сего, и с этой убежденностью отправился на Север; Теперь я возвращался домой, не ожидая никакой награды, за исключением той, которая полагается за успех частного предприятия.

Я хотел бы подчеркнуть, что всегда смотрел на свое предприятие, как на дело сугубо личное. Я предполагал, что в газетах появятся сообщения о моем возвращении, что в течение нескольких дней со страниц газет будет веять чем-то вроде внимания, и на этом все кончится. Поскольку все это касалось только меня лично, я думал о том, что наконец удовлетворил свое честолюбие, и испытывал невероятную тягу к дому.

Мы разбили лагерь на мысе Йорк. Перед нами лежали белые просторы залива Мелвилл, который простирался до побережья, населенного датчанами. Немногие отваживались пересечь эти просторы. Что готовила нам судьба — об этом можно было только гадать, однако мы приготовились к любым неожиданностям. Мы двигались на восток, направляясь к острову, где местные жители нас радостно приветствовали, затем повернули на юг. Снег был неглубоким, а лед довольно гладким. Тюлени, которые грелись под лучами солнца, пополнили наши запасы продовольствия, а часто встречающиеся медвежьи следы придали нашему путешествию дух погони, что удвоило нашу скорость. Через двое суток «Чертов палец» был уже слева от нас, а через трое с половиной суток наш взор ласкало радостное зрелище утесов датского побережья.

Путь от Анноатока до этих мест с учетом всех отклонений как в море, так и на суше оказался равным расстоянию из Анноатока до полюса, однако проделали мы его менее чем за месяц. Совершив рекордный переход через залив Мелвилл, мы избежали целого ряда неприятностей, которые после нескольких недель пыток морозами едва не погубили Мюлиуса Эриксена и его спутников. Мы проделали весь путь всего за несколько дней, роскошно питаясь обильной добычей.

За датским архипелагом наше движение стало быстрым и безопасным. По мере того как мы приближались к Упернавику, эскимосы от поселения к поселению, из уст в уста передавали историю покорения полюса. Мы быстро, уже к середине мая, пробились в Тассуасак. Это одна из небольших торговых факторий, относящихся к административному району Упернавика.

В Тассуасаке я познакомился с Чарльзом Далем, датским чиновником, у которого я остановился на неделю. Он говорил только по-датски. Несмотря на то что мы изъяснялись на невообразимом языке, мы проболтали до двух или трех часов утра, умудряясь обмениваться мыслями, и когда он понял все то, что я хотел рассказать ему, то пожал мне руку, выразив по-скандинавски свое уважение ко мне.

Здесь я разжился табаком и прочим необходимым снаряжением для мистера Уитни и приобрел для эскимосов всевозможные подарки, которые все до единого были погружены на возвращающиеся нарты. Затем подошло время сказать последнее «прощай» моим преданным эскимосам с Дальнего Севера. Слезы, навернувшиеся на глаза, заменили нам слова прощания.

Я продолжил свой путь до Упернавика на нартах и на каяке.

Упернавик — одно из самых крупных датских поселений в Гренландии, одна из важнейших факторий. Это небольшой городок, населенный примерно тремя сотнями эскимосов, которые живут в домишках из торфа, похожих на ящики. В городе проживают также шесть датских чиновников со своими семьями, которые занимают комфортабельные дома.

Я добрался туда рано утром 20 мая 1909 г. и немедленно направился к дому губернатора Кроля. Губернатор — высокий, лысый, полный достоинства 50-летний мужчина с мягкими манерами, обладающий значительными познаниями в литературе и науке, — сам открыл мне дверь. Он радушно пригласил меня войти, а затем осмотрел с головы до ног.

Я выглядел ужасно. На мне была потрепанная куртка из тюленьей кожи, потертые штаны из медвежьей шкуры, заячьи чулки и рваные ботинки из тюленьей кожи. Само собой разумеется, я был очень грязен. Мое загорелое, бронзовое лицо осунулось, а спутанные волосы были не подстрижены. Однако я несколько пришел в себя после ванны и смены белья за неделю до этого в Тассуасаке. Позднее мое одеяние было заменено: новой одеждой меня снабдил губернатор Кроль, в ней я и прибыл в Копенгаген. Я выглядел так, что не очень удивился, когда губернатор неожиданно спросил меня: «У вас есть вши?»

Несколько лет назад ему довелось принимать в своем доме подобных мне арктических пилигримов, после чего вши — эти паразиты — еще долгое время терроризировали все поселение. Я заверил его, что, несмотря на мою непрезентабельную внешность, в этом отношении он находится в полной безопасности.

В комфортабельном доме губернатора я воспользовался его большой библиотекой. У меня была огромная удобная постель с пуховыми матрацами и чистыми простынями. Я спал почти беспробудно, посвящая примерно четыре-пять часов в день работе над своими записями.

За завтраком я коротко рассказал губернатору Кролю о своем путешествии, и хотя тот держался корректно и был приятен в обхождении, я заметил, что он отнесся скептически к моему сообщению о том, что я достиг полюса. Я прожил у него с месяц, пользуясь его канцелярскими принадлежностями, когда дорабатывал свое повествование, над которым основательно потрудился еще на мысе Спарбо. Мои записи и бумаги были разбросаны по всей комнате, и губернатор Кроль прочитывал их. По мере того как он знакомился с написанным, его недоверие ко мне постепенно таяло, и в конце концов он стал относиться ко всему прочитанному с энтузиазмом.

Вот уже год, как губернатор Кроль не располагал сведениями о событиях в мире. Он, так же как и я, с волнением дожидался почты. Я с большим интересом ознакомился с новостями в газетах за предыдущий год. Мы проводили досуг как могли, когда однажды ранним туманным утром в гавань вошел большой пароход. Это было паровое китобойное судно «Монинг» из Дании. Капитан Адаме сошел на берег с письмами и новостями. Он сообщил о замечательном путешествии Шеклтона к Южному полюсу. Это было первое, о чем он рассказал, перечисляя события истекшего года. Затем он высказал мнение, что Англия, так сказать, американизиро-валась в вопросах политики, и после перечисления всевозможных новостей из области китобойного промысла и рыболовства сообщил, что самой значительной новостью из Америки был успех оперетт «Веселая вдова» и «Принцесса доллара». Я был приглашен на борт, где впервые за истекшие два года отведал настоящий бифштекс. Затем я рассказал капитану о том, что покорил полюс. Он очень заинтересовался моим рассказом — все подробности, казалось, подтверждали его собственные предположения относительно ледовой обстановки в районе полюса. Я сошел на берег, унося с собой его подарок — мешок картофеля. Для губернатора Кроля и меня самого этот картофель был самым тонким деликатесом. Подобно десерту, вкус свежего, мучнистого картофеля придавал нашим блюдам законченность.

Я сообщил капитану Адамсу кое-какие сведения о новых районах промысла и охоты, и он сказал на прощание, что обязательно исследует их.

[180]

Жизнь в Упернавике была довольно интересной. 17 июня мы наблюдали полное затмение солнца. Оно началось вечером в 7 часов 18 минут по местному времени и закончилось в 9 часов 10 минут. В течение нескольких дней эскимосы с тоской посматривали на небо, встречая наступление таинственной темноты, сопровождавшей затмение. Все были взволнованны и находились в состоянии некоторого беспокойства. Набожные люди поговаривали, что вскоре один за другим последуют штормы, как проявление небесного гнева, что исчезнут все до одного тюлени и что все добрые люди должны молиться. Хотя вскоре действительно разразился сильный юго-западный шторм, дни накануне затмения были ясными и теплыми.

Губернатор Кроль предложил устроить нечто вроде обсерватории на высоких скалах восточнее городка. Мистер Андерсон, помощник губернатора, и я присоединились к этой «экспедиции». Мы взяли закопченные и «янтарные» стекла, карандаши и бумагу, фотокамеру и полевой бинокль. Прежде чем мы успели приступить к наблюдениям, северный краешек солнца оказался словно обломанным. Ветра не было, в небе — ни облачка. Лучших условий для наблюдений быть не могло. Щебетание снежной овсянки и жужжание пчел наполняли радостными звуками арктическое лето. Крошечные песчаные мухи носились, подобно облачкам, и воды сверкали накалом середины лета. Эскимосы в ярких одеждах собрались небольшими группами в разных местах и время от времени бросали прямо-таки застенчивые взгляды на солнце, будто ожидая чего-то страшного. Они разговаривали приглушенными голосами.

Когда треть солнечного диска закрылась, заметно потемнело. Разглядеть что-либо невооруженным глазом было невозможно. Эскимосы притихли и направились к церкви. Птицы перестали петь, мухи опустились на землю. Быстро похолодало, предметы утратили четкие очертания, глубокая синева моря словно увяла, его поверхность потускнела и стала грязного пурпурно-голубого цвета. Великолепие полуденных четких теней и яркого света было утрачено. Ослепительно жгучее сияние вод, раскинувшихся под солнцем, быстро сменилось переливами серебра. Алебастровые и ультрамариновые айсберги словно скрылись за серой вуалью.

Как только наступило самое темное время, эскимосы кинулись в открытые двери церкви. Ощущение неотвратимой опасности уступило место настоящей панике. Примерно в течение минуты до полного затмения в небе была видна лишь одна звезда. Легкий светло-розовый мазок все еще держался у самого горизонта на западе, а весь остальной купол окрасился во всевозможные пурпурно-голубые тона. Но вдруг нить света прорезала темноту, и мы поняли, что полное затмение закончилось. Примерно через несколько секунд мрак ночи сменился сиянием полдня.

Когда море снова засверкало своим обычным глянцем, губернатор Кроль устроил для всех эскимосов празднество — угостил всех финиками.

Примерно 20 июня датское снабженческое судно «Годхааб» под командованием капитана Хенинга Шуби прибыло из Южной Гренландии. На борту находились инспекторы Догаард Йенсен и Хандельшеф Веке, совершавшие инспекторскую поездку по датским поселениям, а также группа ученых-наблюдателей, в их числе профессора Томпсен и Стинбси и доктор Крабб. Губернатор Кроль пригласил меня на борт «Годхааба». Там я познакомился с людьми, которые впоследствии сделали многое для того, чтобы мое путешествие в Копенгаген было приятным. Губернатор рассказал им о покорении Северного полюса. Поначалу никто не проявил особого интереса к этому известию, однако позднее мы подробно обсудили каждую фазу моего путешествия.

Через несколько дней «Годхааб» отплыл из Упернавика в Ума-нак, я тоже оказался на борту судна. Капитан Шуби настойчиво расспрашивал меня о подробностях моего путешествия. Очевидно, он пришел к убеждению, что я «говорю дело». Когда мы прибыли в Уманак, население с энтузиазмом встретило меня, потому что капитан информировал всех о моем подвиге. После бункеровки углем в местечке неподалеку от Уманака мы пошли на юг.

В «Королевском гостевом доме» — единственном отеле в Гренландии, в Эггедесминде, я познакомился с датским ученым — доктором Норманом Хансеном. Он подробно расспрашивал меня обо всем, и вскоре между нами установились дружеские отношения. Позднее «Годхааб» доставил миссионерскую экспедицию в самые северные поселения эскимосов в бухте Норт-Стар, а затем вернулся в Эггедесминде, зайдя на мыс Йорк за Кнудом Расмуссеном и другими датчанами. Они уже слышали рассказ двух моих эскимосов о том, как я водил их к «Большому гвоздю».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.