23

23

Для того, кто родился в горах,

вся жизнь – высоко в горах.

Стоит судьбе забросить его на равнину,

и он от тоски зачахнет.

Из польской народной песни «Красный пояс»

Я переночевал в доме мэра города Мегри. Было жарко, много жарче, чем когда-либо за последние месяцы. Я спал на балконе, светила яркая луна, и ущелье было залито ее серебристым сиянием. Утром я готовился к возвращению в Ереван. До Капана через горы ходил автобус. Но дорога в Горис была блокирована. Там снова была засада, и снова пассажиры стояли на дороге в напряженном ожидании, глядя на меня с подозрением. Я укрылся в чайной. Там я встретил человека по имени Ашот, который тоже ждал, пока дорога откроется. Он сидел один, перед ним стоял стакан водки. Его лицо было ненормально красным.

Он пригласил меня за свой столик, и я заказал сыр, лаваш и еще водки. Я предложил тост за мир, и мы выпили за мир, затем Ашот предложил выпить за победу. Выпив за победу, я поднял тост за всех армян, которые помогали мне на моем пути. А когда мы выпили и за них, Ашот поставил свой стакан и неожиданно расчувствовался.

Когда-то давно, объяснил он мне, он жил в деревне, похожей на здешние. Потом он уехал в Ереван, и некоторое время все шло хорошо.

– Я учился в институте и был лучшим в своей группе по английскому. Но потом партия не дала мне устроиться на работу. Партийные не любили меня. Я мог бы стать хорошим переводчиком или учителем. Но я не стал никем.

– Но партии больше нет, – сказал я.

– Теперь моей родине нужно, чтобы я воевал, а не учил. Я хотел бы быть фидаином, но…

– Но что?

Он посмотрел куда-то поверх моей головы.

– Это трудно объяснить. Если бы у меня была возможность сражаться, я бы…

Как раз в этот момент в чайную ввалился фидаин. Закинув автомат за спину, он оглядел комнату. Заметив меня, он прошел прямо ко мне и рявкнул по-русски:

– Выходи!

– Я не русский, – сказал я.

– Выходи, – стоял он на своем.

Ашот пустился в пространные объяснения – сказал, что я встречался с армянами в Бейруте и во многих дальних местах, что я приехал издалека и что я хороший друг… Фидаин вновь посмотрел на меня, и я сказал, что это так.

Он потянул себя за ус и вышел. Вскоре он вернулся и сказал:

– Послушайте, дорогу сегодня не откроют. Вам придется вернуться в Капан.

Я спросил, можно ли ждать машину здесь. Фидаин снова ущипнул себя за ус.

– А почему бы вам обоим не остаться в нашей деревне?

Я посмотрел на Ашота. Его лицо покраснело сильнее.

– Нет-нет. Для меня это проблема…

Пока я забирался в потрепанный джип фидаина, Ашот обеими руками сжал мою руку. Он выглядел чрезвычайно смущенным и только что не плакал:

– Не бойтесь. Идите. Я не могу. Я боюсь. Мне очень жаль. Нет, для меня это невозможно.

Деревня фидаина раскинулась на холме над широкой долиной Аракса. Над равниной небо выглядело бледнее. Мы проехали через крайние дворы деревни, и теплый ветер свободно проникал в джип. Фидаина звали Гамлет, а деревня, состоявшая, как и большинство виденных мною, из пыльных дорожек и зеленых садов, носила имя другого отважного князя – Давида Бека. В начале восемнадцатого века Давиду Беку удалось объединить усилия армянских горных вождей в борьбе против персов. Но так же, как в случае с Овсепом Эмином и многими другими, его попытки создать независимую Армению были неудачными.

Дня два я гостил у фидаина в селении Давид-Бек. Армяне, которых я встречал здесь, были совершенно непохожи на тех, кого я встречал в Иерусалиме, в помещениях с зарешеченными окнами. Мужчины широко улыбались и выглядели старше своих лет. У женщин было гордое и отрешенное выражение лиц и непокорные завитки волос цвета воронова крыла. Именно женщины здесь правили деревней. За их передники цеплялись дети, они ухаживали за домом, подметали двор, кормили животных и проводили большую часть времени в лесу, обрабатывая полоски земли, расчищенные под поля. Мужчины ночью бодрствовали, охраняли деревню, а днем дремали где-нибудь возле полей. Они вернулись к своей традиционной роли горного воина и защитника, бдительно охраняющего свой очаг.

На следующий день около полудня мы с Гамлетом, захватив трех цыплят, отправились через лес в поле. Мы сделали стойки из ореховых кольев и зажарили цыплят, а потом вместе с десятком деревенских жителей провели томительно ленивые полуденные часы в беседе, сидя в тени и слушая, как бежит вода по канавкам, орошая поля. Позже, вместе с несколькими фидаинами отводя лошадей в деревню, мы набрели в лесу на заброшенную часовню. Хачкар опирался на ее увитые плющом стены. Капли воска застыли на его передней части. Один из фидаинов достал из кармана огарок свечи, разжег ее и поставил на верх хачкара. Гамлет преломил хлеб, а кто-то вытащил из седельного мешка бутылку с водкой, которую пустили по кругу. Все фидаины носили нательные кресты и татуировку в форме креста на предплечье. Они часто говорили мне: «Мы христиане, они – мусульмане». Но в случайно возникшей литургии присутствовал элемент неуклюжей бравады. В этих воюющих деревнях религия стала скорее политическим знаменем, чем исповеданием веры.

Фидаины на отдыхе. Зангезур.

Начинался вечер, когда мы вернулись в деревню. Мы привязали лошадей и зашли к двоюродному брату Гамлета. Он стоял в тени каштана и засаливал медвежью шкуру. Смерть медведя не раз обсуждалась и даже изображалась в лицах. Сначала, когда медведь продирался через деревья, он решил, что это азербайджанец. Потом медведь вышел на поляну прямо перед его постом. Когда он увидел, что это всего лишь медведь, он улыбнулся и снял палец с курка. Но потом передумал и все-таки выстрелил.

Он насмешливо улыбнулся мне.

– Как вы думаете, англичанам понравился бы медведь?

– Сохраните медведя, – сказал я.

– Возможно, наши ночи слишком холодны для медведей.

– Ночи в Армении прекрасные.

Он хмыкнул и вытер руки, и все мы вошли в дом и уселись в его гостиной. Несколько автоматов стояли рядом с пианино в одном углу, и двое детей ползали по полу на расстеленном шерстяном одеяле. Третий сосал грудь женщины, которой на вид нельзя было дать больше семнадцати лет. Разговор был простым и приятным. Я прислушивался к жестким согласным и гортанному смеху. Я отмечал их жесты, сочные и выразительные, и чувствовал, что именно здесь, где угроза была особенно велика, армянский дух проявлялся с особой силой. Тот же самый дух вел армян по необозримым просторам невероятной истории, именно он в странно измененной форме обусловил их выживание на чужбине. Здесь армянский дух проявлялся в изначальном и чистом виде. Это подтвердило мое давнее предположение: именно деревня с ее вечным круговоротом плодородия и борьбы была средоточием духа нации, бьющего, подобно роднику, с высоких Кавказских гор.

Женщина внесла поднос с водкой, и Гамлет сел за пианино. Один из фидаинов облокотился на крышку и, подняв подбородок, затянул песню «Армянская девушка»:

– Hay aghjik. – Он крепко сжал крышку пианино. – Siroon aghjik, chega kes bes sirounik, Hayastani siroun aghjik.

Фидаин пел, прижимая ко лбу сжатый кулак, и, когда он поднял глаза, оказалось, что они полны слез.

– Hay aghjik… Hay aghjik…

Позже я пошел вместе с Гамлетом в деревенский клуб. В одном углу группы мальчиков играли в настольный теннис и карамболь. На облупленных стенах висели портреты авторитетов былых времен в строгих костюмах и галстуках. За этим залом располагался небольшой кинотеатр, где человек тридцать-сорок смотрели какой-то футуристический мультфильм, мелькавший на самодельном экране. Гамлет провел меня в боковую комнату, отделанную заметно богаче. Обитые красным бархатом банкетки стояли вдоль стены, а позади бара находился блок электронного оборудования. Гамлет поставил кассету с синтетическим советским роком. Это была комната партийного руководства. Сейчас она находилась в запустении.

На мгновение фидаин испытал чувство собственного могущества. Гамлет раскинул руки и усмехнулся:

– Здесь хорошо, да?

Вошли два фидаина и опустились на банкетки. Гамлет спросил меня:

– Хочешь посмотреть видеофильм?

– Какие видеофильмы у вас есть?

– Есть с женщинами, есть с борьбой.

– На ваш вкус, – сказал я.

– Хорошо. Возьмем про борьбу. – Он засмеялся, но не вкладывая в это никакой иронии, скорее просто от хорошего настроения.

Это был отвратительно тягучий американский фильм, продублированный на русский язык. Дубляж был не синхронный, а ленту крутили так часто, что все цвета пожелтели. История сама по себе была о тренировках чрезвычайно крутого десантно-диверсионного отряда. Их, безоружных, оставили на холме, и отряды бойцов из разных стран и эпох поочередно атаковали их холм, чтобы взять его штурмом. Здесь был представлен первобытный человек с луком и стрелами, римские легионеры, вооруженные копьями, и даже рыцари с мечами. С одной стороны группа монголоидов – мастеров карате с воинственными криками карабкалась вверх по склону. Некоторые новички оказались не на высоте и вскоре лежали на земле, стонущие или мертвые, но самые крутые из защитников выжили. Им пришлось оставить холм и бежать, обливаясь потом, через какую-то выжженную солнцем полупустыню. Я как раз думал о том, что этот фильм – неплохая пародия на армянскую историю, когда мальчик отодвинул черный бархатный занавес, висевший перед входом, и что-то крикнул.

Фидаины вскочили и схватили оружие. Я выбежал в зал. Вместе с ними люди покидали свои места, а мальчики бросили игру: мячик для пинг-понга подпрыгивал на полу.

Снаружи на террасе было темно. В воздухе зависло напряженное ожидание. Затем в лесу, расположенном ниже деревни, раздалась автоматная очередь. После нескольких секунд тишины над нами вспыхнул красный след трассирующего снаряда. Крики ярости донеслись из небольшой толпы.

Гамлет вскинул руку к небу:

– Смотрите! Видите, что делают эти турки?

Я кивнул, хотя, строго говоря, трассирующий снаряд был выпущен сзади, с армянской стороны.

Мы уехали из клуба в джипе Гамлета. В темноте до меня доносились звуки автоматных очередей, а потом один или два взрыва снарядов. Мы поехали к дому Гамлета. Его жена уже стояла в дверях, и слабый свет, падавший из комнаты, озарял ее фигуру. Она протянула ему автомат Калашникова и пластиковый пакет с запасными патронами: его дочь сделала шаг вперед и застенчиво подала ему ремень, который он пристегнул к ложу и стволу. Он нагнулся и погладил девочку по голове. Никто не произнес ни единого слова. Мы поехали за остальными. В каждом доме на пороге стояла женщина, держа наготове оружие и пакет с боеприпасами. Затем мы снова погрузились в темноту улиц, не слишком хорошо понимая, что происходит.

Я повернулся к Гамлету и спросил:

– Что происходит?

Он пожал плечами и покачал головой.

Мы заняли позицию на нижнем конце деревни, усевшись в линию спиной к складу бывшего молочного кооператива. Ночь была ясная и прохладная, и яркие звезды рассыпаны по небу. Внизу, в долине, я различал огоньки нескольких азербайджанских деревень. Где-то выше нас лаяла собака, но стрельба прекратилась.

Гамлет прополз несколько ярдов вокруг здания до того места, где оно фасадом было обращено к долине. Он говорил по двухканальному радио. Я слышал, как он спросил, что происходит. «Чэгитэм», – протрещало в ответ – «я не знаю».

Затем снизу снова раздалась автоматная очередь. Гамлет выстрелил наугад в сторону деревьев и ждал. На стрельбу ответили, и я слышал, как две или три очереди, не причинив никому вреда, просвистели сквозь листья березы у сарая. Над нами вспыхнула целая линия трассирующих снарядов, и снова раздались взрывы, затем откуда-то из верхней части долины донеслись крики и снова стрельба. Радио Гамлета зашипело, и кто-то спросил его, что происходит. Он ответил, что не знает.

Снова тишина. Залаяла собака. Гамлет вновь занялся своим радио, но оно теперь не действовало. Он вновь отполз к нам и, покачав головой, закурил.

Мы просидели там четыре или пять часов. По временам доносился грохот стрельбы, но уже издалека. Незадолго до полуночи из-за деревьев появился отряд в полдюжины человек. Гамлет приготовился стрелять, но оказалось, что это армяне. Ненадолго к нам присоединился посыльный одной из двух групп. Он пытался выяснить, что происходит. Он уселся спиной к стене домика и закурил сигарету. Спичка на мгновение осветила его лицо, прежде чем он потушил ее. Гамлет передал ему бутылку, и он рассказал какой-то анекдот об азербайджанцах, которого я не понял. Затем он исчез в ночи.

Все это время штормовой фонарь, раскачиваясь взад-вперед, посылал свой молочный свет через двор к двери амбара. И, глядя на медленное, призрачное мерцание, оставляемое им на ветру, я думал о том, как много вмещает в себя каждый армянский вечер: этих людей, эту деревню и этот унаследованный от предков страх потерять свою землю.