1. Закавказский узел

1. Закавказский узел

Кемалистская Турция, которой не доверял, столь опасался Сталин, только что появилась. Возникла на руинах Оттоманской Империи как неожиданный результат Мудросского перемирия, подписанного султанским правительством 30 октября 1918 года с представителями Антанты на борту британского крейсера «Агамемнон» у берега острова Лемнос.

Некогда огромная и сильная, державшая когда-то в страхе Европу страна потеряла большую часть своей территории. В соответствии с соглашением 1916 года Сайкса-Пико, Великобритания после победы должна была установить контроль над Аравийским полуостровом, Палестиной, Месопотамией и Курдистаном. Франция – над Ливаном, Сирией и Киликией. Италия также пожелала расширить собственную зону присутствия в регионе и вознамерилась занять прилегавшие к захваченным в 1912 году Додеканезским островам юго-западное побережье Анатолии. К трём державам после победы присоединилась и Греция. Захватила крупный порт Смирну (Измир) с прилегающим значительным районом. Кроме того, в соответствии с условиями перемирия, турецкая армия должна была покинуть пределы Закавказья и согласиться на оккупацию союзниками шести вилайетов, населённых армянами – в случае возникновения каких-либо беспорядков хотя бы в одном из них.

Униженное, раздавленное невиданными в своей истории территориальными уступками, вернее – разделом, султанское правительство, да и то лишь благодаря присутствию в Мраморном море британско-французско-итальянской эскадры, сумело продержаться у власти менее двух лет.

Собравшийся в Стамбуле 12 января 1920 года парламент принял декларацию («национальный обет»), потребовавшую возвращения утраченных территорий и полного невмешательства во внутренние дела страны. В ответ 16 марта войска Антанты вошли в столицу доживавшей последние месяцы империи и разогнали парламент. Тогда новый уже по составу парламент назвавший себя Великим Национальным Собранием, перебрался в Ангору (Анкару), избрал своим председателем руководителя начавшегося освободительного движения генерала Мустафу Кемаль-пашу и передал под его верховное командование все войска в Анатолии. Кемаль, принуждённый искать помощь, 26 апреля обратился к Москве с предложением установить дипломатические отношения и с просьбой оказать посильную военную помощь.

Рекомендуя Совнаркому удовлетворить просьбу Ангоры, Чичерин в письме Ленину 16 мая так объяснил позицию, которую следует занять Москве. «Мы не должны, – писал он, – увлечься слишком широкими перспективами и начать авантюры, превышая свои силы, но с этой оговоркой я всё же должен сказать, что сближение о Турецким Национальным Центром может привести к громадному усилению нашей политики на Востоке…

Они вполне признают самоопределение всех национальностей и готовы на отделения и автономии. Программа Халила /посланец Национального Собрания, прибывший в Москву для переговоров – Ю.Ж./ – доктрина Монро для Азии, борьба всех азиатских народов против европейского империализма. Он признаёт Советскую Россию единственным другом азиатских народов и понимает, что без нас они погибнут… Его агенты будут поддерживать нашу политику и в Афганистане, и в Индии. Таким образом, центр нашей ближневосточной политики перенесётся в Турцию».²

Советское руководство, оценив кемалистское движение как исключительно антиимпериалистическое, способное «пробудить Восток», согласилось с доводами Чичерина. 3 июня заявило о готовности предоставить Ангоре оружие и боеприпасы, а также 10 миллионов рублей золотом. Сообщая о том Кемаль-паше, Чичерин так изложил своё видение политики потенциального союзника: независимость Турции, включение в её состав бесспорно турецких территорий; предоставление Турецкой Армении, Курдистану, Лузистану, Батумской области, Восточной Фракии и районам со смешанным турецко-арабским населением права высказаться самим о своей собственной судьбе; признание прав национальных меньшинств; передача вопроса о проливах конференции причерноморских стран.³

Тем временем, Греция – извечный объект турецкой агрессии – исходя из бесспорной слабости султанского правительства и совершенно не учитывая силы кемалистов, решила воспользоваться благоприятной, как ей казалось, ситуацией. 22 июня её дивизии, расквартированные в Македонии, заняли Восточную Фракию, а находившиеся в Смирне перешли в широкомасштабное наступление, направляясь на восток, в сторону Ангоры.

В те же дни Москва продолжила попытки обеспечить безопасность Армении, хотя там всё ещё находились у власти отнюдь не дружественные ей дашнаки. Нотой от 2 июня Наркоминдел уведомил Кемаль-пашу о желательности посредничества Советской России для установления справедливой границы между третий год конфликтующими странами. При этом Чичерин настаивал на использовании чисто этнографических принципов и только как исключение – возможных при необходимости переселениях.⁴

4 июля Ангора приняла предложение РСФСР, и вскоре в Москве начались запланированные переговоры. Однако из-за неожиданно непримиримой позиции главы турецкой делегации, министра иностранных дел Бекир Сами-бея добиться хоть какого-нибудь сближения позиций Ангоры и Эривани так и не удалось. Правда, Кемаль-паша, вынужденный направить на греческий фронт максимальное количество имевшихся у него дивизий, всё же отдал приказ очистить ту часть Карсской области, которую незадолго перед тем заняли турки, но взамен – сохранить контроль над большей частью Нахичеванского уезда.

Переговоры в Москве, несмотря на их очевидный провал, насторожили Баку и даже привели к определённым трениям между РСФСР и Советским Азербайджаном. Главу Азревкома Н. Нариманова серьёзно обеспокоила возможность юридического закрепления за Арменией тех спорных территорий, на которые дашнаки претендовали с апреля 1919 года, за которые боролись – на Зангезур, Карабах, Нахичевань.

Журналист по призванию, врач по профессии, Нариманов всегда был далёк от большой политики, не знал и не понимал её. Более двадцати лет вращаясь в кругу тех, кто отстаивал право азербайджанцев на свою культуру, на свой язык, он не мог не воспринять от них желания видеть свою родину не только свободной и счастливой, но и великой. Органически впитал всё то, что незаметно и слишком часто приводило к национализму. Но Нариманов был и большевиком. И потому свято верил, что Советская власть (как в Москве, так и в Баку) непременно должна сделать обе страны союзниками во всём, в том числе – и при разрешении территориальных споров. Верил и в то, что лишь рабоче-крестьянская власть в Эривани навеки устранит вечный армяно-азербайджанский антагонизм, приведёт к миру два народа. Но всё же никак не мог смириться с реально существующими обстоятельствами и пойти на вынуждаемый ими компромисс. Пусть и временный.

Явно выражая отнюдь не только своё мнение, но и остальных членов Азревкома, Нариманов направил 19 июля Чичерину весьма вызывающее (как по содержанию, так и по тону) послание.

«Несмотря на Ваши неоднократные предложения, – писал он. – послать представителя Азербайджана в Москву для установления добрососедских отношений /с Арменией – Ю.Ж./, мы намеренно молчали, воздерживались от этого, думая лишь о том, чтобы незаметно, безболезненно слиться с Советской Россией. Но Центр своей политикой оттолкнул нас от себя, и сейчас отправляется чрезвычайный уполномоченный нами в Москву для того, чтобы как можно резче подчеркнуть независимость Азербайджанской Республики до известного момента, то есть до советской Армении. Другого выхода нет, и я надеюсь, что Вы исправите ошибку Центра».⁵

В ответном письме, от 20 июля, Чичерину пришлось растолковывать Нариманову азы любой внешней политики вообще и РСФСР в частности. Объяснить причину компромисса с дашнаками. «Единственная связь с Турцией, – предельно просто излагал он позицию Москвы, – может быть только через Эривань, и поэтому нам необходимо установление договорных отношений с Арменией, не говоря уже о том, что в случае успеха Кемаля в Турции может произойти изменение ориентации, устранение демократических элементов старой бюрократией и милитаристами и возобновление попыток отхватить в пользу Турции значительную часть Кавказа…

Нам необходимо, – продолжал объяснение Чичерин, – наладить отношения и с Арменией, ибо может случиться, что если Турция повернёт против нас, Армения, даже дашнакская, будет форпостом в борьбе против наступления турок».⁶

Российскому Наркоминделу приходилось не только успокаивать Баку, но и взывать о поддержке к Эривани. Буквально на следующий день, 21 июля, обращаясь к Оганджаняну (своему армянскому коллеге), Чичерин так сформулировал принципы политики СНК на Кавказе: оказание дружественного содействия армянскому народу; для предотвращения кровопролитных конфликтов – занятие спорных территорий частями Красной Армии; использование дружественных отношений с Турцией только для того, чтобы обеспечить армянам приобретение достаточной для своего развития территории.⁷

В Эривани не поняли или не захотели понять Чичерина. Дважды армянский министр иностранных дел отклонял позицию Москвы. Мотивировал то весьма своеобразно: «Пребывание российских советских войск в спорных (в случае Зангезура бесспорных) районах Армении не столько способствует предотвращению кровавых конфликтов между Арменией и Азербайджаном, а скорее содействует их развитию.⁸

Можно лишь предположить, что такую оценку, скорее всего, породило содержание непродуманного обращения Карабахского ревкома, выпущенного в мае. Ведь в нём весьма недвусмысленно говорилось: «Сегодня независимая Азербайджанская Советская Республика, возглавляемая Коммунистической партией, приглашает вас в свои братские объятия, чтобы вместе с вами повести борьбу с общим врагом – дашнаками и Антантой».⁹

Всё же, Чичерину удалось добиться желаемого. 10 августа полпред РСФСР Б.В. Легран и представители армянского правительства А. Джамалян и А. Бабалян, подписали в Эривани временный договор. Он, прежде всего, зафиксировал признание Советской Россией независимости Армении и прекращение между ними военных действий, которыми армянская сторона назвала занятие частями XI армии Зангезура, Карабаха и Нахичевани.

Вместе с тем, договор устанавливал: «Занятие советскими войсками спорных территорий не предрешает вопроса о правах на эти территории Республики Армении или Азербайджанской Советской Социалистической Республики. Этим временным занятием РСФСР имеет в виду создать благоприятные условия для мирного разрешения территориальных споров между Арменией и Азербайджаном на тех основах, которые будут установлены мирным договором, имеющим быть заключённым между РСФСР и Республикой Армения в скорейшем будущем».¹⁰

По чистой случайности именно 10 августа (под Парижем, в Севре) султанское правительство подписало мирный договор со странами Антанты, а также и Арменией. Установивший, среди прочего, и границу между Турцией и Арменией. К последней отходили четыре из шести населённых армянами вилайетов – Трабзон, Эрзерум, Ван и Битлис. Кроме того, Севрский договор предусматривал и быстрейшее определение Арменией своей границы с Грузией.¹¹

Именно эти статьи и заставили Кемаль-пашу отказаться от прежних договорённостей, счесть крайне необходимым сохранить присутствие своих сил в северо-восточном регионе, который мог быть вскоре отторгнут. Приказал командующему Восточным фронтом генералу К. Карабекиру удержать их любой ценой.

В свою очередь, дашнакский режим решил, что наконец-то наступил долгожданный час объединения всех армянских земель в рамках национального государства. Рассчитывая на непременную, в случае нужды, поддержку Великобритании. Франции, Италии (они сохраняли своё военное присутствие неподалёку – в Северной Персии, Курдистане, Киликии), – а также и гаранта независимости Армении, президента США, армянские войска попытались сами вытеснить турок из передаваемых им Севрским договором вилайетов. Но их наступление, начатое 24 сентября, всего через четыре дня захлебнулось, а затем перешло в паническое отступление. 29 сентября они оставили Сарыкамыш, 30 сентября – Каре.

Воспользовавшись тем, Грузия поспешила нарушить старое соглашение с Арменией и занять до тех пор спорную, объявленную нейтральной, зону – Ахалкалакский и Борчалинский уезды Тифлисской губернии.

Москву совершенно не устраивал такой поворот событий. Полный разгром дашнакских сил означал не только оккупацию всей Армении кемалистами, но и выход их на границу с Азербайджаном, ещё менее года назад – естественным и надёжным союзником Турции. Потому-то уже 5 октября Чичерин настойчиво предложил ПБ «предостеречь турок против продвижения внутрь Армении». И напомнил о своей старой позиции, не претерпевшей изменений и после советизации Азербайджана. «При обсуждении армяно-азербайджанских споров я всё время указывал, что в случае поворота турецкой политики на путь завоевательных тенденций на Кавказе, Армения будет против неё барьером и будет нас защищать».¹²

Теми же соображениями Чичерин месяц спустя поделился и со Сталиным. «В наших отношениях к Армении и Грузии, – писал он 5 ноября, – не следует ни на минуту забывать, что при новом повороте колеса истории эти страны могут оказаться нужными для нас барьерами против завоевательной политики переменивших фронт турецких националистов. В нашей ставке на мусульманство приходится всё время считаться с тем, что в один прекрасный день антибольшевистская тенденция, как это уже имело место в Афганистане, может оказаться сильнее, чем антианглийская. Я всё время предостерегал и предостерегаю против односторонней ставки на одно мусульманство, представителем которого был у нас Нариманов».¹³

Но как же, каким образом добиться искомого? Поначалу Чичерин видел выход только на пути переговоров. «Возможности ограничить движение турок», – писал он Леграну 9 октября, – у Москвы «нет, и придётся дипломатничать во всех направлениях… Мы должны выступить как миротворцы для успокоения борющихся элементов и для предотвращения кризисов… вообще всё, что может служить успокоением, должно быть нами поддерживаемо». А среди таких возможных мер видел и «передачу власти коммунистам /в Армении – Ю.Ж./ без давления, ибо мы в настоящее время должны воздерживаться от всякого давления».¹⁴

Но уже месяц спустя Чичерин счёл возможным и силовой метод установления мира в регионе. «Троцкий считает, – сообщил он 7 ноября Сталину, находившемуся в Баку, – что в военном отношении мы на Кавказе усилились и он не возражает против посылки войск в Армению для советизации».¹⁵ Не очень полагаясь на телеграф, Чичерин повторил своё предложение через Леграна. «Передайте Сталину, – указывал он, – что ввиду улучшения нашего положения на других фронтах /разгром Врангеля в Крыму – Ю.Ж./, нашего усиления на Кавказе, военные больше не возражают против большей активности на Кавказе. Обращение к нам армянского правительства заставляет нас вмешаться».¹⁶

Чичерин далеко не случайно не принимал решения, дожидаясь связи со Сталиным. Ведь тот с 4 ноября находился в Баку, где проходило совещание членов Кавбюро и Политбюро ЦК Компартии Азербайджана. На нём, основываясь на предельно точной, достоверной информации о положении во всём Закавказье, предстояло дать Москве предложение о дальнейших действиях по отношению к Армении, чьи вооружённые силы были уже практически разгромлены турецкой армией, и к меньшевистской Грузии. Как выяснилось, кемалисты попытаются как бы мимоходом, в ходе боевых действий, захватить не только Эриванскую губернию с Нахичеванским уездом, но и Батумскую область, на которую давно претендовали. Но в таком случае в события непременно вмешается Великобритания, считавшая Батум слишком важным стратегическим пунктом, чтобы отдавать его врагу.

Всё это и превращало ситуацию в предельно опасную, ибо один-единственный неверный шаг мог привести Советскую Россию к войне либо с Турцией, либо с Великобританией, а в её лице – со всей Антантой. Поэтому ответ Сталина оказался тщательно взвешенным.

«Если Александрополь будет взят, – сообщил он в Москву 8 ноября, – наиболее вероятной считаю комбинацию о максимальных требованиях /к кемалистам – Ю.Ж./. Во всяком случае, придётся действовать по обстановке. Все зависит оттого, какую позицию займут турки в связи с переговорами с Антантой. Мне достоверно известно, что старый константинопольский /султанский – Ю.Ж./ кабинет Фарид-паши сменён Мушир Изет-пашой для того, чтобы облегчить переговоры с Кемалем, нежелающим иметь дело с Фарид-пашой».

Только затем и дал ответ на телеграммы Чичерина, в которых тот ссылался на мнение Троцкого. «Одно несомненно, – указывал Сталин, – нужно немедленно двинуть воинские части к границам Армении и, при необходимости, войти с ними в Эривань. Подготовительная работа в этом духе ведётся Орджоникидзе как членом Реввоенсовета /Кавказского фронта – Ю.Ж./» ¹⁷

Несмотря на столь решительную поддержку своего плана, глава российского внешнеполитического ведомства всё же попытался в последний раз использовать дипломатию. Использовал как формальный предлог отчаянный призыв дашнакского режима (после вступления 7 ноября турок в Александрополь) спасти их от полного разгрома. 11 ноября Чичерин направил Мустафе Кемалю телеграмму следующего содержания:

«Ввиду обращения армянского правительства о посредничестве Советской России между Арменией и Турцией и согласия на то представительства Турецкого национального правительства /данного ещё в июле – Ю.Ж./, Советское правительство извещает Вас, что принимает на себя посредничество и с этой целью отправляет в район военных действий своего полномочного представителя Мдивани».¹⁸

Теперь уже Ангора, упоённая победами, без каких-либо объяснений отклонила оливковую ветвь, протянутую Чичериным. Только тогда Москва для спасения Армении решилась на её советизацию. Подтолкнула к тому информация, собранная Сталиным на Кавказе и изложенная 23 ноября в телеграмме Ленину. «У армян войск не стало – писал Иосиф Виссарионович, – турки при желании могут занять всю Армению без труда… Турки уже теперь стараются завести связь с недовольными элементами Азербайджана, принимают петиции от последних и стремятся иметь общую границу с Азербайджаном, что особенно опасно теперь».¹⁹

29 ноября в Казахе, где находились части Красной Армии, был образован Ревком, возглавленный С. Касьяном, и провозгласивший образование Социалистической Советской Республики Армении.

В декларации не скрывалось, что «Красная Армия и Советская Россия получили возможность по зову восставшего народа оказать нам братскую помощь в избавлении Армении от агентов Антанты – дашнакцаканского правительства, по восстановлению живых сил страны и в закладке основ мирной трудовой жизни».

Вместе с тем, авторы декларации сочли крайне важным заявить и о более значимом в те дни: «Революционный комитет Советской Армении имеет гарантии действительного сочувствия со стороны братского Советского Азербайджана и твёрдо верит в то, что установлением в Армении Советской власти раз и навсегда устранятся спорные вопросы, стоившие так много крови рабочим и крестьянам обеих стран».²⁰

Доказательство «действительного сочувствия» не заставило себя ждать. Всего через сорок восемь часов, 2 декабря в Баку Нариманов огласил встречную декларацию. Документ, который и объяснил, что же имел в виду Сталин, говоря о ведшейся «подготовительной работе»:

«Советский Азербайджан, идя навстречу братской борьбе братского армянского трудового народа против власти дашнаков, проливающих и проливших невинную кровь наших лучших товарищей-коммунистов в пределах Армении и Зангезура, объявляет, что отныне никакие территориальные вопросы не могут стать причиной кровопускания двух вековых соседних народов – армян и мусульман.

Территории Зангезурского и Нахичеванского уездов являются нераздельной частью Советской Армении, а трудовому крестьянству Нагорного Карабаха предоставляется полное право самоопределения. Все военные действия в пределах Зангезура прекращаются, а войска Советского Азербайджана выводятся».²¹

Одновременно 2 декабря было подписано и первое соглашение РСФСР и Советской Арменией. Оно, в частности, зафиксировало «бесспорно входящими в состав Социалистической Советской Республики Армения» Эриванскую губернию – следовательно, и принадлежащий к ней Нахичеванский уезд; части Карсской области – её границы пока не определялись; часть Казахского уезда – иными словами – Зангезур, и «те части Тифлисской губернии, которые находились в обладании Арменией до 23 октября 1920 года», то есть до захвата Грузией Ахалкалакского и Борчалинского уездов, они же – «нейтральная зона Лори».²²

Судьба сыграла с дашнакским правительством очень злую шутку. В тот самый день, когда Азербайджан торжественно объявил о передаче Советской Армении всех без исключения спорных районов, оно подписало в Александрополе с представителями Турции позорный, означавший полную и безоговорочную капитуляцию, мирный договор. Из-за полного провала своей военной авантюры согласилось снять свою подпись под Севрским договором и, тем самым, официально, юридически отказалось от каких бы то ни было претензий в дальнейшем на Турецкую Армению. Более того, отдало туркам всю Карсскую область, да ещё и подтвердило проведение в Нахичеванском уезде «плебисцита», заведомым результатом которого должно было стать создание там протурецкой «особой администрации».²³

В тот день дашнаки как бы забыли, что всего четыре месяца назад, на переговорах с наркомом иностранных дел Советского Азербайджана М.Д. Гусейновым, организованных на нейтральной почве (в Тифлисе) полпредом РСФСР в Грузии С.М. Кировым, они настойчиво требовали передачи им Зангезура, Карабаха и Нахичевани.²⁴ Теперь же отказались от более чем половины территории, которую контролировали, сохранив лишь земли, прилегавшие к Эривани и озеру Севан.

Александропольский договор дискредитировал дашнаков как выразителей и защитников национальной идеи, предопределив их политический крах. Хотя их правительство и бежало из столицы в горы, на север (в Зангезур), пыталось организовать партизанскую борьбу и с Советской Арменией, и с частями Красной Армии, всё же в середине июля 1921 года они вынуждены были сложить оружие и примириться с окончательным поражением.

На том, однако, установление границ Армении не закончилось. Уже 15 декабря Ангора нотой на имя Чичерина поспешила заявить Москве о непреклонном стремлении сохранить все свои позиции, зафиксированные Александропольский договором.

«Турецко-армянский мир, – подчёркивал исполнявший обязанности министра иностранных дел кемалистского правительства А. Мухтар, – является не насильственным миром, а миром, основанном на праве народов на самоопределение, и мы можем аннексировать лишь территории с турецким населением, против которого дашнаками совершены известные Вам зверства».

«До нас доходят слухи, – продолжал Мухтар, – что вследствие перемены режима в Армении, по всей вероятности, временной /Ангора явно рассчитывала на возвращение столь ненавидимых ею, но оказавшихся столь удобными, дашнаков в Эривань – Ю.Ж./, Вы можете пересмотреть упомянутый договор и вернуть Армении территории с турецким населением, для которого это решение послужит прелюдией к истреблению в недалёком будущем».²⁵

В ответной ноте от 19 декабря Чичерин весьма деликатно, чисто дипломатически предложил иной выход из сложившегося положения. Российское правительство, писал он, «убеждено, что и турецкий народ, и турецкое правительство, чтобы засвидетельствовать свои добрые чувства ко всем советским республикам, предпримут необходимые меры, чтобы турецкая армия незамедлительно очистила Александропольский округ и все другие пункты, расположенные к северу и востоку от округа Каре, оккупация которых, по нашему мнению, не должна предрешать окончательную турецко-армянскую границу».²⁶

Ноту, аналогичную своей же, от 15 декабря, турецкий МИД направил и в Эривань. И получил ответ, датированный 8 января 1921 года, ничем не отличавшийся от российского. Нарком иностранных дел Советской Армении Бекзадян прежде всего поставил под сомнение правомочность соглашения дашнаков и кемалистов, заключённого 2 декабря.

«Правительство Великого Национального Собрания Турции, – отмечал нарком, – находит возможным исходить и базироваться на Александропольском договоре, характерном лишь для специфических условий и определённого момента, обусловленного военными успехами Турции с одной стороны, и предсмертной агонией дашнакского национализма – с другой». Категорически отклонил все якобы демократические процедуры, проведённые турками на захваченных землях: «Ссылка Вашего правительства на произведённый им ранее плебисцит в районах, оккупированных турецкими войсками, в результате чего само население последних высказалось за присоединение к Турции, мало убедительна, поскольку плебисцит этот был проведён в обстановке военной оккупации путём одностороннего акта».

Завершил же текст ноты Бекзадян точно так же, как и Чичерин: «Правительство ССР Армения не видит достаточного оправдания… в дальнейшем пребывании Ваших войск в Александропольском округе и смежных районах, в полосе этнического расселения армянского населения… Правительство ССР Армения выражает надежду, что правительство Великого Национального Собрания Турции… не замедлит отвести свои войска из Александропольского округа и смежных районов этнического расселения армянского населения».²⁷

Ангора, уповая на своё бесспорное военное превосходство в регионе и зная, что Советская Россия, не имея пока сил на новую войну, вынуждена будет смириться с её требованиями – аннексией Карсской области, не реагировала на заявления ни Москвы, ни Эривани.

…Менее драматично, хотя и столь же напряжённо, развивались события в соседней Грузии. В единственной закавказской республике, изначально сложившейся (но отнюдь не мирно, не добровольно) как многонациональная. В республике, являвшейся ключевым пунктом края – ведь и Закавказская железная дорога, и нефтепровод, бравшие начало в Баку, кончались в Батуме. Центре области, населённой, хотя и грузинами, но исповедовавшими ислам, почему и тяготевшими не к Тифлису, а к Стамбулу. В портовом городе, где за три года, прошедших после революции, власть кардинально менялась трижды. Сначала в нём хозяйничали турки, затем англичане, а с апреля 1920 года – Лига Наций, взявшая его под своё «покровительство».

Не менее сложным оставалось положение и далее к востоку по южной границе. В зоне Лори, которую в 1919 году из-за находившихся там медных рудников оккупировали британские войска, на смену которым пришли для защиты своих братьев по крови армянские, потом грузинские и, в конце концов, Красная Армия. То же можно было наблюдать и на севере, где захватническая политика Тифлиса проявилась наиболее ярко. Правительство меньшевиков силой оружия подавило стремление Абхазии к самоопределению, а затем двинуло свои полки далее – в Сочи, к Туапсе и Новороссийску, беззастенчиво считая всё Черноморское побережье «своим». Развязало потому скоротечную войну с деникинской армией и потерпело от неё сокрушительное поражение. Зато сумело захватить Южную Осетию, дважды подавляя там восстания местного населения, надеявшегося на воссоединение с Северной Осетией.

Пытались меньшевики проводить и «просто» собственную политику. Дали приют разогнанной Деникиным Кубанской Раде, членам разбешавшегося Горского правительства, позволили создать в Тифлисе «Комитет содействия горцам и терским казакам по освобождению их от большевиков». Вместе с тем, пресекали все попытки грузинских большевиков развернуть деятельность, отправляя их в тюрьмы.

Москве до поры до времени (до разгрома Врангеля, представлявшего куда большую угрозу для Северного Кавказа, да ещё в разгар войны с Польшей) приходилось мириться с меньшевистским режимом, делая, вместе с тем, всё возможное, чтобы обезопасить себя со стороны Кавказа. Только потому и пошла на заключение мирного договора с Грузией, подписанного 7 мая 1920 года заместителем наркома иностранных дел Л.М. Караханом и членом Учредительного собрания Грузии Г.И. Уратадзе. Договора, судя по его содержанию и стилистике, подготовленного лишь одной стороной, в Тифлисе, и более чем небрежно прочитанного загодя в НКИДе.

Статьёй первой РСФСР признавала «независимость и самостоятельность грузинского государства», отказывалась «добровольно от всяких суверенных прав, кои принадлежали России в отношении к грузинскому народу и земле», второй – обязывалась «отказаться от всякого вмешательства во внутренние дела Грузии». Третьей – соглашалась с описанием весьма странно пролёгшей российско-грузинской границы: «По реке Псоу до горы Аханхча, через гору Аханхча и через гору Агапет и по северной границе бывших губерний Черноморской, Кутаисской и Тифлисской до Закатальского округа и по восточной границе этого округа до границы с Арменией».²⁸

Такое описание содержало три грубейшие ошибки, непростительные для международного документа. Ошибки, которые проглядел уроженец Кавказа, как оказалось, не знающий совершенно географии Карахан. Слова «по реке Псоу» и «по северной границе» Черноморской губернии противоречили друг другу, ибо река Псоу являлась южной границей Черноморской губернии, отделявшей (дай отделяющей поныне) её от Абхазии. Уже поэтому Тифлис получал право претендовать, и при полном письменном согласии Москвы, на Черноморское побережье вплоть до Новороссийска.

Упоминание о северной и восточной границе Закатальского округа, тем самым, включавшего его в состав Грузии, легко могло привести к осложнениям с Советским Азербайджаном, который издавна и вполне законно владел округом, населённым преимущественно азербайджанцами.

Наконец, автор подобного взрывоопасного описания границы, слишком хорошо понимая, «что оно слишком запутано, статьей четвёртой повторил его ещё более туманно: «Россия обязуется признать входящими в состав грузинского государства, кроме отходящей к Грузии в силу пункта 1 статьи III настоящего договора Черноморской губернии /о чём там отнюдь не говорилось, ибо граница устанавливалась по реке Псоу – Ю.Ж./ нижеследующие губернии и области бывшей Российской Империи – Тифлисскую. Кутаисскую и Батумскую со всеми уездами и округами, составлявшими означенные губернии и области /тем самым, Грузия потребовала признать свои права на зону Лори, являвшуюся неразрывной частью Армении – Ю.Ж./, а также округа Закатальский / принадлежал Советскому Азербайджану – Ю.Ж./ и Сухумский / то есть подтвердить границу по реке Псоу! – Ю.Ж./.²⁹

Пять дней спустя, когда все эти вопиющие ошибки и противоречия были обнаружены более сильными в географии сотрудниками НКИДа, потребовалось срочно исправлять их. 12 мая те же лица, Карахан и Уратадзе, подписали ещё один, «дополнительный», договор. Вернее, частично скорректировали третью и четвёртую статьи основного; «Вопрос о спорных местностях на границе между Грузией и Азербайджаном и в Закатальском округе /что было одним и тем же – Ю.Ж./ передаётся на разрешение смешанной комиссии из представителей правительств Азербайджана и Грузии в равном количестве, под председательством представителя РСФСР».³⁰

Но даже и такая уступчивость Москвы не изменила отношения к ней Тифлиса. В конце сентября его власти весьма своеобразно поступили с отступившими в Абхазию двумя тысячами казаков отряда врангелевского генерала Фостикова. Разоружили их, но тут же позволили погрузиться на присланный за ними из Крыма миноносец.³¹ Тогда же наладили перепродажу Врангелю нефти, которую получали по льготной цене из Советского Азербайджана, наконец, стали помогать имаму Гоцинскому, поднявшему 7 сентября мятеж в Дагестане, чтобы, как и в 1918 году, попытаться создать там имамат, откровенно теократическое государство в тесном союзе с Турцией. Всё происходившее не могло не заставить Москву рассматривать тифлисские власти сознательными пособниками контрреволюции, фактическими участниками Гражданской войны. Когда же 12 октября подписанием перемирия завершилась советско-польская война, а 17 ноября армия Врангеля бежала из Крыма, Наркоминдел счёл необходимым отказаться от примиренческой тактики отношений с меньшевистским правительством.

16 ноября Чичерин открыто предостерёг Грузию в связи с появившимися в западной прессе сообщениями о возможной скорой оккупации Батума вооружёнными силами Великобритании. «Очищение Батума от занимавших его английских войск, – указывал нарком, – составлявших угрозу для безопасности союзной с нами Азербайджанской Республики, было основным и непременным условием заключения мирного договора между Грузией и Россией. Нарушение этого условия и создание, тем самым, новой, ещё более серьёзной угрозы для безопасности РСФСР и АССР, поставило бы российское правительство перед необходимостью принять самые серьёзные меры для ограждения безопасности обеих советских республик.»³²

Тем не менее, свои вызывающе конфронтационные действия Тифлис не прекратил. Тогда Чичерину пришлось признать необходимыми самые крайние меры. 20 января 1921 года он писал Ленину: «Нам достаточно ясны неудобные последствия, которые имела бы советизация Грузии и, в частности, её отрицательный эффект в области наших отношений с окраинными государствами /нарком имел в виду страны Прибалтики – Ю.Ж./ – в этом увидят подтверждение нашей якобы агрессивности. Но Грузия так зарвалась, что мы можем оказаться припёртыми к необходимости её советизировать».

Кратко перечислив всё допущенные меньшевистским правительством нарушения майского договора, Чичерин вновь возвратился к своему крайнему предложению. «Сделаем всё возможное для соглашения, – делился он своими планами. – Но Грузия так зарвалась, что надежды мало… Если она отвергнет наши договорные требования, останется только отозвать миссию /РСФСР в Тифлисе – Ю.Ж./. Тогда Советская Армения будет брошена на произвол судьбы. Антанта безнаказанно утвердится в Грузии. Мы не можем позволить так с собой играть и нарушать договор. Необходимо, во всяком случае, теперь же принять на всякий случай подготовительные военные меры. Но надо считаться и с возможностью того, что наша безопасность и престиж потребуют ликвидации этого нарыва».³³

Чичерин рекомендовал Ленину лишь подготовиться на всякий случай к военному решению политической задачи. Тем временем правительство Грузии – и премьер Н. Жордания, и министр иностранных дел Е. Гегечкори – решительно не желали трезво оценивать происходившее, продолжали провоцировать Москву. 13 февраля пышно отпраздновали своё признание странами Антанты, чем могли подтвердить подозрения Чичерина в возможности скорого британского или франко-британского десанта в Батуме.

Вслед затем меньшевики запретили обусловленный договором транзит через свою территорию составов с продовольствием для Армении, охваченной страшным голодом.

Последнее и переполнило чашу терпения руководства Советской России. 14 февраля Политбюро одобрило текст телеграммы Ленина в адрес председателя Кавказского бюро ЦК Г.К. Орджоникидзе и Реввоенсовету Кавказского фронта:

«Цека склонно разрешить 11-й армии активную поддержку восстания в Грузии и занятие Тифлиса при соблюдении международных норм и при условии, что все члены РВС-11, после серьёзного рассмотрения всех данных, ручаются за успех. Мы предупреждаем, что мы сидим без хлеба из-за транспорта, и поэтому ни единого поезда и ни единого вагона не дадим. Мы вынуждены возить с Кавказа только хлеб и нефть. Требуем немедленного ответа по прямому проводу за подписью всех членов РВС-11, а равно Смилги, Гиттиса, Трифонова и Фрумкина. До нашего ответа на телеграммы всех этих лиц ничего решительно не предпринимать.³⁴

Телеграмма предлагала использовать как повод для вмешательства в восстание, организованное Кавказским бюро ЦК, в занятой уже советскими войсками нейтральной зоне Лори. В силу же предполагавшегося наступления по двум направлениям – и с юга, и с севера – потребовала полного согласия на операцию всего руководства Кавказского фронта. И его командующего В.М. Гиттиса, и членов Реввоенсовета фронта И.Т. Смилги. В.А. Трифонова, а так же и члена Кавбюро, уполномоченного Наркомпрода по Северному Кавказу М.И. Фрумкина.

Одновременно из Москвы в тот же адрес ушла ещё одна телеграмма, носившая разъяснительный характер:

«Цека рассматривает операцию РВС-11 как местную защиту повстанцев нейтральной зоны от грозящего им истребления со стороны белогвардейцев. Считайтесь с этим политическим характером вашей операции во всех ваших публичных выступлениях. Разумеется, мы ожидаем от РВС-11 энергичных и быстрых действий, не останавливающихся перед взятием Тифлиса, если это по военным соображениям необходимо для действительной защиты нейтральной зоны от нового нападения. Мы рассчитываем, что наши предостережения учтены Вами со всей серьёзностью. Извещайте ежедневно».³⁵

Тем самым, поначалу действия 11-й армии расценивались только как защита армянского населения зоны Лори, и не больше. Даже вступление в Тифлис в Москве полагали не непременным, а только вынужденным локальной операцией. Однако Г.К. Орджоникидзе, желая реабилитировать себя за организованное им неудачное весеннее восстание (одновременно в Армении и Грузии), решил идти до конца.

Образованный стараниями Орджоникидзе заблаговременно, ещё 12 февраля, в зоне Лори, ревком во главе с грузинским коммунистом Ф. Махарадзе, пошёл ва-банк. С началом продвижения частей 11-й армии, 18 февраля, провозгласил создание Грузинской Социалистической Советской Республики. Воспользовавшись же тем, что переход в 60 километров до Тифлиса, даже пешком, в зимних условиях занял у красноармейцев всего неделю, 25 февраля оказался в грузинской столице. Там и объявил о взятии всей полноты власти, благо в тот же день правительство меньшевиков, даже не пытаясь оказать сопротивление, бежало в Батум.

Благодаря тому, РВС Кавказского фронта изменил свою тактику. Стремясь свести к минимуму вооружённые столкновения с Национальной Гвардией – вооружёнными силами меньшевиков, и дать им возможность просто разойтись по домам, стали продвигать части 11-й армии вглубь грузинской территории предумышленно медленно. Правда, одновременно по двум направлениям – на Кутаис и на Ахалкалаки – Ахалцих – Батум. Затем в действие ввели и 10-ю армию, перешедшую реку Псоу и двинувшуюся на Гагру – Сухум, не встречая ни малейшего сопротивления. Подтвердилось то, что ещё в начале октября отметил российский военный атташе в Тифлисе Сытин – «местное население абхазцы питают страшную ненависть к грузинам».³⁶

Несмотря на одержанную бесспорную победу, грузинский ревком не торопился с советизацией. Меньшевистскую Национальную Гвардию распустил только 11 марта, а Учредительное собрание (парламент) – ещё позже, 24 марта. И лишь месяц спустя приступил к созданию новых органов власти, Наркоматов. Такая кажущаяся нерешительность объяснялась начавшейся 26 февраля в Москве конференции Турции и РСФСР, при участии представителя Азербайджана, призванной выработать приемлемые для трёх сторон условия мирного договора.

Ещё при подготовке конференции, в ноябре 1920 года, выявились очень серьёзные расхождения в позициях Москвы и Ангоры по территориальному вопросу. Министр иностранных дел кемалистов Бекир Сами упорно требовал признания непоколебимости соглашения, достигнутого с дашнаками 2 декабря.

«Наши военные круги, – беззастенчиво раскрывал он в послании Чичерину собственные планы, – единодушно придерживаются мнения, что Советская Россия даст понять новой Армении, что Ангорское национальное правительство останется искренним другом Армении, если армяне будут уважать статьи договора, что всякие требования и притязания сверх определённых установленных границ, указанных в этом договоре, может послужить только возобновлению прежних распрей /иными словами – войны, Ю.Ж./, а, следовательно, повредит жизненным их интересам.

Изменение нынешнего положения и, в особенности, образование Армении в Турции /то есть в четырёх северо-восточных вилайетах – Ю.Ж./ или просто остатки Армении в какой-либо части наших восточных провинций /имелась в виду Карсская область – Ю.Ж./, ни в коем случае не может быть ни рассматриваемо, ни принято Ангорским национальным правительством».³⁷

Чичерин трезво расценивал сложившуюся ситуацию и потому предлагал собственный план ведения переговоров, основанный на защите национальных интересов.

«Если мы, – писал он в ПБ 3 декабря, – не окажем дипломатического содействия Советской Армении, это, несомненно, разочарует сторонников советизации… Мдивани /специальный представитель НКИД в Ангоре – Ю.Ж./ должен обуздывать турок и умерять их требования по отношению к Армении… Турки ожидают от нас дальнейшей помощи и вооружением, и золотом, и мы, таким образом, имеем ещё могущественный способ воздействовать на них. Мы могли бы обещать туркам возобновление нашей помощи, если они удалятся из Армении.

Надо иметь в виду, что Каре есть ключ к Баку. Когда в Бресте мы уступили Каре, военные специалисты объяснили нам, что эта возвышенная местность есть необходимое прикрытие для Тифлиса. При нынешнем положении, когда можно ожидать в довольно близком будущем советизации Грузии, а дальнейшая ориентация Турции под большим вопросом, необходимо считаться и с этим соображением.

Независимость Армении должна быть гарантирована, причём, мы по-прежнему должны настаивать на определении границы смешанной комиссией с нашим участием. Надо гарантировать независимость Грузии, но не неприкосновенность её нынешних границ, ибо в составе Грузии имеются спорные местности, на которые Турция претендует и которые, может быть, в дальнейшем ходе событий будут ей уступлены. Независимости некоторой части Турецкой Армении следует по-прежнему добиваться, но не ультимативно».³⁸

И всё же, даже на третий день переговоров в Москве, Чичерин вынужден был признать неудачу своей линии. «Сегодня. – информировал он Сталина, – было шестичасовое заседание так называемой Политической комиссии. Положение с турками, очень сложное, далеко неутешительно. Их требования баснословны во всех отношениях, причём они требуют ответа правительства в трёхдневный срок и заявляют, что в случае отказа уедут.

Прежде всего, мы споткнулись на их «национальном пакте», который является как бы их хартией, был принят ещё в Константинополе до разгона парламента, и поэтому в их устах считается особенно священным и неприкосновенным.

Вторая статья его гласит, что в санджаках Батум, Ардаган и Каре, уже в 1917 году свободно решивших снова присоединиться к отечеству, Турция согласна ещё раз провести плебисцит. Самое существенное для нас при этом есть претензия на Батум и требование или просто отдать Турции Батум, или провести плебисцит в Батумском санджаке, как известно, населенном мусульманами-аджарцами. Во время нашего чрезвычайно долгого и ожесточённого спора о Батуме, Юсуф Кемаль /брат Мустафы Кемаля, глава турецкой делегации в Москве – Ю.Ж./ сказал между прочим, что Мдивани частным образом рекомендовал туркам войти в Батум».³⁹ Такой же характер носили все двадцать дней переговоров.

Российская делегация, как ни пыталась, так и не сумела настоять на своём. Только под угрозой возможной войны в Закавказье, которая легко могла перекинуться и на Северный Кавказ, она пошла на подписание 16 марта более чем невыгодного для себя договора. Подтвердила непризнание Турцией Севрского договора и, следовательно, отказ Армении от четырёх вилайетов, населенных армянами. Вынуждена была согласиться (статья I) с крайне неблагоприятным прохождением границы с Турцией. Отрезавшей не только южную часть Батумского округа, но и всю Карсскую область. Со своей стороны, турецкая делегация «уступила Грузии сюзеренитет над портом и городом Батумом» и северной частью области. Правда, тут же была сделана оговорка о непременной автономии Аджарии. Мало того, статья III отмечала, что и Нахичеванская область должна стать автономной, да ещё и под протекторатом Азербайджана.⁴⁰

Москве пришлось (и исключительно по собственной воле) практически во всём уступить Ангоре. Не удалось защитить, отстоять интересы Армении, да еще и дезавуировать декларацию ревкома Азербайджана от 2 декабря.

Скрепив своей подписью советско-турецкий договор, Чичерин поставил в ложное положение и Сталина, всего три с половиной месяца назад с гордостью писавшего в «Правде»: «Советский Азербайджан добровольно отказался от спорных провинций и декларирует передачу Советской Армении Зангезура, Нахичевани, Нагорного Карабаха… Пусть знают все, кому ведать надлежит что так называемую армянскую «проблему», над которой тщетно ломали головы старые волки империалистической дипломатии, оказалась в силах разрешить только Советская власть».⁴¹

Как теперь должен был чувствовать себя он, немало потрудившийся – вместе с Орджоникидзе – для столь быстрого и мирного завершения конфликта, унёсшего только за последние три года не один десяток тысяч жизней? Да ещё знавшего, сколь тяжело удалось добиться от ревкома Азербайджана такой уступки.

…В дни московской конференции вроде бы подтвердились слова Ю. Кемаля о двуличном, если не сказать – изменническом, поведении Б. Мдивани. Тем не менее, месяц спустя его утвердили председателем Совнаркома Грузинской ССР.

9 марта два турецких полка, стоявших на левом берегу Пороха, по приказу командующего Восточным фронтом генерала Кара-Бекира перешли реку и, быстрым маршем пройдя девять километров, заняли Батум. Пока ещё не советский, но уже ничей. Члены трёх правительств, обосновавшихся там после бегства из Тифлиса меньшевистской Грузии, мусаватистского Азербайджана и Горской Республики, грузились на пароход «Франц Фердинанд», чтобы проследовать в изгнание. В Константинополь, под надёжную защиту вооружённых сил Антанты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.