1. Нож в спину

1. Нож в спину

Троцкий уехал из Брест-Литовска 18(5) января. Людендорф откровенно отметил в воспоминаниях:

«23 января на совещании в Берлине генерал-фельдмаршал (Верховный главнокомандующий вооружёнными силами Германии Пауль фон Гинденбург – Ю.Ж./ по моей просьбе заявил, что нам необходимо точно выяснить положение на востоке, так как пока этого не будет сделано, придётся держать там хорошие дивизии, вполне пригодные для действий на западе. Если русские и дальше будут затягивать переговоры, то надо их прервать и возобновить военные действия. Это приведёт к свержению большевистской власти, а всякое другое правительство будет вынуждено подписать мир».²

Под «другим правительством» немецкий генерал подразумевал, прежде всего, Киевскую Раду. Именно её.

30(17) января Троцкий вернулся в Брест-Литовск. Вернулся, имея на руках резолюцию 3-го Всероссийского съезда Советов «По вопросу о мире», фактически – инструкцию, согласно которой он только и мог теперь действовать.

В тот же день нарком по иностранным делам сделал заявление, которое вполне могло бы изменить ход переговоров в пользу Петрограда. Троцкий уведомил оппонентов, что в составе российской делегации теперь находятся представители Советской Украины – председатель ВуЦИК И.Г. Медведев и народный секретарь по военным делам В.М. Шахрай. Пояснил причину того:

«Весь Донецкий угольный бассейн, Екатеринославская промышленная область, Харьковская и Полтавская губернии находятся всецело под управлением Украинской Советской власти. В других частях Украинской Республики борьба характеризуется всё возрастающим значением Советов и убывающим влиянием Киевской Рады. В день нашего отъезда нам сообщили в Петроград по прямому проводу из Киева, что киевский Генеральный секретариат, тот самый, который был представлен здесь делегацией под председательством г. Голубовича, подал в отставку. В настоящий момент мы не знаем, чем кончится этот кризис».

Попытался иначе трактовать свою прежнюю позицию:

«Я заявлял, что ввиду того, что Украина ещё не отмежевалась территориально, одностороннее соглашение Центральных империй с киевской делегацией по вопросу о границах как предмете мирного договора не может иметь силы, если оно не будет скреплено делегацией Совета Народных Комиссаров. Сейчас, когда в Петрограде заседает Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, где представлены также и влиятельные украинские Советы и где единодушно устанавливаются федеративные основы Российской Республики, участие представителей Украинского Центрального Исполнительного Комитета в составе нашей делегации отвечает действительному положению вещей в Российской Республике».

И всё же, Троцкий не смог удержаться и сделал реверанс Раде. «Если, – продолжил он, – делегация г. Голубовича по-прежнему имеет мандат от киевского Генерального секретариата, то мы по-прежнему не возражаем против её дальнейшего участия в мирных переговорах».

Кюльман не стал торопиться с выводами. Ответил предельно уклончиво: «Никем не оспаривается существование свободной Украинской Республики, но две самостоятельные делегации утверждают, что они правомочны представлять эту республику в международных вопросах. Вопрос этот настолько серьёзен, что союзнические делегации обсудят его с интересом и внимательно».³ Тем, не без согласия на то Троцкого, сохранил присутствие посланцев Рады.

Делегации Центральных держав далеко не случайно не стали торопиться с решением возникшей задачи. Ведь уже через сутки, 1 февраля (19 января) в Брест-Литовске появился новый руководитель делегации Рады – А.А. Севрюк. Сразу же получив слово на пленарном заседании, он прежде всего постарался максимально выгодно использовать прежние высказывания Троцкого в ходе мирных переговоров.

«В заседании политической комиссии 14(1) января, – напомнил Севрюк, – председатель русской делегации г. Троцкий сказал:

– Я указал в одном из наших заявлений, что те конфликты, которые у нас имелись с Украинской Радой и которые, к сожалению, ещё не ликвидированы, ни в каком отношении не могут ограничить право украинского народа на самоопределение и ни в коем случае не препятствует нашему признанию независимой Украинской Республики…

Мы вполне согласны с г Троцким, что в государственной жизни Украины произошли изменения, но эти изменения совершенно иного порядка, нежели те, на которые указывает г.Троцкий. Они по существу связаны с Четвёртым Универсалом Украинской Центральной Рады от 24(11) января».⁴

И Севрюк огласил этот весьма примечательный документ, появившийся на свет ради одного – юридически обосновать своё право подписать сепаратный мирный договор с Центральными державами. Документ, официально провозгласивший независимость Украины без каких-либо обещаний в некоем будущем установить федеративные связи с Россией. Универсал, принятый Радой, узурпировавшей тем права так и не созванного Украинского Учредительного собрания, которое как предполагалось, только и могло принять такой акт.

«Учредительное собрание, – указывал Универсал, – намеченное на сегодня и призванное принять от нас верховную революционную власть на Украине для утверждения законов народной республики и формирования нового правительства, не может быть созвано». По какой причине? Да всё из-за тех же происков «извечных врагов», русских: «Совет Народных Комиссаров в Петрограде объявил Украине войну в целях поставить под свой контроль свободную Украинскую Республику…

Мы, Украинская Центральная Рада, сделали всё, что в наших силах, для предотвращения братоубийственной войны между двумя соседними народами, но правительство в Петрограде отказалось рассматривать наши предложения и продолжает вести кровавую войну против нашего народа и республики. Более того, тот же самый Петроградский Совет Народных Комиссаров начинает пренебрегать миром и зовёт к новой войне, которую называет священной».

Так, более чем своеобразно, авторы Универсала интерпретировали обмен посланиями между Совнаркомом и Генеральным секретариатом. Сделали вид, что никому кроме них эти документы не известны. Никто их не читал, хотя они и были опубликованы не только в российских, но и в украинских газетах. Пытаясь любым способом представить себя пострадавшей стороной, оправдать измышлениями о происках Совнаркома, упорно называемого всего лишь «петроградским» правительством, запамятовали о самом важном. До той поры остававшемся единственным пунктом разногласий – отказе Рады признать мятеж на Дону контрреволюционным, и потому для его подавления пропустить советские войска через территории, которую Рада менее месяца назад ещё контролировала.

Столь же легко и просто обошлись авторы Универсала и с тем, что Рада была далеко не единственной краевой властью. Не захотели вспомнить о Всеукраинском Центральном Исполнительном Комитете. О том, который, хотя и при поддержке Петрограда, и вёл отнюдь не «кровавую» борьбу с вооружёнными силами, подчинявшимися Генеральному секретариату. Солдаты, не интересовавшиеся своей национальностью, зато разделявшие цели Совнаркома, чаще всего без боя вытесняли украинские национальные части из губернских и уездных центров, из железнодорожных узлов. Воевали не из-за некоей «украинофобии». Ради подавления мятежа на Дону, уже перекинувшегося на Кубань, Северный Кавказ.

Сочтя такие грубые искажения, умолчания, подтасовки весьма убедительными доводами, авторы Универсала обращались к населению края. Призывали его встать на защиту и Рады, и Генерального секретариата, поспешно переименованного в Совет Народных Министров:

«Что касается так называемых большевиков и других агрессоров, которые грабят и разоряют нашу страну, то мы поручаем правительству Украинской Народной Республики начать жестокую и решительную борьбу против них. Мы обращаемся ко всем гражданам нашей республики с призывом защищать благосостояние и свободу нашего народа, даже ценой собственной жизни. Наше украинское народное государство следует очистить от агрессоров из Петрограда, которые попирают права Украинской Республики».

И вновь авторы Универсала лукавили. Лучше других они знали, что до сих пор не только население края, но и национальные части даже не пытались их защищать. А теперь уж и подавно делать того не будут. Неопровержимым доказательством тому являлась та крохотная территория – всего лишь Киев с окрестностями, – на которую пока ещё распространялась власть Рады. И не потому ли в Четвёртом Универсале так и не вспомнили, не назвали слагающие Украинскую Народную Республику губернии. Те самые восемь, не считая более чем проблематичных Бессарабии, материковой Таврии да ещё и Кубани, на которые националисты претендовали с весны 1917 года.

Раде было великолепно известно, что никакой властью она уже не обладает. Но знала и иное, более важное – у кого она найдёт и признание, и надёжную вооружённую защиту. Однако о том сообщила в Универсале весьма неохотно. Не вдаваясь в подробности, бегло:

«Мы поручаем правительству нашей республики, Совету Народных Министров, вести с этого дня совершенно независимо начатые прежде мирные переговоры с Центральными державами, довести их до конца, не взирая ни на какие препятствия или возражения со стороны какого-либо образования бывшей Российской Империи, и достичь мира для того, чтобы наша страна могла развивать свою экономику в полной гармонии и спокойствии».⁵

Обосновав только Четвёртым Универсалом обретение Радой права подписать сепаратный мирный договор, Севрюк на том не остановился. Попытался, как то уже делал прежний глава украинской делегации Голубович, ставший премьером, ещё и отказать Совнаркому в признании его общероссийской власти – мало ли существует «образований бывшей Российской Империи»! А на появление в Брест-Литовске делегации ВуЦИК среагировал весьма характерно. Заметил, что если он в таком случае не может выражать интересы Украины, то и российская делегация «должна сложить свои полномочия, ибо в её состав не вошли ни представители Молдавии, ни крымские татары, ни донские казаки, ни кавказские народы, ни Сибирь».⁶ Выразил тем своё весьма своеобразное представление о том, что же есть федерация.

Выступление представителя Рады не могло не породить дискуссии. Но дискуссии заведомо бесплодной, и потому бессмысленной, ибо на переговорах давно уже всё было предрешено. В том числе и отсутствие реакции на заявление из любезности получившего слово Г.Е. Медведева. Он же от имени ВуЦИК попытался втолковать оппонентам:

«Украинский народ стремится к скорейшему миру. Но этот мир он хочет заключить совместно со всей Российской Федеративной Республикой, в братском единении с её трудящемся населением… Глубоко ошибаются те, кто полагает, что только цепи царизма связывали Россию с Украиной. Эти цепи пали, но глубокая экономическая и культурная связь между братскими народами осталась, и в настоящее время эта связь закрепляется на основах свободного согласия. Мы считаем своим долгом предупредить народы Австро-Венгрии и Германии, что всякие попытки противопоставить Украину России и на этом противопоставлении построить дело мира покоятся на ложном основании и потому обречены с самого начала на неудачу».⁷

Не остался в стороне и Троцкий. Но сразу же допустил непоправимую ошибку. Вместо безоговорочного признания правомочности участия в переговорах только делегатов ВуЦИК, он поспешил свести возникшую проблему к наименее значимому. К отсутствию общепризнанных, и в первую очередь Петроградом, границ Украины. «Всякое соглашение, – отметил нарком, – между делегацией Киевской Рады и Центральными империями, соглашение, в силу неопределённости границ этих государств вызывающее возражение со стороны российской делегации, тем самым лишается своего значения».

А вслед за тем произнёс немыслимое – для одного из руководителей большевистской партии, члена Совнаркома. Того, кто руководил в октябре минувшего года Петроградским Военно-революционным комитетом и обеспечил передачу государственной власти Советам. Ничуть не смущаясь, Троцкий счёл возможным заявить, что ни Харьковский съезд Советов Украины, ни ВуЦИК, ни принятые теми документы не играют (во всяком случае, лично для него) никакой роли. Снова вольно или невольно подыграл противникам – и Центральным державам, и Киевской Раде, чей посланец только что низвёл Совнарком до уровня чисто русской власти.

«Все ссылки, – произнёс нарком, – на внутренние перемены в политической жизни украинского народа, разумеется, не могут иметь решающего значения, это мы готовы признать, но именно вследствие отсутствия определённого положения и юридической оформленности интересующих нас вопросов, мы неизбежно должны подойти к ним с практической точки зрения. Только поэтому я позволю себе сослаться на фактические отношения, явившиеся результатом борьбы двух организаций, претендующих на государственную власть на Украине /выделено мной – Ю.Ж./».

«Вопрос, стоящий на очереди, – продолжал опомнившийся и попытавшийся несколько поправить себя Троцкий, – вопрос исторический. Центральные империи, как и другие государства, заинтересованы в определении своего отношения к Украине по существу. Они также заинтересованы в том, чтобы не принимать мнимые величины за действительные. Именно поэтому я должен указать на то, что в некоторых кругах имеется, быть может, тенденция к переоценке силы и значения сепаратистских устремлений, существующих в революционной России…

По мере утверждения власти Советов во всей стране имущие группы переносят свои сепаратистские устремления всё дальше и дальше на окраины… Наиболее яркие проявления сепаратизма замечаются в настоящее время в помещичьих верхах казачества, то есть в тех именно группах, которые в прошлом являлись носителями железного централизма. Если мы на минуту допустим победу этих групп в нынешней России, то для всякого реально мыслящего политика ясно, что они снова станут носителями централизма».

Однако столь отвлечённая оценка ситуации, когда вместо Рады стыдливо упоминалось казачество, никого убедить не могла. Ведь Троцкий вновь вернулся на прежние позиции. Зачем-то добавил: «До тех пор, пока делегация Киевской Рады сохраняет свой мандат, мы не возражаем против её самостоятельного участия в переговорах».⁸ И породил тем поспешный, пока Троцкий не одумался, ответ Чернина от имени Центральных держав: «У нас нет оснований отказываться от признания украинской делегации или ограничить это признание… В настоящее время мы вынуждены признать Украинскую Народную Республику как свободное, суверенное государство, вполне правомочное вступать в международные отношения». А на следующем пленарном заседании, 3 февраля (21 января) тот же министр иностранных дел Австро-Венгрии с изрядной долей иронии ещё раз бросил Троцкому: «Мы признаём правительство Украинской Рады, следовательно, оно для нас существует».⁹

Тогда советский нарком и не пытался возражать. Только 9 Февраля (27 января) наконец произнёс то, что следовало сказать во всеуслышание задолго перед тем. «Власть Совета Народных Комиссаров, – сообщил он участникам переговоров новость, – распространяется и на ту территорию, от имени которой говорит правительство (Рады), единственной территорией которого является Брест-Литовск».¹⁰

Действительно, и Рада, и её Совет Народных Министров 8 февраля (26 января) бежали из Киева. Через день добрались до Житомира, откуда ненадолго ушли советские войска, но встретили в городе части чехословацкого корпуса, не пожелавшего приютить австро– и германофилов. Тем не менее, представители Рады, не обладавшей властью в пределах хотя бы одного уезда, 9 февраля (27 января) поторопились подписать с делегатами Германии. Австро-Венгрии, Болгарии и Турции мирный договор. Собственный. Сепаратный. Выгодный лишь Берлину и Вене.

Его статья 2-я зафиксировала границу Украины. Только западную – с Австро-Венгрией по линии прежней русско-австрийской до города Тарнограда (ныне Тарногруд, Польша). А далее – почти строго на север до Пружан (ныне Белоруссия) – неизвестно с кем. То ли с Германией, то ли с подконтрольной той Польшей. О северной, восточной и южной границах Украины речи почему-то не было.

Но самой важной статьёй договора стала 7-я, рассматривавшая экономические вопросы. В соответствии с ней Рада обязывалась до 31 июля поставить в Германию и Австро-Венгрию «излишки» своей сельскохозяйственной продукции: 113,5 тысяч тонн зерна, муки, кукурузы, фуража; 3,3 тысячи тонн масла, жира, и сала; 1,8 тысяч тонн растительного масла; 1,2 тысячи тонн рыбы и мясных консервов; 105,5 тысяч голов крупного рогатого скота, 96 тысяч лошадей; 3 тысячи тонн солонины; 75 тысяч ящиков яиц, 67 тысяч тонн сахара.¹¹

Происходившее в Брест-Литовске беспокоило Сталина, вызывало его справедливое возмущение. Днём 10 февраля (28 января), всё ещё не получив сведений о подписании сепаратного мира, он телеграфировал Антонову-Овсеенко, отвечавшему за военные операции на юге:

«Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля боя Голубовича о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого, и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады… Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществующей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины».¹²

Надежды Сталина что-либо изменить даже сообщением о полном разгроме националистов оказались тщетными. Троянский конь из Киева уже сделал своё дело. Накануне одним росчерком пера под договором Севрюк развязал руки Германскому Верховному командованию. Большая часть Восточного фронта – к югу от Брест-Литовска – для них перестала существовать. Гинденбург и Людендорф могли, наконец, перебросить боеспособные дивизии на Западный фронт. Готовить, благодаря тому давно задуманное большое наступление во Фландрии, призванное по замыслу привести их к победе. Могли теперь обеспечить и население страны, и армию столь необходимым продовольствием, заодно поддержав и войска Австро-Венгрии. Следовательно, с российской делегацией можно было больше не церемониться. Ультимативно потребовать и заключения мира, и согласия на аннексию как можно большей территории.

Таких же мер потребовал и Вильгельм II. «Троцкий, – указал он 9 февраля, – должен до восьми часов вечера завтрашнего дня. 10-го (об этом доложить в это время сюда, в Хомбург) подписать без проволочек мир на наших условиях с немедленным отказом от Прибалтики до линии Нарва – Псков – Двинск без права на самоопределение… В случае отказа или попыток затяжек и проволочек и прочих отговорок в восемь часов вечера прерываются все переговоры, прекращается перемирие».¹³ Правда, почти сразу же согласился отсрочить предъявление столь значительных требований.

Волю кайзера, но в несколько смягчённом виде, поручили выразить генералу Гофману. Именно он, а не дипломаты, и объявил – какой должна стать северо-западная граница Российской Республики. Без Польши, Литвы, Курляндии, юга Лифляндии, островов Эзель, Даго, Моон, и без того оккупированных немецкими войсками.

Троцкий стушевался. Уступил место военным консультантам своей делегации. Прежде всего, контр-адмиралу В.М. Альтфатеру Не ставшему вдаваться в детали трактовки принципа самоопределения. Просто объяснившему, почему Россия не может принять такие условия. Ведь захват даже одного Моонзундского архипелага, указал он, позволит Германии «перенести базирование своих морских вооружённых сил в центральный район Балтийского моря и тем самым продвинет зону боевых действий в непосредственную близость к берегам России… Пользуясь превосходством своих морских сил и базируясь на островах, развить широкие наступательные операции, как чисто морские, так и смешанные, вглубь Финского залива, к столице России – Петрограду».

Сказал Альтфатер и о том, что вроде бы выходило за рамки его компетенции: аннексия Риги «фактически передаст в руки Германии по крайней мере четвёртую часть нашей внешней торговли и вместе с тем отстранит нас от Балтийского моря».¹⁴

Второй военный консультант российской делегации, капитан Липский, также выразил возмущение предложенной Гофманом линии границы: «Она отрезает большую часть Латвии… от меньшей… Отсекает от «России часть Белоруссии… Новое начертание границы не только не согласуется с принципом неделимости территории, населённой одной народностью, но и, наоборот, в нём скорее можно усмотреть стремление создать искусственную полосу между территорией Германии и России и изолировать от последней молодое Польское государство».

Продолжая, Липский указал на то, о чём следовало сказать не кому-либо, а прежде всего Троцкому: «Новая граница создаёт неотвратимую опасность нашему северу, грозит оккупацией Лифляндии и Эстляндии, угрожает столице Российской Республики Петрограду… Проектируемая Германией граница обрекает Россию в случае войны с Германией на потерю новых территорий в самом начале войны и, вместе с тем, указывает на агрессивные намерения противной стороны».¹⁵

Но немцев какое-либо мнение российской делегации перестало интересовать. Г. Грац, заместитель Кюльмана и начальник экономического отдела германского МИДа, исполняя волю кайзера, безапелляционно ответил: «В намеченной нами границе нельзя будет ничего изменить». Добавил, смягчая жёсткость произнесённого: «Я предлагаю собраться ещё раз сегодня в четыре часа для того, чтобы обсудить этот отчёт /о границе – Ю.Ж./ и зафиксировать его. Таким образом, мы выявим, возможно ли соглашение, которое необходимо для достижения желаемого в принципе обеими сторонами мира».¹⁶

10 февраля (28 января), ставшего последним днём переговоров, Ф. Розенберг, первый заместитель главы германской делегации, объявил, наконец, то, на чём настаивал Вильгельм II. «Россия обязуется, – потребовал Розенберг, – по заключении мира немедленно очистить Лифляндию и Эстляндию от русских войск».¹⁷

И снова вместо Троцкого попытался возражать М.Н. Покровский. «Русская делегация, – силился он отстоять позицию Петрограда, – неоднократно заявляла, и я это могу повторить, что Российская Федеративная Республика решила предоставить как эстонскому, так и латышскому народам полное право на самоопределение вплоть до отделения. Само собой разумеется, российское правительство не только не может дать какие-либо гарантии, но оно не берёт на себя смелость высказать даже какое бы то ни было предположение относительно стремления этих областей, то есть подавляющего большинства эстонского и латышского народов, к более тесному сближению с Германией, нежели с Россией – я не могу выразиться точнее.

Насколько нам известны взгляды отдельных, но многочисленных представителей латышских и эстонских народных масс, например, десятков тысяч латышских стрелков, входящих в состав русской армии, можно ожидать обратного результата, а именно того, что эти народы пожелают войти в состав Российской Федеративной Республики».

Всё оказалось тщетным. Грац констатировал сложившееся положение предельно просто: «Соглашение не достигнуто», имея в виду переговоры в целом.¹⁸ В тот же день, но лишь часом позже, к тому же выводу пришёл и Троцкий. Выражая его, не учёл лишь одного – словами противостоять военной силе невозможно.

А потому его ответное заявление оказалось не просто бессмысленным, но и, по сути, преступным. Ведь отвечало оно только интересам Берлина, помогало ему достичь столь желанной цели.

«Правительства Германии и Австро-Венгрии, – объявил Троцкий, – хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они своё дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора, в связи с этим заявлением я передаю объединённым союзническим делегациям следующее письменное и подписанное заявление.

«Именем Совета Народных Комиссаров – правительства Российской Федеративной Республики, настоящим доводим до сведения правительств и народов воющих с нами союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия со своей стороны объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращённым. Российским войскам одновременно отдаётся приказ о полной демобилизации по всему фронту».¹⁹

Лучшего подарка сделать Берлину и Вене было нельзя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.