2. Насильственный и унизительный мир
2. Насильственный и унизительный мир
Поначалу в Петрограде не осознали страшной опасности, созданной заявлением Троцкого. По инициативе Свердлова ВЦИК 14 февраля (с введением в России григорианского календаря даты с 1 по 13 февраля не использовались) «вполне одобрил действия своих представителей в Бресте». Заодно посчитал необходимым, что, впрочем, не играло ни малейшей роли, расценить «поведение делегации бывшей Украинской Рады актом измены и предательства», а потому признал «недействительным тот договор, который заключили с германским правительством агенты украинской буржуазии».
Подтвердил ВЦИК и иное, более важное: «старая русская армия» демобилизуется, хотя и «необходима новая армия». Красная рабоче-крестьянская, организация которой «является одной из самых важных задач». Столь стоическое равнодушие к обороне объяснялось упованием леворадикалов на очень близкую мировую революцию. На то, что «австро-германские рабочие и солдаты… выполнят свой долг перед угнетёнными классами всего мира и доведут начатую в Берлине и Вене борьбу» до победы.20
Всё начало меняться лишь после того, как члены Совнаркома узнали о принятом в Германии 16 февраля решении возобновить военные действия – а его породило ничто иное, как противоестественное и предельно безответственное по существу заявление Троцкого об одностороннем выходе России из войны. В ночь с 17 на 18 февраля Советское правительство поспешило направить в Берлин телеграмму. В ней, хотя и выразило протест в связи с германским вторжением, но и вынужденно согласилось «подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза».21 Однако такая готовность слабого слишком запоздала. Армии противника уже начали поход на Восток. По всему больше не существующему фронту, от Рижского залива до Чёрного моря, поход, на который они успели получить дополнительные веские основания. Вроде бы вполне законные.
18 февраля делегация Рады, всё ещё пребывавшая в Брест-Литовске, ибо вернуться ей было просто некуда, подписала с представителями Берлина и Вены военное соглашение. В соответствии с ним немецкие и австро-венгерские войска и получали возможность занять Украину для обеспечения на её территории «мира и порядка». А также для поддержания дальнейшего существования самой Рады и её правительства.
19 февраля вооружённые силы Центральных держав, главным образом, лансвер (резервные части), а также две дивизии, сформированные из пленных украинцев (в Германии – «Синяя», в Австро-Венгрии – Казацко-стрелецкая или «Серая»), начали оккупацию давно вожделенного ими края.
Лишь 27 февраля Рада объявила о границах той территории, которую решила считать «своей». Вернее, таким образом определяла пределы германо-австрийского захвата. Как и год назад, посчитала, что исторически и этнографически «чисто украинскими» являются Волынская, Черниговская, Киевская, Полтавская. Харьковская, Подольская, Херсонская и Екатеринославская губернии, четыре уезда Воронежской и два – Курской, Кубанская область без Новороссийска. Посчитала, что того недостаточно (для себя или Германии с Австро-Венгрией?) и потребовала от России при подписании с ней мирного договора ещё и заведомо невозможного – губерний Черноморской и Ставропольской, а также Ростовского и Таганрогского округов области Войска Донского.22
А накануне вторжения на Украину, 18 февраля, немецкие войска перешли линию фронта и в Прибалтике. За две недели достигли установленного кайзером рубежа: 18 февраля заняли Двинск, 28 – Псков, 4 марта – Нарву.
Немцы очень хорошо знали, когда надо начать наступление.
Тогда, когда таявшая буквально на глазах из-за объявленной демобилизации русская армия вынуждена была не столько сдерживать противника, сколько по мере сил подавлять мятежи на Дону, в Оренбурге, Уральске, изгонять изменническую Раду из Украины. И хотя в те дни решалась судьба страны, её целостность, удерживать фронты – Северный, Западный, Южный революционный – больше было некому.
И тогда, когда для России хотя и возникла смертельная угроза, руководство большевистской партии раскололось. Из него выделилась группа «левых коммунистов». Тех, кто вслед за Троцким полагал – мировая революция стоит у порога, её лишь нужно подтолкнуть. Как? Да просто, начав антиимпериалистическую войну, которая и сметёт прогнившие режимы буржуазной Европы.
Такую позицию в те дни заняли члены и кандидаты в члены ЦК Н.Н. Бухарин, А.С. Бубнов, А.М. Коллонтай, Н.Н. Крестинский. М.С. Урицкий, А. Ломов (Г.И. Оппоков), Л.А. Преображенский, В.Н. Яковлева, председатель ВСНХ В.В. Осинский (И. Оболенский), нарком финансов И.И. Скворцов-Степанов, председатель Московского областного СНК М.Н. Покровский, многие иные. Их безоговорочно поддержали крупнейшие большевистские организации – Московская областная, Петроградская, Уральская. Они-то и потребовали незамедлительно прекратить переговоры в Бресте, отклонить все требования Берлина. А в заседании СНК 20 февраля, заслушав доклад наркома по военным делам Н.В. Крыленко и командующего морскими силами республики бывшего контр-адмирала В.М. Альтфатера о положении на фронте, предложили утвердить проект подготовленного ими воззвания. Документ, в котором, в частности, говорилось:
«Товарищи и граждане!
Наступают тяжёлые минуты. Наступают дни тягчайших испытаний, дни величайшей опасности, которая когда-либо за всё время угрожала Советской власти, рабочему классу и крестьянству России, рабочему классу и крестьянству Европы, всем угнетённым и эксплуатируемым…
Под знаменем мира было поднято восстание 25 октября, и первым шагом Советской власти было объявление перемирия и предложение начать мирные переговоры о прекращении войны… Так или иначе, но с мировой бойней покончено. Так думали мы все, никто из нас не сомневался в этом со дня заключения перемирия со дня революции в октябре, со дня утверждения власти Советов. Под этим знаком было начато перемирие, и шли два месяца переговоры. Переговоры не привели ни к чему. К новому обману, к новой попытке удушения революции привели переговоры…
Мы отказались подписать мир, но мы отказались и продолжать войну. Мы объявили войну прекращённой, мы начали демобилизацию армии… Без выстрела немцы заняли Двинск и продвигаются дальше. Они идут теперь уже не ради завоеваний, они идут, чтобы задушить революцию. Генерал Гофман прямо говорит в своей прокламации, что он идёт навести порядок, чтобы спасти Европу от заразы революции, чтобы предотвратить революцию на Западе…
Мы послали немцам ещё одно предложение мира. Товарищи, нам нет выхода, если оно будет отвергнуто. Нам нет выхода кроме одного – беспощадной революционной войны не на жизнь, а на смерть. Война за революцию, за власть народа, за самостоятельное управление своими делами, за торжество мировой революции, за социализм. Нет выхода иного нам, кроме беспощадной борьбы. Мы должны показать, что мы умеем в крайнем случае умирать, как умирали всегда революционеры».23
Совнарком большинством голосов отклонил воззвание, хотя никто из членов правительства не сомневался в скором пришествии мировой революции. Мир же с немцами, мир вынужденный, ибо воевать просто было некому, понимали как временную отсрочку.
В тот же день Ленин выступил перед латышскими стрелками – бойцами последней сохранившей дисциплину и боеспособность дивизии русской армии. Объяснял им, что договор в Бресте нужно подписать потому, что «русская революция перекатится в ближайшее время не только в Германию, но и в другие воюющие страны. Под влиянием мировой социальной революции германский империализм будет вынужден отказаться от своих завоеваний».24
Правда, вслед за тем, всё тщательно обдумав, в статье для «Правды» он несколько иначе характеризовал положение, в котором оказалась страна. Настаивал на категорическом отказе от революционной войны. «Старой армии нет, – писал Ленин.
– Новая только начинает зарождаться». А далее следовало более важное, полностью опровергающее сказанное латышским стрелкам: «Одно дело-быть убеждённым в созревании германской революции… Другое дело – заявлять, прямо или косвенно, открыто или прикрыто, что немецкая революция уже созрела». И заключил, что «серьёзное военное столкновение заведомо без сил, заведомо без армии есть авантюра».
Но что же Ленин предложил? Лишь одно – «Мы идём на невыгодный договор и сепаратный мир, зная, что теперь мы ещё не готовы на революционную войну, что надо выждать… пока мы будем крепче. Поэтому, если можно получить архиневыгодный сепаратный мир, его надо обязательно принять в интересах социалистической революции, которая ещё слаба, ибо к нам, русским, ещё не пришла на помощь зреющая революция в Германии».25
Ленин, в конце концов, сумел настоять на своём.
Начав наступление, германское правительство 21 февраля предъявило ультиматум, лицемерно названный «условиями мира». Его первая статья выражала то, к чему Берлин стремился любой ценой ещё в августе 1914 года: «Германия и Россия объявляют о прекращении состояния войны. Оба народа готовы впредь жить в мире и дружбе».
Казалось бы, что ещё нужно немцам? Восточный фронт ликвидируется окончательно. Все дивизии оттуда, как свои, так и австро-венгерские, можно будет направить на запад. Благодаря тому и будет достигнута если не победа, то почётное перемирие. Но нет, германское командование не желало отказываться от своих давних планов. Решило – сейчас или никогда – отодвинет границу рейха как можно дальше на восток. Заполучит, помимо Украины, ещё и Прибалтику – старый немецкий Остзейский край, а заодно и Финляндию. И потому следующими тремя статьями ультиматум потребовал:
«2. Области, лежащие западнее сообщённой русским уполномоченным в Брест-Литовске линии, входившие ранее в состав Российской Империи, не подлежат больше территориальному суверенитету России. В области Двинска эта линия протягивается до восточной границы Курляндии. Из факта прежней принадлежности этих областей к Российской Империи не проистекает для них никаких обязательств по отношению к России. Россия отказывается от всего вмешательства во внутреннюю жизнь этих областей. Германия и Австро-Венгрия намерены определить будущую судьбу этих областей в согласии с их населением».
Маловразумительная суть данной статьи однозначно раскрывалась в следующей, и являвшейся фактически основной: «Лифляндия и Эстляндия немедленно очищаются от русских войск и Красной гвардии и заменяются немецкими полицейскими войсками до тех пор, пока местные власти не в состоянии будут гарантировать спокойствие и не будет восстановлен общественный порядок». Наконец, четвёртая статья ультиматума значительно расширяла территориальные требования Берлина. «Россия, – отмечала она, – тотчас же заключает мир с Украинской Народной Республикой, а Финляндия без промедления очищается от русских войск и Красной гвардии».26
Итак, России предстояло «добровольно» отказаться от огромной по размеру территории. Значительно большей, нежели той, которую требовала германская делегация в Бресте за две недели перед тем. До того, как Троцкий «хлопнул дверью», сформулировав безумную позицию – «ни мира, ни войны». Если поначалу Германия претендовала на давно уже оккупированные ею Польшу, Литву, Курляндию, южную часть Лифляндии и Моонзундский архипелаг, то теперь она пожелала получить вдобавок Северную Лифляндию и всю Эстляндию. А помимо того, ещё и Украину, Финляндию.
Для ответа на столь жёсткие требования давалось 48 часов. Ещё не получив этот ультиматум (его доставили в Петроград лишь на рассвете 23 февраля), Совнаркому пришлось реагировать на возобновившееся наступление. Первой его реакцией стало издание 21 февраля воззвания, написанного Лениным. Правда, не наступительного, как у «левых коммунистов», а чисто оборонительного характера. Содержавшего призыв к населению подняться против захватчиков:
«Социалистическое отечество в опасности! Чтобы спасти изнурённую, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира.
Наши парламентёры 20(7) февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа.
Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом. Оно явно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы – банкирам, власть – монархии.
Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и Киеве.
Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности.
До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита Республики Советов против полчищ буржуазно-империалистической Германии.
Совет Народных Комиссаров постановил:
1. Все силы и средства страны целиком представляются на дело революционной обороны.
2. Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови…
Да здравствует социалистическое отечество!
Да здравствует международная социалистическая революция!»27
Итак, снова – только о социальных завоеваниях, об ожидании революции в Германии, которая лишь и спасёт Россию от всех бедствий, и ни слова об утрате чуть ли не половины европейской части страны. Почти всех национальных окраин… Так мыслил Ленин, большинство членов ЦК большевистской партии. Исключение составил Сталин. На следующий день, в разговоре по прямому проводу с правительством Украинской Советской Республики, он позволил себе предложить несколько иной выход из ставшего критическим положения.
«Мы, – объяснял Сталин, – благодаря медленному темпу революционного движения на Западе, неустойчивости наших войск и неслыханному хищничеству немецких империалистов попали временно в лапы чужеземного империализма, против которого мы должны теперь же готовить силы для организации отечественной войны /выделено мной – Ю.Ж./ в надежде на развёртывание революционных сил на Западе».28
Да, как и все большевики, левые эсеры, Сталин пока ещё верил в европейскую революцию, которая вспыхнет как неизбежный ответ народов на мировую войну с её миллионами жертв. Но всё же понял и иное. Что вторжение иноземных захватчиков, стремящихся отторгнуть от России огромные территории, должно послужить началу войны отечественной, то есть всенародной, а не классовой, будь она оборонительной либо наступательной.
Тем временем, получив текст ультиматума, в половине пятого утра 23 февраля СНК (точнее – от его имени ЦК РКП(б)) капитулировал. Постановил: «Условия, предлагаемые германским правительством, принять и выслать делегацию в Брест-Литовск».29 И тут же известил о том Берлин.
Такое, не терпящее отлагательств, решение уже через сутки, в три часа утра 24 февраля, было рассмотрено на заседании ВЦИК. Точка зрения Ленина победила. 116 голосами «за» при 85 – «против» и 26 – «воздержавшихся» (ими были, главным образом, «левые коммунисты») безоговорочное принятие условий Берлина было одобрено. И об этом правительство Германии тут же уведомил и. Не сообщили, правда, только то, что в знак протеста в отставку со своего поста подал Троцкий, а вслед за ним ещё пятеро наркомов: социального обеспечения – А.М. Коллонтай, финансов – И.И. Скворцов-Степанов, торговли и промышленности – А.Г. Шляпников, продовольствия – А. Г. Шлихтер, председатель ВСНХ – В.В. Осинский.
Однако немецкое командование воспользовалось тем, что в «условиях мира» преднамеренно не оговаривались сроки прекращения наступления. Германские войска неумолимо продолжали поход по Украине и Белоруссии. Ещё 18 февраля заняли Луцк, 20 – Ровно. После отправки ультиматума, 21 февраля вошли в Минск и Новоград-Волынский, 22 – в Коростень. А получив ответ СНК, 24 февраля захватили Житомир, 26 – Бердичев. 11марта – Киев. В те же дни начала наступление и 2-я австро-венгерская армия. От Тарнополя, вблизи которого несколько месяцев проходил «Украинский» фронт, вдоль железной дороги Жмеринка-Вапнярка-Одесса.
При создавшемся положении в наиболее сложных условиях оказались только что образованные по инициативе местных властей три областных объединения Российской Федерации, именовавших себя по обычаям тех лет республиками. Отвергшие верховную власть, как Рада, так и ВЦИК. Одесская – с 17(30) января, включавшая Херсонскую, Бессарабскую и южную часть Подольской губернии. Донецко-Криворожская – с 27 января (9 февраля), Харьковская и Екатеринославская губернии. Таврическая – с 7 марта, только Таврическая губерния.
Чтобы защитить себя, чтобы отразить нашествие врага, им пришлось срочно формировать отряды, пафосно названные армиями, хотя каждая из них по численности соответствовала всего лишь полку. Все они, поначалу действовавшие самостоятельно, в первых числах марта были объединены с таким и же армиям и УССР. Их возглавил В.А. Антонов-Овсеенко, утверждённый Верховным Главнокомандующим военных сил южных советских республик. И им, более напоминающим партизанские отряды, удалось более месяца сдерживать наступление врага. Только под натиском превосходящих, регулярных, имевших боевой опыт дивизий противника, они оставили Одессу 14 марта, Николаев – 17, Херсон – 19, Харьков – 31, Екатеринослав – 3 апреля, а в Крым вынуждены были пропустить немцев аж 18 апреля.
Между тем, российская мирная делегация, возглавляемая на этот раз членом ЦК РКП(б) Г.Я. Сокольниковым, которого сопровождали заместитель наркома по иностранным делам Г.В. Чичерин, нарком по внутренним делам Г.И. Петровский и член ВЦИК Л.М. Карахан, 28 февраля прибыли в Брест. Но начали переговоры с официального протеста. «Продвижение германских войск, – указывалось в нём, – не было приостановлено с момента принятия Россией германских условий. Российская делегация требует немедленного прекращения наступательных действий.30
Но немецкая сторона не спешила с ответом. Пыталась максимально использовать время для предельно возможного расширения зоны оккупации. По той же причине она отказалась допустить на переговоры делегацию УССР во главе с представителем Народного секретариата в СНК РСФСР В.П. Затонским. Действительно, зачем иметь дело с людьми, присланными подлинной властью Украины, когда в распоряжении и Берлина, и Вены имеется послушная марионетка – Рада!
Только в пять часов вечера 3 марта всё было готово к подписанию мирного договора Российской Республики и Центральных держав. Вынужденные силой оружия ставить свои подписи, члены российской делегации всё же выступили с декларацией, призванной оправдать себя перед своей совестью, перед собственной страной.
«Мир, который ныне заключается в Брест-Литовске, – отмечал документ чисто риторический, не нужный тем, к кому был обращен, ни на что не влияющий, – не есть мир, основанный на свободном соглашении народов России, Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Этот мир продиктован с оружием в руках. Это – мир, который, стиснув зубы, вынуждена принять революционная Россия. Это – мир, который под предлогом «освобождения» российских окраин на деле превращает их в немецкие провинции и лишает их права на свободное самоопределение…
Но этого мало. Всё под тем же предлогом водворения порядка Германия силой оружия занимает области с чисто русским населением и устанавливает там режим военной оккупации и дореволюционного строя…»31
Не помогло… Договор пришлось подписать. Тот, в основу которого легли, практически без изменений, «условия мира» правительства Германии от 21 февраля. В соответствии с которым России пришлось отказаться от своих суверенных прав на территорию, лежащую к западу от лини и: Нарва– Псков – Смоленск – Могилёв – Курск – Миллерово – Новочеркасск. Такую границу фиксировали статьи III (общая) и VI (конкретная). Русская армия и Красная гвардия должны были немедленно оставить, если там ещё находились, Эстляндию, Лифляндию, район Пскова, Финляндию, Аландские острова и Украину.
Помимо этого, в тот же день российской делегации пришлось подписать ещё и дополнительный договор – с Турцией. Фактически повторивший, только более пространно, содержание IV статьи Брестского мира, предусматривавший вывод русских войск не только с занятых ими в ходе войны земель Оттоманской Империи – Турецкой Армении, но и из округов Ардаган, Каре и Батум.32 Тех, что были присоединены к России по Сан-Стефанскому договору 1878 года, подведшему итог русско-турецкой войны 1877–1878 годов и принёсшему независимость Болгарии.
Выполняя достигнутую договорённость, 4 марта нарком по военным делам Н.В. Крыленко приказал немедленно «прекратить военные действия, оставаясь на занимаемых в настоящий момент позициях».33 А на следующий день завершились боевые действия между перешедшей 9 декабря 1917 года на сторону Центральных держав Румынией и Одесской Республикой. Бухарест, так и не сумевший добиться победы, вынужден был очистить от своих войск захваченную Бессарабию,34 признав её неотделимой частью Российской Республики.
И всё же, складывалось впечатление, что война для России закончилась полным поражением, и ей остаётся только смириться. В действительности Петроград тут же стал готовиться к будущим сражениям. Так, буквально накануне подписания мирного договора, Ленин подготовил проект «Приказа всем совдепам». Идущий вразрез со взятыми СНК на себя обязательствами: «Демобилизацию красноармейцев затягивать; подготовку подрыва железных дорог, мостов и шоссе усилить; отряды собирать и вооружать; эвакуацию продолжать ускоренно; оружие вывозить вглубь страны».
А уже 5 марта, в статье, опубликованной «Правдой», выражал полную уверенность в возможности очень скоро отказаться от навязанных кабальных условий: «Мы заключили Тильзитский мир. Мы придём и к нашей победе, к нашему освобождению, как немцы после Тильзитского мира 1807 года пришли к освобождению от Наполеона в 1813 и 1814 годах. Расстояние, отделяющее наш Тильзитский мир от нашего освобождения, будет, вероятно, меньше, ибо история шагает быстро».35
Взгляды вождя партии и страны начали кардинально меняться. Пусть мировая революция и не за горами, но будущим России приходится заниматься сегодня, думая о завтрашнем дне. Такое же настроение возобладало и на Четвёртом Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов, созванном 14 марта только для ратификации Брестского договора. Правда, резкое неприятие его прозвучало в содокладе от имени фракции левых эсеров, сделанном Б.Д. Камковым. Привычной критикой политики СНК занялся и вечный оппозиционер, меньшевик Л. Мартов. Но всё же слова Ленина для делегатов прозвучали более убедительно.
Съезд договор ратифицировал. «За» проголосовало 784 делегата, «против» – 261, в подавляющем большинстве левые эсеры (их представители в Совнаркоме, наркомы В.А. Карелин – государственных имуществ, А.Л. Колегаев – земледелия. П.П. Прошьян – почт и телеграфов, И.З. Штейнберг – юстиции демонстративно вышли из состава правительства, протестуя тем против отказа от революционной войны), воздержалось -199, главным образом, «левых коммунистов», так и не посмевших пойти открыто против воли своей партии.
Благодаря такому итогу голосования иначе, нежели прежде, выглядело и постановление о ратификации Брестского договора.
«Съезд признаёт, – отмечало оно, – правильный образ действий Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров, постановивших заключить данный, невероятно тяжёлый, насильственный и унизительный мир ввиду неимения нами армии и крайнего истощения войною сил народа…
Съезд признаёт также безусловно правильным образ действий мирной делегации, которая отказалась войти в подробное обсуждение германских условий мира, ибо эти условия навязаны нам явным ультиматумом и неприкрытым насилием…
Российская Советская Федеративная Республика, отныне единодушно осуждая грабительские войны, признаёт своё право и свою обязанность защиты социалистического отечества против всех возможных нападений со стороны любой из империалистических держав».
Традиционная же риторика, правда, уже без выражения надежды исключительно на германский пролетариат, всё-таки прозвучала, но лишь в последнем абзаце документа. Отказаться от неё так и не смогли – «Съезд глубочайше убеждён, что международная рабочая революция не за горами, и что полная победа социалистического пролетариата обеспечена, несмотря на то, что империалисты всех стран не останавливаются перед самыми зверскими средствами подавления социалистического движения». 36
В последний день работы съезда, 16 марта, была зачитана декларация ВуЦИК. Выразившая и оценку происшедшего, и видение будущего.
«Протестуя, – возвещала она, – перед лицом Всероссийского съезда и перед рабочим классом всего мира, против насильственного – при помощи немецких штыков – отторжения Украины от общероссийской Федерации /выделено мной – Ю.Ж./, мы не осуждаем наших российских товарищей, вынужденных под давлением печальной необходимости, надеемся– на время, разорвать федеративную связь с нами и предоставить нас собственным силам в нашей отчаянной борьбе с украинской и поддерживающей её международной реакцией…
Условия мирного договора насильственно отрывают нас от общесоветской Федерации. Мы вынуждены проститься с вами, но не навсегда, надеемся – ненадолго. Наступит час, когда в результате упорной борьбы и неизбежной, конечно, победы украинского, российского и мирового пролетариата мы снова будем членами единой Социалистической Федерации».37
Так завершился первый этап в жизни дореволюционной России. Завершился печально – потерей практически всех национальных окраин, отторгнутых только потому, что страна не могла защитить себя. Утратила ещё летом 1917 года свою армию, преступно разрушенную украинскими сепаратистами и столь же преступным приказом Корнилова.
Отныне предстояло жить в иных, нежели прежде, условиях.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.