Чингисхан и Тимур Хромой

Чингисхан и Тимур Хромой

Кир II Великий, создатель персидской империи Ахеменидов († 529 до н. э.), в своих завоеваниях дошел до берегов Сырдарьи, то есть почти 300 километров на северо-восток от Самарканда, где построил мощную по тем временам крепость Курешата (Кирополь). Эта же самая Сырдарья обозначила границу империи Александра Македонского, который через нее даже переправился в 328 г. до н. э., но слишком далеко не продвинулся и никаких земель там не завоевал. После его смерти возникло греко-бактрийское государство, северная граница которого проходила по этой реке. Правда, оно не просуществовало и двухсот лет, было атаковано и завоевано кочевыми индоиранскими племенами. Ненадолго и на маленьком участке преодолели Сырдарью в I в. н. э. воинственные кушаны, разбитые в IV в. гуннами, которым, однако, не удалось установить контроль над покоренными землями. На прежних границах кушанов остановилась арабская экспансия, равно как и позднее завоевания персидских Саманидов (IX–X вв.), которым обязаны началом своего процветания Самарканд и Бухара, а также тюркская династия Караханидов – первые, кто оставили серьезное описание этих земель. Надменному и предприимчивому шаху Хорезма Мухаммеду (начало XIII в.) тоже не удалось продвинуться далеко за Сырдарью. Получалось так, что Сырдарья долгие столетия была границей миров. О происходившем на юг от нее мы, опираясь на письменные источники, в общих чертах имеем представление. А вот что творилось севернее и восточнее этой реки – на восток от Урала и на север от Китая – оставалось тайной. В современных исторических атласах там находится огромная цветная клякса с ничего незначащим комментарием – евроазиатские кочевые народы степей и пустынь. На этой terra incognita, приблизительно там, где в реку Онон впадает Бальджа, в 350 километрах к востоку от современной столицы Монголии Улан-Батора и в 550 километрах к юго-востоку от берегов Байкала, около 1162 г. – в любом случае между 1155 и 1167 гг. – появился на свет мальчик Темуджин. Этимология этого имени восходит к профессии кузнеца, поэтому в Польше это был бы, скорее всего, пресловутый Ковальский, ничем не приметный житель никому неизвестной страны. Однако на этот раз судьба распорядилась иначе. О его детстве и юности известно немного, поскольку единственное рассказывающее об этом периоде его жизни «Сокровенное сказание монголов» не является источником, заслуживающим доверия, а уж судьбе молодого Темуджина посвящено настолько драматично-романтическое повествование, что его не постыдились бы голливудские сценаристы. Столь же туманна и запутана история его первых военных столкновений, заключенных и разорванных союзов и, наконец, завоеваний. Для нас они, впрочем, большого значения не имеют. Реальная история начинается примерно с 1200 г., когда мы видим Темуджина уже во главе многих преимущественно монгольских племен. Еще пара лет уйдет у него на укрепление своей позиции и разгром завистливых конкурентов. Наконец, в битве, произошедшей где-то в степи в 500 километрах к западу от места его рождения, Темуджин одолел своих самых опасных соперников – Джамуку и Таянга. Говорили, что у его людей (с учетом кузнечных ассоциаций):

Головы отлиты из меди,

Зубила вместо ртов и

Шила вместо языков,

Да железные сердца…

В 1206 г., вероятно весной, хурал, то есть собрание представителей всех племен, – это название использует теперь монгольский парламент, и переводится оно как «национальное собрание», – признал Темуджина предводителем всех монголов и почтительно назвал Чингисхан. Джон Ман уделяет много внимания этимологии этого имени. Но мне только две версии его происхождения кажутся правдоподобными. Первая восходит к слову «tengis», что означает большую воду, море, озеро. В этом случае следует отказаться от символических ассоциаций. Хурал 1206 г. собрался на берегу Иссык-Куля (Голубого озера), а значит, мы имели бы дело с простым описанием факта, то есть «провозглашенный ханом у озера», «великий хан с берега озера». Во втором случае этимология имени связана со словом «tenger» – «небо», «небесный», что явно претендует на титул «небесного правителя», подобным титулом – «Правитель Поднебесной» – величали китайских императоров. Следовательно, имя указывало на амбиции молодого монгольского властителя. Если остановиться на этой версии, то можно сразу сказать, что Чингисхан не посрамил своего имени.

Первый удар был нанесен по землям тангутского государства Си Ся, расположенным на территории современного Китая (провинции Цинхай, Ганьсу и Шаньси). Тангуты были тибетской народностью, буддистами, в большинстве своем оседлыми земледельцами. В экономике региона они играли существенную роль, но серьезной военной силой не располагали. Поэтому ничего удивительного, что правитель тангутов не пытался оказывать монголам сколько-нибудь последовательного сопротивления. Позорно проиграв пару столкновений, он в 1207 г. признал себя подданным Чингисхана, заплатил выкуп, обещал предоставлять свое войско в его распоряжение и отдал предводителю захватчиков в жены дочь Ча-хэ. Гарантировав себе, таким образом, спокойствие на правом фланге, монголы могли начать наступление на гораздо более серьезного противника – китайскую империю Цзинь. Первые бои начались уже в 1209 г., а настоящее наступление развернулось в 1211 г., но прервалось осенью 1212 г., когда Чингис был ранен стрелой. Однако это его не остановило. Монголы вернулись, и весной 1213 г. их войска взяли в осаду Пекин. Осада получилась весьма странная. У кочевников-монголов не было ни средств, ни умения штурмовать стены хорошо укрепленного и многолюдного города. Поэтому они в течение года грабили и опустошали все вокруг в радиусе нескольких десятков километров. В китайской столице начались голод и эпидемии. Но и противнику приходится нелегко, его силы были на грани истощения, продовольствие и фураж приходилось подвозить из все более отдаленных регионов, а суровая зима была для них страшнее, чем для укрывшихся в своих домах горожан. В подобной ситуации пришлось пойти на компромисс. Монголы согласились уйти, а взамен император Цзинь отдал им в заложники принцессу своего рода и 500 юношей и девушек, а также выплатил крупный выкуп. Пекин превратился в тень прежней великолепной столицы. Город был завален мусором и нечистотами, часть домов рухнула, когда для отопления из стен выломали деревянные балки. Цзинь решил перенести столицу на юг в древний Кайфын, знаменитый своей Железной пагодой, расположенный в Хонане на Великой Китайской равнине. Началась паническая эвакуация. Хронисты упоминали о 30 000 повозок с государственными документами, 3000 верблюдах, груженных драгоценностями. Не всем это было по вкусу. Вспыхнул мятеж. Часть двора вернулась в Пекин. В стране начался хаос и запахло гражданской войной. Между тем Чингисхан отступил совсем недалеко и не мог не воспользоваться случаем. Он вернулся и снова появился у стен оставленной столицы. На этот раз ждать пришлось недолго. В июне 1215 г. 60 000 девушек покончили с собой, бросившись вниз с городских стен, чтобы не достаться варварам. Вслед за этим ворота открылись. Весь Северный Китай, а вскоре и Манчжурия оказались в руках монголов. И дело не только в землях, славе и золоте. К услугам полуграмотных кочевников-монголов были китайские химики, оружейники, инженеры, способные создавать потрясающие осадные машины.

Теперь Чингисхану не страшны были стены великолепного Хорезма. Один за другим ему покорились Отар, Самарканд, Бухара, Кабул, Герат… В последующие годы войска великого завоевателя дошли до Грузии, Крыма и русских земель, вплоть до Киева. Его смерть 18 августа 1227 г. не положила конец монгольской экспансии. Дело отца продолжили сыновья. Хулагу завладел всей Персией, Багдадом и землями на территории современной Турции до самой Анкары. Угэдэй, его сын Гуюк и внук Мунке установили во всем Китае и Тибете правление монгольской династии Юань, которая просуществовала до 1368 г. Нам, полякам, ближе всех Чингисханов внук хан Батый, который двинулся с войсками на запад, покорил Южную Русь и бросил часть своих войск под командованием Джучи на польские земли. По монгольским меркам это не был очень большой отряд: максимум 10 000 всадников. Однако этих сил хватило, чтобы овладеть Сандомиром (предположительно 13 февраля 1241), разбить дружину краковского воеводы Влодзимежа, спалить Краков и добраться до Силезии. Здесь, под Легницем 8 или 9 апреля путь монгольским ордам преградил князь Генрих II Набожный вместе с силезским, великопольским и тевтонским рыцарством при поддержке вооруженных крестьян и горняков из золотоносных шахт Злоторыи. Длугош красочно описывает произошедшее кровопролитное сражение, исход которого, по его словам, достаточно долго был неясен, а также приводит ряд случаев беспримерного героизма христианских рыцарей. Другие источники куда более лаконичны, и из них следует, что азиаты довольно быстро овладели полем боя. Так или иначе, второразрядный монгольский отряд разгромил в пух и прах отборное европейское рыцарство в количестве, какое удалось собрать только «сильнейшему польскому князю». Одержав победу, татары разбили лагерь в окрестностях Отмухова, откуда спустя две недели двинулись на юг на соединение с отходящими из Венгрии главными силами. Что стало причиной этого? Историки довольно единодушны во мнении: дело тут в смерти в далеком Китае Угэдэя, что вызвало внутримонгольские династические споры, живо интересовавшие Батыя. Не подвергая ни малейшему сомнению данное объяснение, хотелось бы обратить внимание и на другой аспект. Дальний Восток и Европу, особенно Восточную, разделяла тогда и еще очень долгое время будет разделять настоящая цивилизационная пропасть. Багдад, к примеру, завоеванный Хулагу, «был спроектирован, – по словам Джона Мана, – как идеальный круг с тройными оборонными валами под защитой 360 башен. Круглый город, как его называли, словно магнитом притягивал купцов, ученых и художников из таких дальних мест, как Испания или Северная Индия и постепенно становился одним из крупнейших городов, сравнимых по богатству с Константинополем, который в ту пору достигал размеров Парижа в конце XIX в. К городским набережным причаливали корабли с фарфором из Китая, мускусом и слоновой костью из Восточной Африки, специями и жемчугом из Малайзии, невольниками, русским воском и мехами. […] Бухара с населением в 300 000 человек соперничала с Багдадом. Библиотека тамошнего правителя насчитывала 45 000 томов и имела отдельные залы по отраслям знаний…». Нишапур, Ортар, Герат и китайские города поражали своей архитектурой и купались в золоте. Монголы же были, прежде всего, народом грабителей. Витольд Родзиньский отмечает в своей «Истории Китая»: «О Чингисхане написано немало помпезной ерунды, прославляющей его мнимое величие. Однако его собственные слова лучше всего свидетельствуют о его личности. Однажды он спросил своих генералов, в чем, по их мнению, состоит настоящее счастье. Ни один из полученных ответов ему не понравился, и он дал свой: „Счастье – победить своих врагов, гнать их перед собой, отобрать их имущество, наслаждаться их отчаянием, насиловать их жен и дочерей”». Автопортрет, не нуждающийся в комментариях. Родзиньский, конечно, здорово перегнул палку. Да и цитата из Чингисхана – явный апокриф. Но это не меняет того факта, что и в самом деле монголо-татары не стремились к созданию стабильных государственных структур, к инвестированию в построение нового. Их целью было немедленное обогащение при помощи грабежа. Даже в Китае, где, казалось бы, монголы вросли в местное общество, «их правление не только препятствовало экономическому росту, но и стало причиной регресса». Поскольку и здесь давала себя знать грабительская логика сиюминутного обогащения, основанная на традиции кочевников. Отсюда вопрос: чего монголам искать на землях убогой по сравнению с Азией Восточной Европы? Даже угонять население в рабство смысла не было, учитывая естественную убыль при преодолении расстояний в тысячи километров, а из выживших работники были бы все равно никудышные. Таким образом, логично предположить, что кроме внутренних разборок на отступление монголо-татарского войска повлияло и общее разочарование. Восточная Европа не оправдала их надежд. Точно так же позднее, когда Золотая Орда утратила возможность экспансии на восток, ее походы в западном направлении будут носить характер систематических грабежей без малейших попыток окончательно подчинить себе местное население. С некоторым упрощением можно сказать то же самое и о гораздо более богатых, но уже истощенных землях. Во второй половине XIII в. монгольская империя занимала три четверти континентальной Азии – без Индокитая, Индии, Аравии и сибирской тундры. Однако уже в начале XIV в. кочевая империя потеряла Персию, в середине того же столетия – Хорезм, в 1365 г. – Китай… А ведь нельзя сказать, что в этот период монголы утратили свою прежнюю военную мощь и численное превосходство. Кроме того, начался очевидный процесс своеобразного возвращения в исходную точку, за исключением истории причерноморских и прикаспийских ханств.

Резкое прекращение этого процесса наступило с появлением на монгольской исторической сцене нового великого завоевателя – Тимура Хромого. Тамерланом назвал его Кристофер Марло в пьесе «Тамерлан Великий» (1590), и это прозвище, образованное из соединения Тимур и «Lang» (по-персидски «хромой»), прижилось в европейской традиции. Родившийся 9 апреля 1336 г. в Ходжа-Илгар на окраине города Шахрисабз (в совр. Узбекистане) Тимур, сын Тарагая, был баруласом. Таким образом, он принадлежал к знатному роду монголов, происходивших от Чингисхана, которые после завоевания им и его сыновьями Центральной Азии стали говорить по-тюркски и приняли ислам. После смерти Чингисхана минуло чуть более ста лет; и раз никто не ставил под сомнение такую генеалогию, то можно условно с ней согласиться. И все-таки изначально три вещи отличали Тимура от его знаменитого предка.

Во-первых, Чингисхан исповедовал некую неоформленную и не имеющую постоянных мест отправления культа языческую религию. В частности, известно, что он приносил в жертву лошадей языческому божеству Тенгри. А Тимур был мусульманином. В личном плане – равно как и его окружение – он относился к требованиям этой религии достаточно свободно: пил вино, не совершал обязательных намазов, не постился в Рамадан, позволял женщинам не соблюдать предписанных правил в одежде, никогда не собирался совершить паломничества в Мекку… Однако все это не помешало ему сделать ислам своей идеологической программой, а кроме того, Тимур впитал материальную культуру ислама от архитектуры и декоративного искусства до литературы.

Во-вторых, Чингисхан был истинным сыном степей. Иной культуры, нежели культура кочевников, он не понимал, и даже более – презирал. Тогда как практически родной Тимуру Шахрисабз располагался по азиатским меркам в непосредственной близости от таких крупных и блестящих городов, как Самарканд, Термез, Бухара, Балк… А следовательно, Тимур не только знал механизмы и правила оседлой жизни, но и не чужд был культуре большого города.

В-третьих, Чингисхан появился, образно выражаясь, из ниоткуда. Тимура же чрезвычайно привлекала и манила имперская традиция, олицетворением которой и был сам Чингисхан. Великое государство монголов уже существовало, и на этот факт легко было опираться, тем более что легенда о прежнем величии империи была необыкновенно живуча и определяла менталитет степняков.

Карьера Тимура началась в управляемой баруласами провинции Мавераннахр (на территории современного Узбекистана). После череды успехов и поражений Тимур, в конце концов, победил своих противников, как нападавших из-за рубежа, так и участвовавших в междоусобицах. Требовались не только военные, но и дипломатические таланты, чтобы разобраться в постоянно меняющейся расстановке сил, создании и разрыве союзов. Это была важнейшая политическая школа. Прошедший ее мог смело вынашивать грандиозные планы. В 1370 г. Тимур захватил город Балк, сравняв его с землей. Самой ценной добычей победителя стала почтеннейшая Сарай-Мульк-Ханум, дочь Казан-хана из династии Чагатая, то есть, вне всякого сомнения, наследница Чингисхана по прямой линии. Тогда как родство с ним самого Тимура весьма запутано. Став пятой женой Тимура, Сарай-Мульк-Ханум придала законную силу честолюбивым мечтам и планам мужа. А тот на развалинах покоренного города в свой тридцать четвертый день рождения объявил себя правителем улуса Чагатая, принимая по сему торжественному случаю титулы: «Эмира, обладающего счастливым сочетанием звезд», «Императора своего времени» и – внимание! – «Покорителя мира».

Вещее прозвище! За 1370–1404 гг. Тимур создал государство, сравнимое по масштабам с империей Чингисхана, куда вошли Хорезм, Персия, Ближний Восток до Дамаска, Северная Индия с Дели, Закавказье… 20 июля 1402 г. в грандиозной битве восточнее Анкары он разбил турок-османов под командованием султана Баязида по прозвищу Молния, взяв его самого в плен. Европа вздохнула с облегчением. Лучшие христианские писатели прославляли далекого азиатского избавителя. Классический пример патетической слепоты в политике. Если бы Тимур пошел дальше и вторгся в континентальную Европу, та быстро пожалела бы о турках. К счастью, жить Тимуру оставалось уже недолго. Возможно, Анкара и была его величайшей победой, но она же и стала последней. Он умер 18 февраля 1405 г. «Покоритель мира» верил в террор в качестве главного и чуть ли не единственного средства укрепления своей власти. Джастин Мароцци писал («Тамерлан», Варшава, 2006): «В 1383 г. 2000 жителей Исфисора были живьем замурованы в стены башен. Четырьмя годами позже в Исфахане, священном персидском городе, убито 70 000 человек. Взятие Багдада стоило жизни 90 000 горожанам; из их голов, словно из кирпичей, построили 120 башен. Невероятные по жестокости сцены разыгрывались в Дамаске и Халебе (Алеппо). […] Если сравнивать с трагической судьбой мусульман, то христиане, иудеи и индийцы, которые, казалось бы, должны были ощутить на себе всю силу исламского меча, могли назвать себя счастливцами. Гнев Тимура обрушивался на них лишь время от времени, словно желая уравновесить, таким образом, резню своих собратьев по вере. В 1398 г. прямо перед сражением с исповедовавшим ислам султаном Дели Тимур приказал казнить 100 000 пленников, по большей части индийцев. Спустя два года по его приказу закопали живьем 4000 армянских христиан, на этот раз пощадив мусульманское население. Подобные кровавые действия Тимура носят явно произвольный характер, что опровергает утверждения, будто он вел священную войну». Конечно же дело тут не в религии, а во власти, построенной на страхе. По оценкам историков, непосредственными жертвами Тимура и его войск стали около двух миллионов человек, что с точки зрения демографии XIV в. представляется цифрой воистину ужасающей, далеко превосходящей количество смертей на совести Чингисхана.

И все же, в отличие от своего предшественника, Тимур не только уничтожал, но и строил. «Каждый успех, – пишет Зигмунт Лукавский («История Средней Азии», Краков, 1996), – каждую победу на поле боя Тамерлан старался увековечить какой-нибудь постройкой. И хотя он возводил мечети и дворцы в разных городах Азии (в Тебризе, Ширазе, Багдаде), но больше всего и самые прекрасные построил в Кеше и Самарканде. В родном Кеше он приказал поставить на могиле своего отца мавзолей, а над захоронением сына-первенца – мечеть. В начальный период своего правления Тимур испытывал особые чувства к этому городу, стремясь превратить его в центр культуры и науки и сделать своей резиденцией. Подтверждением тому служит строительство огромного дворца Ак-Сарай, продолжавшееся 12 лет. Со временем любимым городом Тимура стал Самарканд, который он вознамерился сделать самым главным и прекрасным городом мусульманского мира». Не зная удержу ни в чем, Тимур создал грандиозный проект нового Самарканда. Здесь возводили мечети и располагавшиеся в великолепных садах дворцы, как в равной мере и общественные здания. Медресе Улугбека было самым большим и богатым в мусульманском мире. Большую Соборную мечеть описывает Шараф ад-Дин Йазди: «В ней имелось 480 колонн из резного камня, каждая высотой в 7 локтей. Опиравшаяся на арки крыша была покрыта тщательно вырубленным и отполированным мрамором; расстояние между нижней частью балочного перекрытия и верхом крыши составляло 9 локтей. Двери были бронзовые; как внутренние, так и наружные стены, а также арки на крыше были украшены рельефами с надписями, среди которых есть и глава из “Пещеры” [сура 18. – Л. С.] и другие цитаты из Корана. Пюпитр и кафедра, с которой возносились молитвы за правителя, были самыми ценными, равно как и ниша алтаря, выложенная пластинами из позолоченного железа, являла собой верх великолепия». Но и резиденция правителя не уступала по размаху мечети. Дадим еще раз слово Йазди: «Дворец сей был самым большим и самым прекрасным из всех, возведенных Тимуром. Главные орнаменты построек Сирии выполнены из мрамора; часто в тамошних домах текут ручьи. Сирийские архитекторы славятся как выдающиеся мастера мозаики и резьбы, а также, что заслуживает особого внимания, из разноцветного камня делают то же, что ремесленники, создающие инкрустации из эбенового дерева и слоновой кости, притом не менее искусно. Здесь же они достигли совершенства. А кроме того, прелесть дворца подчеркнули бесчисленными фонтанами в разных стилях, выполненными с несравненным мастерством. Затем рабочие из Персии и Ирака декорировали внешние стены фарфором из Качана, придавшим красоте этого дворца заключительный штрих». Направлявшиеся во дворец проходили через Сад Сердечного Блаженства, Сад Платана, Сад Рая… За строительством, если только не был в отъезде, Тимур наблюдал лично. В его отсутствие специальные чиновники следили, чтобы даже мельчайшие детали выполнялись согласно его воле. И горе тем, кто ошибался. Вернувшись из очередного похода, властитель счел, что портал мечети маловат. Весь фасад немедленно снесли и начали работу сызнова. А ответственные за «недосмотр» строители-эмиры были казнены. Грандиозности и изысканности архитектуры соответствовала и пышность интерьеров. Все историки империи Тимура цитируют донесение испанского посла Руи Гонсалеса де Клавихо: «У стола можно было увидеть поставленное там золотое дерево, напоминающее дуб, ствол которого был толщиной с человеческую ногу, а выше вправо и влево отходили ветви с листьями, похожими на дубовые. Дерево это было высотой с человека, а снизу сделано так, будто корни растут из стоявшего там большого сосуда. Плодами же сего дерева являлись бесчисленные шпинели, изумруды, бирюза, сапфиры и обычные рубины, а также многочисленные крупные округлые жемчужины, сверкающие и прекрасные. Они усыпали все дерево, а сверх того можно было видеть сидевших на ветвях малых птичек, сделанных из золота, покрытого разноцветной эмалью. Некоторые из них, с расправленными крыльями, выглядели так, будто собирались взлететь, а другие, со сложенными, словно только что сели на ветку, а еще были такие, что, казалось, вот-вот съедят с дерева плоды, клюя рубины, бирюзу и иные камни или жемчуг, свисавшие с ветвей». Описывает испанский посол и «секретер из чистого золота, украшенный эмалью, драгоценными камнями и жемчугом», и «столик, тоже из чистого золота, с большой плитой прозрачной яшмы, вделанной в столешницу» и прочее, и прочее. Беатрис Форбс Манц считает, что сокровища двора Тамерлана превосходили даже богатства китайских императоров в период расцвета династии Мин. В Самарканде времен Тимура насчитывалось около 350 000 жителей, а значит, он не мог равняться по количеству проживающих с крупнейшими китайскими городами, но зато европейские города оставлял далеко позади. Для сравнения – в Париже столько горожан наберется только во второй половине XVI в., в Лондоне – к концу XVII в., а в Москве – в XIX вв. Самарканд был крупнейшим центром ремесел, а также науки и искусства. При этом не стоит забывать и о других расцветших в правление Тимура городах, таких как Кеш или Бухара.

Казалось бы, империя Тимура была построена на прочном фундаменте. У нее мощная, отлично вооруженная для своей эпохи армия, которая после усмирения соседних государств и истребления значительного количества их населения не имела серьезных противников. Она располагала отлаженным централизованным аппаратом власти, дополнительно усиленным мусульманским духовенством, представляющим государственную религию. Состояние экономики было превосходным, а финансовые резервы – практически неисчерпаемыми. Большие укрепленные города, поставляющие полный ассортимент ремесленных изделий, были связаны развитой сетью дорог и контролировали важные торговые пути. Обеспечение продовольствием осуществлялось не только путем его импорта, а прежде всего за счет собственного сельскохозяйственного производства в плодороднейшей Ферганской долине и долине Амударьи, а также скотоводства, которым занималась кочевая часть населения.

И, несмотря на все это, а также на более позднее, но тоже сравнительно благополучное правление Улугбека в Мавераннахре, спустя сто лет после смерти Тимура империя Тимуридов прекратила свое существование. Правящая же в Индии (1526–1857) династия Великих Моголов, хоть и вела свой род от Бабура – потомка Тимура по мужской линии, а по женской линии восходила к Чингисхану, не принесла на свои земли ни идеологических, ни военных, ни даже художественных традиций государств своих великих предков, а следовательно, ни в коей мере не может считаться их наследниками. Уже внук Бабура Акбар (1542–1605), один из самых выдающихся правителей в истории Индии, не просто опирался на индуистскую культуру, но и совершенно отошел от ислама, создав новую эклектическую религию. Вошедший в нее декрет о так называемой непогрешимости уничтожил власть калифов. Паниккар Кавалам Мадхава в своей монументальной «Истории Индии» приводит мелкий, но знаменательный факт. Во время конной экспедиции в Ахмадабад в 1573 г. в сопровождавшем Акбара отряде из 27 человек 3 были художниками – яркий пример, в том числе и культурного перелома. За неимением лучшего наследниками государства Чингисхана можно считать теряющие начиная с XV в. значение и вес причерноморские и прикаспийские ханства. Эмигрировавший историк Павел Заремба, который в 1967–1979 гг. был одним из директоров польской службы радио «Свободная Европа», утверждает также («История Польши», Париж, 1961), что монголо-татарское владычество «решающим образом повлияло как на характер будущего Московского государства, так и на психику и культуру будущего русского народа», что можно посчитать специфически польской точкой зрения. И все же, если мы согласны, что государство Чингисхана оставило после себя хоть какое-то наследие, то тем более неправдоподобным кажется факт исчезновения из истории империи Тимура, от которой сохранились лишь засыпанные песком руины Бухары и Самарканда, где сейчас обитают народы ни с этнической, ни с языковой точки зрения не имеющие ничего общего с империей Тимура. Впрочем, о нынешнем Узбекистане или Туркменистане мало кто слышал, и уж практически никто не связывает эти земли с забытой империей Тимура, чье имя спасли от забвения Кристофер Марло, Луис Велес де Гевара и Эдгар Аллан По в литературе, а Георг Фридрих Гендель, Антонио Вивальди и Антонио Мария Гаспаро Саккини в музыке. Преемственность традиции оказалась полностью прервана.

Так и нынешняя Монголия, страна по территории огромная – 1 564 100 кв. км, зажатая между Россией и Китаем, абсолютно забыта современным миром. Три миллиона ее граждан вспоминают о своих великих традициях (великих в прямом смысле слова, поскольку государство Чингисхана было самым обширным в истории нашей планеты) разве что ради немногочисленных туристов. Даже Лев Гумилев – энтузиаст истории Великой степи – будет ее рассказывать как сагу допотопных времен, от которых ничего не сохранилось, кроме ненайденного ковчега. Вот вам две великие державы, которые можно представить и как некое единое целое, поразившие мир во времена своего существования. Но из мощной степной бури, когда старое угасло, ничего нового не родилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.