Пролог

Пролог

Получил я однажды предложение (ничего из этого не вышло) написать для французских читателей краткую, но всеобъемлющую историю Польши. Рассказывая о замысле этого проекта профессору Александру Гейштору, я услышал: «Отлично. Первые семь веков уложатся в несколько страниц, и останется охватить всего три столетия». В устах медиевиста это прозвучало весьма горько. Но такова правда. Наше историческое сознание формируется подобно перевернутой пирамиде: чем дальше вниз, тем уже границы, а забвение только ширится. Действительно, свыше 50 % наших знаний об истории концентрируется на последнем столетии. В испанских, французских или немецких учебниках ситуация практически идентичная. Ну, разве что французские исторические пособия больше акцентируют XVIII в., а испанские – XVI, но это мелочи. Общая тенденция везде одинакова. А из этого неумолимо следует, что через несколько десятилетий потрясающие события XX в. ужмутся до 14 % нашей памяти, через сто с лишним лет – до 9 % и так далее. Пусть это поможет нам осознать всю относительность наших представлений об истории и внесет в нее хоть малую толику смирения.

История Европы, считая от возникновения государств ахейцев в Аргосе, Микенах или Кноссе, длится 3500 лет. Из всего этого времени по общепринятой хронологии 2000 лет – от Кносса до падения Западной Римской империи – называют Античностью, следующую тысячу лет – с 476 г. до конца XV в. – Средневековьем и, наконец, оставшиеся пять с небольшим веков – Новым временем. Впрочем, история этого периода разделена на несколько более мелких кусков: Ренессанс, барокко, Просвещение и прочее. Без малого 1050 лет истории Польши (с 960 по 2010) составляют тридцатипроцентный

отрезок европейской жизни. Годы коммунизма 1917–1989 – всего лишь двухпроцентный кусок существования той же Европы. ПНР не дотягивает даже до 1,25 %, а в национальной истории занимает 4,2 %, то есть 44 года. Владислав Ягайло и Казимир Ягеллончик, а правление и того, и другого было наполнено важнейшими событиями и переменами, и то дольше сидели на троне. Что уж говорить о Людовике XIV во Франции, который занимал престол 72 года и прямо-таки перепахал свою страну (не нам судить во зло или во благо), но кардинальным образом, что аукается и по сей день. А ведь и ему уделяется в учебниках не более 1 % внимания. Только и спасает, что в национальной памяти остались «Король Солнце», да апокрифические высказывания «Королевство – это я», «Еще чуть-чуть, и мне пришлось бы ждать» и прочие, приписываемые французскому монарху. Более образованные граждане, возможно, свяжут с его существованием строительство Версаля и антипротестантские законы. Все, точка. Тут даже д’Артаньян – четвертый из «трех мушкетеров» – не поможет. Ведь в сознании 99 % читателей д’Артаньян – фигура абстрактная, вроде Зорро, Хаджи Насреддина или Ланселота. Тоже самое происходит и с нашей исторической литературой. Принимая вступительные экзамены в университет и слушая ответы о польско-казацких, польско-шведских или польско-турецких войнах, я пытался иногда помочь несчастным «плавающим» абитуриентам, подсказывая: а пан Скшетуский, а Кмичиц-Бабинич, а «маленький рыцарь» Володыевский? Дохлый номер! Своими намеками я только усиливал панику. Литература крайне редко спасает историю. Пан Володыевский – Гектор Каменецкий – мог с таким же успехом взрывать себя как на Вестерплатте, так и под Веной или Кирхгольмом. И нечему тут удивляться. Если история окончательно и не тонет в колодце забвения, то основательно размывается бессмысленными стереотипами, полуправдами, весьма приблизительными ассоциациями, анекдотами и легендами. И вот ведь парадокс: тот же миф, что способствует разрушению памяти, является единственным спасением исторических элементов. Что же это за элементы?

Ролан Барт («Мифологии», Париж, 1957) проанализировал серию популярных французских путеводителей «Le Guide Bleu» и пришел к выводу, что в представленных там регионах исчезает связь времени и пространства. Рекламируются «пейзажные объекты», «интересные уголки», а также отдельные достопримечательности, которые, будучи вырванными из исторического и общественного контекста, превращаются в некие обособленные диковинки. «Отобранные памятники, – делает вывод Барт, – лишены связи с территорией и людьми, полностью отсутствует исторический контекст, в результате чего сам памятник теряет четкость, становится нечитаемым, а значит – бессмысленным. Таким образом, объект показа размывается, исчезает, а «Le Guide Bleu» в результате операции, свойственной всем мистификациям, становится отрицанием того, что написано на обложке, превращается в орудие ослепления».

Не иначе обстоит дело с историей с точки зрения знания и понимания ее в обществе. Миф осуществляет своего рода селекцию исторических событий, оставляя в общественном восприятии самые яркие, патетические, символические из них, которые, тем не менее так же как в «Le Guide Bleu», предоставлены сами себе и становятся «нечитаемыми, а значит – бессмысленными», что, надо сказать, ни капельки им не вредит. В этом и есть сила мифа: он формирует сознание целых поколений. Как же происходит отбор этих событий? Единого принципа тут нет. Одни обязаны своим высоким местом на пьедестале ученым-историкам, которым необходимо создать четкие границы между эпохами и приходится для удобства хронологии прерывать исторический процесс в определенных пунктах. А последующие поколения школьников и читателей придают этим точкам разрыва излишнее значение, хотя они вовсе не были столь уж важны. Иногда воображением овладевает совершенно несущественная с исторической точки зрения, но пленительная деталь, которая неожиданно озаряет все событие. В другой раз мы имеем дело с экзотикой фактов, которые, как это обычно бывает при каждой встрече с чем-то чуждым и непонятным (см.: Рудольф Отто, «Священное», Варшава, 1968), пугают и очаровывают нас, служа пищей все тем же мифам.

Случается одерживать победу и литературе. Одни «преданья старины глубокой» годятся для пересказа, другие – не очень. Генрик Сенкевич писал трилогию «для укрепления национального духа», поэтому, выбирая время действия трех своих романов, ловко обошел трагический период гражданской войны, сорванных сеймов и пр., не стремясь к хронологическому единству повествования. У читателя может возникнуть впечатление, что победа под Хотином, завершающая трилогию, спасла Речь Посполитую. С исторической точки зрения это как минимум неправда, но зато как нельзя лучше соответствует сценарию. И все же чаще всего на отбор тех или иных исторических фактов влияют идеологические и националистские соображения. Мы воскрешаем далеких предков, чтобы вложить им в уста современную правду и иллюстрировать ее реальным или мнимым героизмом. История оживает по приказу. Перед лицом катастрофы Сталин вспомнил о Суворове и учредил орден его имени. А поскольку дети в Советском Союзе не так уж много знали о Суворове, для них срочно организовали курсы с обязательным посещением, невзирая на бомбардировки. Во Франции празднуют освобождение Парижа де Голлем и «парижское восстание», хотя это – чистый анекдот: союзники вошли в Париж, не встретив ни малейшего сопротивления. Единственное, что затрудняло продвижение их техники – это беспорядочно сооруженные повстанцами баррикады.

По поводу итальянцев маршал Пилсудский говаривал: «Зачем существуют итальянцы? Затем, чтобы всеми побитым австрийцам было кого бить». Что ничуть не мешает сделать из разгрома австрийцев под Витторио-Венето 29 октября 1918 г. итальянский национальный символ. В Италии нет ни одного сколько-нибудь значимого городишки, где не было бы площади, улицы или аллеи, названной в честь Витторио-Венето. И не важно, что днем раньше – и стратегически это было гораздо важнее – итальянская армия форсировала Пиаве, 30 октября заняла Асиаго, а 3 ноября – Тренто, Удине и Триест. Название населенного пункта Витторио-Венето, где победа сразу вошла в историю, решило дело. Из греческой истории всем известны Фермопилы (480 год до н. э.). Битву эту греки

проиграли из-за предательства в собственных войсках. Однако там умудрился погибнуть, упорно защищаясь до последнего Леонид с тремя сотнями спартанцев, хотя поражение было предрешено, и он со своим отрядом мог бы отступить. Что означает сей символ? На аллегорической могиле в честь павших высечена надпись:

О, путник, когда придешь в Спарту, народу его скажи,

Что во имя своей отчизны прав мы кости сложили свои.

На кладбище польских солдат под Монте-Кассино надпись сходного содержания фигурирует уже в иной версии:

Прохожий, скажи Польше,

Что мы пали, верно ей служа.

Тонкое различие между социальным статусом, который не давал спартанцам – своего рода янычарам, которых с детства готовили сражаться и только сражаться, – иного выхода, и службой, которую выбирают сознательно и посвящают ей свою жизнь, таким образом, полностью утрачивается. В мифе все смешалось, и солдаты Андерса превратились в спартанцев, что, по сути дела, является для них оскорблением.

Мифическая история, то есть та история, которая функционирует в общественном обиходе, не только свободно сопоставляет факты и связывает их предположительным родством. Она превращает поражения в победы и, что реже, победы в поражения. Из частностей она создает обобщающие легенды и, наоборот, вырывает отдельные фрагменты из контекста и бросает их на потребу невзыскательной публике. Благодаря Мицкевичу, мы помним о Винкельриде (Арнольде из Станса), который сгреб вражеские копья и пронзил ими свою грудь, или – на этот раз благодаря Шиллеру – о Вильгельме Телле, сбившем стрелой яблоко с головы собственного сына. Полцарства тому, кто ответит, в каком веке жили эти полулегендарные персонажи и за что боролись. Кто с кем сразился в битве при Земпахе, ставшей свидетельницей жертвы Винкельрида? История, взращенная в

тени развесистой патриотической клюквы, вскормленная политикой и традицией, не только способствует медленному забвению прошлого, но и, повторим еще раз, перефразируя Барта, становится «орудием ослепления».

В значительной мере моя книга именно об этом. В ней рассказывается о событиях, которые в исторической памяти народов записались как очень значительные, решающие, переломные, тогда как на самом деле если вообще таковыми и были, то только отчасти. Мира они не перевернули, в лучшем случае сверкнули, как метеор, и погасли, или заняли место других, гораздо более важных, или же вообще оказались в пантеоне истории случайно, благодаря какой-нибудь чарующей детали. 21 июля 1969 г. Нил Армстронг стал первым человеком, ступившим на Луну. «Это всего лишь маленький шажок для человека, но огромный шаг для человечества», – произнес тогда космонавт. Весь мир разделял его мнение. Люди верили как минимум в две вещи. Во-первых, как предсказывал Жюль Верн, Луна вскоре будет освоена человеком. А во-вторых, тот же человек, получив возможность взглянуть на Земной шар с Луны, увидит, как он мал и затерян в космосе, и поймет всю мелочность и бессмысленность земных конфликтов, междоусобиц и ненависти. Прошло сорок лет. «History Today» пишет о высадке на Луну: «Реализация программы “Аполлон” позволила решить одну из ее ключевых задач, а именно – показать Советскому Союзу, кто в космическом пространстве главный, кто располагает современнейшими технологиями и способен в случае необходимости использовать их в военных целях». Программу «Аполлон» закрыли в январе 1970 г., поскольку выделяемые на нее средства были перенаправлены в бюджет Войны во Вьетнаме. В феврале 2010 г. президент Обама окончательно отказался финансировать проекты создания на Луне постоянной базы и новых экспедиций к ней. А средняя цифра погибающих в мире ежегодно в войнах и террористических атаках с 1969 г. (несмотря на шедшую тогда кровопролитную Войну во Вьетнаме) увеличилась, по данным INSEP, почти на 150 %. «Луна – это тупиковый путь, поверьте мне, я кое-что об этом знаю», – сказал космонавт Базз Олдрин, летавший вместе с Армстронгом

на Луну, но имевший несчастье высадиться на нее вторым, и потому имя его осталось в тени. Петр Чеслинский («Газета Выборча», 21 июля 2009) в своем комментарии в основном согласен с Олдрином: «Да, там есть ценные минералы – титан и железо, но на их разработку понадобятся воистину космические средства. Еще часто говорят, что главным богатством Луны являются залежи изотопа гелия -3 – топлива для будущих термоядерных электростанций. Но этих электростанций как не было, так и нет. Целый век твердят, что первая будет построена через 50 лет. Точно, как в анекдоте про бар, хозяин которого вывесил объявление: “Завтра выпивка даром”». Вот и все, что осталось от той эпохи. Ничего не поделаешь, то, что казалось нам огромным и судьбоносным, превратилось в простую дату из календаря, которую время от времени кто-нибудь поминает дежурной статейкой. Сегодня, замечает Жан-Франсуа Ожеро в «Le Monde» (18 июля 2009), это уже удел прибывающих издалека археологов, которые, возможно, обнаружат следы неких существ, разгуливавших в свое время по склонам кратера Луны.

Однако все не так просто в нашем подлунном мире. Поэтому моя книга вне всякой хронологии завершается битвой под Верденом, бессмысленной бойней, которая ничего не изменила, ничему не способствовала, но совершенно неожиданно, независимо от намерений генералов, страданий солдат и абстрактных планов стратегов, потрясла мир больше, чем какие бы то ни было другие события XX в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.