СЕВЕРНЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ Генерал-лейтенант Генштаба Е.К.Миллер

СЕВЕРНЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ

Генерал-лейтенант Генштаба

Е.К.Миллер

В отличие от всех крупнейших вождей белых армий (Корнилова, Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля) генерал Евгений Карлович Миллер до Гражданской войны не обладал знаменитой боевой биографией, так сказать, пропахшей фронтовым порохом. Почти всю свою императорскую службу он провел на штабных и дипломатических должностях, во многом напоминая карьеру самого выдающегося русского штабиста предреволюционной эпохи генерала Алексеева, основавшего Белое дело. Зато этот генерал из породы русских немцев Миллеров, по-православному скромный, по-тевтонски стальной, вдруг ярчайше проявил себя после Февральской революции. В те времена, критикуя Временное правительство, смельчаками прослыли генералы Алексеев, Деникин и, наконец, Корнилов своим путчем, но раньше их встал под пули за честь золотых погон именно Евгений Карлович, столь незаметный среди героев-генералов Первой мировой войны.

В белогвардейском послужном списке генерал-лейтенанта Миллера о том эпизоде сказано кратко и веско:"7 апреля 1917 г. был ранен взбунтовавшимися солдатами, арестован и под конвоем отправлен в Петроград". Своеобразно «почтили» за это Миллера даже в Большой Советской Энциклопедии (3-е издание):"После Февр. революции 1917 выступал как ярый противник демократизации армии, 7 апр. был арестован солдатами". Это очень важно для понимания натуры Евгения Карловича, которого историки больше склонны отмечать как "превосходного администратора", как "обстоятельного начальника" и тому подобными столь нерыцарскими определениями. А ведь он начинал свой путь лейб-гвардейцем и гусаром. Евгений Миллер взял себе в жены кровную наследницу той, которая покорила и погубила великого Александра Пушкина. Именно армия главкома Миллера была последним белым оплотом на востоке, западе и севере Центральной России. И этого генерала пригласил себе сразу в ближайшие помощники на чужбине главком Русской армии генерал барон Врангель. Начальник РОВСа генерал Миллер отличился и главой этих последних боевых белоэмигрантских сил.

Неброско, но великолепного качества службу вел Миллер императорским офицером, резко выдвинувшись, по-деникински говоря, в годы Русской Смуты, чтобы стать своим похищением из Парижа едва ли не притчей во языцех на тему Белого дела вплоть до 1990-х годов, когда преемники ГПУ-КГБ приоткрыли свои архивы и можно было узнать о конце Евгения Карловича. Поэтому, лишь хронологически отметив дореволюционную часть жизни генерала Миллера, обратим больше внимания на его судьбу командующим белым Севером и в эмиграции.

Родился Евгений Миллер в дворянской семье 25 сентября 1867 года. Был отдан в Санкт-Петербурге в Николаевский кадетский корпус, который закончил в 1884 году. После этого Миллер прошел курс Николаевского кавалерийского училища, завершив его в 1886 году по 1-му разряду. Среди лучших произведенный в корнеты Е.Миллер выпущен в лейб-гвардии Гусарский Его Императорского Величества полк и проходит службу в Царском Селе. В это время гвардейский корнет женится на шестнадцатилетней Наталье Шиповой — дочери генерала от кавалерии, генерал-адъютанта Н.Н.Шипова, женатого на Софье Петровне, урожденной Ланской. Матерью С.П.Ланской была Наталья Николаевна Ланская, в первом браке — Пушкина, урожденная Гончарова. Об этом наркому Ежову из лубянской камеры летом 1938 года генерал Миллер писал, поясняя свое беспокойство за близких: "Моя жена по матери своей — родная внучка жены А.С.Пушкина, урожденной Гончаровой, бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как и ее мать и сестры, большую нервность, свойственную семье Гончаровых…" Жену Е.К.Миллера звали точно так же, как и ее бабушку, бывшую супругой великого поэта, — Натальей Николаевной… Из гвардейцев Миллер поступает в Академию Генерального штаба, которую заканчивает в 1892 году. Он получает назначение в Финляндский военный округ, где служит по Генеральному штабу в чине капитана. В 1896 году Миллер произведен в подполковники и назначен в число штатных штаб-офицеров Генерального штаба.

С 1898 года подполковник Миллер служит Российским военным агентом (как тогда назывался атташе) в Бельгии, Голландии. В 1901 году его за отличие по службе производят в полковники и назначают военным агентом в Риме. В 1907–1909 годах полковник Миллер командовал 7-м Гусарским Белорусским полком и 7-й кавалерийской дивизией.

В 1909 году вновь за отличие по службе 42-хлетнего Миллера производят в генерал-майоры, он назначен начальником Николаевского кавалерийского училища, в котором сам носил юнкерские погоны. С конца 1912 года генерал Миллер является начальником штаба Московского военного округа. Как всегда, за отличие по службе Миллер получает в 1914 году чин генерал-лейтенанта. В течение Первой мировой войны он был начальником штаба 12-й армии, 5-й армии и командиром 26-го армейского корпуса на Юго-Западном фронте.

За годы службы в императорской армии Е.К.Миллер награждался многими российскими орденами, старшие из которых: Святого Станислава 1-й степени, Святой Анны 1-й степени, Святого Владимира 2-й степени с мечами, — а также орденами семи иностранных государств. Ну, а 7 апреля 1917 года в командира 26-го корпуса Юго-Западного фронта генерала Миллера, на дух не переносящего вырастающие как поганки солдатские комитеты, взбешенные "революционные массы" стреляли. Несмотря на то, что ранили генерала, они взяли командира под арест и повезли на дальнейшую красную расправу в Петроград. Но там еще не потерявшие контроль над такой фронтовой шатией представители Временного правительства Миллера выручили.

С осени 1917 года генерал Е.К.Миллер стал представителем российской Ставки Верховного Главнокомандующего при Итальянском Главном командовании. После Октябрьского переворота стальной по характеру Миллер власть большевиков напрочь отверг, за что их главари, не забывшие обращение генерала с комитетчиками в апреле 1917 года, заочно предали его суду ревтрибунала и приговорили к казни. Она от их рук чекистски злопамятно и настигнет генерала Миллера через два десятка лет.

Летом 1918 года генерал Е.К.Миллер направляется в Париж, куда его приглашает бывший посол России В.М. Маклаков для организации переформирования русских войск, экспедиционно находившихся и воевавших во Франции и Македонии. В ноябре 1918 года председатель белого Временного правительства Северной области Н.В.Чайковский предложил из ее столицы Архангельска Е.К.Миллеру должность генерал-губернатора этого края и командующего войсками. Обстановка в тех русских палестинах к тому времени сложилась следующим образом. В феврале 1918 года в Архангельске, исторически переполненным политическими ссыльными, которые еще в 1903 году создали подпольный комитет РСДРП, была установлена советская власть. В июне сюда переехали все посольства стран Антанты из Вологды, где базировались раньше. Германия после заключения Брест-

Литовского договора с Советами развивала свою агрессию на северо-западе России, грозя ее территориям и из Финляндии, в которой немцы обосновались с весны, подавив вместе с финнами попытку красного переворота. В Архангельске посольства Антанты печатно распространили свое общее заявление с указанием целей союзников на русском Севере:

"1. Необходимость охраны края и его богатств от захватных намерений германцев и финнов, в руки которых может попасть Мурманская железная дорога, ведущая к единственному незамерзающему порту России.

2. Защита России от дальнейших оккупационных намерений германцев.

3. Искоренение власти насильников и предоставление русскому народу путем установления правового порядка возможности в нормальных условиях решить свои общественно-политические задачи". Архангельские комиссары во главе с товарищем Кедровым сдержанно обращались с прибывшими иностранцами, которые, не стесняясь, устанавливать контакты с местным разветвленным белым подпольем. Его члены держали крепкую связь с англо-французскими миссиями, для видимости вербовались в красноармейские части и нанимались работать в советские учреждения. Возглавлял будущих повстанцев капитан 2-го ранга императорского флота Чаплин, действующий под видом английского офицера Томсона. Он в своих планах опирался на местного командующего красными войсками, бывшего полковника Потапова и сочувствующих намечаемому восстанию красных морских командиров из бывших. Главной их силой был Беломорский конный отряд, куда вступило много кадровых петроградских офицеров. Первая мировая война уже без участия павшей от внутренних врагов Российской империи продолжалась и все внимание Антанты на русской территории обусловилось надеждой восстановить там против Германии Восточный фронт. Для противодействия немцам союзники, в крайнем случае, выбрасывали десанты. Один из них был высажен с кораблей в марте 1918 года в красном Мурманске (до апреля 1917 года — Романов-на-Мурмане), чтобы немцы не использовали эту старинную военно-морскую базу для своих подводных лодок. Сделано это было по согласованию с наркомом Троцким, который являлся противником Брест-Литовского договора. Такой же позиции придерживался и Мурманский совдеп, председатель которого кочегар Юрьев из-за этого уже обозвал по прямому проводу Ленина "изменником".По- этому высадившиеся в Мурманске союзники, расходясь с местной советской властью по международным вопросам, совершенно не смущались царящими вокруг большевистскими порядками. В июле 1919 года британский военный министр У.Чечилль задним числом разъяснял в парламенте необходимость таких вторжений — во имя поддержания союзнической блокады Германии, чтобы немцы не захватили ресурсы России. То есть, само свержение власти большевиков страны Антанты не интересовало, что вполне очевидно и по их мурманскому десанту. Так называемые «интервенты» сталкивались, воевали с красными войсками лишь попутно, как с помехой для реализации своих антигерманских задач.

Пресловутой в советской исторической науке "интервенции 14 государств против советской республики" не было хотя бы потому что, как писал Ленин: "самого ничтожного напряжения этих сил… было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами". Большевистский вождь, правда, причиной неудачи «интервенции» всех этих четырнадцати стран, мощнейших как в военном, так и в идеологическом отношении, указывал умение красных агитаторов «разложить» их войска. То, что те "и не хотели", заикаться советским говорунам было не с руки.

Более того, лидерам стран Антанты свергать большевистскую власть казалось невыгодным. По этой проблеме спорили в Англии «русофильский» Черчилль, настаивавший на подлинной интервенции в Россию для разгрома красных как раковой опухоли для всей Европы, и «русофоб» премьер-министр Ллойд Джордж, «просоветская» точка зрения которого возобладала. Ллойд Джордж позже заявлял:

"Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками и мы признали, что они де-факто являются правителями… Мы не собирались свергнуть большевицкое правительство в Москве". Президент США Вильсон:

"Всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратилась бы в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм". Такую политику в русской Гражданской войне также «интернациональных» магнатов международного, уолл-стритовского класса расшифровывает американский профессор Э.Саттон в своей книге "Уолл-стрит и большевицкая революция" (М., "Русская идея", 1998):

"Они хотели иметь рынки, которые можно было бы эксплуатировать монопольно, без конкуренции со стороны русских, немцев и кого бы то ни было — включая американских бизнесменов, не входящих в круг избранных. Эта замкнутая группа была аполитична и аморальна. В 1917 г. она преследовала единственную цель — захватить рынок в России… Уолл-стрит действительно достиг этой цели. Американские фирмы, контролируемые этим синдикатом, позже принялись за построение Советского Союза".

Так что, очередной десант Антанты, намеченный к августу 1918 года в Архангельске, был накрепко связан с обычными союзническими целями, о чем позже в мемуарной книге "Архангельск 1918–1919" написал командующий экспедиционным корпусом Антанты генерал Айронсайд: "Было чрезвычайно важно спасти огромное количество военных складов". Речь шла об охране от немцев военного имущества, приобретенного еще императорской Россией в США и Англии. 2 августа союзническая эскадра подошла к Архангельску и, возможно, сумела б договориться с большевиками, как уже было в Мурманске, но белое архангельское подполье давно готовилось к этому часу и подняло восстание, мгновенно беря инициативу в свои руки. Подпольщики постарались. «Лжекрасный» командующий полковник Потапов заранее вывел войска гарнизона из Архангельска за Северную Двину. «Лжекрасный» адмирал, командовавший местным флотом, просаботировал и нейтрализовал все поступающие комиссарские приказы. Два ледокола, выведенные в устье Северной Двины, прикрывающее город от Белого моря, для затопления речного фарватера, ушли под воду не там где надо. Береговые батареи ближайшего к Архангельску острова Мудьюг при виде эскадры противника помалкивали, а единственно прорезавшуюся заставил прекратить огонь залп с кораблей Антанты. Беломорский конный отряд восставших с лихим ротмистром во главе вихрем носился по городу, разоружая красногвардейцев, растерявшихся под шквалом беспорядочных приказов из большевистского Совета обороны. Из своей единственной пушки артиллеристы беломорцев-конников накрыли и заткнули судно «Горислав», пытавшееся огнем по Архангельску помочь отходящим из него большевикам. Красных начальников обуяла паника, они спешно грузили массу присвоенного добра в поезда, на пароходы, чтобы успеть скрыться по «железке» или Северной Двине. С бортов причалившей союзнической эскадры высадились четыре батальона англичан, четыре — американцев, батальон французов. Возглавляющий их английский генерал Пуль, принявший объединенное командование на русском Севере, объявил:

— Союзники явились для защиты своих интересов, нарушенных появлением в Финляндии германцев. Он призвал белых немедленно организовывать свою армию для защиты области от большевиков. Под пристальным присмотром союзников стало создаваться Верховное Управление Северной области, куда вошли члены Учредительного собрания Архангельской и других северных губерний. В его составе оказались господа Лихач, Маслов, Иванов, Гуковский — все эсеры крайних течений. Относительным партийным исключением явился председатель этого правительства: старейший российский революционер, бывший и эсером, ставший теперь членом Трудовой народно-социалистической партии Н.В.Чайковский. Беспартийным был капитан 2-го ранга Чаплин, назначенный командующим войсками. Фигура председателя архангельского правительства дворянина Николая Васильевича Чайковского, родившегося в 1851 году в Вятке, а умершего в 1926 году в Лондоне, заслуживает особого внимания как ярчайший, типичный образчик политического деятеля в Белом движении. Во-первых, знаменит этот выпускник Петербургского университета тем, что был идейным противником другой русской революционной знаменитости — С.Г.Нечаева, сподвижника Бакунина, Огарева, создателя "казарменного коммунизма", главного революционера-"беса", которого описал Ф.М.Достоевский в своих "Бесах".

По имени Н.В.Чайковского и называется в истории «чайковцами» народническая организация "Большое общество пропаганды". «Чайковцы» в отличие от «нечаевщины», провозглашавшей: цель оправдывает средства, в том числе и убийства, — старались распропагандировать массы, явились родоначальниками "хождения в народ".

Сам же Чайковский после разгрома и суда над «чайковцами» в "Процессе 193-х" уехал в Лондон, где в 1880 году был основателем "Фонда вольной русской прессы". В 1904 году он примкнул к эсерам, а в годы Первой мировой войны явился одним из руководителей Всероссийского союза городов. После Февральской революции был выбран в ЦК Трудовой народно-социалистической партии. После Октябрьского переворота стал одним из организаторов антибольшевистского "Союза возрождения России".

Популярность Чайковского в белых политических кругах была так велика, что, помимо председательства в правительстве Северной области, в сентябре 1918 года его заочно выберут в состав другого белого правительства — Уфимской директории. А в начале 1920 года Чайковский уже окажется членом вновь сформированного правительства А.И.Деникина.

Никто, конечно, тогда и не подозревал, что старейший и заслуженный народоволец Чайковский, «крестивший» своим именем поколения революционеров ("чайковцы" после разгрома их движения участвовали во всех организациях революционного народничества), свой брат в любых белых властных структурах, является и матерым масоном, членом не какой-нибудь, а Великой Ложи.

С такой фокусировкой портрета председателя правительства Северной области Чайковского прислушаемся к его высказываниям, столь типичным для февралистов, демократов, антимонархистов и тому подобных людей, во многом идейно вершивших судьбы Белого дела. Он, например, так объяснял большевистские зверства союзникам:

"Мы слишком долго переносили губительный самодержавный режим, наш народ политически менее воспитан, чем другие союзные народы". Из рукописи Чайковского "Грехи белого режима", написанной в эмиграции:

"Борьбу с большевиками превратили в борьбу с революцией, прежде чем революция окончилась в умах народа… Войну с большевиками вели как войну с внешним врагом, а не как гражданскую войну, опираясь на силу оружия, а не сочувствие народных масс… Деятелей революции с широкой популярностью устраняли и преследовали. На ответственные посты назначали людей старого режима… Предоставили полный простор и свободу черной прессе Шульгина и Суворина, а левую серьезную печать преследовали. Тем самым подготовляли господство черного шовинизма и грабеж народа… Проводили реакционные меры по земледелию и национальному вопросу… и тем давали оружие для большевистской агитации и местных самостийников".

В конце концов, в эмиграции и такой избитый политиканством, заговорами, закулисьем ветеран, как Чайковский, прозрел, восклицая по поводу взаимоотношений Антанты с Советами:

"Итак, правительства великих держав признали заведомых преступников и предателей союзных интересов в мировой войне за правомочную власть и не только вступали с нею в переговоры, но и были готовы заключать с нею формальные и заведомо дутые международные договоры. Мало того, они не только сами делали это, но побуждали (если только не принуждали) к тому же целый ряд слабых, вновь возникших за счет России при их же содействии, государственных образований… В этом — весь ужас современного мирового скандала! Рано или поздно, все повинные в этом моральном маразме, конечно, будут призваны к ответу".

Определения в адрес антироссийских политических и финансовых международных воротил: «аморальны» у Саттона и "моральный маразм" у опомнившегося Чайковского, — справедливо совпадают. Другое дело, что одними из "моральных маразматиков", вольно или невольно вбивавших свой гвоздь в гроб былой России, были прежде всех иностранных деятелей такие, как Чайковский. Эти «белогвардейцы» и в масонах-то остались у западных «братьев» в подчинении. Выполнив свою суперзадачу по похоронам православной монархической империи, бывшей их родиной, русские масоны в эмиграции так и не удостоились занять в ложах места, соответствующие их российским степеням посвящения. Нам же на фоне судьбы генерала Миллера Чайковский интересен «крестным» Северного белого правительства, которое и после его отъезда из Архангельска станет «провисать» точно по изгибам, так сказать, изваянным его основателем.

В освобожденном от красных Архангельске работали, кроме английского главнокомандующего генерала Пуля, послы Нюланс (Франции), Френсис (США) и Дела Торетта (Италия). Нести потери союзникам здесь не хотелось, окрестная непроходимая тайга и болота не давали возможности для военного маневра. Атаковать противника по немногим местным путям сообщения можно было до первого более или менее укрепленного узла обороны. Поэтому союзнические войска далеко не лезли, охотно создавая части типа "славянско-британского легиона", "русско-французской роты". Фронтовую погоду делали белые, сразу взявшиеся за очищение от красных Архангельской губернии. Небольшие отряды из русских офицеров, крестьян-партизан, польских добровольцев прочесывали местность, выбивая советских из населенных пунктов. Вскоре белые силы насчитывали около трех тысяч бойцов, куда вошли офицерские добровольческие команды, мобилизованный из архангелогородцев пехотный полк, крестьянские партизанские отряды, два дивизиона артиллерии. Руководил войском капитан 2-го ранга Чаплин, в оперативном отношении оно подчинялось союзному командованию и состояло на довольствии у британцев.

Эсеровским Верховным Управлением во главе с Чайковским архангельская общественность за считанные недели стала недовольна. На самых разных людей эти правители вешали ярлыки «контрреволюционеров», проявляя в непосредственных административных делах крайнюю неопытность. Манерами и фразеологией они очень смахивали на только что выкинутых из области большевистских демагогов, обязательно начиная тексты своих правительственных актов словами: "Во имя спасения родины и революции…"

6 сентября 1918 года группа офицеров во главе с Чаплином арестовала все это Верховное Управление и отвезла сидеть в Соловецкий монастырь. Союзники, не привыкшие к русской порывистости, взволновались. Они выставили рогатки на улицах, выслали патрули и стали заседать, ожесточенно обсуждая ситуацию.

Масла в огонь подлила вооруженная депутация крестьян, прибывшая в город выручать арестантов по наущению агронома эсера Капустина. Эти были уверены, что раскомандовавшиеся офицеры "желают восстановить царя и с этой целью скрывают в Архангельске великого князя Михаила Александровича". В итоге союзниками было решено, чтобы оставшийся в доверии и в такой обстановке (по своему масонству) Чайковский сформировал новое правительство из более приличной публики. Под его председательством в следующем Временном правительстве Северной Области стали работать: бывший управделами Верховного Управления, член Союза Возрождения России Зубов, отвечающий за земледелие; бывший попечитель учебного округа князь Куракин — финансы; бывший член Госдумы, кадет доктор Мефодиев — торговля и промышленность; председатель суда Городецкий — юстиция; народный социалист Федоров — просвещение.

Сместили с должности и командующего войсками горячего моряка Чаплина, на его место вызвали из Лондона бывшего там Российским военным агентом полковника Дурова. Из-за архангельских перемен произошла смена власти и в Мурманске, где ликвидировался местный совдеп и город перешел в областное подчинение Архангельску. Впрочем, состав руководства Мурманским краем не очень изменился. Местное всеядное начальство беспрепятственно разрешало, например, всем сочувствующим большевизму выезжать на советскую территорию. Здесь стояло пять батальонов англичан, по одному — итальянцев и сербов, один батальон и три батареи французов. Пробовали наступать отсюда вдоль единственной магистрали — Мурманской железной дороги, но фронт не очень двигался, остановившись приблизительно на половине расстояния между Мурманском и Петрозаводском. С приходом в октябре полярной зимы воевать и на Архангелыщине было несладко. Здесь установилась позиционная война, передовая которой тянулась отдельными фронтами: Онежским, Железнодорожным и другими. Белые и красные полки укрылись друг против друга в бревенчатых блокгаузах за колючкой, держа оборону изрядным количеством пулеметов и пушек. С архангельской стороны было около десяти тысяч солдат в иностранных частях и восемь тысяч в белых. Напротив расположились 6-я и 7-я красные армии в 24 тысячи бойцов при семидесяти орудиях.

Взгляд на положение дел в Северной области с точки зрения колчаковского правительства мы находим в книге бывшего его члена Г.К. Гинса "Сибирь, союзники и Колчак" (Пекин, Изд. Общества Возрождения России в г. Харбине, 1921):

"Территорией правительства (Северной области — В.Ч.-Г.) была одна губерния, а на правительстве лежали тяготы общегосударственных расходов по содержанию двух военных и двух торговых портов, железных дорог и т. д. Понятно, что правительство оказалось в полной зависимости от союзников, главным образом, от Англии. По предложению англичан была организована государственная эмиссионная касса, которая выпускала деньги, приравненные к стерлингам, в отношении 40 руб. за фунт. Это поставило всю экономическую жизнь края в полную зависимость от английских рынков. На новые деньги можно было покупать только там.

Зависело правительство от иностранцев и в военном отношении: британских войск было больше, чем русских, почти до осени 1919 года".

После Ноябрьской революции в Германии, окончания Первой мировой войны и отхода немецких оккупационных войск с русской территории начали поэтапный вывод своих частей с боевых позиций и страны Антанты. Признаком этого было отбытие из Архангельска послов восвояси. Генерала же Миллера Чайковский пригласил генерал-губернатором и командующим войсками в это время, потому что прежний командующий, полковник Дуров, повел себя не менее своеобразно нежели бывший до него «захватчик» капитан Чаплин, но с другой стороны.

Полковник Дуров, не нюхавший разложения армии, так как во время Февральской революции и после находился за границей, опасался прослыть контрреволюционером и распустил солдат, не поощрял командирскую строгость. Все его распоряжения, приказы, уставы носили отпечаток «керенщины», как прозвали дуровский либерализм офицеры. Например, он обращался к ним, чтобы "помириться с оскорбившими их солдатами и простить их".

Другое дело, что архангельское правительство, посоветовавшись с так же недовольными Дуровым англичанами, решило, чтобы и на этот раз не промахнуться с заменой командующего: вызвать для военного руководства не только генерала Миллера, но и генерала В.В. Марушевского, по сути, на один и тот же пост…

Первым доехал в Архангельск Марушевский, хорошо известный союзникам по его службе во Франции, где в минувшую войну командовал фронтовой особой бригадой. Он и стал командующим войсками Северной области, поначалу начал оправдывать ожидания. Марушевский реорганизовал управление командующего в штаб, приступил к усмирению бунтарского духа в мобилизованных частях. Архангелогородский пехотный полк затеял мятеж, который был сурово подавлен. Прибывший генерал снискивал правительственное доверие, в войска потянулись офицеры, которые не очень стремились под командование Дурова. Генерал Марушевский все же не придется здесь ко двору, но оставит печатные свидетельства, где искренне напишет, что политика англичан на белом Севере "была политикой колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов". Он отметит: британские военные "до такой степени грубы в отношении нашего крестьянина, что русскому человеку даже и смотреть на это претило". "Отрезанные почти от всего мира трудностями сообщений и стеснениями, скажем просто, английской «диктатуры», мы были положительно политически слепы. Малейшее желание проникнуть за эту завесу вызывало определенное противодействие со стороны английского командования".

Возможно, Марушевский не скрывал все эти соображения и перед союзниками, раз все-таки отказались от его услуг, но подстраховаться также опытом, большой образованностью и сталью характера Миллера Чайковский решил еще до приезда и демонстрации своих возможностей Марушевского. Немудрено — к премьеру правительства Чайковскому после отъезда послов английское командование стало относиться небрежно и подозрительнее. Скорее всего, дело было в том, что с французским, например, послом масон Чайковский легко находил общий язык, а британских-то вояк речи этого "представителя русской демократии" мало впечатляли. Чайковский ждал от генерала Миллера, что тот станет «буфером» между англичанами и русской властью.

Генерал Е.К.Миллер прибыл в Архангельск 13 января 1919 года и занял должность генерал-губернатора и военного министра правительства. С Чайковским ему удалось пообщаться чуть больше недели — 24 января тот уехал в Париж на заседания Всероссийской дипломатической делегации, которая называлась также Русским политическим совещанием, Парижским Политическим совещанием (генерал Щербачев, князь Львов, Савинков, Маклаков, Сазонов), взявшим на себя роль зарубежного представительства российских белых армий. Чайковский войдет его состав и больше не вернется на белый Север, хотя постоянно будет контролировать и издалека «свое» правительство, которое фактически возглавил П.Р.Зубов. Приступивший к делам 52-хлетний генерал Миллер внушал к себе пиетет, прежде всего внешностью, в которой лейб-гвардейский лоск соседствовал с истинно генеральской внушительностью. Подтянутый, расправленные плечи, гордая посадка головы, коротко зачесанные волосы, огромный лоб с залысинами, многодумная морщинка между сдвинутых густых бровей. Под породистым носом — длиннющие усы с кончиками, закрученными вверх, бородка клином. В пристальном взгляде глаз неуступчивость, но и любезность. Архангельский представитель американских войск так описывал минувшие события и обстановку, сложившуюся в последующие месяцы:

"Английское командование отстаивало ту точку зрения, что в Области нужна твердая власть. Эту твердую власть англичане представляли себе не иначе, как военной. Они считали, что сговориться с населением невозможно, да и не к чему. Если жителей хорошо кормят и не обижают, то все будет хорошо. Особенно их испугали демократические проекты Верховного Управления. Поскольку главным военным элементом союзного командования были англичане, и поскольку считалось, что у них в Северной Области есть особая заинтересованность, ни французы, ни американцы не считали возможным особенно вмешиваться в их распоряжения.

Таким образом, все усилия были направлены к тому, чтобы свести на нет Правительство, сделать его наиболее бесцветным и безличным. И в то же время искали подходящее русское военное начальство. Присутствие Н.В.Чайковского весьма мешало. Когда он в начале 1919 года уехал — положение совершенно изменилось, и военная диктатура становится совершившимся фактом. Однако надежды, которые возлагались англичанами на генерала Марушевского, не оправдались. Он совершенно не подходил к роли военного диктатора, и только с приездом генерала Миллера оказалось возможным наладить административный аппарат".

Что бы о неэффективном командовании Марушевского иностранцы не говорили, но он потом так объяснял ситуацию:

"Русское военное командование было лишено самостоятельности и исполняло предначертания союзного штаба. Все мои указания на необходимость наступления, особенно на Двинском и Мурманском фронтах, отклонялись союзниками, по мотивам недостаточности войск и ненадежности населения, сочувствующего большевикам". Его слова подтверждал еще в описываемый отрезок времени начальник штаба Мурманского района полковник Л. Костанди, во всеуслышание среди русских заявляя:

— Англичане не хотят особенного успеха русского оружия.

Близилась весна, когда хочешь — не хочешь, а «принято» воевать даже в буреломной северной местности. Командующего союзными войсками генерала Пуля сменил генерал Айронсайд, прибывший из Лондона с планом наступления по линии Котлас — Вятка. Задачей его была передача архангельских и мурманских военных запасов армии Колчака.

Это подтолкнуло Северную Область к официальным связям со Всероссийским правительством адмирала Колчака в Омске. Не оглядываясь на союзников, такой шаг давно надлежало сделать здешним командующим, но воплотил его в жизнь генерал Миллер, он написал в марте "Соображения о необходимости признать адмирала Колчака Верховным Правителем и подчиниться ему". С одобрения Парижского Политического совещания в апреле это решение было принято Северным правительством, о чем направили телеграмму в Омск. Командующий генерал Марушевский отбыл в Финляндию, чтобы выяснить возможность прорыва к Колчаку совместно с армией генерала Юденича и финскими войсками, а оставшийся в Архангельске генерал Миллер, все более входящий в роль военного диктатора, решал все вопросы по текущим войсковым и фронтовым вопросам. В конце мая 1919 года архангелогородцы любовались маршем по пестрящим союзными флагами улицам высадившихся в порту свежих английских частей, состоящих из добровольцев. Британцев, решивших повоевать в далекой России, в большинстве молодцевато вышагивавших с ленточками орденов на груди, полученных за бои на полях Франции, дружно приветствовали.

Вскоре после их прибытия, в честь дня рождения английского короля на Соборной площади города был воинский парад англичан, которым командовал генерал Айронсайд, а принимал генерал Миллер. Единственной частью, над которой развивался русский трехцветный флаг, был Дайеровский батальон, названный так в честь погибшего в этих местах английского капитана Дайера. Его сформировал сам Айронсайд довольно своеобразным образом.

Однажды британский командующий поехал в городскую тюрьму и забрал оттуда всех выразивших желание служить и "раскаявшихся в своих прежних заблуждениях". Арестанты были или большевиками, или их сторонниками, тем не менее, отказа никому не было. Новобранцев поставили на великолепное британское довольствие, отлично обмундировали и отдали под команду лучших русских и английских офицеров.

Несмотря на неожиданное освобождение и комфортные условия службы, даеровцы шагали на параде мрачно. На бывшем уездном комиссаре, который нес батальонное трехцветное «царское» знамя, лица не было. Очень тоскливо кричали его товарищи вместе с англичанами троекратное «ура» заморскому королю. У генерала Миллера от этого зрелища челюсть едва ли не сводило, зато гигантского роста атлет генерал Айронсайд благодушествовал. После парада он русским гостям объяснял:

— Ваши полковые бунты происходят от неумелого и нехорошего обращения с солдатами, которые одурманены революцией и забыли хорошее из традиций лучшего русского офицерства. Поэтому они производили беспорядки и нарушения дисциплины, недопустимые ни в одной правильно организованной армии. Но теперь все пойдет по-хорошему. Они раскаялись, я им назначил хороших офицеров, они отлично одеты, получают прекрасный паек. Я уверен, что они покажут себя молодцами. 30 мая 1919 года генерал-лейтенант Е.К.Миллер постановлением правительства Северной Области был произведен в генералы от кавалерии. Этого производства (очевидно, на взгляд Евгения Карловича, по несостоятельности — что полномочий правительства, что весомости собственных заслуг) он не принял и продолжал представляться генерал-лейтенантом. А в июне к ним пробился связной штабс-капитан от Колчака, проделав огромный путь на конях и оленях.

Отныне архангельское и омское правительство будут на постоянной связи. Интересно, что, установив контакты с северянами, бывший известнейший исследователь А.В. Колчак, именовавшийся в академических кругах и Колчаком-Полярным, сразу начнет подготовку новой арктической экспедиции. В его омском кабинете всегда висела карта полярных экспедиций.

Адмирал и в роли белого главы России многое успел для отечественной науки: создал Дирекцию маяков и лоций, в январе 1919 года открыл при своем правительстве Комитет Северного морского пути, руководил которым участник двух полярных экспедиций, общественный деятель С.В. Востротин. Институт исследований Сибири, созданный Колчаком в это же время, организовал гидрографическую экспедицию Д.Ф. Котельникова и ботаническую В.В. Сапожникова, готовил Обь-Тазовскую экспедицию. Продолжалось строительство Усть-Енисейского порта, начатое в 1917 году. Белые вожди, в крайнем отличии от красных, независимо ни от чего всегда заботились о будущем России. Они ощущали ее своей русской Отчизной — не большевистски интернационально…

Войско северян обстрелялось и уверенно действовало на своих фронтах, как и везде по России превосходя красных в воинском умении, отваге, инициативе. Его солдатский костяк образовывали русские добровольцы, воевавшие легионерами в русско-французских и славяно-британских частях, и крестьянские партизаны. Легионеры были отборны по боевым качествам, а партизаны, плюс к этому, антибольшевистски непримиримы. Среди партизан наиболее славными являлись бойцы Шенкурского, Тарасовского и Пинежского уездов. Шенкурские крестьяне, в просторечии — «шенкурята», были солью архангельского восстания, поднятого при появлении эскадры союзников. Храбрецы и политически грамотные, они — потомки Новгородской вольницы, задавали партийный тон, ненавидя большевиков, симпатизируя эсерам, немного настораживая своим беспокойством и отчаянностью.

Зато тарасовцы и пинежцы наиболее основательно и исконно русски ковали тип белого крестьянского партизана. Познакомившись с нравами советских по их реквизициям, сокрушению частнособственнических интересов, они воспринимали новоявленного гегемона с отвращением едва ли не на биологическом уровне. Об этом наглядно рассказывает бывший Полевой военный прокурор Северной Области С.Добровольский в своих записках "Борьба за возрождение России в северной области" ("Архив русской революции", издаваемый И.В. Гессеном. Берлин, 1921):

"Здесь царила подлинная Русь, которая никогда и ни при каких условиях большевикам не подчинится и будет вести с ними непримиримую борьбу. Партизане эти, входя в избу командира полка, не рапортовали о своем прибытии по уставу внутренней службы, а истово перекрестившись на иконы и несколько раз глубоко поклонившись им, говорили ему: "А я к Вашей (а то и к твоей) милости пришел". В обращении не чувствовалось рабской манеры; народ на севере свободолюбив и, давно привыкнув к самостоятельной жизни, держит себя с достоинством, а начальнику отдает дань уважения в той форме, к которой привык. В боевом отношении эти люди представляли собой исключительный по своей доблести материал…

На Пинеге партизане были до того свирепо настроены, что командир 8 полка полк. Б. решил выпустить брошюру о гуманном отношении к пленным… На Печоре население, занимающееся охотничьим промыслом, ставило силки для ловли красных. Один мой знакомый путейский инженер, узнав от одного из таких "охотников за черепами", что им единолично было поймано и истреблено 60 красных, пришел в ужас и пробовал убедить в невозможности такого метода действий, но получил категорический ответ: "Нам с ними не жить, либо они, либо мы".

Оказалось, что у этого крестьянина все близкие были убиты красным отрядом Мандельбаума, а сам он совершенно случайно спасся, подвергнувшись страшным пыткам; грудь его была вся в язвах, так как его выдержали под открытым краном кипящего самовара, пока оттуда не вытекла вся вода. Отряд Мандельбаума навел ужас на всю Печору. Окружив какое-нибудь белое селение, он сгонял всех жителей его на исход и объявлял, что мужчин он оставляет только до окончания полевых работ, после чего они вместе с детьми будут истреблены, а жены их будут оставлены в живых, так как еще «пригодятся» для красных…

Партизане несли на себе главную тяжесть борьбы. Они ходили в разведку в глубокий тыл неприятеля, а в боях яростно бросались в штыки".

Неплохо показывали себя и мобилизованные крестьяне, особенно ближайших к передовой волостей. Они знали о большевистских порядках и не хотели жить под их ярмом. И как ни странно, отличным боевым материалом также являлись бывшие красноармейцы. Феномен этот, в отличие от других белых фронтов России, был наиболее типичен в Северной Области, для точного свидетельства чего снова прибегнем к помощи очевидца С.Добровольского, который пишет:

"Ненависть красноармейцев к своим комиссарам и коммунистам не знала пределов и они обыкновенно собственноручно расстреливали последних. Исполосованные спины пленных были лучшим средством агитации против большевиков. Они охотно демонстрировали их перед нашими войсками и деревенским населением, рассказывая о тех дисциплинарных мерах, которые применяла рабоче-крестьянская власть, поддерживая пролетарскую железную дисциплину в своей армии. Кроме розог в качестве наказаний применялись тяжелые принудительные работы с переводом на голодный паек и расстрел. Можно легко себе представить их настроение, когда вместо кровавой массовой расправы и "палочной офицерской дисциплины", о чем им прожужжала уши большевистская агитационная литература, их встречало человеческое обращение, обильный паек и отличное обмундирование… За исключением ничтожной части, признанной мало надежной, вся прочая масса их была взята в наши войска, причем составленные из них войсковые части до конца оставались верными нам". Превосходны были и офицеры, вышедшие из крестьян-тарасовцев или, например, «шенкурят». Выправка у них, конечно, оставляла желать много лучшего, но почти каждый из этих крестьян в золотых погонах был «штучен», покрывал свое имя героизмом.

Интересно проявляли себя офицеры-добровольцы, доставленные сюда из английских лагерей, где они оказались после разгрома их частей у гетмана Скоропадского. Спасли их в Малороссии от захвата большевиками немцы, чье добро они помнили, а кроме этого, ведь германский коллега-офицер — монархист, так сказать, уже по своей грозе, — был психологически ближе имперцу-русскому, нежели республиканец-"французик", сноб-"англичашка". Так что, несмотря на райскую жизнь в английских лагерях, вплоть до получения каждым в подарок от английской королевы по отличным часам-хронометру, офицеры "из-под Скоропадского" отличались германофильством. Они этим возмущали обычное русское офицерство, свято хранящее верность Антанте.

Выделялись из обычного офицерства, как всегда, артиллеристы своей образованностью, воспитанностью. И цвет офицеров-северян составляла небольшая группа кадровиков, которые командовали отдельными пехотинскими и артиллерийскими частями.

В этой армии надежными казались как низы, так и верхи. Но солдатские массы все же были по большому счету той дыркой от бублика, которая и превратила кровопролитнейшее, жертвенно-офицерское Белое дело в пустую, в конечном счете, затею. Солдаты, как и везде под «золотопогонниками», восставали, да так, что это было постоянной угрозой за спиной. Отчего так складывалось даже здесь, где поднялась в лице партизан и кондовая Русь? Вполне убедительно отвечает на это другой автор гессеновского "Архива русской революции", бывший руководитель от- дела агитации и пропаганды Северного правительства Б.Соколов в его "Падении Северной области":

"Совершенно не испытавшие черных сторон большевизма, ибо в Архангельске большевизм в восемнадцатом году был очень мягок, они, эти полугородские жители, находились под влиянием Саламболы, так назывался рабочий район Архангельска, центр большевистской пропаганды, места, где сходились все нити большевистской агентуры. Именно эти солдаты послужили бродильным элементом для восстаний, имевших место в июле, в ряде полков: третьем, шестом и других. И они же сыграли печальную роль в восстании, предшествовавшем падению Северной Области.

Почему тяготели они к большевикам? Ведь видели они ясно, что большевики не исполняют своих обещаний, что большевистские лозунги это журавли в небе. Они это знали, ибо пленные красноармейцы подробно и детально рассказывали им о своем житье-бытье. Наконец, они получали обильный паек, видели нищету и голод, что царили по ту сторону фронта, и однако, было у них какое-то чувство сильнее реальных благ. Это чувство была ненависть к «барам». Сколько раз в холодные северные ночи прислушивался я к разговорам сбившихся у огня солдат, и слышал те же речи, что в свое время на германском фронте, в послереволюционные дни. "Подожди, ужо покажем, как на нашей шее сидеть". "Ведь как на твою спину сядет комиссар, — возражал красноармеец из пленных, — также будет командовать. Такова наша доля". "То комиссар, он из наших, свой. А это баре. В золотых погонах. Генералы тоже. Они в вагонах, а мы, вишь, в землянках".

И большевизмом, ненавистью к барам, к интеллигенции, были заражены в сущности те, кого можно было считать, если не на половину, то на четверть интеллигентами. Толковые, смышленые, зачастую унтер-офицеры — на проверку оказывались не только большевиствующими, но и членами коммунистической партии". Июльское восстание в Двинском районе Дайеровского батальона из «бывших» большевиков, над которым шефствовал сам генерал Айронсайд, началось с того, что мятежники ночью убили спящими четверых английских и троих русских офицеров. Потом они бросились резать штабных, но там их встретила свинцом идеологически стойкая пулеметная команда. Восставшие скрылись к красным.