ГЛАВА I Путешествие за границу (1694—1698)

ГЛАВА I

Путешествие за границу (1694—1698)

Знаменитый английский историк Маколей, говоря о пребывании Петра за границей, замечает: «Это путешествие составляет эпоху в истории, не только России, но и в истории Англии и во всемирной истории» [200].

Путешествие Петра было необходимым следствием многолетнего пребывания юного царя в Немецкой слободе. В свою очередь, оно повело к непосредственному сближению России с Западной Европой. Внешним поводом к этому путешествию служило желание подготовить все способы к усиленной борьбе с турками и татарами. На возвратном пути из-за границы созрела мысль и о нападении на Швецию. Таким образом, это путешествие занимает видное место в истории восточного вопроса и в то же время служит как бы введением в историю Северной войны.

Мы не знаем, каким образом появилась первоначальная мысль о поездке за границу.

В Венском архиве было найдено относящееся к тому времени письмо неизвестного лица, в котором рассказано, что царь однажды на пиру, в присутствии бояр, сообщил о своем намерении отправиться в Рим для того, чтобы там поклониться мощам св. апостолов Петра и Павла. Поводом к этому намерению царя, сказано далее, служило чудесное спасение жизни Петра во время ужасной бури на Белом море, в 1694 году. Бояре были недовольны таким намерением царя и подозревали, что мысль о поездке за границу была внушена ему Шереметевым [201].

Однако предположение, будто путешествие Петра имело главным образом религиозную цель, нисколько не подтверждается другими данными и оказывается лишенным всякого основания.

Австрийский дипломатический агент Плейер писал императору Леопольду, что Петр поехал за границу для развлечения и что отправление посольства, в свите которого находился царь, было лишь предлогом для замаскирования «прогулки» царя [202]. И этот отзыв свидетельствует о полнейшем непонимании значения и целей путешествия Петра.

Зато нельзя не признать существования тесной связи между путешествием и турецкой войной. Для дальнейшего успеха в борьбе с турками было необходимо развитие сил и средств России на море. Сам царь во введении к Морскому регламенту объясняет причины своего путешествия следующим образом: «Дабы то новое дело (т.е. строение флота) вечно утвердилось в России, государь умыслил искусство дела того ввесть в народ свой и того ради многое число людей благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного. И что дивнейше, аки бы устыдился монарх остаться от подданных своих в оном искусстве, и сам восприял марш в Голландию» и проч. [203]

Петр находился за границей полтора года. Большую часть этого времени, а именно девять месяцев, он посвятил работам на верфях Голландии и Англии.

Одной из важнейших задач посольства, в свите которого находился Петр, было: приглашение в русскую службу искусных мастеров для кораблестроения, капитанов, матросов и проч. и покупка пушек для новых судов, разных предметов, необходимых для строения и оснастки кораблей [204].

Сам царь собирался работать и учиться. Царские письма, присылаемые из-за границы, были обыкновенно за сургучной печатью, которая представляла молодого плотника, окруженного корабельными инструментами и военными орудиями, с надписью: «Аз бо в чину учимых, и учащих мя требую» [205].

Довольно часто впоследствии высказывалось предположение, что Петр решился отправиться за границу, «чтобы научиться лучше царствовать». Мы, однако, не думаем, чтобы эта мысль стояла на первом плане. В 1697 году Петр был отчасти уже специалистом в морском деле, между тем как вопросы, относящиеся к управлению государством, тогда его почти совсем не интересовали. Но, разумеется, во время самого путешествия он не только выучился морскому делу, но также собрал множество сведений о государственных учреждениях. Многостороннее политическое образование было не столько поводом и целью, сколько результатом путешествия Петра, которое, таким образом, сделалось исходной точкой для разных реформ и нововведений. Некоторые сторонники прогресса на Западе, как, например, философ Лейбниц и англичанин Ли, ранее самого Петра сознавали настоящее значение его путешествия и старались воспользоваться пребыванием царя за границей для внушения ему мыслей о всесторонних преобразованиях.

Судя по письмам Лефорта к родственникам в Женеве, решение отправиться за границу было принято не ранее как в конце 1696 года. Вероятно, Лефорту принадлежала влиятельная роль в этом намерении. В народе, по крайней мере, его считали внушителем мысли о путешествии. Он находился во главе посольства, в свите которого путешествовал царь, и руководил приготовлениями к путешествию.

6 декабря 1696 года думный дьяк Емельян Укщинцев объявил в Посольском Приказе, что царь намерен отправить в посольство к цезарю, к королям английскому и датскому, к папе римскому, к Голландским Штатам, к курфюрсту бранденбургскому и в Венецию «для подтверждения древней дружбы и любви, для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов креста Господня, султана турецкого, хана крымского и всех басурманских орд, и к вящему приращению государей христианских» [206].

Как видно, цель посольства не была точно определена и задачей ему ставилось вообще поддержание дипломатических отношений с западноевропейскими государствами. Товарищами Лефорта по посольству были назначены сибирский наместник Федор Алексеевич Головин и думный дьяк Прокофий Богданович Возницын.

Посольская свита состояла более нежели из двух сотен лиц. Между ними находилось тридцать с чем-то «волонтеров», отправлявшихся исключительно с целью изучения морского дела и составлявших особый отряд, разделенный на три десятка. «Десятником» во втором десятке был Петр Михайлов, т.е. царь.

Участие царя в путешествии должно было оставаться тайной. Узнав об этом, Плейер донес императору Леопольду о такой новости не иначе как в шифрах. Даже купец Любе, которому было поручено сообщить в Риге о предстоящем прибытии посольства, как кажется, не знал, что сам царь находится в посольской свите. Он писал Лефорту из Риги: «Меня спрашивал майор Врангель, правда ли, что его царское величество намерен быть в Ригу? Я отвечал, что это более детское, чем правдивое, разглашение» [207].

Царь во время своего путешествия переписываясь с друзьями, употреблял «тайные чернила» и вставлял в свои письма обыкновенными чернилами условные выражения, значившие, что в письме есть приписка тайными чернилами. Надпись на обертке во всех письмах Виниуса к государю за границу была следующая: «Myn heer, myn heer Peter Michailowiz». He ранее как в сентябре 1697 года, следовательно после шестимесячного пребывания в дороге, Лефорт сообщил своим родственникам, что между его спутниками находится сам царь, прибавляя, что оказалось невозможным сохранить это в тайне.

Инкогнито Петра представляло собой большие выгоды. Этим он освобождался от стеснительных правил церемониала и этикета, мог свободнее наблюдать и учиться, знакомиться с частными лицами и в то же время самолично вести переговоры с коронованными лицами и государственными деятелями.

На время своего отсутствия Петр передал управление государственными делами трем лицам — Нарышкину и князьям Борису Голицыну и Прозоровскому. В дневнике Гордона эти правители в течение всего означенного времени носят название «Его Величества». Князю Ромодановскому был поручен надзор за столицей. Так как Петр в 1697 года не принимал особенно деятельного участия в управлении государством, то можно думать, что его отсутствие мало было заметно в отношении к текущим делам администрации и законодательства.

Сначала Петр намеревался отправиться прежде всего в Вену, для заключения наступательного и оборонительного союза с императором, а затем поехать оттуда в Венецию, для изучения морского дела. Узнав, однако, в самом начале 1697 года о том, что заключение союза с императором уже состоялось, он переменил свой план и, оставляя Москву 10 марта, решился отправиться прежде в Голландию и Англию. На пути в Западную Европу нужно было миновать польские владения, потому что там происходили беспорядки по поводу выбора короля. Таким образом, Петр должен был ехать через шведские владения.

В Риге царь остался крайне недоволен оказанным ему приемом. Когда через три года началась Северная война, на этот эпизод было указано как на «casus belli». В сущности, жалобы на рижского губернатора, Эриха Дальберга, не имели основания; он исполнял лишь свою обязанность.

В Лифляндии в то время был голод. Правительственные места не без труда поставляли необходимое для русского посольства число лошадей и экипажей. Вследствие этого, а также и по причине весенней распутицы путешествие совершалось медленно. Как кажется, русские путешественники не известили заблаговременно лифляндские власти о своем предстоящем приезде и о числе лиц, для которых нужно было держать наготове подводы [208].

Прием, оказанный в Риге русским послам, был довольно пышный и торжественный, но путешественникам приходилось платить дорого за все необходимое. Дальберг имел полное право и даже был обязан не показывать виду, что знает о пребывании царя в свите посольства, и поэтому не искал случая встретиться с Петром. К тому же у него не было ни малейшего повода к личному сближению с русскими дипломатами, так как посольство находилось в Лифляндии лишь проездом, не имея поручений вступить в какие-либо переговоры с представителями шведского правительства. Впрочем, Дальберг относился к русским путешественникам без всякой предупредительности, с некоторой холодностью, не забавлял их увеселениями, не устраивал фейерверков, парадов и проч. [209]

Происходили даже столкновения между путешественниками и городскими властями. Когда Петр в сопровождении некоторых лиц спустился однажды к берегу Двины для осмотра стоявших там на якорях голландских судов, шведские офицеры и солдаты не хотели пропустить его туда, потому что на пути к набережной царю приходилось проходить мимо крепости. Кроме того, некоторые лица из свиты послов — а между ними, быть может, и сам царь — попытались осмотреть, хоть издали, укрепления города и даже измерить глубину рвов, окружавших крепость. Шведская стража не хотела допустить этого. Дело дошло до объяснений между Дальбергом и Лефортом. Капитан Лильешерна, отправленный губернатором к Лефорту, составил впоследствии записку об этом эпизоде. В ней, между прочим, было сказано: «Я имел поручение от графа Дальберга просить от его имени извинения за то, что стража не хотела дозволить некоторым лицам, принадлежавшим к свите посольства, прогуливаться на валах и по контр-эскарпам крепости и, так как эти лица не хотели удалиться, была вынуждена настаивать на запрещении, грозя оружием. Господин первый посол принял эти объяснения очень благосклонно и возразил, что стража исполнила свой долг и действовала совершенно правильно; он обещал даже дать приказание, чтобы такого рода приключения не повторялись» [210].

Желание Петра, замечает Соловьев, осмотреть рижские укрепления не могло не возбудить подозрительности губернатора. Отец этого самого царя стоял с войском под Ригой, а сын без устали строит корабли и, вместо того чтобы сражаться с турками, предпринимает таинственное путешествие на Запад.

Из писем Петра к Виниусу видно, что царь, находясь в Риге, зорко наблюдал за всем, относившимся к вооружению и укреплению города. Он писал о числе солдат, составлявших гарнизон, и послал Ромодановскому образчики солдатских перевязей, бывших в употреблении в шведском войске [211].

Петр, как мы уже заметили, был недоволен своим пребыванием в Риге. «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением, — писал он Виниусу, — здесь зело боятся и в город, в иные места, и с караулом не пускают, и мало приятны». Он припомнил нанесенное ему оскорбление через 12 лет потом, когда, осадив Ригу и там бросив в нее первые три бомбы, написал князю Меньшикову: «Тако Господь Бог сподобил нам видеть начало отмщения сему проклятому месту» [212].

Прожив в Риге неделю, Петр отправился в Курляндию и 10 апреля прибыл в Митаву. Герцог Фридрих Казимир принял русских путешественников с особенным радушием. Он когда-то, гораздо раньше, в Голландии, находился в близких, чуть не дружеских отношениях к Лефорту. Свидание бывших приятелей происходило при совершенно изменившихся обстоятельствах [213].

Петр был в гостях у герцога и герцогини, познакомился с разными частными лицами и беседовал с ними совершенно непринужденно… В письме одного современника, познакомившегося в Митаве с царем, говорится подробно о Лефорте и лицах, составлявших свиту посольства. «Царь, — сказано в этом любопытном источнике, — желает усовершенствовать свой народ и для этой цели предпринял путешествие» [214].

Во время своего трехнедельного пребывания в Митаве царь занимался, между прочим, плотничьей работой. До новейшего времени в Митаве показывали отесанное им бревно, имевшее 11 сажен длины [215].

В Либаве Петр впервые увидел Балтийское море. Едва ли он считал тогда вероятным, что через несколько лет значительная часть берегов этого моря сделается достоянием России. Не раз русские государи напрягали усилия занять эти берега. Старания Ивана IV и Алексея Михайловича оставались тщетными. При царе Борисе со стороны Польши было сделано московскому правительству предложение соорудить на Балтийском море общий польско-русский флот. В 1662 году московское правительство обратилось в Курляндию с вопросом, не можно ли будет завести строение русских кораблей в одной из курляндских гаваней? На он возразил:: «Думаю, что пристойнее государю заводить корабли у Архангельска».[216]

Желая отправиться из Либавы водой в Кенигсберг, Петр по случаю неблагоприятной погоды должен был оставаться несколько дней в Либаве, где сошелся с некоторыми шкиперами, сиживал с ними в винном погребе, шутил и до излишества угощал их вином, выдавая себя за шкипера одного из московских судов, назначенных для каперства [217]. Из Либавы же Петр писал Виниусу: «Здесь я видел диковинку, что у нас называли ложью: у некоторого человека в аптеке сулемандра в склянице, в спирту, которого я вынимал и на руках держал; слово в слово таков, как пишут» [218].

В то время как посольство отправилось в Кенигсберг сухим путем, Петр сам поехал в Пиллау, а оттуда, для свидания с курфюрстом бранденбургским, в Кенигсберг.

Встреча Петра с Фридрихом III происходила, так сказать, накануне превращения бранденбургского курфюрста в прусского короля; немного позже последовало превращение московского царя во всероссийского императора. Пруссия и Россия, не имевшие важного значения в европейской системе государств в продолжение XVII века, сделались первоклассными державами в XVIII столетии. Поводом к сближению их послужила война со Швецией.

Курфюрст, заблаговременно извещенный о приближении русских гостей, готовил им великолепный прием. Он сам находился в Кенигсберге, где царя встретил церемониймейстер Бессер, в квартире, заранее приготовленной для Петра. Соблюдая строгое инкогнито, царь отправился во дворец к курфюрсту, беседовал с ним на голландском языке, выпил несколько бокалов венгерского вина и, уходя, просил курфюрста ради соблюдения инкогнито не отдавать ему визита [219].

Особенно торжественно были приняты курфюрстом русские послы, прибывшие в Кенигсберг несколько позже царя. Рассказывали, что пребывание русских в этом городе обошлось курфюрсту не менее 150 000 талеров [220].

Судя по некоторым письмам философа Лейбница и курфюрстины Софии Шарлотты, Петр в Кенигсберге произвел вообще чрезвычайно выгодное впечатление. Хвалили его оживленную беседу; воспроизводили некоторые из его замечаний и отзывов о разных предметах. Он оказался искусным трубачом и не менее искусным барабанщиком; подчас он обнаруживал вспыльчивость и раздражительность [221].

В Кенигсберге Петр занялся изучением артиллерии под руководством главного инженера прусских крепостей, подполковника Штейнера фон Штернфельда и получил от него по возвращении в Москву аттестат, в котором наставник царя просил всех и каждого «господина Петра Михайлова признавать и почитать за совершенного, в метании бомб осторожного и искусного огнестрельного художника» и проч. О рвении и прилежании ученика свидетельствуют собственноручные заметки его, сохранившиеся в государственном архиве, о разных составах пороха, о калибре оружий, о правилах, каким образом попадать бомбой в данную точку [222].

По случаю торжественного приема посольства в Кенигсберге происходили различные празднества. Курфюрст устроил для своих гостей охоту. При аудиенции Лефорта и его товарищей с обеих сторон было обращено особенное внимание на частности церемониала. При этом случае послы выразили курфюрсту благодарность за отправление в Россию инженеров, принесших пользу при осаде Азова. Министр курфюрста попытался было завести речь о союзном договоре, но послы уклонились от переговоров. Бранденбургское правительство желало помощи со стороны России в случае нападения Швеции на владения курфюрста. Московское правительство, в то время занятое турецкой войной, не могло ждать столкновения со Швецией. И личные беседы курфюрста с царем об этом предмете оставались безуспешными. Царь не соглашался на заключение оборонительного союза. Договор, заключенный 12 июля, не имел важного значения, но касался лишь вопросов торговой политики, выдачи преступников, церемониала и прав русских, отправленных за границу для учения.

Бранденбургские дипломаты сделали замечание, что в русских послах не было более того упрямства, которым отличались прежние московские дипломаты [223]. Вообще, несмотря на некоторую неудачу в переговорах с послами и царем, государственные деятели в Бранденбургской области остались очень довольны первым непосредственным сближением с московским правительством. Курфюрстина в письме к одному знакомому выразила надежду на большие выгоды вследствие сближения с Россией [224].

Собираясь в дальнейший путь, царь по случаю весьма важных событий, совершавшихся в Польше, пробыл три недели в Пиллау. Решение вопроса о выборе одного из кандидатов, принца Конти или Августа Саксонского, в польские короли интересовало царя в высшей степени. Обрадованный известием, что выбор Августа не подлежал сомнению, он отправился дальше.

До отъезда из Пиллау случился эпизод, свидетельствовавший о пылком нраве царя.

29 июня Петр праздновал день своего тезоименитства; к этому дню он приготовил великолепный фейерверк и ожидал приезда курфюрста, который, однако, извинился неотложными делами и послал вместо себя своего канцлера. Царь был очень недоволен, и его раздражение выразилось в обращении с лицами, которым было поручено объяснить причину отсутствия курфюрста. В донесении графа Крейзена Данкельману этот эпизод рассказан следующим образом: «Я произнес поздравление по возможности кратко, потому что мне советовали говорить недолго; однако я все-таки должен был сократить свою речь еще более, так как г-н главный посол, Лефорт, дал мне знак кончить поскорее, что я и сделал. По окончании моей речи царь без всякого ответа удалился в соседнюю комнату, между тем как тут же при нем были его послы, а также и толмачи… Нас пригласили к обеду… Мы держали себя скромно и с великим терпением оставались до конца обеда. Как скоро царь встал из-за стола, мы проводили его величество до смежной комнаты и пошли затем в нашу квартиру. Тогда нам дали знать, что мы тотчас же должны возвратиться к обществу. Мы пошли немедленно: комната была до того наполнена музыкантами и другими людьми, что движение было почти невозможно. При этом поднялась совсем неожиданно мрачная туча; царь на голландском языке сказал Лефорту: «Курфюрст добр, но его советники черти». При этом он на меня смотрел с выражением неудовольствия. Я ни слова не возразил, но подался немного назад в намерении уйти от раздражения царя, но его величество, удаляясь и положив свою руку на мою грудь, два раза сказал: пошел! пошел! Я тотчас же отправился в свою квартиру и полчаса спустя оставил город Пиллау».

В тот же самый день Петр обратился к курфюрсту со следующим собственноручным письмом: «Милостивый государь, ваши депутаты сегодня, поздравив меня от вашего имени, не только поступили неприветливо, но даже причинили нам такую досаду, какой я никогда не ожидал от вас как от моего искреннего друга; а что еще хуже, они, не заявив об этом и не дождавшись нашего ответа, убежали. Я должен сообщить об этом вам, лучшему моему другу, не для разрушения нашей дружбы, но в знак неподдельной дружбы: дабы из-за таких негодяев-служителей не возникло без всякой причины несогласия».

Об этом странном и несколько загадочном эпизоде не встречается нигде каких-либо объяснений. Только папский нунций в Польше в одном из своих донесений, сообщив о некоторых частностях пребывания Петра в Кенигсберге, прибавляет следующий краткий рассказ об этом эпизоде: «Царь, подозревая, что его обширные вриготовления к празднеству не удостоены внимания, рассердился, тем более что он заметил улыбку на лице канцлера. Он в раздражении бросился на последнего с кулаками и взялся бы даже за оружие, если бы не был удержан своими царедворцами. После этого происшествия курфюрст не думал более о свидании с царем» [225].

Таким образом, пребывание Петра во владениях бранденбургасого курфюрста кончилось не совсем удачно. Оставив Пиллау, царь морем отправился в Кольберг, был проездом, но, кажется, не останавливался в Берлине [226], осмотрел в Гарце железные заводы в Ильзенбурге, побывал на Блоксберге и затем, в местечке Коппенбрюгге, встретился с ганноверской и бранденбургской курфюрстинами.[227]

София Шарлотта и ее мать следили с большим вниманием за путешествием царя. Находившийся с ними в близких отношениях философ Лейбниц занимался составлением проектов для разных научных предприятий, на осуществление которых при помощи царя он твердо надеялся.

О пребывании царя в Кенигсберге сохранились любопытные данные в письмах обеих курфюрстин. Сначала Петр дичился, однако потом разговорился; застенчивость его пропала; он ужинал с дамами, танцевал, слушал итальянских певцов. София Шарлотта, описывая Петра, говорит: «Я представляла себе его гримасы хуже, чем они на самом деле, и удержаться от некоторых из них не в его власти [228]. Видно также, что его не выучили есть опрятно. Но мне понравились его естественность и непринужденность». Курфюрстина София пишет: «Царь высок ростом; у него прекрасные черты лица и благородная осанка; он обладает большой живостью ума; ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нем было поменьше грубости. Это государь очень хороший и вместе очень дурной; в нравственном отношении он полный представитель своей страны. Если бы он получил лучшее воспитание, то из него бы вышел человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум» [229].

Лейбница не было в Коппенбрюгге. Однако немного позже он писал к племяннику Лефорта о благоприятном впечатлении, произведенном русскими на курфюрстин, и обещал доставить Головину ноты тех пьес, которые ему особенно понравились. В письмах к разным знакомым Лейбниц говорил о громадном значении путешествия Петра, хвалил способности и сведения царя и выражал надежду, что в Западной Европе сумеют воспользоваться пребыванием его для распространения цивилизации в России. Впоследствии он осуждал образ действий голландцев и англичан, по его мнению, далеко не достаточно действовавших в этом направлении. [230]

Русских в то время на Западе считали варварами. На пути в Амстердам, в местечке Шанкеншанце, местные жители окружили царя и его свиту и спрашивали: «Какие вы люди? Христиане ли вы? Мы-де слышали, что ваших послов в Клеве крестить станут» [231].

7 августа царь прибыл в Амстердам.

С давних пор существовали близкие отношения между Голландией и Россией. Голландские купцы играли важнейшую роль во внешней торговле Московского государства; голландские ремесленники были товарищами царя на верфях в Воронеже; с Голландскими моряками он встречался в Архангельске. С амстердамским бургомистром Витзеном он был в переписке. Лефорт еще до 1697 года находился в сношениях с этим ученым.

Нидерланды в то время были замечательнейшей страной, не только по кораблестроению, но и по торговле и промышленности; там процветали и науки, и искусства. Витзен был в одно и то же время купцом и писателем; на его счет сооружались ученые экспедиции; он заказывал великолепные телескопы, был владельцем богатых коллекций [232]. В Голландии Петр имел случай учиться естественным наукам. Голландская архитектура послужила впоследствии образцом для построек разного рода в России, при заложении С.-Петербурга. Пребывание Петра в Голландии оказалось более полезной для него школой, чем ознакомление с приемами роскоши и расточительности при дворе бранденбургского курфюрста. К тому же Петр сам чувствовал себя как-то свободнее в кругу представителей среднего класса, нежели в обществе коронованных особ. Ни Фридрих III, ни Август III, ни Леопольд I не могли быть для царя столь полезными наставниками, как голландские купцы, мореплаватели, инженеры, фабриканты и ученые. На время Петр сделался ремесленником. Сближение с людьми скромными и обучение технике кораблестроения имели для него громадное значение. Недаром в истории знаменитого путешествия царя рассказ о его пребывании в Саардаме занимал весьма видное место, хотя, в сущности, он прожил тут не более восьми дней. Недаром и он сам дорожил воспоминаниями об этом местечке. Саардам славился множеством верфей и мастерских для постройки судов. Недаром саардамские плотники, с которыми Петр познакомился в Воронеже и Архангельске, хвалили свою родину.

Не останавливаясь в Амстердаме, Петр тотчас же отправился в Саардам, где встретился со старым знакомым, кузнецом Герритом Кистом, работавшим некогда в Москве. Он поселился в его доме, приобретшем через это, впрочем, не ранее как в конце XVIII века, громкую известность. Иосиф II, Густав III, великий князь Павел Петрович, Наполеон I, Мария-Луиза, Александр I посетили этот домик. Когда в нем был, еще наследником, Александр II, его спутник, Жуковский, написал на стене карандашом следующие стихи:

Над бедной хижиною сей Летают ангелы святые.

Великий князь! благоговей:

Здесь колыбель империи твоей,

Здесь родилась великая Россия [233].

Стихи прекрасны, но мысль несправедлива. Новая Россия родилась ранее, еще до путешествия царя в Западную Европу.

В Саардаме царь работал на верфи корабельного мастера Рогге, бывал в гостях у родственников некоторых ремесленников, с которыми встречался в России, осматривал разные фабрики и мастерские, маслобойни, прядильни, пильные и канатные заводы, кузницы и проч. В первый день своего пребывания в Саардаме он купил себе лодку, на которой разъезжал по каналам и рекам в окрестностях города и по заливу [234].

Появление русских в Саардаме наделало много шуму, особенно когда узнали, что между приезжими находился сам царь.

Один саардамский плотник, работавший в то время в Москве, писал к своим родственникам еще ранее, что царь приедет и что его можно узнать по конвульсивным движениям головы и лица. Царя узнали. Он был постоянно окружен толпой, с которой, не имея привычки сдерживать себя, сталкивался, так что должен был жаловаться бургомистру на назойливость черни. Когда 14 августа царь должен был присутствовать при поднятии корабля в доках, толпа не давала ему прохода. Он рассердился, спрятался и на другой день переехал в Амстердам2.

16 августа происходил торжественный выезд послов в Амстердам. Им был оказан пышный и роскошный прием. При въезде послов царь, соблюдая полное инкогнито, сидел в одном из последних экипажей.

На другой день Петр в сопровождении амстердамских бургомистров был в ратуше, а вечером в театре; затем он в следующие дни посетил адмилартейство, корабельные верфи, магазины. Город угостил послов торжественным обедом и фейерверком; в честь царя устроили маневры на воде, на которые Петр смотрел с военного корабля.

Витзен выхлопотал для царя дозволение работать в Ост-Индской верфи, где он и занял квартиру и трудился в продолжение четырех месяцев с половиной, учась систематически Кораблестроению под руководством мастера Геррита Клааса Пооля. Труды царя находились в самой тесной связи с мыслью о продолжении турецкой войны, как видно из письма его к патриарху Адриану: «Мы в Нидерландах, в городе Амстердаме, благодатию Божьей и вашими молитвами, при добром состоянии живы, и, последуя Божию слову, бывшему к праотцам Адаму, трудимся, что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, могли, возвратясь, против врагов Иисуса Христа победителями, а христиан, тамо будущих, освободителями благодатию Его быть. Чего до последнего издыхания желать не перестану» [235].

Современники передают многие черты трудолюбия царя, его скромного отношения к товарищам на верфи, любознательности и проч. Он сердился, когда его называли «величеством», ходил постоянно в одежде плотника и учился не только плотничному Мастерству, но и рисованию, математике и астрономии. Наставников для царя выбирал Витзен.

По временам царь предпринимал поездки в окрестности Амстердама. В Саардаме, где он бывал несколько раз, учились кораблестроению и другие «волонтеры», между которыми приобретший впоследствии знаменитость Александр Данилович Меньшиков отличался особенной способностью к учению и трудолюбием. В Текселе царь был у китоловов, которых заставил объяснить ему все подробности этого промысла. Далее Петр посетил города Утрехт, Дельфт, Гаагу и постоянно возвращался к своей работе на Ост-Индской верфи.

Какие сведения в теории кораблестроения приобрел Петр на Ост-Индской верфи, видно из собственноручных записок его, которые он вел в Амстердаме и в которых излагает правила корабельного чертежа. В аттестате, данном ему Герритом Клаасом Поолем, сказано, между прочим, что Петр Михайлов во все время своего пребывания в Амстердаме был прилежным и разумным плотником, также в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, пленении, копчении, стругании, буравлении, распиливании, мощении и смолении поступал, как доброму и искусному плотнику надлежит, и помогал в строении фрегата «Петр и Павел», от первой закладки его почти до окончания и проч.[236]

Но царь был недоволен своими наставниками в Голландии. Он рассказывает в предисловии к Морскому регламенту следующее: «Государь просил той верфи баса (т.е. мастера), Пооля, дабы учил его пропорции корабельной, который через четыре дня показал. Но понеже в Голландии нет на это мастерство совершенства геометрическим образом, но точные некоторые принципы, прочее же с долговременной практики, о чем и вышереченный бас сказал и что всего на чертеже показать не умеет, тогда зело ему стало противно, что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг. И по нескольких днях прилучилось быть е.в. на загородном дворе купца Яна Шесинга в компании, где сидел гораздо невесел, ради вышеописанной причины; но когда между разговоров спрошен был: для чего так печален, тогда он причину объявил. В той компании был один англичанин, который, слыша сие, сказал, что у них в Англии сия архитектура так в совершенстве, как и другие, и что кратким временем научиться можно. Это слово е.в. зело обрадовало, по которому немедленно в Англию поехал и там через 4 месяца оную науку окончил».

Уже и прежде Петр старался вникнуть в теорию кораблестроения. За три года до путешествия в Голландию он просил Витзена прислать ему размеры разных судов, как-то: флейт, гальот, дат. Витзен писал тогда: «Невозможно показать меры разным судам, потому что всякий корабельный мастер делает по своему рассуждению, как кому покажется». Теперь же Петр окончательно потерял доверие к голландским кораблестроителям и послал окольничему Протасьеву повеление: всех голландских мастеров, работавших в Воронеже, подчинить надзору мастеров датских и венецианских [237].

По рассказу одного современника, Петр заявил впоследствии, что остался бы лишь плотником, если бы не учился у англичан [238]. Как видно, царь хотел учиться серьезно, вникнуть в самую суть дела, составить себе полное и ясное понятие о предмете. Рутинным, исключительно эмпирическим знанием дела он не довольствовался.

Впрочем, хотя Голландия в отношении к кораблестроению оказалась менее полезной школой для царя, чем можно было ожидать, Петр в этой стране научился весьма многому иному. Нельзя сказать, чтобы он в это время обращал особенное внимание на политические учреждения и общественный строй Нидерландов. Промыслы шкиперов и рыбаков его интересовали более, чем вопросы государственного права; частности администрации и полиции занимали его не столько, сколько наблюдения в области естественных наук, опыты физики, анатомические исследования.

Высокая степень культуры Нидерландов, чрезвычайное богатство этого края, склонность к научным занятиям — все это не могло не возбудить в царе множества новых мыслей, не могло не заставить его сравнивать цивилизацию Западной Европы с тогдашним состоянием России.

Весьма часто он посещал музеи и лаборатории. В богатой коллекции Якова де Вильде он осматривал монеты, скульптурные произведения, резные камни, предметы археологии и проч. Под руководством ученого и художника Шхонебека, издавшего иллюстрированный каталог этой коллекции, он выучился искусству гравирования [239]. Весьма часто он посещал анатомический театр и лекции профессора Рюйша, в сопровождении которого бывал в больнице. С Рюйшем он и впоследствии находился в переписке, посылая ему разные предметы для наблюдений и спрашивая совета о том, как должно сохранить зоологические препараты, и т.п. В Лейдене он познакомился со знаменитым анатомом Бергаве, в Дельфте — с натуралистом Левенгуком. Последний показал царю микроскоп, учил делать его микроскопические наблюдения и впоследствии отзывался весьма выгодно о чрезвычайных способностях и любознательности царя. С архитектором Шинфетом (Schinvoet) он беседовал подробно о зодчестве. По целым часам он следил в мастерской механика фан дер Гейдена за опытами с механическими приборами; особенно интересовала его пожарная труба. Знакомством со знаменитым инженером Кегорном Петр воспользовался для того, чтобы через его посредство привлечь к вступлению в русскую службу некоторых голландских инженеров и определить к нему нескольких русских для обучения их военным наукам. Довольно важным было знакомство Петра с семейством Тессинг. Один из братьев был купцом в Амстердаме и состоял в торговых отношениях с Россией; другой был купцом в Вологде; третий по предложению царя учредил в Амстердаме русскую типографию. Из весьма оживленной переписки царя с приятелями и сановниками в Москве видно, как он в это время, учась и работая в Голландии, зорко следил за событиями внешней политики. Чаще всего в письмах говорится о турецких и польских делах; упоминается также о Рисвикском мире, заключенном именно в это время в самой Голландии между Людовиком XIV и его противниками; особенно часто в этих письмах, местами отличающихся игривостью и юмором, говорится о найме иностранцев-техников, о покупке разных припасов, необходимых для кораблестроения и для турецкой войны, об успехах учения русских «волонтеров» в Голландии и проч.

Важнейшим предметом переговоров русских послов с Генеральными Штатами был восточный вопрос. Без сомнения, об этом же предмете главным образом царь беседовал с английским королем Вильгельмом III, с которым имел свидание в Утрехте [240].

17 сентября происходил торжественный въезд русских послов в Гаагу. Для этого были заготовлены великолепные экипажи, новые ливреи и проч. Посланники всех держав, за исключением Франции, побывали с визитами у Лефорта, Головина и Возницына; в честь послов город устраивал разные празднества.

При всех этих церемониях царь держал себя в стороне и, соблюдая инкогнито, удивлял всех своей скромностью. Он отправился в Гаагу в сопровождении Витзена; когда на пути туда в городе Гарлеме толпа старалась увидеть его, он спрятался, закутавшись в плащ. Однажды, когда ему вздумалось осмотреть великолепный дом одного богача, он потребовал сперва удаления всех жильцов, что и было исполнено. В Гааге, в отведенной ему квартире, он сначала спал в лакейской на полу. По случаю торжественной аудиенции он в платье скромного дворянина находился в смежной комнате, откуда смотрел украдкой на церемонию. Впрочем, он побывал у замечательнейших сановников Нидерландской республики и имел второе свидание с королем Вильгельмом III. Во время торжественного обеда, устроенного городом в честь русских послов, царь сидел между бургомистром Витзеном и статс-секретарем Фогелем, причем не без некоторой наивности обратился к последнему с вопросом, не может ли тот рекомендовать ему человека, способного к образованию и руководству государственной канцелярии [241]. Очевидно, царь считал возможным и в области администрации и законодательства употребить иностранцев совершенно так же, как приглашал к вступлению в русскую службу артиллеристов и плотников, инженеров и матросов.