ВАССИАН ПАТРИКЕЕВ И МАКСИМ ГРЕК

ВАССИАН ПАТРИКЕЕВ И МАКСИМ ГРЕК

Благодаря Нилу Сорскому Кирилло-Белозерский монастырь и окружавшие его заволжские пустыни надолго стали одним из главных центров развития духовности в России. На соборе 1503 года Нил выступил против монастырского землевладения. Он не раз поддерживал замыслы и начинания Ивана III. Однако надо иметь в виду, что сам по себе вопрос о монастырских вотчинах, по-видимому, не имел в его глазах первостепенной важности. В своих сочинениях Сорский избегал прямых и определенных высказываний по поводу необходимости отчуждения сел у монастырей. Натура созерцательная, Нил сосредоточил все свое внимание на проблеме духовной жизни и нравственного совершенствования иноков. Человеком иного склада был ученик Нила Вассиан, в миру князь Василий Иванович Косой-Патрикеев. Он принадлежал к одной из самых аристократических фамилий России, к тридцати годам сделал блестящую придворную карьеру, рано получил боярский титул. Отец князя Василия Иван фактически возглавлял Боярскую думу, что и объясняло успехи сына. Опала Ивана III положила конец карьере Патрикеевых.

Став постриженником Кирилло-Белозерского монастыря и учеником Нила Сорского, Вассиан Патрикеев преуспел в изучении Священного писания и со временем стал одним из знаменитых церковных писателей своего времени. Надев рясу, князь-инок продолжал смотреть на мир глазами опытного политика.

Потерпев неудачу на соборе 1503 года, власти не отказались от своих планов в отношении церковного землевладения. Служилое сословие выступало как главная опора монархии, и великий князь должен был позаботиться об упрочении поместной системы, обеспечивавшей службу феодального сословия. В XVI веке отношения между монархом и его вассалами стали строиться на новых основах. Казна взялась обеспечить поместьями всех дворян и их детей, что позволило властям ввести принцип обязательной службы феодалов с земельных владений. Конфискованные в Новгороде церковные и боярские земли были исчерпаны. Для пополнения поместного фонда потребовались новые земли, и правительство вновь вспомнило о богатых монастырских вотчинах. Рассчитывая на поддержку кирилловских старцев и пустынников, Василий III 5 июня 1506 года вызвал в Москву и назначил архимандритом Симоновского монастыря инока Варлаама. Прошло примерно три года, и следом за Варлаамом из заволжской пустыни в Симоново переселился Вассиан Патрикеев. В 1511 году Варлаам получил сан митрополита и возглавил церковь. Приход к власти Варлаама положил начало короткому, но яркому периоду в истории русской церкви. Уже в 1511–1512 годах ожило давнее соперничество между двумя духовными центрами — Кирилло-Белозерским и Иосифо-Волоколамским монастырями. Иосиф Санин обратился к Василию III с челобитной грамотой, в которой усердно обличал некие еретические взгляды белозерских пустынников. Вассиан Патрикеев решительно отклонил наветы Санина, не побоявшись вступить с ним в спор. В ходе начавшихся споров о природе монашества в России окончательно сформировалось течение нестяжателей, возглавленное учениками Нила Сорского и противостоявшее «лукавым осифлянским мнихам».

Задавшись целью покончить с «нестроениями» церкви, Вассиан Патрикеев взялся за составление новой Кормчей — собрания церковных правил и законов. Результатом его многолетних трудов явились три редакции Кормчей. При работе над сборником Вассиан, как показал историк А. И. Плигузов, проявил редкое новаторство: окончательный вариант его сборника далеко отстоит от современных ему Кормчих традиционного вида, статьи подобраны по тематическим группам, что помогло автору преодолеть разрозненный и порой противоречивый характер канонов, синопсисов, схолий и превратить весь труд в огромный канонический трактат. Важнейшими темами занятий Вассиана были такие темы, как содержание монастырских сел, владельческие права церквей, сведение епископов с кафедры, прием кающихся еретиков, пасхальные споры, литургика, поведение прихожан в церкви, пострижение рабов.

Митрополит Варлаам и священный собор, благословляя Вассиана на труд, поставили условием, чтобы он из Кормчей «ничего не выставливал», то есть не делал произвольных сокращений. Но инок, увлеченный идеями нестяжания, не выполнил этого условия. Как считала Н. А. Казакова, он по собственному почину исключил из сборника «Градские законы» византийских императоров, «Слово 165 святых отец пятого вселенского собора, на обидящих божия церкви» и другие статьи, защищавшие незыблемость монастырского землевладения. Их место в Кормчей должен был занять трактат самого Вассиана, осуждавший монастырские стяжания.

Василий III проводил политику ограничения монастырских привилегий, и сочинения нестяжателей вполне отвечали его целям. Критика монастырских стяжаний со стороны Вассиана Патрикеева и его последователей носила вполне конкретный характер. Опровергая мнение собора 1503 года о неприкосновенности монастырского землевладения, нестяжатели рассчитывали на отмену соборных решений. В соборном докладе значилось: «Афанасий Афонский села имел, и Федор Студытский села имел…» Идеологи нестяжательства отвечали на это: «Ни Афанасий Афонский, ни Федор Студиский, ни иные прежние начальницы сел у монастырей не имели». Вопрос о землевладении афонских монастырей сравнительно рано приобрел злободневность. По представлению русского духовенства Василий III в 1515 году направил на Афон послание. В то время споры между нестяжателями и осифлянами достигли исключительной остроты. Иосиф Санин обрушился на Патрикеева с градом упреков. Князь-инок отвечал ему с горделивым сознанием своей силы: «Сие, Иосифе, на мя не лжеши, что аз великому князю у монастырей села велю отъимати и у мирских церквей».

Споры между Вассианом Патрикеевым и Иосифом Саниным длились несколько лет. Характерно, что уже в послании боярину В. Челядину, написанному в 1512 году, Иосиф сокрушенно жаловался, что вынужден терпеть «хулу и злословие» со стороны Вассиана и не может жаловаться великому князю из-за его покровительства князю-иноку.

Московские власти направили приглашение старцу Савве, жившему на Афоне едва ли не со времен путешествия туда Нила. Но Савва был стар и болен. Вместо него в Россию отправился другой афонский монах — Максим Грек. Однако в Москву Максим попал лишь в 1518 году, когда ситуация в России претерпела большие изменения.

Опыт Афона имел в глазах нестяжателей особое значение. Поэтому и Вассиан, и сам великий князь многократно обращались к Максиму с вопросом об Афоне. В ответ Грек написал в 1518–1519 годах послание Василию III об Афоне, а кроме того, составил для Вассиана «Сказание о жительстве инок Святой горы». В этих сочинениях Максим упомянул о трех видах монастырей — особножительских, общинных и скитах, но подробно охарактеризовал лишь первых два вида. Фактически Грек уклонился от обсуждения вопроса о землевладении афонских монастырей, больше всего волновавшего русское общество. Придет время, и Максим напишет об афонских монастырях: «Вси бо монастыри без имениих, рекше без сел живут, одными своими рукоделии и непрестанными труды и в поте лица своего добывают себе вся житейская». Но выступление ученого афонского монаха в защиту нестяжательства запоздало на много лет. Отмеченный факт может иметь два объяснения. Либо Максим желал остаться в стороне от споров, разделивших русскую церковь на враждующие партии, либо сами эти споры стали утрачивать свое практическое значение и остроту.

После переезда в Москву инок Вассиан завоевал расположение Василия III и занял видное место при дворе. Один из его помощников Михаил Медоварцев так охарактеризовал роль и значение князя-инока: он «великий временной человек, у великого князя ближней». Бывший придворный Ивана III стал могущественным временщиком при дворе Василия III. Существенное значение имело не только личное влияние старца на государя, но и то, что инок имел могущественную родню в Боярской думе. Ключевой фигурой в думе был двоюродный брат Вассиана князь Даниил Щеня Патрикеев, имевший большие военные заслуги. Именно Щеня разгромил литовскую армию под Ведрошью, а позднее овладел Смоленском. Вместе со Щеней в думе сидели его сын боярин Михаил и племянник. В последний раз Даниил Щеня служил в полках в 1515 году, после чего вскоре же умер. Его племянник князь Михаил Голица, родоначальник Голицыных, попал в плен к литовцам и таким образом выбыл из Боярской думы. После смерти отца боярин Михаил Даниилович Щенятев занял один из высших постов в русской армии. Но в 1523 году он внезапно лишился должности, а через несколько лет был сослан на воеводство в Кострому. Великий князь утратил прежнее доверие к Патрикеевым. В 1525 году писцы, проводившие смотрины, получили от него наказ, чтобы государева невеста не была «в племяни» Щенятевых.

«Смоленское взятие» и прочие победы благоприятствовали замыслам сторонников земельной реформы. Программа секуляризации сулила дворянству обогащение. Однако Русское государство вступило в полосу военных неудач, что неизбежно отвлекло внимание властей от реформ.

Россия принуждена была тогда вести войну одновременно с Литовско-Польским государством и с Крымской Ордой, опиравшейся на мощь Османской империи. В 1521 году крымский хан Мухаммед-Гирей изгнал из Казани московского вассала и посадил на трон брата Сагиб-Гирея. В том же году крымцы и казанцы напали на Москву и подвергли страшному погрому южные уезды России. Через три года Сагиб-Гирей объявил себя вассалом Турции, однако был изгнан русскими войсками из Казани.

Василий III не забыл об унизительной неудаче, которую потерпел его отец на соборе 1503 года. Между тем Иван III был сильным монархом и к концу жизни обладал большим авторитетом, чем Василий III. В обстановке острого внешнеполитического кризиса Василий III не мог более игнорировать мнение духовенства и принял решение о низложении митрополита Варлаама. Покровитель нестяжателей Варлаам 18 декабря 1521 года был лишен сана и сослан в великокняжеский Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере. На митрополичий престол был возведен волоцкий игумен Даниил, любимый ученик и преемник Иосифа Волоцкого, умершего в 1515 году. В свое время Иосиф потерпел поражение в споре с Вассианом, но призывы Вассиана к конфискации монастырских сел не вызвали сочувствия священного собора. Осифляне отстаивали незыблемость церковного землевладения, и духовенство пошло за ними, отвергнув нестяжателей. Назначение Даниила означало отказ властей от новых попыток секуляризации.

Представление, будто осифляне и нестяжатели находились в постоянном конфликте и противоборстве, нуждается в некотором уточнении. Во многих богословских и практических вопросах представители этих течений были единомышленниками. Разногласия о монастырском землевладении резко проявлялись в те периоды, когда власти пытались на практике осуществить свои проекты церковной секуляризации. Нил Сорский осудил монастырское землевладение на соборе 1503 года, а Вассиан Патрикеев — спустя десять лет, когда великий князь помышлял о пересмотре соборных решений. Когда проекты секуляризации утратили практическое значение, разногласия отступили в тень.

В 1523 году Василий III, взявшись за составление завещания, призвал в качестве свидетелей Даниила и Вассиана разом. «А коли есми сию запись писал, — отметил великий князь, — и тогды был у отца нашего Данила, митрополита всеа Русии, у сей записи старец Васьян, княж Иванов, да отец мой духовной Василей протопоп Благовещенской».

К 1523–1525 годам прения о монастырских селах стихли, уступив место оживленным спорам между ревнителями русской старины и сторонниками новшеств, которые отстаивал упомянутый выше Максим Грек, ученый-богослов из Византии, и его единомышленники. Михаил (Максим) Триволис происходил из знатного византийского рода. Один из его предков носил сан константинопольского патриарха. В 1492 году Михаил отправился учиться в Италию и провел там десять лет. Во Флоренции, слывшей «вторыми Афинами», он познакомился с выдающимся философом Возрождения Марсилино Фичино — главой Платоновской академии. Влияние его испытывали на себе многие выдающиеся люди того времени — от Микеланджело до Джордано Бруно. Во Флоренции Михаил был свидетелем падения тирании Медичи и установления республики, вдохновителем которых выступил Савонарола. Пламенные проповеди Савонаролы в пользу равенства, возврата к апостольскому идеалу церкви произвели неизгладимое впечатление на Триволиса. После того как Савонарола был повешен по приговору синьории, Михаил уехал в Венецию. Закончив обучение в Венеции, Михаил служил у князя Джованни Франческо Пико делла Мирандола — последователя Савонаролы. В 1502 году Михаил принял пострижение в католическом монастыре святого Марка во Флоренции, настоятелем которого ранее был Савонарола. Пробыв там два года, он покинул Италию и в 1505 году поселился на Святой горе в Афоне. Порвав с католичеством, Михаил принял второе пострижение в православном Ватопедеком монастыре, получив имя Максим. В Москву он прибыл в 1518 году, когда ему было около пятидесяти лет. В его лице образованная Россия впервые столкнулась с ученым-энциклопедистом, получившим в итальянских университетах глубокие и многосторонние познания в области богословия и светских наук. По замечанию историка А. И. Клибанова, Максим «пытался обратить на пользу христианства ту эрудицию, какую он получил во время своего общения с гуманистами».

Находясь в Москве, Максим Грек осуществил перевод толковой Псалтыри. Анализируя сочинения Оригена, Василия Великого, Иоанна Златоуста и других авторитетов, Максим Грек выступал как переводчик и ученый-философ, выделяя разные способы толкования Священного писания — буквальный, иносказательный и духовный (сакральный). Принципы филологической науки Возрождения, которыми руководствовался Максим в своих переводах, были самыми передовыми для того времени.

Будучи в России, Максим написал множество оригинальных сочинений. Его литературное наследие огромно и до сих пор недостаточно изучено. Помимо обличительных посланий о «нестроениях» церкви Максим Философ написал множество трактатов и посланий разнообразного содержания. Его толкования церковных писателей древности стали для нескольких поколений русских людей одним из немногих источников, откуда они могли черпать разнообразные сведения, необходимые для истолкования богословских сочинений, включая античную мифологию.

Максим Грек не дал себя втянуть в распри, терзавшие русскую церковь после 1503 года. Это позволило ему по крайней мере пять лет заниматься переводом на русский язык церковных сочинений и исправлять старые русские переводы. Однако в 1522 году Грек подверг критике процедуру избрания московского митрополита, что имело для него далеко идущие последствия. Московские власти отказались признать решения флорентийского собора, после чего русские митрополиты стали поставляться московским священным собором без согласия константинопольского патриарха. Чтобы оправдать нарушение традиционного порядка, была сочинена теория о том, что греческое православие «изрушилось» по причине завоевания Византии неверными турками. С 1475 года в обещательные грамоты вновь назначаемых русских иерархов был включен пункт, обязывавший «не приступать» к литовским митрополитам, поставленным «во области безбожных турок от поганого царя… от латыни или турскаго области». Максим не мог смириться с вопиющим нарушением прав главы вселенской православной церкви. Даниил был поставлен на Московскую митрополию без благословения, а следовательно, в нарушение закона. Максим Грек составил специальное послание, в котором доказывал ошибочность решения московского собора не принимать поставления на митрополию «от цареградского патриарха, аки во области безбожных турок поганого царя». Ученый инок опровергал и дер о «порушении» греческого православия под властью турок и отстаивал мысль о неоскверняемой чистоте греческой церкви. В своих высказываниях философ без обиняков говорил, что считает избрание Даниила «безчинным». Двое чудовских монахов и симоновский архимандрит подали по этому поводу донос властям.

После падения Византийской империи мысль о превосходстве русского православия над греческим приобрела многих сторонников в России. Старец псковского Елеазарова монастыря Филофей в послании Василию III сформулировал взгляд на Московскую державу как на средоточие всего православного мира: «Вси царства православные христианьские снидошася в твое едино царство, един ты во всей поднебесной христианом царь». Рим погиб из-за «Аполинариевой ереси», Константинополь завоевали турки, Москве суждена роль третьего Рима: «Два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не бывать». Позднее в послании государеву дьяку Мисюрю Мунехину Филофей уточнил свою идею следующим образом: греческое царство «разорися» из-за того, что греки «предаша православную греческую веру в латинство».

Претенциозная теория Филофея не получила одобрения при дворе. Василий III был греком по матери и гордился своим родством с византийской императорской династией. Среди греков, близких к великокняжескому двору, нападки на византийскую церковь были встречены с понятным возмущением. Мать Василия III воспитывалась в Италии и явилась в Москву в окружении греков. Сам Василий, не чуждый духа греко-итальянской культуры, покровительствовал Максиму Греку и поощрял его деятельность по исправлению русских книг. Сомнения в ортодоксальности греческой веры поставили его в щекотливое положение.

За пятьсот лет, прошедших после того, как Русь восприняла от Византии христианство, ее собственная церковная культура, оставаясь под влиянием византийской, приобрела некоторые особенности. Максим Грек, ознакомившись с русскими богословскими книгами, первым обнаружил накопившиеся расхождения и ошибки и решительно заявил о необходимости исправления славянских переводов по греческим оригиналам. По словам австрийского посла С. Герберштейна, Максим, работая над русскими богословскими книгами, заметил много весьма тяжких заблуждений, о которых лично заявил государю. При этом он якобы назвал князя совершенным схизматиком, не следующим ни греческому, ни римскому законам.

Максим не был одинок в своих попытках отстоять «красоту» греческой веры. Он нашел поддержку у соотечественников, обосновавшихся в России. Вместе с Софьей Палеолог в Москву прибыли Траханиотовы, служившие при ней в чине ближних бояр. Их родня Нил Грек стал епископом Тверским. Он носил этот сан до самой смерти. Юрий Малый Траханиотов в чине казначея возглавил главное финансовое ведомство страны и стал печатником — хранителем государственной печати. Герберштейн называл его главным советником Василия III, «мужем выдающейся учености и многосторонней опытности». Будучи образованными людьми, Траханиотовы принимали участие в богословских спорах и выступали вместе с новгородским архиепископом Геннадием против еретиков. Юрий Малый выполнял поручения, которые свидетельствовали о полном доверии к нему великого князя. В 1517 году он расследовал измену удельного князя Василия Шемячича, в 1521-м — обстоятельства побега последнего рязанского князя Ивана Ивановича за рубеж. Однако с 1523 года имя Траханиотова исчезло из официальных документов. Максим Грек написал «Сказание» по случаю поставления Даниила в Москве. И он, и другие греки энергично протестовали против утверждений насчет «изрушения» греческой церкви. Как рассказывает С. Герберштейн, за три года до его приезда в Россию, иначе говоря, в 1522–1523 годах, купец из Кафы Марк Грек заявил Василию III, что русская вера отягощена тяжкими заблуждениями и разошлась с греческим законом, за что грека тотчас схватили и убрали с глаз долой. «Канцлер» Юрий Траханиотов, примкнувший к этому мнению и защищавший его, был отрешен от всех должностей и лишился государевой милости. В царском архиве среди «изветных» дел хранился любопытный документ — «Ссороки (ссорки? — Р.С.) на княж Михайлова человека Щенятева и Марковы Грековы и про Машку Алевизову». Боярин М. Д. Щенятев — племянник Вассиана Патрикеева — был отставлен от службы в 1523 году, одновременно с Ю. Траханиотовым и Марком Греком. Фигурирующий в «извете» Марк Грек был тем самым греческим купцом, который поплатился свободой за речи о неправоверии русских. Машка Алевизова была дочерью известного архитектора Алевиза Нового и принадлежала к греческому землячеству в Москве.

Падение Византийской империи положило конец тесной зависимости русской церкви от греческой. Максим и греки из окружения Василия III тщетно пытались вернуть русскую церковь в лоно вселенской греческой церкви и возродить обычай поставления московских митрополитов в Царьграде. Их хлопоты натолкнулись на решительное сопротивление осифлянских иерархов. В Москве дознались о сомнительном прошлом Максима Грека, принявшего католичество во время учения в Италии. Среди ученых монахов деятельность философа вызывала сочувствие и понимание, тем более что ее одобрял сам великий князь. Однако со временем среди ревнителей русской старины возникли подозрения, что Грек портит старые русские богослужебные книги. Сторонники старины были убеждены в святости и неизменности каждой буквы и строки божественного писания. Едва ли не самый знаменитый каллиграф своего времени Михаил Медоварцев из митрополичьей канцелярии живо передал чувство потрясения, которое он испытал при исправлении священных текстов по указанию Максима: «Загладил (стер. — Р.С.) две строки и вперед глядити посумнелся есми… не могу… заглажывати, дрожь мя великая поймала и ужас на меня напал».

Составители «Выписи о втором браке Василия III» приводят любопытные свидетельства об обличении Максима Грека архимандритом Чудова монастыря Ионой Сабиной, много лет наблюдавшим за работой философа. «Во обители твоей… — говорил Иона, — Максим Грек и Савва святогорцы жительствуют по твоему государеву велению, сходятся, имеют себе допрописца Михаила Медоварцева, и трие совокуплены во единомыслии, и толкуют книги, и низводят словеса по своему изволению, без согласия и без веления твоего, и без благословения митрополичьего, и без собора вселенского, и Васьян согласился с ними же…» Автор выписи старался снять с великого князя всякую ответственность за «развращение» писания Максимом Греком. Но его слова невольно доказывали обратное. Если Максим Грек мог в течение семи лет трудиться в стенах Чудова монастыря и произвести с несколькими помощниками колоссальную работу по исправлению богослужебных книг, то объяснялось это лишь тем, что он пользовался покровительством и доверием монарха.

Иосиф Санин чтил дух и букву писания. Его ученики в начетничестве далеко превзошли своего учителя. Митрополит Даниил с крайним неодобрением относился к деятельности чужеземца-переводчика, но он боялся вызвать гнев великого князя и потерять кафедру. К тому же глава церкви не желал дать повод для новой полемики князю-иноку Вассиану, сохранившему влияние при дворе и покровительствовавшему греку-философу. Патрикеев забросил литературную деятельность, но в любой момент мог взяться за перо для вразумления своих противников.

Митрополит Даниил выступал послушным исполнителем воли государя. Он на практике претворял принципы, выдвинутые его учителем в последние годы жизни. При этом он не слишком считался с нравственными требованиями и евангельскими заповедями.

Среди союзников Василия III выделялся Василий Иванович Шемячич — государь полунезависимого Новгород-Северского княжества. Решив присоединить владения Василия к Москве, великий князь вызвал его в Москву. Митрополит Даниил гарантировал Шемячичу безопасность. В Москве князь Василий был схвачен и посажен в тюрьму. Митрополит не только не осудил такое вероломство, но, напротив, в молитвах благодарил бога, что тот избавил государя от «запазушного» врага.

Даниил оказал еще одну важную услугу монарху, благословив его на развод с первой женой — Соломонидой Сабуровой. Поводом для развода явилось отсутствие детей в великокняжеской семье. Бракоразводное дело противоречило традициям московского двора, и государь добился желаемого далеко не сразу. Сохранились сведения о том, что Василий III обратился с особой грамотой на Афон за советом насчет развода. Следуя каноническим правилам, афонские монахи не одобрили развод. Греки из окружения Василия III по-разному отнеслись к его решению. В архиве хранилась «сказка» Юрия Малого Траханиотова, Степаниды Рязанки, брата великой княгини Соломониды Сабуровой Ивана, «Машки кореленки и иных про немочь великие княгини Соломаниды». (Из Карелии в Москву привозили знахарок и колдунов. С их помощью Сабурова надеялась излечиться от бесплодия). Юрий Траханиотов помог государю подготовить развод и тем вернул его расположение. Максим Грек не одобрял намерений Василия III вступить во второй брак, чем навлек на себя гнев государя. Покровитель Максима Вассиан Патрикеев, по преданию, якобы осудил планы великого князя.

Максим Грек прибыл в Россию как гость великого князя и не предполагал, что подвергнется насилию. Уже через год-два после приезда в Москву он заявил о желании вернуться на родину, но получил отказ. Обманутый в своих ожиданиях, Максим чем дальше, тем больше негодовал на деспотические замашки Василия III. Знатный дворянин В. М. Тучков, который был «прихож» к Максиму, слышал горькие упреки из его уст: «Яз чаял, что благочестивый государь, а он таков, как прежних государей, которые гонители на христианство».

Осуждение монарха не ограничивалось личной обидой Максима. Невзирая на грозившую ему опасность, Грек откровенно поведал суду о своем отношении к московским порядкам. «Да Максим же говорил, — значится в его судном деле, — истинну, господине, вам скажу, что у меня нет в сердце, ни от кого есми того не слыхал и не говаривал ни с кем, а мнением есми своим то себе держал в сердци. Вдовицы плачют, а пойдет государь к церкви, и вдовици плачют и за ним идут, и они (свита? — Р.С.) их бьют, и яз за государя молил бога, чтобы государю бог на сердце положил и милость бы государь над ними (страждущими. — Р.С.) показал». Гуманист Максим Грек осуждал глухоту власти к народным бедам.

Даниил не простил Греку его высказываний по поводу порядка избрания митрополитов на Москве. Он использовал всевозможные средства, чтобы восстановить Василия III против философа, и позаботился о новых доносах. Вместе с Максимом на Русь прибыл грек Савва — «проигумен». Митрополит предложил ему пост архимандрита Новоспасского монастыря и тем самым включил в официальную иерархию московских чинов. В подготовке суда над Максимом осифлянам помогали Лаврентий (очевидно, Лаврентий Болгарин, прибывший вместе с философом с Афона) и Федор Сербии, а также келейник Максима грек Афанасий. Они согласно показали, будто инок занимался колдовством по отношению к Василию III («Волшебными хитростями еллинскими писал еси водками на дланех»). Когда же государь гневается на инока, «он учнет великому князю против того что отвечивати, а против великого князя длани своя поставляет, и князь великий гнев на него часа того утолит и учнет смеятися». Эти показания на суде подтвердил архимандрит Савва, и Максим на очной ставке ни словом не ответил ему. Из всех лиц, прибывших с Максимом в Москву, один старец Неофит не упомянут среди доносчиков и свидетелей обвинения.

Максим Грек обладал острым умом, обширными богословскими познаниями и в совершенстве владел приемами риторики. Митрополиту и его помощникам не по плечу были богословские споры с ним. Неизвестно, чем бы закончились прения на суде, если бы судьи допустили философские прения. Сознавая это, митрополит свел дело к мелочным придиркам в духе Иосифа Волоцкого. Исправляя по приказу Василия III Цветную Триодь, Максим Грек внес в службу о вознесении исправление: вместо «Христос взыде на небеса и седе одесную отца» он написал «седев одесную отца». Ортодоксы учили, что Христос сидит вечно «одесную отца». Из исправленного текста следовало, что «седение» было мимолетным состоянием в прошлом — «яко седение Христово одесную отца мимошедшее и минувшее». На допросах Максим защищал свое исправление, отрицая «разньство» в текстах. Но позднее он признал ошибочность своего написания и объяснил дело недостаточным знанием русского языка, «занеже не усовершенно изучившу мя ся вашей беседе». Греку в его работе помогали болгарин и несколько сербов, знавших славянские языки. Но на суде все они выступили в роли свидетелей обвинения.

Судебные материалы 1525 года не сохранились. Сразу после суда митрополит Даниил написал послание в Иосифо-Волоколамский монастырь с изложением причин осуждения Максима. В митрополичьей грамоте упомянуты были два обвинения против философа: первое — в ереси (отрицание вечности «седения Христа одесную отца») и второе — в отрицании законности поставления митрополита (конкретно Даниила) в Москве, а не в Константинополе. Справедливым представляется заключение историка H. Н. Покровского, что церковное руководство в 1525 году не предъявило философу других обвинений, вроде защиты принципов нестяжательства.

Семь лет провел Грек в Москве, и за это время его келья в Чудове монастыре превратилась в своего рода политический клуб, где собирались самые образованные люди, обсуждавшие не только отвлеченные богословские вопросы, но и злободневные темы. Доверяя друг другу, эти люди вели весьма вольные речи, осуждали не только митрополита («учительного слова от него нет некоторого», «не печялуется ни о чем»), но и самого государя («людей мало жалует», «жесток, к людем немилостив»).

В окружении Грека нашлись доносчики, уведомившие Василия III о крамольных беседах в Чудове. Монарх был встревожен и пожелал узнать всю правду. Одним из событий, взволновавших столицу в 1524–1525 годах, был арест новгород-северского князя Василия Шемячича. На исходе весны 1524 года Василий III посетил Троице-Сергиев монастырь и имел беседу с игуменом Порфирием, просившим его помиловать Шемячича. Государь отклонил просьбу старца, а в сентябре Порфирий удалился в пустынь на Белоозеро, откуда был взят на игуменство. Нестяжатели лишились еще одного важного церковного поста. Место Порфирия занял Арсений Сухорусов. Около 15 февраля 1525 года один из собеседников Максима дьяк Федор Жареный, случайно встретив на улице другого собеседника — Ивана Берсеня-Беклемишева, сообщил ему об аресте Грека и предложении свидетельствовать против него на суде. В передаче Берсеня Федко сказывал ему, «что князь великий присылал к Федку игумена троецкаго: толко мне скажешь на Максима всю истинную, и аз тебя пожалую». Новый троицкий игумен выполнил поручение Василия III. 20 декабря 1525 года дьяк Федор Жареный подал «сказку», но это его не спасло. В те же дни власти арестовали и Жареного и Беклемишева и устроили им перекрестный допрос. Дьяк показал, что Берсень негодовал на государя за казанскую войну и Смоленск, негодовал на митрополита за вероломство по отношению к Шемячичу. Берсень не остался в долгу и дал показания против Жареного, которые подверглись исправлению в ходе розыска. Обращение Василия III к Жареному было передано следующим образом: «Только мне солжи на Максима, и яз тебя пожалую». Дьяк спросил Берсеня: «Велят мне Максима клепати, и мне его клепати ли?» Речи Жареного приобрели оскорбительный для монарха смысл, за что дьяку после суда урезали язык.

Негодуя на собеседников и помощников, повинных во взаимных оговорах, Максим Грек заявил, что расскажет всю правду о беседах с заподозренными людьми и откроет судьям даже то, что «себе держал в сердци» и о чем никто не знает. Этим шагом Максим доказал лояльность Василию III, но окончательно погубил себя и своих друзей.

Вопросы догматики разбирались на церковном суде, розыск о политической крамоле вели великокняжеские бояре. Ближайшим советником Максима был Вассиан Патрикеев. Собеседниками философа стали также и другие знатные лица. Но Василий III не желал жертвовать своей дружбой с Вассианом и избегал распрей с членами думы. Поэтому никто из великородных собеседников философа к дознанию привлечен не был. Самым знатным из осужденных дворян был Петр Муха-Карпов, двоюродный брат известного дипломата Ф. И. Карпова. Карповы происходили из тверских бояр. Беклемишевы вели род от радонежских вотчинников, служивших в уделе Владимира Андреевича и его потомков. Ни Карповы, ни Беклемишевы не носили боярских чинов при Василии III. Однажды Иван Берсень сказал «встречу» (возразил) государю, на что тот молвил: «Пойди, смерд, прочь, ненадобен ми еси».

Ближайший приятель Берсеня «крестовый» дьяк Федор Жареный жаловался ему, что митрополит им недоволен по той причине, что «не давал ему есми тех денег, коли он не служил». Очевидно, через руки дьяка шли казенные деньги, отпускавшиеся митрополичьему дому (вознаграждение за службу, связанную с нуждами «двора» и пр.). Как и Жареный, Берсень поддерживал отношения с митрополитом. В 1524 году при встрече Максим спросил его: «Был ли еси сего дни у митрополита?» Дворянин отвечал с раздражением: «Яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве». Поясняя свой отзыв о Данииле, Берсень говорил, что от первосвященника не услышишь никаких «учительных слов», а главное, он «не печялуется ни о ком».

По-видимому, негодование опального придворного вызвано было не только личной причиной — отказом митрополита выхлопотать ему прощение у государя. Критика Берсеня носила более общий характер и касалась российских порядков в целом. «Которая земля переставливает обычьи свои, — говорил он, — и та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь великий переменил; ино на нас которого добра чаяти?»

Как служилого человека Беклемишева волновали прежде всего порядки, определявшие взаимоотношения государя и его слуг. Митрополит издавна пользовался правом печалования за впавших в немилость бояр и слуг. Даниил, сетовал Берсень, не только не заступился за опального Шемячича, но вероломно предал его и помог заманить в Москву, где тот был арестован. Дворянин настойчиво требовал от Максима совета: «Пригоже было нам тебя въспрашивати, как устроити государю землю свою и как людей жаловати и как митрополиту жити». По мысли Берсеня, Василий III нарушает старый порядок, «людей мало жалует», а митрополит неправильно живет, так как потакает ему. Церковь издавна выступала посредником между князем и его вассалами. Ее заступничество ограждало древние права «слуг вольных», включая право отъезда. Однако старинные порядки оказались разрушенными.

Австрийский посол С. Герберштейн писал, что Василий III всех одинаково гнетет жестоким рабством, его подданные всегда хвалят его, что бы ни произошло в государстве, властию он далеко превосходит всех монархов целого мира. Наследники Василия II Темного извлекли урок из феодальной смуты второй четверти XV века и, чтобы предотвратить самую возможность ее повторения, безжалостно уничтожили собственную удельную родню. Василий III заслужил славу жестокого князя после того, как уничтожил родного племянника Дмитрия с семьей.

Право отъезда, опиравшееся на традицию, не было отменено в законодательном порядке. Власти аннулировали его с помощью таких средств, как государева опала и крестоцеловальные записи. Отъезд князей с уделами из Литвы на Русь считался вполне законным, отъезд в Литву — изменой. Князь М. Глинский провел в тюрьме двенадцать лет за попытку отъезда на родину. Крестоцеловальные записи вынуждены были дать на себя И. Ф. Бельский (1524), И. М. Воротынский (1525), Ф. И. Мстиславский (1529) и др.

Право государевой опалы фактически уничтожило договорные основы взаимоотношений между монархом и его знатью, резко ограничивая ее права. При Иване III одним из лучших воевод был князь Данила Холмский. Он руководил московскими полками при разгроме новгородского ополчения в 1471 году и при отражении Ахмат-хана на Угре в 1480 году. Сын Данилы Василий, женившись на дочери Ивана III, рано получил боярский чин и стал одним из главных воевод при Василии III. Однако в 1508 году последний был схвачен по приказу государя и отправлен в тюрьму на Белоозеро, где и скончался.

Угроза опалы постоянно висела над головой не только «смердов» — дворян, подобных Беклемишеву, но и первых вельмож государства. Сохранилось известие, что по поводу рождения у Василия III сына из опалы вышли сразу многие видные лица — бояре М. Д. Щенятев, Ф. И. Мстиславский, Б. И. Горбатый, окольничий И. В. Ляцкий-Захарьин и др. Видный воевода князь Семен Курбский, возглавивший один из первых походов в Сибирь, имел большие заслуги, тем не менее Василий III подверг его опале и, по словам племянника А. Курбского, «ото очей своих отогнал даже до смерти его».

Герберштейн описал внешне лишь некоторые средства, употребленные Василием III против знати. Великий князь, писал он, отнял у всех князей и прочей знати все крепости. Беклемишев более точно описал средства, с помощью которых государь стремился отнять власть у аристократии. «Ныне, деи, — говорил он Максиму, — государь наш запершыся сам-третей у постели всякие дела делает». Берсень имел в виду старинное право бояр участвовать в думе государя и обсуждать с ним дела. Дворянин сам пытался использовать такое право и высказал Василию III свое мнение относительно Смоленска, за что попал в немилость. К XVI веку давние порядки были забыты и правом «совета» государю пользовались кроме служилых князей лишь члены Боярской думы. Однако и этот порядок оказался, по словам Беклемишева, «переставлен». Если Василий III решал государственные дела не в Грановитой палате с великими боярами, а в спальне с двумя (сам-третей) фаворитами, значит, он не желал делить власть с думой и считаться с «правдой», законами и традицией. Беклемишев не был идеологом реакционного боярства, но отстаивал традиционные порядки ограниченной монархии, поскольку самодержавные устремления государя обрекали его вассалов на полное бесправие. Беседу с Максимом опальный придворный заключил словами: «Однако лутче старых обычаев держатися и людей жаловати и старых почитати».

Беклемишев осуждал как внутренние порядки России, так и ее внешнюю политику. Бесконечные войны, считал он, ставят страну в тяжелые условия: «Ныне отвсюды брани, ни с кем нам миру нет, ни с Литовским, ни с Крымским, ни с Казанью, все нам недруги, а за наше нестроенье».

Максим Грек охотно беседовал с сыном боярским и слушал его резкие суждения, но не мог согласиться со всем, что говорил опальный. Не обладая ученостью философа и его кругозором, Берсень объяснял неблагоприятные перемены в Русском государстве вмешательством зловредных соотечественников Максима: «Как пришли сюда грекове, ино и земля наша замешалася, а дотоле земля наша Русская жила в тишине и миру». Подобное мнение имело самое широкое распространение в московском обществе. Но Максим не разделял его. Когда Берсень добивался от Максима советов насчет земского и церковного устроения в России, тот отвечал с большой осторожностью: «У вас, господине, книги и правила есть, можете устроитися».

Определяя ближайшее окружение Максима Грека, исследователи ссылаются обычно на показания его келейника (сожителя по келье) Афанасия. Последний показал на суде, что «прихожи были к Максиму Иван Берсень, князь Иван Токмак, Василей Михайлов сын Тучков, Иван Данилов сын Сабуров, князь Андрей Холмский, Юшко Тютин». Из приведенного перечня следует, что собеседниками философа были немногие лица — исключительно дети боярские. Но такой вывод ошибочен, так как не учитывает особенностей чиновного строя русского общества. Посещение старшими по чину младших могло нанести поруху их чести. В келью Максима могли прийти сыновья окольничих князь Токмак и Тучков, члены Боярской думы — никогда.

Максим Грек поддерживал близкие отношения с Вассианом Патрикеевым, что открывало перед ним двери таких боярских домов, как дом Щенятева, Голицына, Куракина. Казначей Ю. Траханиотов проявлял большой интерес к переводу русских богослужебных книг и не мог избежать знакомства со своим просвещенным земляком. Но келью философа посетил не он, а грек Юшка Тютин. Как и Траханиотов, Тютин по роду деятельности был связан с государевой казной. Однако он не имел думного чина. Крупный дипломат и образованный писатель Федор Карпов обменивался посланиями с Максимом Греком, но среди посетителей чудовской кельи его также не было.

Суд над собеседниками Максима завершился тем, что монарх велел обезглавить Ивана Беклемишева. Сын боярский Петр Муха-Карпов (его допросы не сохранились) угодил в тюрьму. Дьяку Федору Жареному урезали язык.

Максиму довелось предстать перед судом дважды. В первый раз собор на Максима и Савву рассматривал дело об измене «у великого князя на дворе в полате». Затем дело передали в церковный суд, и «соборы многие были у митрополита в полате его лета 7033 (1525) на того Максима в тех хулех о иных, которые прибыли, взыскивавшееся месяца апреля и месяца майя». К ранее предъявленным политическим обвинениям добавились обвинения в ереси. После суда на митрополичьем дворе Максим пропал из Чудова монастыря. С ним решили разделаться без лишнего шума. С. Герберштейн, будучи в Москве в 1526 году, интересовался его судьбой, но узнал немногое. Максимилиан, записал он, как говорят, исчез, а по мнению многих, его утопили. В действительности по приговору церковного суда Грека втайне отправили в ссылку в Иосифо-Волоколамский монастырь. Заточение философа имело главной своей целью пресечение его деятельности как переводчика и писателя. В послании волоцким монахам Даниил подробно и точно изложил приговор церковного суда: «И заключену ему быти в некоей келии молчательне… да не беседует ни с кем же, ни с церковными, ни с простыми, ни монастыря того, ниже иного монастыря мнихи, но ниже писанием глаголати или учити кого или каково мудрования имети… точию в молчании сидети и каятись в своем безумии и еретичестве. Юза ему соборная наложена есть, яко во отлучении и необщении быти ему свершене». Иосиф Санин охотно подписался бы под таким приговором. Узнику его монастыря запрещено было не только писать или общаться с кем бы то ни было — ему запрещено был иметь «мудрствование», иначе говоря, думать. Разрешили же ему лишь вечное покаяние. Участь Максима разделил Савва, в недобрый час принявший от митрополита пост Новоспасского архимандрита. Его сослали в Возмицкий монастырь в Волоколамске.

В конце 1525 года Василий III решил ускорить свой развод с Соломонидой. Митрополит Даниил, добившийся расправы с еретиками-греками, готов был выполнить волю великого князя. 23 ноября власти начали розыск о колдовстве великой княгини Соломониды Сабуровой. Родной брат Соломониды Иван Сабуров дал показания о том, что она держала у себя ворожею Стефаниду и вместе с ней прыскала волшебной заговоренной водой «сорочку, и порты, и чехол, и иное которое платье белое» своего супруга, очевидно, чтобы вернуть его любовь. Василий III имел основание предать жену церковному суду как волхову, но не сделал этого, а 29 ноября приказал увезти ее в девичий Рождественский монастырь на Трубе (на Рву), где ее принудительно постригли в монахини. Сабурова сопротивлялась до последнего момента, и когда ей надели монашеский куколь, она бросила его на землю и растоптала. Чтобы добиться послушания, Шигона Поджогин ударил ее плетью. Не смирившись со своей участью, княгиня-инокиня распустила слух о своей беременности. В распространении этого слуха заподозрили вдову Юрия Траханиотова и жену постельничего Якова Мансурова. Женщины, если верить С. Герберштейну, подтвердили, будто слышали о беременности из уст самой монахини. В гневе Василий III подверг Траханиотову побоям, а старицу Софию поспешили удалить из столицы. Предание о пятилетней ссылке Софии в Каргополь легендарно. Местом заточения ее стал Покровский девичий монастырь в Суздале. В мае 1526 года Василий III пожаловал этому монастырю одно село, а в сентябре — другое. В сентябрьской грамоте значится: «Пожаловал старицу Софию в Суздале своим селом Вышеславским… до ее живота».

После недолгих смотрин великому князю сосватали сироту Елену Глинскую. Дядя невесты князь Михаил переселился в Москву в 1508 году и получил в удел Малый Ярославец. Он оказал великому князю большие услуги при овладении Смоленском, но сразу после этого пытался бежать в Литву, за что был брошен в тюрьму. 21 января 1526 года Василий III отпраздновал свадьбу с Еленой Глинской, и лишь через год Михаил Глинский был выпущен из заточения и получил в удел Стародуб-Ряполовский.

В выборе невесты особую роль сыграли, по-видимому, Захарьины и Шуйские. В дружках у Василия III значился М. Ю. Захарьин, свахой с его стороны была жена Захарьина. Дружками невесты выступали князья М. В. Шуйский и Б. И. Горбатый, ее свахами — жена И. В. Шуйского и вдова Ю. Траханиотова. Великий князь праздновал свадьбу так же, как и правил, — «сам-третей у постели». На свадьбу не попали двое Бельских, Мстиславский, Воротынский, старшие бояре князья М. Д. Щенятев, В. В. и И. В. Шуйские, А. В. Ростовский. В наибольшем числе на пир были приглашены Захарьины. Вместе с боярином М. Ю. Захарьиным пировали его мать, жена, сын, а также двоюродный брат окольничий М. В. Тучков с сыном, окольничие И. В. Ляцкий-Захарьин, В. Яковлев-Захарьин, жена П. Яковлева-Захарьина.

Суд над Максимом не сломил его дух. Философ все еще уповал на помощь старца Вассиана, расправиться с которым у осифлян не было средств. Будучи в монастыре, Максим нисколько не считался с постановлением суда. Он продолжал «мудрствовать», заявлял о своей невиновности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.