О ЧЕМ ПИСАЛИ ЗЭКИ

О ЧЕМ ПИСАЛИ ЗЭКИ

Со всех концов страны в Москву, где размещались высшие партийные, государственные, судебные и военные органы, шли письма от заключенных многочисленных лагерей страны. Не отставали от них и ссыльные, уже отсидевшие свой срок и прозябавшие на далеких окраинах СССР. Писали те, кто по счастливой случайности остались живы в мясорубке тех годов, попав в списки осужденных по второй категории шкалы наказаний, утвердившейся в 30-х годах прошлого столетия. Были среди них и немногочисленные представители высшего командно-начальствующего состава РККА. О них и пойдет наша речь.

Читая письма, обращения и жалобы заключенных и ссыльных сейчас, по прошествии более семидесяти лет, и сегодня испытываешь чувство глубокой несправедливости, свершившейся над этими людьми. А что чувствовали тогда сами заключенные и ссыльные? В приводимых документах отражена только малая частичка их мучений, скитаний и горя.

Если анализировать состав этих людей по тем воинским званиям, которые они имели до своего ареста, то самым высшим оказывается звание «комкор» (арестованные командармы 1-го и 2-го ранга и им равные все были уничтожены в 1937—1938 гг.). Да и из комкоров, репрессированных в эти годы, выжили в лагерях и обрели свободу только трое — С.Н. Богомягков, Н.В. Лисовский и А.И. Тодорский. Вот о последнем военачальнике и пойдет наша речь. Генеральному секретарю ЦКВКП(б)

Иосифу Виссарионовичу Сталину

от бывш. члена ВКП(б) с 1918 г., награжденного 5-ю орденами, ныне заключенного в Ухто-Ижемском исправительнотрудовом лагере НКВД, в Коми АССР Тодорского Александра Ивановича.

Просьба о защите.

Я не совершил никакого преступления ни перед Советской властью, ни перед социалистической Родиной, ни перед Коммунистической партией.

Я два десятилетия честно и беззаветно боролся за дело Ленина-Сталина и на фронтах гражданской войны и в годы мирного строительства Красной Армии.

Я не был в белой армии, не был в других партиях, не был ни в какой оппозиции и без малейших уклонов везде и всегда правильно проводил генеральную линию ВКП(б).

Вы сами лично знаете меня, как боевого командира гражданской войны, а также и положительному отзыву В.И. Ленина в политотчете его XI партсъезду. От Вас лично я получил указания в 1920 году в Дагестане, как надо проводить ленинско-сталинскую национальную политику, и проводил ее там и в последующем в Закавказье и в Туркестане неизменно партийно-правильно, что могут подтвердить знавшие меня тогда Л.П. Берия, М.Д. Багиров и Ахун Бабаев. Меня неоднократно представляли лично Вам, как командира — верного сына партии, покойные Серго Орджоникидзе и С.М. Киров. С этой стороны, как преданного Вам коммуниста-командира, меня хорошо знал К.Е. Ворошилов и знали С.К. Тимошенко, Г. И. Кулик, Г.К. Савченко. Об этом знали и враги партии и народа. В моем судебном деле имеется письмо троцкиста Ладо Енукидзе от 1928 года, в котором он со злобой и, по-моему совершенно заслуженно, называет меня «сталинцем». Я был таковым и всегда гордился моей личной беззаветной преданностью Вам, Великому Вождю партии и трудящегося человечества.

Я не знаю, в силу какого досадного недоразумения или искусного вражеского хода я оказался арестованным (18. IX. 3 8), обвиненным в участии в контрреволюционной организации и во вредительстве, судимым (4.V.39) и приговоренным к 15 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Отрицательный ответ на обвинение меня я дал с полной категоричностью как следствию НКВД, так и Военной коллегии Верховного суда СССР.

Исчерпав в последующем и остальные возможности для своего оправдания, я осмеливаюсь беспокоить Вас и просить Вашей защиты.

Я твердо знаю, что если эта моя просьба дойдет лично до Вас, я буду освобожден.

Тогда, на любой работе, какую Вы мне доверите, каждой минутой своей жизни я докажу партии мою беззаветную преданность и глубочайшую признательность Вам.

Александр Тодорский

22 июля 1940 года

Отдельный лагерный пункт № 7 «Ветлосян»[113].

Надежда А.И.Тодорского на то, что его обращение дойдет до Генерального секретаря ЦК ВКП(б) И.В. Сталина, не оправдалась. На данном обращении нет никаких резолюций должностных лиц, каких-либо поручений по дальнейшей работе с ним. Имеется только штамп «Поступило 3 августа 1940 г. в О.С. (Особый сектор. — Н. Ч.) ЦК ВКП(б)».

А еще в этом надзорном деле, на следующем листе, имеется такая пометка: «Тов. Клебанов направляет на прием к тов. Афанасьеву (заместителю Главного военного прокурора. — Н.Ч.) гр-ку Тодорскую по делу ее отца комкора — начальника У В ВУЗ Тодорского А. И., осужденного ВК 4. V. 39 г. на 15 лет без права переписки. № с.п. 40137—8 и ее матери Тодорской Р.И., осужденной ВК 9.Х.37 г. на 10 лет в режимные лагеря (КН 176—253). Тодорская была на приеме у тов. Панфиленко (по делу отца и матери) и тов. Клебанова по вопросу о выселении ее из дома военведа. На 27.3.40 г.».

Примечание: 1. Клебанов, Панфиленко — сотрудники Главной военной прокуратуры.

2. Тодорская Рузя Иосифовна 9 октября 1937 г. осуждена Военной коллегией к расстрелу (а не на 10 лет лагерей)

3. А.И. Тодорский был осужден с правом переписки, чему свидетельство приводимое ниже его обращение к Народному комиссару обороны СССР К.Е. Ворошилову от 29.10.1939 г.

4. Военвед — военное ведомство.

«Народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза К.Е. Ворошилову

заключенного Тодорского Александра Ивановича, бывшего комкора РККА.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу Вашего ходатайства перед правительством СССР о реабилитации меня и освобождении из заключения, которое я отбываю в лагерях. После Серго и Сергея Мироновича (Кирова. — Н. Ч.) Вам больше, чем кому-либо из руководителей партии и правительства, известна моя честная и бескорыстная работа в рядах РККА на протяжении 20 лет. Я абсолютно невиновен в приписанных мне следствием и судом преступлениях и никогда ни словом, ни делом, ни помыслом не погрешил против партии и Советской власти. В моем судебном деле (№ 21042) характерно отсутствие порочащих показаний на меня как со стороны многочисленных моих подчиненных из числа арестованных по ВВА, остальным академиям и УВВУЗу, так и со стороны двух последних моих прямых начальников (Фельдмана и Алксниса). В то же время на меня дали бездоказательные и противоречивые показания случайные по отношению ко мне люди, клеветнически задевшие рядом со мной и тех товарищей, которые сейчас благополучно работают под Вашим близким руководством.

Прошу Вас возвратить меня в ряды РККА, где я мог бы быть образцовейшим преподавателем любой отрасли военного дела в любом военно-учебном заведении. Если же возврат в армию невозможен, мне найдется место в рядах честных граждан СССР на мирной хозяйственной или культурной работе.

Отбывая наказание на общих земляных работах на новостроящемся тракте Чибью-Крутая, я расстроил сердце и сейчас нахожусь на излечении в лагерном госпитале.

Впредь до окончательного решения по моему делу прошу вас позвонить нач(альнику) ГУЛАГ комдиву Чернышеву об использовании меня в лагере не на тяжелой физической, а по возможности — на канцелярской работе, что позволит мне сохранить уже подорванное здоровье.

з/к АИ.Тодорский

УхтИжмлаг

29 октября 1939 г.»[114]

Как видим, никакого лишения права переписки А.И. То-дорский не имеет — письмо К.Е. Ворошилову написано вскоре прибытия его в лагерь, т.е. спустя пять месяцев после вынесения приговора Военной коллегией Верховного суда СССР. Как и на других его обращениях в высшие инстанции, на данном письме нет никаких резолюций и пометок. И заслуженный военачальник РККА А.И. Тодорский продолжал отбывать свой срок.

Но было бы неправильно утверждать, что обращения А.И. Тодорского совсем игнорировались и никем не рассматривались. Нет, они передавались в Главную военную прокуратуру, где по некоторым из них проводилась проверка. Правда, результаты таких проверок были всегда неутешительны для автора обращений — приговор признавался обоснованным и не подлежащим отмене. Одна из таких проверок состоялась в 1940 г.

«Утверждаю»

Начальник 00 ГУГБ НКВД СССР ст. майор гос. безопасности (Бочков)

« » марта 1940 года ЗАКЛЮЧЕНИЕ

г. Москва, 1940 года, марта « » дня.

Я, младший следователь Особого отдела ГУГБ НКВД СССР мл(адший) лейтенант гос. безопасности Колчанов, рассмотрев архивно-следственное дело № 21042 по обвинению Тодорского Александра Ивановича, 1894 года рождения, уроженец Калининской области, русский, гр-н СССР, сын священника, бывший член ВКП(б) с 1918 г., в 1924 г. ЦКК ВКП(б) объявлен строгий выговор за антиморальное поведение и бытовое разложение, в 1937 г. парторганизацией НКО объявлен строгий выговор с предупреждением. В старой армии в чине капитана. В РККА с 1919 г. Жена Тодорского — Черняк Р.И. и брат Тодорский И.И. осуждены ВК Верхсуда СССР. До ареста — нач. УВВУЗ РККА. Осужден Военной коллегией Верхсуда СССР 4 мая 1939 г. к 15 годам ИТЛ с конфискацией всего лично принадлежащего ему имущества с поражением в политических правах на 5 лет и лишения военного звания «комкор».

НАШЕЛ:

Тодорский А.И. арестован 19 сентября 1938 года Особым отделом ГУГБ НКВД СССР как участник антисоветского заговора.

Проведенным по делу следствием установлено, что Тодорский А.И. в 1918 г., командуя 5-м Сибирским полком (правильно корпусом. — Н.Ч.) при оккупации германскими войсками г. Кременца был интернирован.

Являясь при немцах начальником гарнизона г. Кременец, Тодорский издал приказ, в котором подчеркивалось, что если будет убит хоть один немецкий солдат, то за это будет расстреляно десять русских.

В бытность в 1924—1926 гг. слушателем Военной академии имени Фрунзе, являлся участником троцкистской организации. Был близко связан с кадровым троцкистом Ладо Енукидзе, а в период нахождения последнего в ссылке, Тодорский оказывал ему материальную помощь.

Тодорский с 1932 г. являлся участником антисоветского военного заговора, в который был завербован Фельдманом (осужден).

Как участник заговора Тодорский проводил вербовочную работу новых участников заговора.

Являясь начальником Военно-воздушной академии РККА, Тодорский, как участник заговора, проводил вредительскую работу, направленную к подрыву оборонной мощи РККА в области ее военно-воздушных сил.

Кроме того, актом комиссии установлено, что Тодорский также проводил вредительскую работу и в области высших военно-учебных заведений РККА, являясь начальником УВВУЗ РККА.

[...]

В предъявленном обвинении Тодорский А. И виновным себя признал, отрицая свою причастность к троцкизму; впоследствии же от своих показаний отказался, но уличается показаниями арестованных Сатина, Казанского, Ефимова, Булина, Седякина, Ткачева, Карпель, Орлова, Пантелеева, Ланда, Хорошилова, Егорова, Либермана, показаниями свидетелей Попкова Н.И., Украинцева В.М. и актами комиссии.

На основании изложенного считаю, что виновность То-дорского материалами следствия подтверждена. ПОСТАНОВИЛ:

В ходатайстве Тодорскому А.И. отказать.

Мл(адший) следователь 00 ГУГБ НКВД СССР мл(адший) лейтенант гос. безопасности (Колчанов)

«Согласен» Зам. нач. 00 НКВД СССР майор гос. безопасности (Осетров)»[115].

На этом документе (в конце его) имеется запись, сделанная, по всей видимости, рукой Н.П. Афанасьева — заместителя Главного военного прокурора РККА: «Ознакомился в порядке надзора с делом Тодорского 10/XI. Это заключение полностью соответствует материалам дела. Основания для пересмотра дела нет. Дело возвратить в архив».

Александр Иванович продолжал отбывать свой срок. Некоторая надежда на смягчение его участи возникла после победы над фашистской Германией. На это надеялся он сам, на это надеялись члены его семьи — дочь А.И. Тодорского Услада по этому поводу обращалась и И.В. Сталину, и к М.И. Калинину.

«Народному комиссару обороны Генералиссимусу тов. Сталину

(от) дочери бывшего начальника Управления высших военно-учебных заведений Красной Армии комкора Тодорского Александра Ивановича —

Тодорской Услады Александровны.

ЗАЯВЛЕНИЕ

19 сентября 1938 года был арестован, а затем Военной коллегией Верховного суда СССР осужден сроком на 15 лет лишения свободы за участие в военном заговоре мой отец Тодорский Александр Иванович. Я не знаю, насколько виноват мой отец в том преступлении, за которое он осужден, но со времени его ареста прошло уже 7 лет. Отец мой в настоящее время болен, и тяжелые годы переживаний его преждевременно состарили, так что дальнейшее содержание его под стражей бесспорно окончательно подорвет его здоровье.

В связи с победоносным окончанием Великой Отечественной войны ходатайствую перед Вами или о пересмотре дела моего отца в сторону снижения назначенного судом наказания, или помиловать его, применив амнистию в связи с победой над гитлеровской Германией.

Тодорская.

Москва, ул. Жуковского, дом 12, кв. 15.

Тел. К-7-52-35.

5/Х-45 г.»[116]

Но тщетны были попытки облегчить судьбу А.И. Тодорского — осужденные по политической статье не подлежали никакому снисхождению, они продолжали тянуть свою арестантскую лямку. Отсидев свой срок, А.И. Тодорский был направлен в ссылку в Красноярский край. Оттуда он направил Главному военному прокурору пространное заявление с просьбой о пересмотре его дела и снять с него позорное клеймо врага народа.

Главному военному прокурору тов. Вавилову от бывшего комкора РККА Тодорского Александра Ивановича

ЗАЯВЛЕНИЕ

В Главной военной прокуратуре имеется просьба к Министру обороны СССР о моей реабилитации. Настоящим представляю доводы для пересмотра моего дела.

1. Главари военно-фашистского заговора Тухачевский, Фельдман и др., в числе 8 чел., были разоблачены и ликвидированы к 11 июня 1937 г. В течение одного года и трех месяцев после этого я по-прежнему работал в должности нач-ка Управления высших военно-учебных заведений в прямом подчинении народного комиссара Ворошилова.

Моя непричастность к заговору была настолько очевидна, что в разговоре со мной уже в 1938 г. Климент Ефремович заметил: «Я знаю, что Вы не виноваты». Вся наша страна знает, что Ворошилов на ветер слов не бросает. В свете исключительных событий 1937 г. Климент Ефремович имел возможность нелицеприятно взвесить политическое поведение мое не только вообще, но буквально по тысячам деталей, так как знал меня в течение по крайней мере последних 15 лет.

До этих же 15-ти лет мою безупречную военно-политическую работу рекомендовали ему Орджоникидзе Г. К. и Киров С.М., с которыми я работал на Кавказе и в Закавказье.

Мою гражданскую партийно-политическую работу тов. Ворошилов знал по положительной оценке В.И. Ленина в политическом отчете ЦК XI партсъезду и по специальной статье периода 1919 года (см. т.т. 23 и 25, 3-го изд. соч.).

2. Несмотря на высокое партийное доверие ко мне и на то, что я никогда не отклонялся от генеральной линии партии, 19 сентября 1938 г. я был арестован.

К этому времени в НКВД фактически уже безраздельно распоряжался агент империализма Берия.

Берия самолично подписал ордер на мой арест. Он лично знал меня, как преданного партии военного работника еще со времен 1920—1923 гг. в Азербайджане, когда я в Баку под руководством Орджоникидзе и Кирова командовал 1-м Кавказским стрелковым корпусом, а Берия был помощником Багирова в Азербайджанской ЧК. Бакинский период моей работы и отношение ко мне тт. Орджоникидзе и Кирова могут подтвердить с положительной стороны помощник Сергея Мироновича Чагин П.И. и писатель Бляхин (оба — старые большевики, сейчас в Союзе советских писателей).

3. Семь с половиной месяцев пробыл я в Лефортовской московской тюрьме. Шестнадцать сподручных (Иванов, Казакевич, Кузовлев, Мальцев, Комаров, Буланов, Мозалевский и девять других, коих уже не помню) самым постыдным образом старались выжать из меня нужные им для обвинения показания. В этом поистине смертном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола.

4. Вероятно, такими же методами допроса следствие добыло на меня ряд порочащих, голословных свидетельских показаний. Никаких очных ставок с оговорившими меня лицами мне дано не было.

Заключение следствия содержало обвинение меня во всех тягчайших государственных преступлениях, упоминаемых в Уголовном кодексе. В фабрикации обвинительного заключения главную роль играл враг партии и народа Кобулов, который подписал его с предложением судить меня по закону от 1.XII. 1934 г., подставляя под безусловный расстрел.

5. Судила меня в следственном кабинете Лефортовской же тюрьмы 4.V. 1939 г. Военная коллегия Верх(овного) суда СССР в составе председателя Алексеева и членов Детистова и Сус-лина. Последние двое работают, кажется, в Верх(овном) суде и сейчас и могут подтвердить, в каком виде предстал я перед ними, поскольку им долго пришлось находить что-нибудь общее между моей фотокарточкой при аресте и полуживым оригиналом на суде. Военной коллегии я заявил о своей невиновности.

Надо отдать справедливость суду, что хотя мое дело было рассмотрено им впопыхах, в течение 15 минут, без свидетелей и прочих элементарных формальностей, однако он успел отвергнуть наиболее кричащие вымыслы Кобулова, но, к сожалению, правильную линию не довел до конца, ошибочно признав меня виновным пост.ст. 58—7.58—11 и 17—58—8 (в участии в заговоре, вербовке для него членов и вредительстве в Воздушной академии и УВВУЗе) и приговорив к 15 годам заключения в ИТЛ с поражением в правах на пять лет.

6. Будучи совершенно невиновным, я безропотно отбыл этот длительный тяжелый срок заключения (в ИТЛ Коми АССР и в спецлагере в Иркутской обл.) без единого замечания и взыскания, не гнушаясь никакой физической работой. За примерный труд и хорошее поведение освобожден из лагеря на 3 месяца до срока, после чего направлен в ссылку на поселение в Красноярский край, где и нахожусь, работая в стройуправлении № 2 треста “Красноярскстрой” в городе Енисейске, без права голоса и без паспорта.

7. Перехожу к краткому разбору и опровержению возведенных на меня обвинений.

а) Какими фактами подтверждено мое участие в к/р заговоре?

Не фактами с указанием места, времени и обстоятельств дела, а несколькими голословными заверениями, буквально в 3-х словах: “заговорщиком был и Тодорский” (свидетели: Ланда, Седякин, Ткачев) или туманным предположением об этом (Ефимов, Егоров, Орлов, Казанский, Либерман). Булин, несколько лет проработавший со мною под одной крышей, “раскрывает мою принадлежность к заговору” не более не менее как в июле 1937 г. (?); Хорошилов клевещет слухом обо мне и теперешнем маршале Мерецкове К.А., а неизвестный мне Пантелеев возводит на меня обвинение в распоряжении кассой ЦС Осоавиахима, к каковому я не имел никакого отношения и в помещении которого ни разу не был. Вот на каких показаниях основано все мое дело. В нормальной судебной практике даже собственное признание только тогда может быть принято, когда оно согласуется с фактами, когда оно проверено и подтвердилось.

б) Какими фактами подтверждена вербовка мною членов в заговор?

Ровно никакими. Во всем деле нет и не помина об этом.

в) Какими фактами подтверждено вредительство мое в Возд. академии?

Ровно никакими. Вообще во всем объемистом деле нет об этом не только показаний, но и единого слова. Между тем я работал начальником ВВА с 1934 по 1936 г. — два с половиной года. В 1937 и 1938 гг. из преподавателей и слушателей академии было арестовано несколько десятков человек, и ни один из них не сказал обо мне ни слова, потому что вся академия, от мала до велика, уважала меня как достойного руководителя. Я был назначен начальником ВВА поличному отбору К.Е. Ворошилова после ревизии ее членом ЦКК Ора-хелашвили, обнаружившим вопиющие ненормальности в ее руководстве. За два с половиной года я при содействии партийной организации и передовых людей академии вывел ее на одно из первых мест, получив в 1936 году орден Красной Звезды из рук М.И. Калинина и золотые часы с персональной надписью из рук Климента Ефремовича.

По работе моей в ВВА могут высказать свое мнение здравствующие ныне академики Юрьев, Кулебякин, Стечкин, профессора Голубев и Ветчинкин, бывшие воспитанники Герой Советского Союза Каманин и лауреат Сталинской премии Микоян А.И., Герой Советского Союза А.В. Беляков и все остальные лица профессорско-преподавательского состава времен 1934—1937 гг.

г) Какими фактами подтверждено вредительство мое в УВВУЗе?

Ровно никакими. Опять-таки в деле нет ни одного показания на это, несмотря на то, что из всех подчиненных мне академий РККА к тому времени были арестованы сотни человек. Да иначе и быть не могло, т.к. мое руководство этим управлением с 1936 по 1938 г., т.е. в течение двух лет, наоборот, характеризуется несомненным подъемом организационной и учебной работы в высших военно-учебных заведениях, что может подтвердить теперешний зам(еститель) министра культуры Кафтанов С.В. В этот период были составлены единые программы по общетехническим дисциплинам и тщательно просмотрены все учебные планы под непосредственным руководством моего заместителя Бруевича Н.Г., которого я для этой цели перевел из ВВА с кафедры механики в УВВУЗ и который позднее получил звание академика и пост ученого секретаря Академии наук. Только один этот пример с Бруевичем и то может характеризовать заботу мою о повышении учебной работы в вузах. В Советской Армии и по сей день служит бывший начальник учебного отдела УВВУЗа моих времен, ныне генерал Орловский В.В. В свое время, уже после моего ареста, аппарат УВВУЗа по требованию следственных органов дал справку в подтверждение моего “вредительства”. Это был голый перечень повседневных, будничных неполадок, присущих любому учебному заведению, а не строго научная, серьезно-политическая экспертиза моего руководства. Я уверен, что если бы Главная военная прокуратура сейчас спросила академика Бруевича Н.Г. и генерала Орловского В.В., они бы нелицеприятно заявили о честном моем отношении к порученному мне делу, в котором они мне, в свою очередь, добросовестно помогали.

д) Мою активную борьбу за генеральную линию партии в роли секретаря партийной организации Военной академии РККА имени М.В. Фрунзе, в особенности же борьбу с троцкизмом в 1924—1927 гг., могут подтвердить генералы Советской Армии Галицкий К.Н., Сухомлин А.В., Тален-ский Н.А., с которыми три года я просидел за одной академической партой.

е) Мою добросовестную военно-политическую работу в условиях гражданской войны и в мирное время может подтвердить начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза Соколовский В.Д., который при командовании мною Ферганской группой войск был начальником штаба последней, а при командовании мною 5-м стрелковым корпусом (в БВО в 1928—1929 гг.) был начальником штаба последнего.

ж) Мою военно-политическую работу в БВО, безусловно с положительной стороны, может охарактеризовать Маршал Советского Союза Тимошенко С.К., в то время командир конного корпуса и начальник гарнизона гор. Минска.

з) Мою работу в центральном аппарате Наркомата обороны в течение нескольких лет имел возможность наблюдать и оценить с политической и деловой стороны Маршал Советского Союза Буденный Семен Михайлович.

Товарищ Главный военный прокурор!

Во имя человечности и справедливости прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня позорное клеймо государственного преступника, которое не только тяготит меня, но и черной тенью ложится на мое доброе партийное имя, положительно отмеченное в истории нашей партии.

А. Тодорский 10 июня 1954 г.

Адрес: гор. Енисейск Красноярского края Рабоче-Крестьянская, 62 стройуправление № 2 Александру Ивановичу Тодорскому»[117].

А.И. Тодорский, как видим, надеется получить от своих бывших сослуживцев и подчиненных, ставших людьми знаменитыми и заслуженными, положительный отзыв о своей работе. И он не ошибся в своих предположениях — все названные им лица характеризовали его только с положительной стороны (Маршал Советского Союза С.М. Буденный, генерал армии А.В. Хрулев, генерал-лейтенанты А.В. Сухомлин, А.К. Кондратьев, генерал-майоры Н.А. Таленский, П.Н. Калиновский, Д.Н. Никишев, З.Т. Трофимов, С.Н. Шерстнев, старые большевики П.И. Чагин и Бляхин, — всего было собрано 17 отзывов).

П.И. Чагин, член КПСС с 1917 г., заместитель главного редактора издательства «Советский писатель», в феврале 1955 г. сообщал Главному военному прокурору: «Тодорского Александра Ивановича я (в то время второй секретарь ЦК КП(б) Азербайджана и редактор газеты «Бакинский рабочий») встретил впервые в 1921 г. Он был тогда командиром Степинской дивизии XI армии, дивизии, которая перед ее приходом в Баку, победно сражалась в горах Дагестана под командованием А.И. Тодорского против белогвардейщины.

Помню, шефом дивизии была Красная Пресня. И мы в те годы (1921—1923) отмечали военный праздник Степинской дивизии 19 декабря, в день начала героического восстания краснопресненских рабочих. Сергей Миронович Киров, первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана, очень ценил А.И. Тодорского по его боевым действиям в составе XI армии и, посещая дивизионные праздники Степинской дивизии, ставил в пример молодым военным работникам А.И. Тодорского.

А.И.Тодорский потом стал у нас в Баку командиром корпуса, то есть фактически командующим военным округом, по теперешней терминологии.

Под руководством С.М. Кирова он вместе со всеми нами, Бакинскими большевиками, громил в те годы троцкистов, активно защищал и отстаивал генеральную линию партии. В том, что гарнизон города Баку в те годы не поддался троцкистской пропаганде, была немалая заслуга А.И. Тодорского.

С А.И. Тодорским я встречался и в последующие годы, когда он учился в Военной академии имени М.В. Фрунзе. Я в то время (1926—1929 гг.) был редактором “Красной газеты” в Ленинграде. Тодорский наезжал тогда в Ленинград (там у него были родственники). В один из его приездов он был очень ласково принят С.М. Кировым, который (это было при мне) вспоминал и общие боевые дела в XI армии, и хорошую партийную работу А.И. Тодорского в Баку.

Свидетельствую, что за все эти годы (1926—1929), когда я встречался с А.И. Тодорским, ничего, порочащего его, как советского патриота, как честного партийца, в нем не было.

Могу только добавить, что он был всегда необычайно скромен, даже застенчив (при всем его огромном физическом габарите) и никогда не кичился тем, что о нем, об его замечательной книге “Год с винтовкой и плугом” писал в 1918 г. В.И. Ленин»[118].

Тогда же, в феврале 1955 г., свой отзыв о Тодорском дал и Семен Михайлович Буденный — отзыв короткий, но емкий. «С политической и деловой стороны я могу характеризовать Тодорского А.И, только положительно. Чего-либо порочащего его, как патриота и коммуниста, мне о нем не известно.

Тодорский А. И. пользовался среди работников центрального аппарата НКО авторитетом и уважением. У меня сохранились о нем, как о работнике и человеке, только хорошие воспоминания»[119].

Насколько краток был С.М. Буденный, настолько пространен был другой бывший работник центрального аппарата НКО — генерал армии А.В. Хрулев, занимавший в 1955 г. должность заместителя министра автомобильного транспорта и шоссейных дорог СССР.

«Согласно просьбы Главной военной прокуратуры (личное посещение тов. Шаповалова), сообщаю данные о бывшем начальнике высших военно-учебных заведений — Тодорском Александре Ивановиче.

Встретился я с ним в 1924 г. в Военной академии имени Фрунзе. Он был слушателем основного курса Военной академии, а я был слушателем ВАКа при Военной академии.

1924 год был годом жесточайшей борьбы в Военной академии с троцкистами, Дело доходило до того, что организовывалось поименное голосование резолюций ЦК нашей партии и троцкистов.

Александр Иванович Тодорский в то время энергично отстаивал линию Центрального комитета и являлся фигурой, вокруг которой объединялись слушатели академии, стоящие на позициях генеральной линии ЦК партии.

В последнее время я более близко познал Тодорского по работе в центральном аппарате Наркомата обороны. Я был начальником финансового управления РККА, а Тодорский был заместителем начальника ГУРККА.

Тодорский выделялся своей скромностью, умением по-партийному ставить вопросы подготовки кадров, организации частей и соединений. Бывало, когда Тухачевский, Уборевич, Якир, Триандафилов, Егоров и работники Генерального штаба преклонялись перед техникой, забывали, что эта техника находится в руках людей, в этих случаях Тодорский выступал в качестве большевика, указывая вышеупомянутым военным работникам, что техника, безусловно, имеет большое значение, но решающее значение имеет человек, подготовка этого человека, воспитание его в духе преданности Родине, советскому народу и партии. И когда в споре, забывая о первостепенности моральных факторов, которые нужно воспитывать в красноармейце и командире, Тухачевский и Уборевич, увлекаясь военной доктриной и техникой, доказывали преимущество именно этой стороны дела, встречали возражения со стороны Тодорского, который доказывал, что этого недостаточно для того, чтобы одержать победу. Победу можно одержать техникой и военной подготовкой в сочетании с воспитанием высоких моральных качеств в командире и красноармейце.

Будучи начальником Воздушной академии, Тодорский, обладая неплохими педагогическими и методическими навыками, много сделал в поднятии педагогики Воздушной академии имени Жуковского.

Тодорский был не сухим военным специалистом, а партийным человеком, принимавшим активное участие в партийной жизни, активно защищавшим генеральную линию партии, активно принимавшим участие в борьбе с троцкистами и правыми уклонистами.

Тодорский в личной жизни был очень скромным человеком, это мне известно по пребыванию его в санатории «Архангельском», в 6-м корпусе. Тогда, в течение круглого года, он занимал в 6-м корпусе одну комнату.

Тодорский не любил водить компаний, хотя и любил выпить, но пил больше всего в одиночку, но пьяницей не был.

На должность начальника Управления высших военно-учебных заведений Тодорский был назначен товарищем Ворошиловым, как один из наиболее способных руководителей в этом деле, получивший в свое время хорошую оценку со стороны преподавательского состава академии имени Жуковского.

За все то время, которое я знал Тодорского, могу только подтвердить одно, что Тодорский ни в каких группировках, ни в каких оппозициях никогда не участвовал.

Он был очень обаятельным человеком, и к нему, как к обаятельному человеку, относились все с большим уважением.

Он не был задирой, он не был солдафоном, он был очень вежливым и приятным человеком. Марксистски он был достаточно образован, задачи партии он понимал хорошо и один из немногих выставлялся в качестве образца командира, который умеет сочетать боевую подготовку с политической подготовкой, и если мне память не изменяет, то он был в числе первых единоначальников в Красной Армии»[120].

Генерал-лейтенант А.В. Сухомлин, однокашник А.И. Тодорского по учебе в Военной академии имени М.В. Фрунзе, сообщал 9 февраля 1955 г.: «В 1924 г. я с Тодорским Александром Ивановичем поступил в Военную академию имени М.В. Фрунзе. Учились мы три года и в 1927 г. окончили академию и были назначены на работу в армию.

В период учебы в лице Тодорского А.И. я видел хорошего товарища, простота, скромность и трудолюбие которого всегда к нему привлекали. Взаимоотношения со мной и всеми товарищами по курсу у Тодорского всегда были хорошие, а его помощь жизненным, партийным и военным опытом принималась с благодарностью.

Программу академии Тодорский А.И. осваивал хорошо и проявлял большой интерес к военно-научной работе.

Тов. Тодорский принимал активное участие в работе парторганизации курса и академии, избирался членом курсового и академического партбюро.

После 1927 г. Тодорский А.И. работал начальником Военной академии имени Жуковского и длительное время возглавлял Главное управление в центральном аппарате, и его деятельность никогда не вызывала сомнений.

Я знал Тодорского А. И., как командира Советской Армии, преданного делу партии и народа».

На следующий день, 10 февраля, А.В. Сухомлин сделал дополнение к своему отзыву:

1. За время учебы в Военной академии имени М.В. Фрунзе Тодорский Александр Иванович был неуклонным борцом за генеральную линию нашей партии и вел решительную борьбу с троцкизмом и оппозиционными течениями. Партийная организация курса и доверяла Тодорскому потому, что он, как и вся наша парторганизация, стоял за генеральную линию партии.

2. Военно-научное общество (ВНО), организованное по указанию М.В. Фрунзе, имело своей целью разработку вопросов теории военного искусства на основе опыта прошлой 1-й мировой войны и особенно опыта гражданской войны. На ВНО стояли такие вопросы организационные и по боевой подготовке. Однако никогда ВНО не было пристанищем или сборищем для троцкистов. Тодорский А.И. всегда выступал по военным вопросам основательно и использовал свой опыт, добытый в период гражданской войны»[121].

Один из первых Героев Советского Союза генерал-лейтенант авиации Н.П. Каманин очень тепло отзывался о бывшем своем начальнике и воспитателе.

«Главному военному прокурору

По вашему запросу о бывшем начальнике ВВА имени Жуковского Тодорском А.И. могу сообщить следующее. Я был слушателем ВВА с 1934 по 1938 г. Тов. Тодорский был начальником академии в первые годы моего пребывания в академии. В это время у меня было несколько личных встреч с тов. Тодорским в академии и в президиумах различных собраний и конференций. Я знал тов. Тодорского как начальника академии, а он знал меня как слушателя и одного из первых Героев Советского Союза. Большой близости между нами не было, но для меня он всегда казался авторитетным, хорошо знающим дело и людей начальником.

Мне вспоминается такой эпизод: мы сидели рядом в президиуме районной партийной конференции. Тов. Тодорский, слушая выступавших в прениях, одновременно по каждому выступающему делал у себя в блокноте заметки (кто выступает, краткое содержание речи). Так как характер прений не имел никакого отношения к деятельности Тодорского, я спросил его, почему он так тщательно записывает все выступления. Тов. Тодорский сказал: «Советую и тебе делать то же самое. Это нужно для того, чтобы больше и шире знать жизнь, это тренирует память, а кроме того, мы с тобой делегаты конференции и наша парторганизация может с нас спросить, о чем говорили и какие решения принимали на конференции». Тогда я был молодым коммунистом и совет тов. Тодорского принес мне большую пользу. Могу подтвердить, что до ареста тов. Тодорского я нигде, никогда не слышал ничего плохого о нем. Среди слушателей он пользовался авторитетом. Я ничего не могу сказать о конкретной деятельности Тодорского на посту начальника академии, между слушателями академии и начальником академии очень большая дистанция, но мне казалось тогда, что тов. Тодорский добросовестный коммунист и хороший начальник академии»[122].

Но не все отзывы были такими положительными. Некоторые сослуживцы А.И. Тодорского, к которым в период реабилитации обратился военный прокурор подполковник юстиции Е.И. Шаповалов, дали о нем неблагожелательный отзыв. Одним из них был бывший комиссар УВВУЗа полковник в отставке Н.Т. Галкин, писавший в январе 1955 г.:

«Главному военному прокурору

В связи с запросом сообщаю свой отзыв о совместной работе с Тодорским А.И. в Управлении высших военно-учебных заведений Советской Армии, где Тодорский был начальником, а я комиссаром, за период с 1937 по 1938 г.

Тодорский, хорошо знавший военное дело офицер, имел боевой опыт гражданской войны, долгое время работал в центральном аппарате Министерства обороны СССР на руководящих должностях. В настоящее время знания его устарели.

В должности начальника Управления высших военно-учебных заведений Тодорский не проявлял никакой инициативы в управлении военными академиями и военными факультетами при гражданских вузах и только под давлением крайней необходимости или под нажимом партийной организации принимал нужные решения.

В течение всего периода совместной работы Тодорский ни одного раза не выезжал из Москвы в академии, расположенные в Ленинграде и Харькове для проверки состояния работы в них и всячески избегал живого общения. В московских академиях Тодорский также бывал редко и то по отдельным текущим вопросам. Все необходимые крупные и принципиальные вопросы научной, учебной, методической и административной жизни военных академий Тодорским были передоверены заместителю.

В целом пребывание Тодорского в должности начальника Управления высших военно-учебных заведений Советской Армии в 1937—1938 гг. не развило разработку научных, учебных и методических вопросов военных академий, а скорее тормозило их разработку благодаря крайней нерешительности и осторожности, которую проявлял Тодорский»[123].

Командир 17-й стрелковой дивизии (до нее командовал 56-й стрелковой дивизией) комдив Карпов Михаил Петрович был арестован 14 февраля 1938 г. Особым совещанием при НКВД СССР он 14 мая 1939 г. по обвинению в участии в военном заговоре приговорен к восьми годам ИТЛ. Из лагеря М.П. Карпов неоднократно обращался в различные инстанции с заявлениями, что его оклеветали, что следователи НКВД, инквизиторскими методами добивавшиеся признательных показаний от него, вместе с тем не приложили к делу материалы, доказывающие его невиновность. Об этом же М.П. Карпов говорит и в письме на имя секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова от 15 декабря 1940 г., отправленного из Усть-Вымлага.

«...Этих документов: а) исключение его (В.М. Примакова) из партии (1924 г.); б) запрос о доверии Примакову у комиссара 13-го стрелкового корпуса Д.Д. Плау; в) моя беседа о недоверии Примакову как троцкисту с членом РВС При-ВО П.А. Смирновым; г) мой отзыв о Примакове и И.Д. Кабакове как о феодалах (о чем знали многие члены партии Урала и 85-й стрелковой дивизии) следствие не подняло, свидетелей не вызвало, очных ставок не дало, а приступило к иезуитским методам допроса на основе клеветнических показаний бывшего комиссара 56-й стрелковой дивизии И.И. Леднева, которые сводятся к следующему: «Комдив Карпов, тоже как Курдюмов В.Н. (ныне генерал-лейтенант) и Букштынович М.Ф. (комдив, бывший командир 56-й стрелковой дивизии. — Н. Ч.), состоял в заговоре и работал вредительскими методами. Кроме того, он работал на Урале и в Ленинградском военном округе под командованием Примакова и ездил с ним на эстонскую границу. Исходя из этого, он был под влиянием Примакова». С Примаковым я работал по приказу партии и командования. Мою оценку ему знало начальство, политические и партийные органы армии».

Вместо того чтобы поднять архивы, допросить свидетелей, следствие в лице бывшего начальника управления НКВД по Горьковской области Лаврушина, его заместителя Листен-гурта, бывшего начальника 5-го отдела Спаринского, его зам(естителя) Дымковского, следователей Бренера, Кузнецова и других стало издеваться надо мною и бить смертельным боем в продолжение ряда месяцев (с промежутками), доводя меня до отчаянного состояния, больного, психически расстроенного. Угрозы репрессировать семью, отбив почку, всего синего — на это есть свидетели, даже врачи. Начали требовать дачи показаний по предложенному расшифрованному вопроснику.

Я видел, что если мне ничего не писать, я на допросах буду убит. Сначала решил покончить с собой, но, обдумав, что убитый или мертвый я не сумею доказать свою невиновность перед ВКП(б) и великим Сталиным, перерешил этот вопрос и под диктовку Бренера начал писать о том, что учитывая, что мне надо писать то, что легко опровергнуть, я взял своим «вербвщиком» своего личного врага с 1927 г. (о чем могут подтвердить целый ряд свидетелей) Ефимова Н.А. (бывшего начальника Артиллерийского управления РККА). Одновременно для того, чтобы в будущем доказать, что это была вынужденная выдумка, указал время и место «вербовки» июль 1935 г., т.е. тот момент, когда я не был в Москве, а со всем вторым курсом Особого факультета находился в Крыму на полевой поездке, что подтверждает приказ Академии имени М.В. Фрунзе, а также поместил ряд моментов, известных мне из совещаний начсостава ЛВО и МВО методов вербовки, взяв за основу рассказ Дыбенко на совещании начсостава ЛВО о вербовке Угрюмова. А на самом деле с Ефимовым Н.А. я не разговаривал ни на какие темы и видел его только на официальных собраниях и на маневрах. То, что не нравилось следователю Бренеру, он заставлял меня переписывать под свою диктовку. То же делал Дымковский. Иногда мне удавалось при переписке взять другую бумагу по качеству или цвету. Если эти показания сохранились, по ним можно подтвердить вышеуказанное, писаное моей рукой.

Под свист палок следователь Бренер заставил меня написать, что несмотря на беседу со мною в ЦК ВКП(б) в декабре 1937 г., «я оставался на своих контрреволюционных позициях». Я отказывался это писать, начался новый бой с приговоркой «бей зайца, и он научится спички зажигать». Не вынося мучительную боль в почках, легких и солнечном сплетении, я подтвердил это требование...»[124]

М.П. Карпову в 1942 г. срок наказания сокращен на два года и он был освобожден в 1944 г. После освобождения работал начальником колонны в Ижемском строительном управлении Северного железнодорожного строительства. С1946 г. работал в г. Выборге в должности начальника отдела капитального строительства мелькомбината. Определением военной коллегии от 6 сентября 1954 г. реабилитирован. В последующем жил в г. Туле, работая инженером на строительстве мелькомбината.

Как и комкор А.И. Тодорский, 15 лет лишения свободы получил арестованный 15 февраля 1941 г. бывший начальник штаба ОКДВА, а в момент ареста — старший преподаватель кафедры службы штабов Военной академии имени М.В. Фрунзе комдив Васенцович Владислав Константинович. Правда, этот арест по счету у него был уже вторым. Первый раз В.К. Васенцовича арестовали 28 февраля 1938 г. Его обвиняли в шпионаже в пользу Японии, вредительстве и участии в военном заговоре. Под следствием он находился до 18 февраля 1940 г., т.е. два года. За недоказанностью обвинений был из-под стражи освобожден, но на свободе пробыл чуть менее года. 15 февраля 1941 г. был снова арестован и по старым обвинениям 16 июля 1941 г. Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к 15 годам ИТЛ. Наказание отбывал в Устьвымлаге.

Председателю Совета Народных Комиссаров СССР и Верховному Главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину (от) заключенного Васенцович Владислава Константиновича, содержащегося в Усть-Вымлаге НКВД, 8-м ОЛП.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР в июле 1941 г. я был осужден по 58 ст. УК на 15 лет заключения в лагерях. Под следствием я был в 1938 и 1939 гг., причем решением Главной военной прокуратуры в феврале 1940 г. мое дело было прекращено, я был освобожден и с февраля 1940 г. по февраль 1941 г. работал в Красной Армии. Вторично был арестован в феврале 1941 г. и в июле 1941 г. был осужден. В Красной Армии я работал более 20 лет, где практически прошел должности, начиная от красноармейца и до начальника штаба армии (ОКДВА). Свою деятельность в Красной Армии закончил в 1941 г. старшим преподавателем Военной академии имени М.В. Фрунзе.

В 1941—42—43 гг. я возбуждал многочисленные ходатайства о пересмотре моего судебного дела и о разрешении сражаться за социалистическую Родину. В большинстве заявлений я приводил мотивы, на которых основывал свои ходатайства. Решений по моим заявлениям, которые я писал на Ваше имя, Верховный Совет СССР, Верховный суд СССР, мне не объявлялось.

Я снова обращаюсь к Вам с просьбой о пересмотре моего судебного дела и об использовании меня на боевом фронте, или в области работ, непосредственно связанных с ликвидацией разрушительных последствий войны. Я не перестаю просить об этом потому, что живу стремлениями принести наибольшую пользу Родине и работать там, где я могу эту наибольшую пользу принести. Каждое мероприятие партии и Советской власти, каждый Ваш приказ был для меня могучий зов, призыв к деятельности...

На следствии и на суде я признавал, что я признаю свою вину, выразившуюся в пособничестве врагам народа... И теперь я сознаю свою вину в этом объеме, но осужден я как участник контрреволюционной организации. Я отбыл около пяти лет тюремного и лагерного заключения, я переношу такое тяжелое для меня наказание, как лишение права участия в отечественной войне. Я прошу переквалифицировать мое обвинение и определить меру наказания в соответствии с совершенными мною преступлениями.

Я в состоянии доказать фактами, документами и свидетелями что:

1) Мои преступления не выходят за рамки неумышленного пособничества.

2) Моя деятельность на службе Советской власти была направлена на пользу Красной Армии.

3) Я являюсь преданным социалистической Родине человеком, стремящимся принести ей наибольшую пользу.

Я прошу потребовать от меня этих доказательств и проверить их правдивость и мою искренность.

В суровой обстановке следствия, суда, лагеря, в кровавых условиях Отечественной войны я стал больше любить и ценить свою Родину, стал более преданным ей человеком, стал более ненавидеть ее врагов. После всех перенесенных личных испытаний и пережитых (хотя и в изоляции) огромных событий войны, несомненно, я принес бы Родине больше пользы, чем ранее, при использовании моих знаний, опыта и стремлений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.